Часть шестая

ЯСНОСТЬ

Что же мы дали?

Отчаянье жить мгновением

Стоящее столетий благоразумия

Этим, лишь этим мы существовали

Чего не отыщешь ни в некрологах

Ни в эпитафиях наших затянутых паутиной

Ни под печатями взломанными адвокатом

В опустевших комнатах наших

Томас Элиот

Глава 16

ЗОЛОТОЙ СВЕТ

За несколько минут гондола опустила их на сотни метров вниз. Спуск был ужасно быстрым, и у Хинты сложилось впечатление, будто они падают сквозь город. Ветер свистел вокруг. Ближе к основанию купола они летели среди брызг воды. От ускорения желудок подступал к горлу и появлялось чувство невесомости, во время торможения, наоборот, наваливалась страшная тяжесть, звенело в ушах, сдавливало ноги и спину. Все этажи купола пронеслись мимо, слившись в один светлый узор. Крыши небоскребов приблизились и через мгновение исчезли из виду; мелькнули более низкие дома, улицы с машинами; вспыхнули и погасли мириады огней ночного города. А потом наступила тьма – гондола ушла в глубину дренажной системы, окружающей основание купола. Свист ветра сменился ревом воды, направление движения изменилось – они больше не падали, но скользили вдоль пологого ската. Впереди снова появился свет: одинокий прожектор освещал грубый песчаник древней каменной стены и линии стальных опор. Гондола причалила к конструкции в глубине скал, где-то в толще городского фундамента.

Они сошли на стальные мостки, дождались, когда к ним вернется чувство равновесия, и осторожно двинулись вперед через узкие сырые тоннели. Местами путь выглядел опасным: металл заржавел, попадались крутые ступеньки, из камня торчали острые монтажные штыри. Выбирать нужное направление помогали редкие технические светильники и установленные на развилках заржавленные маркеры. Очевидно, здесь ходили только инженеры и рабочие. В одном из туннелей они наткнулись на баррикаду из тяжелых металлических ящиков, потом долго плутали, но, в конце концов, вышли к узкому шлюзу с монолитной стальной дверью. Ивара открыл его магнитным ключом Ливы. Хинта ожидал, что по ту сторону будет что-то другое, но оказалось, что там все тот же голый каменный коридор, только теперь по нему можно было идти без дыхательных масок.

– Где мы? На окраинах владений Санджати Кунгера?

– Нет. Мы в подошве города – в технической зоне. Колумбарий под нами, но прямой дороги в него отсюда нет. Сначала нужно попасть на транспортные магистрали.

Им пришлось шагать еще час, прежде чем они вышли к большим тоннелям. Тави сумел заметить в полутьме план эвакуации, Ивара сориентировался по нему и вывел свой маленький отряд на станцию литтаплампской подземки. Они остановились у решетчатой двери, сквозь прорехи в которой было видно движущийся поток людей, осторожно сняли грязные скафандры и надели обычную для города одежду. Ивара в третий раз воспользовался магнитным ключом, и дверь открылась, впуская их в транспортный переход. Они смешались с толпой.

Никогда еще Хинта не был среди такого количества незнакомых людей. Его поразило их полное равнодушие. Жители огромного города не знали друг друга ни по имени, ни даже в лицо. Здесь все были равно чужими, все занимались своими делами, все погрузились в свои мысли. Люди терпеливо стояли на бегущих дорожках, медленно шли, валом садились на поезда. В движениях толпы было что-то органическое, напоминающее сложный эксперимент.

– Будьте осторожны, – предупредил мальчиков Ивара, – не смотрите на людей долго, отводите взгляд. Наши лица не так давно появлялись в новостных лентах, и кто-нибудь может нас узнать.

В полупрозрачной капсуле пассажирского вагона с Хинтой случился очередной наплыв видений. Призраки приходили в людей, проходили сквозь них, светились в человеческих лицах – словно сам Образ пытался вернуть себе все эти свои подобия. Хинта смотрел на переменчивый, зыбкий мир вокруг себя, его глаза слезились, и он старался вести себя нормально.

– Снова? – спросил Тави.

– Да, – ответил Хинта. Ивара положил руку ему на плечо. Они ехали мимо станций, полных народа; за окнами мелькали рекламные баннеры, встречные поезда. Пару раз Хинте начинало казаться, что другие пассажиры пристально смотрят на него и его друзей, но он не мог понять, кому принадлежит этот взгляд – живым людям или призракам, поселившимся в их лицах. В любом случае, никто из сотен встречных незнакомцев не подошел к Иваре и мальчикам, ни о чем не спросил и ничем не помешал.

– Мы сойдем в Биеза Латиджа, – сказал Ивара. – Думаю, это лучшее место, чтобы встретиться с Санджати Кунгера. Там они обычно ждут встреч. Туристы и паломники почти никогда туда не заходят.

Доехав, они с платформы станции перешли в лифт. Кабина скользнула вниз, миновала десяток технических этажей, а потом вокруг раскинулся простор вертикальной шахты. Камень здесь был необычным, он весь сверкал оранжевыми и черными кристаллами. На одном из ярусов в кабину зашли мужчина и женщина в траурных одеждах. Чуть ниже они вышли. Огней и ярких кристаллов стало меньше, камень сделался темнее: оранжевое сменилось багровым и коричневым.

Их путь закончился в самом низу, на грубо отесанном дне шахты. Там пахло сырым камнем и ржавчиной. Вышина, с которой они спустились, теперь тонула в тумане, подсвеченном расплывчатыми огнями.

– Идем, – позвал Ивара. Они снова зашагали тоннелями, потом, пройдя через незаметную дверь, оказались в одной из огромных пещер колумбария. Древний, вырубленный в скалах путь спиралью взбирался по сторонам грота. В нишах тускнели лица старинных барельефов.

– Мне кажется, я помню, – вдруг произнес Ивара.

– Что помнишь? – спросил Тави.

– Это место. Я здесь не был, но был. Это забытое, это то, что я искал. – Он рассмеялся от радости.

– Но ты ведь знал, куда мы идем, даже тогда, когда не помнил это место? – спросил Хинта.

– Да, я знал про это место из книг. И еще кое-что уточнил в сети. Но я не помнил, что уже был здесь. Очевидно, что и раньше – четыре года назад, до потери памяти – я выбрал этот путь. И вот теперь я его повторяю.

– Это ведь хорошо? – спросил Тави. – Что мы идем не случайной дорогой?

– Да, это хорошо.

– Мы не встретили здесь ни одного человека, – подивился Хинта.

– Сейчас ночь, и в этих пещерах ходят лишь Санджати Кунгера и их гости. Но и днем в эти гроты мало кто заходит. Здесь уже давно не хоронят. Здесь лежат обычные люди, ничем не прославившиеся, умершие сто или полтораста лет назад.

Они сделали привал и немного поели на большой просторной площадке, где не было захоронений. Потом они спустились на виток вниз, нашли тоннель и перебрались по нему в соседнюю пещеру. И там Хинта вдруг осознал, что вокруг повисла тишина. Не было шума ветра, эха человеческих голосов, отзвука работы машин, рокота водопадов. Камень молчал. Воздух пах тяжестью тысячелетних солей. Тропа шла прямо по дну грота. По ее краям поднимался лес тонких ярко-желтых сталагмитов, блестевших в свете редких ламп. Захоронения стояли обособленно друг от друга, некоторые из них были такими старыми, что срослись с камнем.

– Странное место, – сказал Тави.

Из пещеры было пять выходов. В самом центре ее, где сходились все тропы, стоял большой красный камень. Около него Ивара остановился.

– Вот, – указал он. Хинта увидел светлую отметку, истертый рельеф. Изображение было совсем маленьким, с ладонь человека, линии запылились и были едва различимы. Всмотревшись в узор, Хинта понял, что это знак древа. Его ветви разворачивались в одну сторону: это был указатель. – Мы на пути, который я помню. Скоро мы увидим людей.

Из пещеры с желтыми сталагмитами они попали в извилистый широкий тоннель с низким сводом, неровным дном, но ровными стенами. Хинта предположил, что это пересохшее русло подземной реки. Тоннель дважды разветвлялся, но каждый раз на развилках можно было найти маленькие знаки с изображением дерева, ветви которого указывали направление. А потом они начали слышать голоса. Кто-то пел. Это пение очень напоминало речь Аджелика Рахна, только упрощенную, превратившуюся в настоящий, живой человеческий голос. Звуки лились, но слов было не разобрать.

Тоннель сделал неожиданный поворот и вывел их в небольшую пещеру почти идеальной сферической формы. Камень здесь был серым, но в нескольких местах сверкали поросли восхитительно красивых голубых кристаллов. Пещера освещалась десятком факелов, трепетавших на слабом сквозняке; отсветы пламени преломлялись в призмах кристаллов, по стенам бежали сполохи бликов и сгущения теней. В центре пещеры был бассейн с темной зеркальной водой – все, что осталось от древней реки. А по ту сторону бассейна, прямо на камнях, сидели трое мужчин и две женщины. Они были разного возраста, но при этом очень похожи: их одежда выцвела и запылилась, кожа была бледной, лица и руки – худыми, волосы свалялись в нечесаные патлы. Все они улыбались, словно знали какую-то тихую внутреннюю радость. Смотрели они пристально и отчетливо, но не агрессивно. На лбу и ладонях у них были красные знаки с изображением древа, вписанного в круг.

Когда Ивара и мальчики подошли к берегу бассейна, Санджати Кунгера перестали петь и поднялись. Хинта понял, что ожидал какой-то более формальной встречи; он думал, что все будет более церемонно, более сурово, что эти сектанты должны вести себя подобно мортейрам. Но Санджати Кунгера оказались совершенно другими. В них было что-то очень живое и непосредственное, напоминавшее дикое племя. Все впятером они пошли навстречу незнакомцам. Они проявляли безмерное радушие, но в их движениях было проворство попрошаек.

– Еду или монетку, слезу или улыбку – все мы берем в уплату от наших гостей, – звонко произнес самый молодой из мужчин.

– Подожди, – сказал другой, – не торопи наших гостей. Пусть они скажут, зачем пришли. Вдруг они здесь не за простой услугой? Пусть их лица откроются нам.

– Пусть ваши лица откроются нам, – подхватила одна из женщин. – Здравствуйте, здравствуйте.

– Здравствуйте, – хором повторили все остальные.

– Здравствуйте, – ответил Ивара. Они сошлись на берегу бассейна. Паренек из числа сектантов вновь завел разговор об оплате – уж очень ему хотелось что-нибудь получить.

– И все же монетка лучше иной платы, как улыбка лучше слезы. Но слезы здесь…

– Замолчи, – вдруг велел ему старший из мужчин, уже сильно в возрасте. И сразу все изменилось. Лица подземных жителей стали серьезными. Шутки кончились, не было больше суматохи, лишних движений и слов.

– Твое лицо кажется мне знакомым, – обращаясь к Иваре, произнес старик, – но, похоже, оно изменилось с тех пор, как я видел его в последний раз. Ты ли прошел этой дорогой четыре года назад? Как твое имя?

– Мое имя Ивара Румпа, и да, думаю, я был здесь четыре года назад. Но память меня подводит.

– Мы ждали, когда ты снова придешь. Поклонимся, братья и сестры.

Четверо младших подобрали полы одежд и поспешно опустились на колени. У одной из женщин экстатически сбилось дыхание. Сам старик опустился на колени последним. Все пятеро Санджати Кунгера сделали один и тот же жест – облизнули кончики пальцев на своей правой руке и помазали слюной изображения древа на своих лбах. Потом они синхронно склонились и распластали вытянутые руки по камням грота.

Ивара, Хинта и Тави остались стоять перед коленопреклоненными сектантами. Хинте стало не по себе. Он испытал почти страх от того, что эти люди придавали такое значение их приходу. Хинта не хотел, чтобы его почитали. Он чувствовал, что не заслуживает этого. Почти машинально он отступил в сторону – пусть сектанты склоняются только перед Иварой и Тави. Но когда Хинта со стороны посмотрел на своих друзей и на спины распластавшихся сектантов, ему стало еще хуже. Он ощутил нечто вроде дурного предчувствия – ему вдруг стало понятно, что такое почитание может быть адресовано лишь тому, кто жертвует собой за всех остальных. Санджати Кунгера не унижались, а просто отдавали должное. Это была плата уважения за деяние невероятных масштабов.

В пещере повисло молчание. Стало так тихо, что Хинта расслышал, как шипит и потрескивает пламя факелов. Где-то очень далеко падали капли воды.

Первым заговорил Ивара.

– Кто я для вас?

– Пророк, – не поднимая головы, ответил старик.

– Пророки пророчествуют. Что я открыл вам? Какую весть принес?

– Весть о спасении. Весть о золотом свете. И еще ты принес Машину Голосов. И привел мальчика с лицом героя.

– Но я этого не помню, – сказал Ивара. Никто из сектантов ему не ответил. Снова повисла тишина. Хинта увидел, как дрожат прижатые к камню руки молодого парня.

– Прошу вас, встаньте, – произнес Тави. Хинта взглянул на друга и только теперь понял, что тот тоже не мог вынести этого жеста почитания, которым дарили их жители подземелий.

– Встанем, – глухо призвал старик. Он и другие синхронно разогнули спины. Старик не мог самостоятельно подняться на ноги, и ему с двух сторон помогали мужчина и женщина. Когда они смотрели на Ивару, Хинта видел в их глазах восторг.

– Можем и мы задать вопрос? – поинтересовался старик.

– Конечно.

– Один из мальчиков, которых ты привел с собой – это тот самый мальчик, которого ты привел тогда?

– Я не помню.

– У него было лицо Таливи Митина, – глядя на Тави, сказал старик.

– Это я? – спросил Тави.

– Да, должно быть, ты.

– Не понимаю. То есть, я уже был с Иварой?

Сектанты переглянулись, но никто из них ничего не ответил.

– С кем из вашего народа я больше всего общался в те дни? – спросил Ивара.

– Ни с кем из тех, кто в этой пещере. Я едва видел тебя. Мы лишь дежурные, одни из сотен, что приходили сюда за прошедшие годы в ожидании твоего возвращения. Но нам повезло – именно нам выпало великое счастье встретить тебя. Тебя и твоего мальчика. – Старик не стал снова падать на колени, но глубоко поклонился. Другие повторили его жест.

– Тогда отведите меня к тому, кто знал меня лучше других, – попросил Ивара. – Вы ведь за этим здесь?

– Конечно, – согласился старик. Но с места не сдвинулся. – Могу я попросить?

– О чем? Да, проси, но я не обещаю, что просьба будет исполнена.

– Не за себя прошу, но за молодых, ибо очень ждали этого. Прошу, благослови их, если на то будет воля твоя.

– Но я не знаю, как.

– Касанием руки. – Старик взял одну из женщин за плечо, повернул ее к себе лицом, облизнул кончики пальцев на своей правой руке и приложил мокрые пальцы к кругу с древом на ее лбу. Так сектанты осеняли себя, когда стояли на коленях, только теперь это было обращено на другого. – Пусть будет жизнь. Вот так мы благословляем друг друга.

– Я сделаю это, – просто согласился Ивара, и поочередно смочил дерево на лбу каждого из пятерых Санджати Кунгера.

– А можно, мальчик тоже? – робко попросила женщина. Тави повторил процедуру вслед за Иварой.

– Пусть будет жизнь, – пять раз произносил он. Его пальцы дрожали.

– Теперь прошу вас еще об одном, – сказал старик. – Мы хотим понести ваши вещи, чтобы служить вам.

Друзья отдали свои тяжелые сумки с уложенными в них скафандрами в руки сектантов. Старик распределил роли: оставил одну из женщин и молодого парня ждать в пещере, а сам с другим мужчиной и другой женщиной повел гостей дальше по пересохшему руслу подземной реки.

Вскоре они вышли в узкий рукотворный тоннель, посередине которого тянулся толстый металлический рельс. Тут чувствовался не очень сильный, но непрерывный ток прохладного ветра – словно недра земли всасывали воздух в себя. Некоторое время гости и провожатые двигались вдоль рельса, а потом добрались до маленькой станции, где стояла электрическая дрезина. На ней было шесть сидячих мест. Все расселись. Старик нажал на рычаг хода, простой пульт мигнул желтыми огоньками, и они заскользили вниз, вместе с ветром. Тоннель изгибался и уходил в глубину. Свет остался позади. Вокруг шелестела каменная тьма. В какой-то момент Хинта оглянулся назад и понял, что не видит света даже там – только мерцали огоньки пульта. Затем старик включил фары дрезины; два луча устремились вперед, выхватывая из мрака бесконечную ленту левой стены, черные прожилки в красном камне. Правой стены не было видно, но откуда-то оттуда шумел водопад. Хинта вжимался спиной в спинку кресла, ощущая толщу скал, нависших над дорогой. Там, далеко вверху, были гроты колумбария, лифты, поезда подземки, люди, улицы, дома. А здесь все принадлежало тьме и горным породам.

– Мне кажется, мы сложными витками спускаемся в глубину, – сказал Тави. – Не едем вперед, но кружим. А где-то у нас над головой тот путь, который мы уже проехали.

– Так и есть, – подтвердил старик. Блестящий рельс уходил под дно дрезины. Минуты шли. Потом впереди вспыхнул новый свет, дрезина остановилась: рельс здесь заканчивался.

– Идем, – пригласил старик, и они зашагали через сеть тоннелей. Здесь и там на их пути встречались другие станции. Все они были конечными, от каждой вверх по тоннелям направлялся свой рельс. В тоннелях был свет, иногда электрический, но чаще – свет живого огня, и люди, ехавшие на дрезинах или небольшими группами шедшие по своим делам. Все они были Санджати Кунгера, все носили знак древа, вписанного в красный круг.

– Наш пророк вернулся! – подходя к одной из встречных групп, возвестил старик. – Он идет к Доджа Нарда!

Стоило ему произнести эти слова, как началось оживление. Люди разных возрастов бросали дела, сворачивали со своих маршрутов и спешили за вновь прибывшими. Другие, главным образом, быстроногая молодежь, бежали вперед и кричали благую весть.

– Пророк! – эхом неслось по тоннелям. – Видевший золотой свет! Тот, кто прошел насквозь! Он снова здесь! Он пришел опять! Он второй раз прошел насквозь! Он к нам вернулся!

Камень тоннелей постепенно изменял свой цвет с красного на черный через багровый. И вот открылась просторная пещера невиданной красоты. Ее стены и своды были почти полностью черными, но эту черноту разрывали золотые, алые, хрустальные вкрапления – казалось, камень плачет золотом, кровью и водой. В стенах были прорублены многочисленные ходы, построены дома; белый камень, которым были отделаны окна и двери, тоже отличали золотые вкрапления. Этот подземный город сверкал, как работа ювелира. И при этом люди в нем жили тяжелой, нищей жизнью. Куда только Хинта не устремлял свой взгляд, нигде не было и признака тех технологий, к которым он привык: ни лифтов, ни шлюзов, ни прожекторов, ни стальных опор. Этот город выглядел так, словно его построили тысячи лет назад, задолго до катастрофы, и даже задолго до эпох технологического прогресса человечества.

– Теперь я вспоминаю больше, – сказал Ивара.

– А я понимаю, почему Санджати Кунгера редко покидают свой подземный дом, – прошептал Тави. – Это удивительное место.

Он нашел одной рукой руку Хинты, другой – руку Ивары, и дальше они шагали, соединившись в маленькую цепь. Их повели по белокаменному мосту, перекинутому над обсидиановым ущельем. Внизу шумел водопад, сверху полыхали газовые лампы. Толпа тянулась вслед за своим пророком, новые и новые люди подходили с разных сторон. Лица мелькали в окнах, любопытные дети бежали по открытым балконам и обходным галереям. И всюду, в сонме десятков голосов, звучали одни и те же слова.

– Ивара Румпа! Пророк! Он вернулся!

Когда они дошли до центра пещеры, Хинта осознал, что все это огромное пространство имеет строгую перспективу и выверенную структуру. В одном из концов пещеры была выстроена ажурная белая башня – к ее подножию сходились все тропы, к ее стенам стремились примкнуть все мосты и висячие галереи. Окна и двери башни были украшены золотом.

– Это и есть Доджа Нарда? – спросил Ивара.

– Это дом Доджа Нарда. Ты провел там много дней, когда был нашим гостем в прошлый раз.

На ступенях у подножия башни Хинта оглянулся и одним взглядом окинул толпу. Она не была такой уж большой – здесь было меньше людей, чем приходило на гумпрайм в Шарту. Они плотными рядами стояли на всех подступах к дому Доджа Нарда, другие пределы пещеры почти полностью опустели – там остались лишь одиночки, больные и старики, которые предпочитали наблюдать за зрелищем издалека или с высоких балконов.

– Это все Санджати Кунгера? – спросил он.

– Нет, многие сейчас работают в верхних пещерах. И есть еще два селения, кроме этого. Но нам повезло – мы первыми видим возвращение порока!

На лицах вокруг были улыбки, глаза горели радостью – Хинта подумал, что еще никогда не видел настолько счастливый народ. Он понятия не имел, всегда ли Санджати Кунгера бывают такими. Но сейчас, когда к ним вернулся их долгожданный пророк, эти люди получали восторг от каждого мгновения, проведенного рядом с ним. Казалось, им ничего больше не нужно: только пожирать глазами Ивару и Тави, только тянуться вперед, только прижиматься плотнее. Возможно, они были последними людьми в литской ойкумене, которые умели испытывать религиозный экстаз. Все остальное человечество утратило эту способность. В ойкумене почитали культурных героев, но никто не переживал по их поводу столь сильных чувств. Были легенды, но не было ни храмов, ни мистерий. Героев уважали как исторических личностей, любили как персонажей. Люди ойкумены смеялись и плакали во время просмотра эпических ламов, но точно так же они смеялись и плакали во время просмотра ламов, посвященных обычным людям и обычной жизни. Сами образы героев не были предметом почитания, никто не падал ниц перед статуями и барельефами, не смотрел на них с благоговением. В то время как Санжати Кунгера были полностью захвачены одним лишь явлением Ивары – тот еще ничего не сделал, ничего не сказал, он просто пришел сюда, но людям подземелий и этого было достаточно. Они смотрели на Ивару, как на живое чудо, тосковали по нему так же сильно, как тоскуют по родным и любимым. Его присутствие было им необходимо, словно без него все эти пещеры и весь их образ жизни не имели смысла. Сектанты верили в Ивару, верили в Тави, верили в их маленький отряд. Эти люди словно бы знали, что будет дальше, знали, куда предстоит идти пророку и его спутникам. Они рисовали у себя на лицах узоры – упрощенное подобие узоров на теле Аджелика Рахна; их подземный город был полон золота; и все это было не случайно – их мир отмечали те же символы, с которыми Ивара, Тави и Хинта имели дело на протяжении последних месяцев.

Не только Хинта смотрел на толпу. Ивара тоже оглянулся, окинул взглядом пещеру и собравшихся людей. Народ подземелий вздохнул – все подались вперед, чтобы лучше увидеть лицо пророка. Хинта подумал, что учитель сделает какой-то жест, но тот стоял спокойно. Чуть помедлив, он повернулся и первым вошел в дом Доджа Нарда. Тави и Хинта последовали за ним.

Глядя вблизи на золотое обрамление врат, Хинта испытал странное предчувствие. Он знал, что это не те врата, которые он видел в своем видении – эти были меньше, и у них был арочный свод; однако их вид вдруг окончательно убедил его, что и те, другие, тоже существуют. Врата были подобны элементам тела Аджелика Рахна – они состояли из множества небольших золотых пластин, испещренных фрактальным растительным узором. Было невозможно определить, как они сделаны, они словно бы вырастали из камня. Здесь не было ни одного крепления, ни одного простого конструктивного элемента.

Хинта не мог полностью объяснить ход своих мыслей и чувств, но осознал в себе некую перемену. Менее часа он находился в обществе Санджати Кунгера, но ему уже удалось научиться у них главной вещи – он увидел, как верят они, и сам начал верить. Он поверил, что увидит своими глазами большие золотые врата, что ему с друзьями удастся сделать нечто великое. И еще он понял, что дом Доджа Нарда – это не просто здание, это материальное воплощение веры в то чудо, которым является путь Ивары, их путь.

Внутри башня оказалась полой, перекрытий между этажами не было – только обходные галереи и лестницы вдоль стен. Вся высота помещения была занята одним-единственным объектом – огромным деревом, выточенным из алого камня. На тонких каменных ветвях росли золотые листья, цвели золотые плоды. В тысяче маленьких белых лампад теплились огоньки. Все дерево сверкало, переливалось бликами, тени живого огня вели нескончаемый завораживающий танец, каменные ветви будто колыхались на призрачном ветру. Это зрелище было настолько невероятным, что долгое время Хинта не мог видеть ничего, кроме этого дерева. Его взгляд запутался в переплетении ветвей. Он хотел понять, какая часть дерева сформировалась сама собой, благодаря течению подземных минералов, а какую часть к этой красоте добавили люди, но так и не сумел этого различить.

Лишь минуту спустя Хинта заметил, что у подножия дерева, среди гладких черно-красных каменных корней, сидит старец. Из одежды на нем была только набедренная повязка, его тело, покрытое слоем многолетней грязи, приобрело бронзовый цвет. Он был абсолютно седым; борода и волосы желто-белой волной ниспадали до пола, лицо ссохлось и исчезло в морщинах. Казалось, ему две сотни лет – он выглядел старше, чем все пожилые люди, которых Хинта когда-либо встречал в своей жизни. Но самое невероятное впечатление на Хинту произвела улыбка этого человека. Среди всех безумных счастливых улыбок, которыми Санджати Кунгера дарили своих гостей, она была самой безумной и самой счастливой.

– Я не думал, что доживу до дня, когда ты вернешься, – тихо, но отчетливо произнес старец. – Однако я дожил. Это счастье.

Толпа осталась позади – люди заглядывали в двери, но не смели зайти внутрь и возбужденно перешептывались между собой; немного вперед решились пройти только те, кто нес вещи гостей.

– Подойди ко мне, Ивара Румпа, – старец приглашающим жестом поднял руку, тонкую и темную, словно металлический прут, – и вы, дети, тоже подойдите. Садитесь в корнях Доджа Нарда. Наступает час, ради которого можно было ждать вечность.

Он снова улыбнулся, показывая ряды древних зубов – потемневших, как и его кожа, но не уничтоженных временем. Ивара подошел и опустился на изгиб каменного корня.

– Нет, ближе, – попросил старец. – Так, чтобы я мог дотянуться до тебя рукой.

Ивара пересел. Он еще не произнес ни слова. Мальчики последовали за ним. Коснувшись корней древа, Хинта вздрогнул – красный камень был теплым, совсем как стена Экватора, казалось, под тонким слоем слюды пульсирует кровь. Усевшись, Хинта снова посмотрел на старца и увидел, что тот тоже исподтишка следит за ним. Старец веселился, ему нравилось смотреть, как гости удивляются чудесам его обители. Теперь все они были друг от друга на расстоянии вытянутой руки – маленький тесный круг. У них над головой сияли тысячи лампад, древо устремляло вверх изгибы гладкого ствола. Толпа жалась вдали. От старца пахло, как от палых листьев в саду Ливы – доброй сухой гнилью умирающей и возрождающейся жизни.

– Как нам называть Вас, пта? – спросил Ивара.

– О нет, я не пта тебе! хотя ты и мог бы быть моим пра-пра-правнуком. Но я не старший тебе, не старший никому из вас троих. Я старший лишь для них. – Он указал рукой на толпу. – Мое имя Надеша Мара. А как зовут юных гостей?

– Тави Руварта, – представился Тави.

– Хинта Фойта, – сказал Хинта.

Старец кивнул им с широкой улыбкой.

– Хотите есть?

– Нет, – ответил Ивара, – мы ели недавно. Но я надеюсь, что наша беседа продлится какое-то время. И тогда мы сможем поесть вместе.

– Хорошо, – согласился Надеша. На несколько долгих мгновений повисла тишина.

– Я уже был здесь, не так ли? – спросил Ивара.

– Да. И ты ничего не помнишь.

– Я забыл несколько лет своей жизни. Но мне кажется, я начинаю вспоминать. Я узнаю это место. Я знаю, что был здесь, знаю, что говорил с тобой.

– Ты долго был здесь. Ты приходил сюда на протяжении нескольких лет. И умер ты тоже здесь.

Ивара не дрогнул, но Хинта почувствовал, как все в нем изменилось от этих слов.

– Как?

– Тебя убили, – с улыбкой сказал старец.

– Здесь?

– Нет, здесь ты умер. А раны убийцы нанесли тебе наверху, в безлюдных пещерах, когда ты шел к нам. Мои люди принесли тебя вниз и плакали. Ты сказал тогда, что тебя убили Квандра Вевада и его люди. Ты просил нас сохранить твои вещи. И мы сохранили все, что ты нам оставил.

Ивара склонил голову. Тави во все глаза смотрел то на старца, то на учителя.

– Тебя ранили вот сюда, – старец коснулся правой стороны своей груди, – и сюда, – он коснулся живота. – Они хотели, чтобы ты страдал, чтобы ты умирал долго – совсем один, беспомощный и униженный. Они ранили тебя так, чтобы ты не смог громко кричать, позвать на помощь. Много было крови. Мои люди пытались помочь тебе, но все оказалось тщетно. Ты умер. И вот теперь ты вернулся. Мой народ счастлив – как еще не бывало при моем правлении.

– Я фавана таграса, – констатировал Ивара.

– Давно я не слышал этого слова, – еще больше развеселился старец. – Они все, – он показал на толпу, – понимают, что ты вернулся. Но они не знают этого слова. Необразованные люди.

– А ты образованный человек?

– Я образованный, – радостно подтвердил старец.

– Твое имя показалось мне знакомым, Надеша.

– Все как в прошлый раз. Тогда ты тоже меня вспомнил. Я сокращу путь твоей мысли. Мне сто сорок шесть лет. Я родился в доме аристократа Нирды Мары. Я был его любимым бастардом, мог стать его главным наследником, но, как и ты, выбрал другой путь. Как и ты, я стал ученым, археологом. Моя молодость проходила в годы истинного расцвета литской ойкумены. Купола тогда стояли свежие, чистые. Все работало. Инженеры еще помнили, как чинить машины прежних веков. Потом от десятилетия к десятилетию был только упадок. И вот теперь приходит конец.

Он снова лучезарно улыбнулся.

– Значит, мое обращение все же было уместно, – сказал Ивара. – Я еще юношей читал твои книги.

– Нет, нет, – снова отклонил Надеша, – я не старший тебе. Когда ты был здесь в прошлый раз, ты рассказал мне больше, чем я узнал за всю свою прежнюю жизнь. Я лишь хранитель. Я отыскал крохи истины, и эти крохи привели меня к Санджати Кунгера. Я стал отцом этим людям. Я хранил их знания и копил собственные. И я ждал, ждал долго… Мое тело сохло, разум уставал. Но я ждал именно тебя. И когда ты пришел в прошлый раз, я узнал в тебе того, кто все изменит, и дал тебе каждую вещь, о которой ты меня просил. Теперь я точно уверен, что ты особенный, потому что ты вернулся через смерть. И потому, что ты снова нашел своего мальчика, хотя ничего не помнишь.

Он посмотрел на Тави.

– Я тоже фавана таграса, – сказал тот.

– Я знаю, – улыбнулся старец. – Но ты был слишком мал, чтобы вернуться самому из тех мест, где возрождаются лучшие. Ты заблудился там, в коридорах из чистого золота. Ивара спас тебя и привел назад.

Тави облизнул пересохшие губы. Сначала его лицо от волнения пошло красными пятнами, потом он побледнел. В эту минуту Хинта почти испугался за друга, потому что тот начал выглядеть больным. Ивара положил руку на плечо Тави.

– Мы не ожидали этого, – сказал он. – Я мог ожидать, что узнаю о своей смерти, о том, что я – фавана таграса. Но связь с Тави – это что-то новое, что-то непонятное. Я даже не знаю, какой вопрос задать, и как задать его правильно. Что тогда произошло?

– Ты принес его на руках. Мальчик дремал. Он был сильно истощен. На нем не было одежды. Он говорил про поезд, про отца, про огонь. Он помнил свою смерть. Еще он говорил, что блуждал по коридорам из золота, но не мог дотянуться до – кнопок? Так, кажется. И еще он говорил, что видел тьму и пережил страх. На путях, которыми он возвращался к жизни, его караулила болезнь, и многое там было не так. А иногда мальчик начинал говорить как взрослый и вспоминал битвы, завершившиеся века назад. Он называл имена, которых уже нет в нашей эпохе и в нашей культуре. Он бредил на других языках. Мы поили его болтушкой для новорожденных. Через несколько дней он пошел на поправку. Чем лучше он себя чувствовал, тем больше забывал. Постепенно у него на устах осталось лишь одно имя. Он заговорил о своей матери и выразил желание вернуться к ней. Мы помогли ему найти мать, отдали его ей, и с тех пор не стремились следить за его судьбой.

Надеша посмотрел на Тави.

– За твоей судьбой. Прости, что рассказывал все это в третьем лице. Но тот, кем ты был тогда, это не ты нынешний. Твоя душа блуждала в золотых садах и в гнилых черных дебрях, в прошлых эонах истории и в самом космосе.

– Ничего, – прошептал Тави. Надеша удовлетворенно кивнул. – А Ивара? Он рассказывал обо мне?

– Он говорил, что ты лежал обнаженный, среди каких-то машин, на золотом полу, в залах невиданной красоты – но таких огромных и странных, что и взрослому человеку там сделалось бы не по себе. Лишь он видел тебя там. Все, что я знаю, это его слова. Но кто объяснит, кто сможет пересказать такое место, как то, в котором он тебя нашел?

Старец перевел взгляд на Ивару.

– Ты и сам был не в себе, когда вернулся оттуда, и не мог многие вещи удержать в памяти. Ты там кого-то встретил. Ты называл его золотым духом. Его слова ты принес нам, но сам позже вспомнить не мог. Ты вещал о спасении, о том, что Земля станет прежней, что мы все и тысячи других людей еще увидим живые деревья. Иногда ты говорил так, как умеет говорить Машина Голосов – не открывая рта, и твои мысли музыкой звучали у нас в умах.

– Может быть, это не я говорил? – спросил Ивара.

– Нет, ты. Ибо твой голос отличался от голоса машины, которую ты принес с собой. В первые часы после твоего возвращения мне даже казалось, что есть телепатическая связь между тобой и мальчиком. Но позже я уже ничего такого не замечал.

– Когда все это было?

– Шесть лет назад. И еще два года потом ты приходил к нам, пока тебя не убили.

– Значит, я потерял больше памяти, чем мне самому казалось.

– Но ты сохранил разум. А люди из моего народа, которые проходили тем же путем, возвращались безумцами-шептунами, с большими глазами и с еще большим страхом, навечно застывшим на их лицах. Кто знает, возможно, телепатическая связь между тобой и мальчиком спасла вас обоих.

– Что же там такое? – вырвалось у Хинты. – Там, внизу?

– Золотой путь, зажатый в тисках тьмы, – улыбнулся Надеша. – Чтобы попасть на этот путь, нужно пройти через тьму; чтобы идти по нему, нужно иметь силу противостоять тьме; а чтобы вернуться, нужно преодолеть тьму во второй раз. У нашего народа принято спускаться на эту дорогу. Для этого не нужна сила тела, только сила духа. Часто туда уходят больные и старики – все, кто прожил жизнь, кому не страшно пропасть, кто хочет испытать себя в последний раз. Но иной раз туда идут и молодые. Тьма – это ловушка для разума. Золотой свет – спасение для разума. Но они играют там в опасную игру. И когда они играют не между собой, а с человеком, человеку приходится нелегко.

– Люди твоего народа ищут что-то определенное, когда спускаются туда? – спросил Ивара.

– Да и нет. – Старец поднял руку и указал наверх. – Они ищут древо – настоящее и единственное золотое древо, которое, по нашей вере, растет где-то там, в конце золотого пути. Это древо жизни, древо душ. Его ветви – дороги, которыми миры ходят от жизни к смерти, прожилки в его ветвях – дороги народов, а прожилки в прожилках – дороги людей. Листья на том древе – письмена богов, в цветах его – свет звезд. Если найти то древо, если изменить его на самую малость, если попросить его – оно изменит твою жизнь, судьбу твоего народа, дорогу твоего мира, а может быть, повлияет на всю вселенную. – Старец глубоко вздохнул. – Наш народ верит, что однажды мы уже видели это древо. Но заново его никто не нашел, никто не вернулся к нам с такой вестью. Даже ты рассказывал о чем-то другом – о чудесном, лучшем, но о другом. Однако, хоть никто и не находит древа, люди все равно идут вниз. Они мечтают, что найдут там что-нибудь еще. Некоторые из безумцев приносили с собой странные вещи: кусочки золота, детали, предметы старины. Мы годами почитали эти вещи как знак какой-то неясной возможности. Но вот явился ты, вернулся в своем уме, и принес Машину Голосов. Тогда стало ясно, что эти золотые мелочи были лишь мелочами.

Ивара понимающе склонил голову.

– Эта Машина Голосов – она из золота?

– Да.

– И она говорит голосами мертвых?

– Неужто ты вспомнил?

– Я догадался.

– Голосами мертвых, голосами иных, песнями без слов, но со смыслом, видениями и чарами – так она говорит. Каждому она показывает свое. Некоторым она не показала ничего, но большинство услышали в ней вечную мудрость, веру и надежду. А еще эта машина совершила чудо, равного которому наш народ не знал никогда.

– Какое чудо?

– Когда ты умирал, мы положили твои вещи в тайник между корней древа. Машину Голосов мы тоже убрали туда. Она и сейчас там. Когда твоя кровь попала на Машину Голосов, наше древо изменилось – оно раскрылось золотыми листьями, распустилось золотыми цветами. Лампады, которые и тогда висели на нем, теперь горят вечно – нам больше не нужно менять в них масло и зажигать их. А с годами золото от древа проникло повсюду, проросло прямо сквозь камень. Не мы создали наличники на дверях и окнах – они сами возникли здесь. И с каждым месяцем они становятся немного больше и сложнее. Если эта пещера просуществует еще годы и продолжит меняться, то она вся станет золотой.

Хинта зачарованно огляделся вокруг, посмотрел вверх – на трепещущий свет лампад, на переплетения алых ветвей с золотыми листьями. Теперь было понятно, как возникли все эти накладки, лишенные креплений, понятно, почему это место обладает такой силой и таким волшебством.

– И древо тоже стало говорить? – спросил Ивара.

– Нет, – улыбнулся Надеша. – Но оно потеплело. В нем теперь твоя кровь и твое золото, часть твоей жизни и той магии, которую ты принес с золотых путей. Некоторые из моих людей хотели верить, что это древо теперь не просто символ, что оно стало настоящим Доджа Нарда, истинным древом судьбы. Но они ошиблись. Никто не получил здесь исполнения желаний – только надежду.

– Мы видели настоящее древо, – сказал Тави. – Но его нельзя найти, потому что оно возникает лишь ненадолго.

Впервые за весь разговор поведение старца изменилось. Больше он не улыбался, а его лицо, несмотря на морщины, вдруг приобрело почти детское выражение. В глазах застыли удивление и восторг.

– И вы прикоснулись к нему?

– Нет, – сказал Ивара. – Но, возможно, мы сможем вырастить его вновь. Я еще не знаю точно, что за вещь я в прошлый раз оставил вам. Но думаю, сегодня мы принесли сюда вещь еще большей силы. Это даже не вещь, это существо из золота. Возможно, это тот самый золотой дух, о котором я говорил в прошлый раз. И он – тот, кто может создавать это древо из чистой энергии. Мы видели, как он делал это однажды.

Ивара подозвал людей, которые несли его вещи. Сумка с Аджелика Рахна была открыта. Огни дерева отразились в узорах на теле маленького человечка. И многие даже в толпе услышали голос, который давал мудрость и надежду.

Все Санджати Кунгера бросили свои дела. Из других подземных городов явились толпы паломников, из верхних пещер спустились рабочие-горняки и служители колумбария. Даже из надземного Литтаплампа приехали некоторые люди, которые ушли из подземелий, но сохранили связь со своим народом. Пришли трое почетных старейшин – все пожилые, но моложе Надеши. На лице каждого из этих уважаемых людей была написана абсолютная радость. Вместе старейшины выпросили себе право услышать подробнейший рассказ обо всем, что случилось с Иварой и Тави в их новой жизни. Даже Хинта рассказал о себе – и его слушали, потому что всем было интересно, как он стал другом и спутником для двоих фавана таграса. Была устроена торжественная трапеза. Подземные жители достали из своих закромов самую лучшую еду, которая у них была. После застолий в доме Ливы все эти кушанья казались абсолютно обычными, тем не менее, гости ели и пили, чтобы не обижать гостеприимных хозяев.

Потом было сказано еще немало слов, поведаны легенды и священные предания Санджати Кунгера – Ивара и Тави в ответ поведали похожие легенды Джидана. Были показаны карты пещер и рассказаны многие моменты из истории секты. Пока шел весь этот разговор, люди из толпы по одному подходили к Аджелика Рахна и робко прикасались к нему. По времени была глубокая ночь, потом начало наступать утро, но Тави и Хинта не чувствовали усталости и не хотели спать. Мальчики были перевозбуждены, захвачены новыми впечатлениями, потрясены тем, какую важность они и Ивара имеют для этих людей. Здесь все было не так, как в Шарту. Здесь каждый взрослый смотрел на них с уважением, каждый их слушал, каждый им верил. Здесь для всех имели значение их рассуждения о жизни и мире, их представления о должном, их собственная вера. Когда стало известно, что Хинта видит призраков, все старцы начали проявлять к нему особое внимание и трепетно относились к моментам, когда он выпадал из разговора или необычно себя вел.

Но больше всего Хинте запомнился час, когда, по просьбе Ивары, Санджати Кунгера открыли тайник, обустроенный под корнями дерева. Это было уже под утро. И гостям, и старцам пришлось встать со своих мест и разойтись в стороны. Блюда с угощением были убраны. Надеша поднял одну из плиток пола и нажал на рычаг, после чего корни дерева приподнялись и раздвинулись, открывая неглубокую продолговатую нишу.

Изначально камень ниши, вероятно, был черным, но теперь черное осталось лишь в некоторых местах. Все остальное пространство тайника стало золотым. А в центре узора лежала фигура. Руки изваяния были сложены на груди, глаза закрыты, лицо зачаровывало необычайной красотой. И в этом лице, среди бесконечных растительных узоров, угадывались черты Ивары.

Когда саркофаг полностью раскрылся, во всей пещере повисла тишина. Казалось, благоговейная толпа перестала дышать. Замерли и замолкли даже все те, кто не стоял в первых рядах и не мог своими глазами видеть того, что происходит внутри дома Доджа Нарда. Хинта посмотрел на изваяние, потом на учителя, потом снова на изваяние, и снова на учителя. А когда он в третий раз перевел свой взгляд, он вдруг понял, что это вовсе не статуя – это прежнее тело Ивары, которое проросло золотом, превратилось в золотой силуэт. В ветвях Доджа Нарда трепетали тысячи маленьких огоньков. Аджелика Рахна лежал тут же. Свет падал на два золотых лица.

– Ты говорил, что под древом лежат мои вещи, – тихо сказал Ивара. – Ты не предупредил, что здесь мое тело.

– Разве тело – не твоя собственность? – спросил в ответ старец. – Но прошу, прости меня, если я тебя разочаровал. И уж тем более не сердись на всех остальных, если они что-то не сказали тебе. Ведь нужно было сказать слишком многое.

– Я не сержусь.

– Раньше эта ниша была небольшой, но когда ты умер, она тоже изменилась. Не мы положили туда твое тело – само древо забрало его под свои корни. И это не мы сделали для тебя золотой саркофаг, у нас нет таких хороших мастеров. Это сделала Машина Голосов.

Он с поклоном отступил в сторону. Ивара и мальчики подошли ближе, под навес каменных корней, и склонились над чудесной усыпальницей. Лицо саркофага было так прекрасно, что при виде его замирало сердце.

– Образ, – еле слышно произнес Тави. – Ивара, оно не дало тебе лица героя. Оно слило твое лицо с лицом Аджелика Рахна. С самим Образом.

– Да, я вижу. – Ивара опустился на колени и поднял небольшую золотую коробку, которая лежала в изголовье его смертного одра. У коробки было две большие ручки, между ними располагался пульт с множеством маленьких – слишком маленьких для человеческих пальцев – рычажков. Ивара успел распрямиться, но потом его повело в сторону, и мальчики вынуждены были подхватить его под руки. Он резко выдохнул, его глаза широко раскрылись. Хинта посмотрел туда, куда был направлен его взгляд, и увидел там три сияющие фигуры. Это были призраки, но не белые, сотканные из света, а золотистые. Они стояли горделиво, словно статуи, но при этом были подвижны, подобно живым людям. Каждого из них Хинта смог узнать. Вот Амика с игривой улыбкой. Вот Эдра с ясным и мужественным лицом. Вот Кири – лишь он выглядит печальным.

– Вещь говорит с ним, – потрясенно молвил кто-то из старцев. И снова стало очень тихо. Длились долгие мгновения. Потом Хинта моргнул, призраки исчезли, а Ивара снова обрел способность стоять на ногах.

– Я видел их, – произнес Тави. – Теперь даже я видел их.

– Они были для всех нас, – сказал Хинта.

– Хорошо, – отозвался Ивара. – Тогда мне ничего не придется объяснять.

По его щекам катились слезы, но он улыбался.

Чуть позже они достали из тайника несколько более обычных предметов – среди них старый портативный терминал Ивары, который был сломан или просто потерял заряд батареи. Золото не коснулось этих вещей и никак их не преобразило.

– Хочешь знать, что там? – спросил Тави. – Что в твоем старом терминале? Какие мысли ты тогда имел?

– Да, хочу. Но не сейчас. Подходит наше время уходить отсюда. Не вверх – вниз, навстречу тому, против чего я уже однажды выстоял.

Санджати Кунгера выделили для гостей три комнаты с аскетической обстановкой. Там друзья смогли поспать несколько часов. За время их отдыха толпа никуда не ушла, нарушая свой режим. В середине дня Ивара разбудил мальчиков. Они снова поели в обществе старцев. Затем учитель произнес небольшую речь для всех Санджати Кунгера.

– Прощайте, – произнес он в конце. – Если удача будет сопутствовать нам, то мы не вернемся, но мир изменится.

Он говорил со ступеней у подножия башни Доджа Нарда. Когда он вернулся назад, к почетному кругу избранных, восседающих среди корней дерева, на его лице была написана решимость.

– Мы уходим. Я знаю, вы уже выделили нам лучших проводников…

– Я сам поведу вас, – ответил Надеша. – Многих я провожал туда. И тебя в прошлый раз я провожал сам. Никто лучше меня не знает этих дорог.

– Спасибо, – поблагодарил Ивара.

– Позволь мне на прощание нарисовать древо на лбу у тебя и у твоих спутников.

– Нет. Это сделает нас троих Санджати Кунгера. Но мы не должны становиться одними из вас. Мы трое должны остаться просто людьми, представителями всего человечества, а не одной его малой группы или народа, пусть даже эта группа и этот народ обладали бы большей мудростью, чем все остальные люди.

– Прости меня, – с улыбкой поклонился старец. – Я понимал, что не тебе носить наши символы, но предложил лишь потому, что ты сам попросил об этом в прошлый раз.

– Это было в прошлый раз. Тогда я шел туда, ведомый любопытством ученого. Теперь я другой, и цель у меня иная. Я не ищу ключ – я нашел его; я не ищу дверь – я нашел ее; я не ищу центр истории – я нашел его. Я иду туда не один, но со спутниками. У нас три золотых сердца и три золотых вещи. С нами воля всех живых существ – бывших, существующих и тех, которые еще могут населить эту планету. Как глава этого отряда, я свободен. Но я больше не принадлежу себе; никто из нас не принадлежит. И мы не возьмем туда ни одного из малых символов, ни одного из малых способов верить.

– Так идите же, – ответил старец, – а я поведу вас на малом, знакомом мне участке пути, чтобы потом вы повели весь мир.

Так начался их последний путь. Они снова прошли через всю пещеру, только на этот раз повсюду были коленопреклоненные паломники. Пока они шагали через ряды павших ниц людей, у Хинты случилось очередное видение. Он смотрел на своих друзей, и ему казалось, что под кожей у них поселился золотой свет. А, может быть, это было вовсе не видение, может быть, они действительно сияли в эту минуту, как высшие существа, снизошедшие в эту пещеру и в этот век из бескрайних просторов вселенной и из великой древности. Все отошли от них, все склонились в трепете. Теперь они сами несли свои вещи. Только Надеша был достаточно силен, чтобы недолго шагать вместе с ними. Но даже его слепил их свет, и он улыбался через силу и щурился.

Глава 17

ЛИЦО ПОД МАСКОЙ

Они прошли через тоннели, где стояли дрезины, и углубились в сеть узких ходов, где не было постоянных источников света. Несколько долгих часов они шагали коридорами с грубо отесанными стенами и низкими влажными сводами. Вода тонкими струйками лилась им на головы с потолка, заставляла метаться чадящее пламя факелов. Надеша шел легко и быстро – само его тело от старости было легким, словно в нем остались лишь кости да жилы. Во мраке древних тоннелей он казался каким-то духом земли. Иногда он специально подставлял темное лицо и грязные волосы под потоки льющейся воды, иногда – заламывал тонкие руки и что-то шептал, что-то пел: по-своему молился за успех грядущего дела.

Наконец он привел их к черному каньону, дно которого, казалось, уходило в сами туманные глубины планетарных недр. Здесь они снова одели скафандры – воздух дальше становился слишком тяжелым из-за ядовитых примесей. Вдоль стены каньона по наклонному направляющему рельсу ходила старинная платформа, сделанная из огнеупорного серебристого металла. Они взошли на платформу, и та понесла их вниз, через сгущения бурого тумана, сквозь слои серого и черного камня, мимо пышущей жаром лавы, которая в некоторых местах прорывала стены каньона и хлестала вниз искрящимися, ослепительно яркими потоками.

Теперь они были так глубоко, что Хинта уже даже не ощущал над собой толщу камня. Ему стало казаться, что они в космосе, в чреве рождающихся галактик. Здесь не было привычных ориентиров – только тьма, разорванная вспышками страшного света. Волны жара сменялись волнами холода, но постепенно холод начал преобладать, а потом источники света исчезли, и вокруг повис ровный туман, по консистенции напоминающий остывший фратовый дым. Эта пелена липла к вещам и одежде, оставляя повсюду свой грязный след, стекалась к пламени факелов и сливалась с их дымом, душа жар огня своим дыханием.

– Что это? – стирая слизь с рукава своего скафандра, спросил Ивара.

– Тьма, – ответил Надеша тихо. – Это ее начало, полог, через который вам придется пройти, чтобы попасть в золото.

В обступившем их мороке его дряхлый скафандр казался мокрым сгущением сумрака. Потом они достигли дна ущелья. Разум подсказывал, что здесь должна течь огненная река из расплавленных горных пород. Но не было ни лавы, ни света, ни жара. Стояла мертвая тишина. Когда они сошли с платформы, грунт у них под ногами оказался вязким, словно размокшая от дождя глина. Два факела из четырех погасли, и света почти не осталась. Тьма была повсюду вокруг.

Надеша наощупь нашел стену и указал направление.

– Идите туда. Там будет лебедка с тросом. Она уходит прямо в ничто. Вам придется упасть вниз. Это удается не всем. Некоторые, слабые духом, бегут назад. Но я знаю, что каждый из вас найдет в себе достаточно сил, чтобы проделать этот путь до конца. И если золото действительно любит вас, то вы упадете не в ничто, а прямо на тот путь, к которому стремились.

– Да будет так, – ответил Ивара.

– Прощай, прекраснейший из людей. И вы, мальчики, тоже прощайте.

Старец опустился на какую-то каменную приступку у стены. Факела у него не было, и тьма почти поглотила его.

– А как же ты? – спросил Ивара.

– Я останусь здесь, – с улыбкой в голосе ответил Надеша. – Мое время вышло задолго до того, как ты пришел к нам в первый раз. Наверх уже не подняться. А значит, мне самое место здесь.

– Ты говорил, что старики из твоего народа испытывают себя, спускаясь на золотой путь, – вспомнил Ивара. – Пойдем с нами. Не нужно пропадать.

– Ты очень добр, пророк. Но ты знаешь, что я не могу быть частью твоего отряда. Я жил под золотым деревом. Я видел достаточно золота. Мне не нужно еще. Я останусь здесь и дам битву тьме с тем золотом, которое уже накопилось у меня в душе. И если мне повезет, то не мое тело, но сам мой дух выйдет на золотой путь. Пусть будет так. Не отговаривай меня.

Ивара обнял его. Погас предпоследний факел. Последний, который горел в руках у Тави, светил так слабо, что едва выхватывал из мрака призрачную поверхность стены.

– Мы теряемся, – сказал Хинта.

– Мы идем, – хрипло ответил Ивара. И они пошли вперед, оставив старца умирать одного. Тьма обступила их. Стена, за которую они цеплялись руками, была скользкой и местами мягкой, словно черная, чужеродная плоть. Вокруг что-то жило, дышало, нарастало.

– Он так сказал, – отрывисто прошептал Хинта, – что мне показалось, будто эта лебедка близко. Но конца все нет.

Стало страшно. Хинта вдруг всем телом ощутил тьму, понял, что дышит ею. Она была внутри скафандра, на коже, во рту, и еще глубже – в разуме, в сердце.

– Бемеран Каас, – где-то далеко произнес Ивара, – мы знаем твое настоящее имя.

Но Хинта едва мог слышать учителя. Он давился сажей, тонул во мраке. Его мысли спутались, а потом внезапно выстроились в ином порядке. Он осознал эту перемену, но ничего не мог поделать с результатом перестановки. Теперь он ясно понимал, что их поход не имеет смысла, потому что люди обречены – обречены воевать снова и снова, грезить подобно Квандре Веваде, создавать машины уничтожения, искать худшие способы развития, губить любые планеты, которые им даны, терять Образ и находить чудовищные формы. И все же Хинта продолжал идти вперед – вдоль бесконечной липкой стены, в самое чрево ада. Он вспомнил мертвецов: брата, Круну, того солдата, которого им с Тави пришлось раздеть ради спасения Ивары. В мире тьмы люди были лишь телами. Плоть, еда, мясо, гниющие потроха. Хинте представились рожающие женщины, вопящие младенцы, уродства всех возможных вариантов. Живое путалось с мертвым. Тьма расступалась, словно жилки внутри ранца омара. Но ранец омара был материей. А тьма была энергией, мечтающей о материи и отдающей свои мечты людям.

– Я хочу убежать назад, – сказал Хинта. Кто-то схватил его за плечо. – Я не убегу. Я просто говорю, что уже хочу этого. Это трудное место.

Он говорил, и ему казалось, что тьма булькает у него в горле – безвкусная вязкая масса.

– Ты отошел от стены, – сказал Ивара. Хинта пошел за рукой, которая теперь вела его. Он снова увидел факел. Этот слабый огонек заставил его думать о пожарах, о лаве, о звездах. Звезды тоже не давали надежды. Они были лишь огненными шарами, висящими в пустоте. Своим сиянием они чаще убивали, чем давали жизни. Солнце обожгло Прату на Луне. И не было никакого ветра душ – только этот слепящий свет, холодный огонь в безвоздушном пространстве. А потом факел Тави погас. Никто ничего не сказал. Все трое продолжали идти. И вдруг в кромешной темноте что-то проступило.

– Я вижу?.. – спросил Тави.

– Красное, – ответил Ивара. Они сделали еще сотню тягостных шагов и были вынуждены остановиться. Перед ними был обрыв, на краю которого тускло блестела катушка лебедки. А под обрывом был целый мир – все то, что никак не могло находиться в центре Земли. Там расстилалась равнина, на которой стояли руины разрушенных городов. Небо светилось тусклым, черно-красным, кварцевым светом. В воздухе кружился пепел. Над горизонтом двигались силуэты еще двух ужасных планет – они были как тени во тьме. Далекий ветер гнал по ущельям мертвых улиц бурый песок. А в воронках огромных кратеров и в окнах полуразрушенных зданий скапливалась и сгущалась она – Бемеран Каас. И Хинта понял, что это ее мир. У тьмы тоже была своя история, и она могла ее поведать так же, как Аджелика Рахна мог поведать свою.

– Она уже побеждала, – сказал он. – Это ее миры. Миры, в которых больше ничего не осталось.

– Ты готов? – спросил Ивара.

– К чему? – не понял Хинта.

Вместо ответа учитель столкнул его вниз – с обрыва.

Хинта не закричал. Он задохнулся от ужаса. Его сердце почти остановилось. Он падал, скованный, уничтоженный, смутно осознающий, что друзья предали его – использовали, чтобы узнать, разобьются ли сами в этой бездне. Ему было не понять в эту минуту, что Ивара спас его, столкнув в нее.

Хинта падал. Черный ветер хлестал ему в стекло шлема. Он подумал, что сейчас умрет. Ужасный город был все ближе. Уже можно было рассмотреть отдельные детали – обломки металлических опор, камни, трупы, гноящиеся тьмой изъяны в каждом предмете. Ближе. Ближе. Пока не закончится воздух в груди, пока ужас не прожжет на душе незаживающую рану. А потом чудовищное видение оборвалось, и Хинта повис в воздухе в полутора метрах над поверхностью широкой золотой реки. Это была настоящая река, с чистой водой, над которой поднимался легкий парок. Было видно дно – ровное, как в искусственном бассейне, покрытое узорами, как лицо и тело Аджелика Рахна, только здесь их было в тысячу раз больше, и они распространялись во все стороны, насколько хватало глаз. Вода и слой пара были настолько тонкими, что совсем не мешали смотреть. Хотя никаких видимых источников света в пространстве не было, сам свет был, слабый, рассеянный, но ровный, как поверхность реки, как золотое дно. Узоры медленно плыли – звери и птицы, деревья и травы, планеты и звезды, бесконечный поток завораживающей красоты. А потом Хинта понял, что это не узоры плывут, это он сам дрейфует над рекой. Его тело сделалось невесомым, дыхание очистилось от миазмов тьмы. Восторг охватил его. Он был жив, и он был в самом невероятном месте, которое только существует на этой планете. Он попробовал перевернуться, закрутился в воздухе и, к своему ужасу, снова увидел тьму – прямо над собой; клубящаяся, жуткая, она живым сводом нависала над рекой.

– Ивара, – испуганно позвал Хинта, – Тави.

Ответа не было. Он уже подумал, что друзья по какой-то роковой случайности упали в другом месте и промахнулись мимо реки. А потом он увидел, как по тьме у него над головой идут разводы. Она бурлила, словно какая-то жидкость на уроке химофизики. Почти одновременно из нее выпали Ивара, Тави и все их сумки. Сразу вернулась связь – Хинта услышал в наушниках своего шлема отчаянный и веселый смех друзей.

– Мы прорвались! – воскликнул Тави.

– Да, – подтвердил Ивара. Кроме радости, в его голосе звучала огромная серьезность, словно он напоминал, зачем они сюда пришли. От этой интонации Хинта сразу ощутил себя по-другому, его эйфория отступила. Он подумал о том, сколько еще людей падали сюда и так же радовались своей первой победе, но позже возвращались наверх, к Санджати Кунгера, немощными безумцами, или не возвращались вовсе. Одна та тьма, через которую они только что прошли, уже могла погубить, но впереди ждало что-то еще – череда неведомых опасностей, лабиринт ловушек для разума.

– Мы летим, – осознал Тави. – Оно держит нас, поднимает над собой. Как здесь двигаться, когда нет опоры?

– Помнишь, как мы плавали? – спросил Хинта. – Плыви. А если хочешь перевернуться – взмахни рукой или ногой: тело начнет двигаться по инерции.

Тави попробовал барахтаться и медленно закружился в воздухе.

– Я не могу остановиться.

– Нам нужно встретиться, – сказал Ивара, – сцепиться вместе и подобрать вещи. Тогда наша масса станет больше, и мы обретем стабильность.

Он дернулся в воздухе, тоже закрутился, потом смог ухватить одну из сумок, развернулся и протянул ее в направлении Тави. Тот ухватился за другой конец сумки, и они оказались рядом. Но с Хинтой все было сложнее: он упал с обрыва раньше, и золотая река успела унести его от друзей. Как он ни вертелся, он продолжал оставаться на большом расстоянии от остальных. Ему даже стало казаться, что его уносит все дальше.

– Эта река движется только в одну сторону, к Экватору. Как же люди возвращались по ней назад? Неужели они летели вокруг всей планеты?

– Может, здесь есть своего рода приливы и отливы? – предположил Тави. – Все движется туда, потом обратно.

– Так или иначе, – сказал Ивара, – нам повезло, потому что мы плывем именно в ту сторону, в которую нам нужно.

Они с Тави продолжали собирать свои вещи. Осталась только одна сумка, самая главная – та, в которой лежал Аджелика Рахна и другие золотые вещи. Однако именно ее оказалось достать сложнее всего; она летела быстрее, чем все остальные предметы, словно некий незримый ветер уносил ее все дальше от Тави и Ивары. Сумка двигалась примерно в направлении Хинты, но река была слишком широкой, и Хинта вовсе не был уверен, что, когда сумка нагонит его, он сможет ее поймать.

Они перестали разговаривать. Все осознавали отчаянное положение, но никто ничего не мог поделать. Река несла их; внизу бесконечной лентой, обозначая своим движением пройденное расстояние, проплывали узоры, а сверху возносился, словно насмехаясь, клубящийся черный свод. Место прыжка и лебедка остались где-то далеко позади, коридор из золота и тьмы уходил в бесконечную туманную даль. Это пространство было слишком огромным, слишком страшным – не люди создали Меридиан, не на них он был рассчитан.

А потом вдруг произошло чудо.

– Смотрите, – показал Тави. – Золото.

Хинта сначала не понял, о чем он говорит – вокруг и так было слишком много золота. Но тут и он заметил блеск на сумке.

– Она что, открылась? – спросил Хинта. Сумка все еще была слишком далеко от него, и он не мог различить мелких деталей.

– Нет. Она расцветает золотом. Золото поедает ткань, словно огонь.

Это происходило быстро. Сумка превращалась в какое-то устройство неведомого назначения. Ее ручки обратились антеннами, карманы – накладками, застежки – кнопками. Волны преображений шли по ней, но она была несовершенна и не могла стать чем-то ясным, а потому просто взорвалась, распавшись тысячей золотых лепестков. Тави ахнул. Хинта тоже что-то прошептал в этот момент. Но само зрелище происходило в полной тишине. Аджелика Рахна широко раскинул свои тонкие сверкающие руки и воспарил в облаке золотых лепестков – они вращались вокруг него, как медленный смерч, как линии силовых полей на трехмерной учебной иллюстрации. А рядом с маленьким человечком, среди других золотых частиц, парили Вечный Компас и Машина Голосов.

Аджелика Рахна больше не был разбитым. Его нога, которая все эти годы лежала отдельно от него, теперь снова была присоединена к телу. Но она не срослась до конца – на бедре, словно на плоти живого существа, остался страшный шрам, и теперь там мерцали крошечные искры: вырывалась несметная энергия, которую это маленькое тело умело в себе содержать.

– Прошу тебя, – негромко обратился Ивара, – собери нас, как собрал себя. Веди нас в свое царство. Мы здесь лишь благодаря тебе. Тысячу подсказок ты оставил нам в веках, тысячу вех, тысячу свидетелей. И уже давно мы следовали за тобой, даже когда не знали тебя и не верили в тебя.

Они продолжали парить над рекой. Течение влекло их вперед, унося на юг, в направлении Экватора и стоящего далеко за ним Акиджайса. Аджелика Рахна медленно вращался в распавшемся коконе из золотых лепестков. Хинте стало казаться, что маленький человечек тихо дирижирует руками – совсем как Ашайта, когда тот кружился и танцевал. А потом он внезапно почувствовал невидимую нить – словно маленький золотой смерч превратился в веретено и наматывал, подтягивал к себе разлетевшихся в разные стороны друзей. Они все еще дрейфовали вперед, но теперь они начали сближаться – Аджелика Рахна собирал их, воссоединяя разбитый тьмой отряд.

Это продолжалось достаточно долго – свободный полет, танец маленького человечка и работа невидимой нити. Пока все это происходило, пейзаж вокруг постепенно менялся, становился хуже. В некоторых местах клубящийся темный свод опускался ниже, давил на светлую поверхность Меридиана, почти касался воды. Там, где это происходило, золото Меридиана темнело, превращалось в какой-то иной, более грубый металл, а узоры распадались. Это были раны, пролежни и свищи, которые Бемеран Каас за века проделала своим непрестанным трудом. Однажды Хинту занесло совсем близко к одной из этих язв, и он снова ощутил прикосновение тьмы. На него обрушились единой чередой видения ужасных существ, которые управляли столь же ужасными космическими кораблями в каком-то из иных пределов потухшей вселенной. Там сияло страшное солнце с пустой серединой – почти не дающая света красная корона во мраке. Хинта застонал и скорчился – тьма словно бы скомкала его тело своим касанием. Его друзья испуганно закричали. Но Аджелика Рахна ускорил свою работу, натянув до предела свою нить, и вырвал его из тенет мрака. Они летели дальше, сближаясь и сближаясь в медленном танце. Чем ближе они были, тем яснее Хинта видел, как изменился Аджелика Рахна. Узоры на теле маленького человечка светились тихим глубинным сиянием. Его глаза были закрыты, и он все еще казался спящим, но это уже был иной сон, полный предчувствия и ожидания пробуждения, движения и надежды. Лепестки век трепетали, тонкий рот изменил свое выражение. Он выглядел в тысячу раз более живым, чем за все предшествующие месяцы.

И вот, наконец, томительное сближение завершилось. Хинта с одной стороны смог ухватиться за маленькую руку Аджелика Рахна. С другой стороны Ивара сделал маневр и подбросил легкого Тави вперед, так что тот смог ухватиться за другую руку. Металл Аджелика Рахна был теплым. Его крошечные ладони раскрылись, и своими рукопожатиями он ответил на рукопожатия мальчиков. Танец прекратился, лепестки замерли. Наступило торжественное мгновение, когда ничего не менялось, но было ясно, что окончательно скрепляется некий союз, некий договор. А потом Хинта ощутил, как его руку охватывает странный внутренний жар. Он посмотрел на нее и увидел, что она сияет невероятным золотисто-зеленым светом – светом остывшей молнии. Рука Тави сияла тем же светом. Это была энергия Экватора, которую они много дней назад вобрали в себя. И теперь эта энергия уходила из них, передавалась в тело маленького человечка, преображалась, росла.

Ивара подтянулся вперед, пролетел мимо Тави и свободной рукой ухватился за свободную руку Хинты. Их круг замкнулся. Они все смотрели друг на друга, а Аджелика Рахна был между ними, как один из них. И вот то, о чем они так долго мечтали, чего столь неумело пытались добиться в гараже в Шарту, произошло: Аджелика Рахна пробудился. Его веки-лепестки дрогнули в последний раз, и он открыл глаза.

У них не было белков – только радужка, и она тоже состояла из лепестков, способных сходиться и расходиться, образовывая диафрагму, светящихся нежным золотисто-зеленым светом, тем же, что и руки мальчиков. Зрачки были исполнены бездонной глубины, внутри них, казалось, открываются порталы к самому сердцу вселенной.

Когда Аджелика Рахна открыл глаза, Меридиан тоже пробудился. Волна света прошла над золотой рекой. Тьма была отброшена далеко вверх – так далеко, что в некоторых местах открылись настоящие каменные своды этого гигантского тоннеля. По узорам Меридиана распространился яркий свет, и они ожили: звери бежали, птицы взмахивали крыльями, ветви деревьев и колосья трав качались на ветру, звезды и планеты совершали свой путь по орбитам, варьируя форму, проживая свою историю, рождаясь и умирая, вступая в союз, слагая галактики. А на каменном своде в тех местах, где тьма совсем отступила, проступили гирлянды кристаллов, сияющих фосфорическим светом.

Вся река преобразилась в калейдоскоп чудес. Целые линии узоров перестраивались, менялись, разворачивались как новые единые сюжеты. Раны на теле Меридиана начали заживать – покрытый патиной, забронзовевший, потемневший металл обрастал фракталами лепестков, закрывался золотыми пикселями, исчезал. За считанные минуты обнулялись результаты векового труда Бемеран Каас. Но и тьма тоже не сдавалась: она бурлила далеко наверху, складываясь в яростные рукава, и пыталась заново атаковать Меридиан. В некоторых местах ей это удалось – она прорвала светлый купол, и ее черные стрелы обрушились вниз, окрашивая воду в черно-красные тона, ненадолго поражая золото новыми язвами.

Трое взявшихся за руки людей и один механический человечек продолжали лететь среди этой великолепной битвы стихий. Золотые лепестки, в которые Аджелика Рахна превратил свою сумку, теперь разлетелись далеко в стороны и образовали щит – малый щит внутри большого щита Меридиана – предназначенный защищать только их тесный круг. Тьма часто пыталась ударить прямо в них, но ее стрелы разбивались и исчезали, иссеченные смерчем из золотых лепестков. Энергия Экватора, которая вначале понадобилась, чтобы Аджелика Рахна проснулся, теперь разошлась по кругу и в равной мере принадлежала всем четверым. Хинта ощутил эту энергию внутри себя – единый, ровный, стремительный поток. Золотисто-зеленый свет вспыхнул в глазах Тави. Тот восторженно вздохнул и откинул голову назад. А потом Хинта понял, что тот же самый волшебный свет застит и его собственный взор. Он увидел, как всюду вокруг пробегают сполохи прекрасных аур; их частицы мерцали, словно фосфорические снежинки или зеленые искры какого-то магического костра. А потом, в какой-то момент, Хинта понял, что эти вспышки вокруг – это звезды. Тьма исчезла. Золото тоже исчезло. Теперь они мчались в потоке чистого света, внутри луча, сквозь вселенную. Они сами стали частицами света, волнами излучения. Больше не было верха и низа, далекого и близкого, большого и маленького. Звезды казались огромными, и в то же время их можно было взять в руку, а их притяжение ощущалось, словно ласковый ветер, идущий вслед за потоком луча.

Завороженный, ослепленный, Хинта на мгновение прикрыл глаза, а когда он снова посмотрел вокруг, то понял, что все изменилось. На нем и на его друзьях больше не было полускафандров – их снаряжение сменилось тонкими сияющими одеждами, словно бы сотканными из чистого света. И сами их тела стали почти прозрачными. Это было похоже на ощущения, которые Аджелика Рахна подарил мальчикам, когда те впервые показывали его Ливе Огафте, но сейчас все было еще прекраснее, еще удивительнее – полет длился и длился, свет пронизывал насквозь, и каждая клеточка в теле Хинты радовалось этому событию, праздновала праздник жизни. Он словно бы распался на тысячу частиц, в каждой из которых билось собственное сердце. И при этом он оставался собой, и был настолько цельным, настолько свершенным и совершенным, каким еще не был ни разу за всю свою жизнь. Он посмотрел в восторженные лица Тави и Ивары – то были лица духов, облеченных в призрачную плоть, сияющих и прекрасных, летящих с пылинками света, чтобы засеять своей жизнью и трепещущей красотой пажити новых миров. И при этом, хотя они были такими волшебными, такими космическими, такими распыленными на тысячу частиц, Хинта ощущал руку Ивары в своей руке как живую, обнаженную человеческую руку.

А потом Хинта понял, что рука Аджелика Рахна в его руке ощущается так же, как рука Ивары – живая, обнаженная, трепетная: никакого металла, никакой лишней жесткости. Хинта посмотрел туда, где в этом странном измененном пространстве должен был находиться маленький золотой человечек. Но, к своему удивлению, он не увидел там привычного лица-маски-образа Аджелика Рахна – вместо этого он увидел третьего мальчика, почти юношу, который выглядел чуть старше, чем они с Тави. Этот отрок открыто и смело встретил взгляд Хинты; его большие прекрасные глаза сверкнули зеленым волшебством, он рассмеялся, и этот смех, как звон тысячи легких колокольчиков, полетел вместе с потоком луча. Его золотые кудри развевались на звездном ветру, кожа светилась: на ней – проступали таинственные узоры, под ней – мерцали линии электросхем. На его шее, руках и ногах сверкали ожерелья из полудрагоценных камней, ограненных и вставленных в прямоугольные оправы. И Хинта понял, что это и есть Аджелика Рахна – со всеми его платами, чипами, узорами, магией, со всей его красотой – просто теперь все это было раскрыто в своей торжествующей природе, вырвалось в мир света и духов, цветя и распускаясь, как бутоны самых невероятных цветов в самом невероятном саду.

Аджелика Рахна был всем: смехом веселых людей – и слезами всех скорбящих, голосом певцов и рассказчиков – и древом жизни, вселенной – и светом звезд, человеком – и машиной, богом – и жертвой. Он воскресал, он был временем, мужчиной и женщиной, ребенком и стариком; из его глаз смотрела мудрость тысячелетий, в его взгляде было прозрение одного момента; в его частицах могли прочитать свою судьбу тысячи живых существ, которым он нес благословение Итаирун – сияющего центра вселенной; он был посланником, посланием, исполнением, творением. А если чего-то в нем непосредственным образом не было, то он отражал это, хранил частицу этого в себе, знал об этом, отвечал этому – и потому он был центром всех событий, ответом на все вопросы, разрешением всех сомнений. Во время битвы за Шарту Хинте довелось заглянуть в глаза омара, и тогда он испытал страх и отчуждение. Теперь все было иначе – Аджелика Рахна был бесконечно иным и, в то же время, бесконечно своим. Хинта смотрел на него и не мог понять, как это существо может казаться сразу всем. И при этом Хинта видел отчетливый образ молодого человеческого существа – отрока, подростка, который улыбался ему в ответ, смеялся, жил, касался его руки прямо сейчас, хотя в то же время рука Аджелика Рахна была ветвью растения, звездным скоплением и тонкой конструкцией из золотистого металла.

– Ты живой, – потрясенно, полувопросительно произнес Ивара. Его голос разнесся среди звезд, смешался с эхом звонкого божественного смеха. Хинта в это мгновение испытал невыносимую смесь надежды и неверия. Он хотел, чтобы Аджелика Рахна заговорил, чтобы он живыми губами, живым языком произнес слова обычной человеческой речи. И в то же время Хинта не мог представить, как это будет, как прозвучит волшебный голос. Он не знал, возможно ли, чтобы духи общались, не знал, допустимо ли, чтобы человек лично задавал вопросы маленькому божеству.

А потом Аджелика Рахна ответил.

– Да.

Его голос прозвучал так же, как голос Ивары – столь же по-человечески и столь же странно, потому что звуки странно распространялись внутри тоннеля-луча.

– И всегда был живым, даже тогда, когда лежал без движения, а вы трое выхаживали меня. Я был живым в ваших руках, чувствовал ваши прикосновения, был согрет вашим теплом. Я пел для вас троих даже тогда, когда моя песнь была не слышна. Я пел для тебя о твоих друзьях, которых ты потерял, пел о том, что помню их руки, как твои. Лишь вашей волей спасать меня я был спасен, лишь вашим добром воскрешен, лишь вашей верой – обожествлен.

Его тепло сквозь гладкую кожу текло в руку Хинты, и мальчик ощутил, как душа надрывается у него внутри, потому что еще никто никогда не благодарил его так, как это существо.

– Спасибо, – сорвавшимся голосом ответил Тави. Хинта посмотрел на друга и увидел, как у того по щекам, среди вспышек света, текут раздробленные пиксели слез.

– Хотел бы я, чтобы мы могли найти для тебя в ответ слова такой же красоты, – сказал Ивара. – Если бы можно было еще раз спасти тебя, мы бы сделали это. Даже…

Отрок улыбнулся Иваре. В его улыбке были любовь, знание и какая-то особенная печаль – немногие старики умеют так улыбаться.

– Не говори того, что хотел сказать, не говори, что снова отдашь жизни друзей за меня. Боль еще не закончилась, а смерть останется смертью даже там, где будет воскрешение. Тьма не побеждена. И если мы не победим, то не будет утешения для всех, кто жертвовал. А ты жертвовал слишком многим.

– Скажи… – Сначала Хинте показалось, что Ивара задаст какой-то великий метафизический вопрос. Затем он уверился, что тот сейчас спросит о своих друзьях – вернутся ли те. Но оба раза он оказался не прав: взрослый задал самый прагматический из всех возможных вопросов. – Скажи, сколько у нас времени на этот разговор?

– Времени мало. Мне жаль, что я немного могу дать моим избранным. Я дам целый мир, но не вам и не героям, которые до вас боролись за меня, а всем тем, кто меньше жертвовал собой. Вам могу дать недостающую часть истины, слова утешения и краткий миг счастья.

От этих слов Хинте стало не по себе; он вспомнил, что в эту самую минуту их тела летят над рекой, посреди поля битвы. Битва не отменяла красоту и значимость их беседы, но и красота не отменяла битву. Этот сон о свете не был вечным убежищем: скоро он оборвется, они снова окажутся перед лицом бушующего мрака, и наступит момент, когда даже золотые лепестки не прикроют их от очередного удара. Хинта с отчаянием посмотрел в глаза Аджелика Рахна – и ощутил, что тот знает каждую его мысль. Ему стало стыдно за свое малодушие.

– Но мы можем задать тебе хоть несколько вопросов? – обратился к отроку Тави. – Ведь мы так долго этого ждали.

– Ты думаешь, что у тебя осталось много вопросов, – сказал Аджелика Рахна, – но это не так. Вы сделали десятки открытий на своем пути. Вам удалось найти меня, понять, кто я, пробудить меня. Вам удалось восстановить значительную часть истории моего прибытия сюда и моей работы здесь. Но есть три главные вещи, о которых вы не могли узнать. Именно о них я сейчас расскажу, потому что без этого знания вы не сможете понять, что за битва нам предстоит. Нам хватит времени до Экватора. А там мне придется выполнять много задач настолько сложных, что я уже не смогу поддерживать этот золотой сон.

– Тогда мы слушаем, – ответил Ивара.

– У посредника, который не понимал своей роли, я оставил важное послание. Я не знал, кто это послание получит, не знал, найдет ли оно хоть одного адресата. Но так вышло, что это послание получили именно вы трое, а через вас – все человечество.

Хинта понял, что отрок говорит про омара.

– Вы видели рождение пространства и времени. Видели великий пламень-светоч, имя которому Итаирун. Видели его яркие лучи, имя которым Нарт. Видели образ всего живого, имя которому Тайлин. Видели вселенную образа, имя которой Ланин. Видели хаос и тьму, имя которым Даас. Тогда меня прервали, мое заклинание распалось, и я не успел рассказать о том, какое место среди этих вещей занимает ваш собственный мир. Слушайте же.

Картины, которые показывал Аджелика Рахна, снова, как и в первый раз, развернулись перед внутренним взором Хинты. Стена клубящегося мрака и космического мусора была с одной стороны, с другой – живые изумруды обитаемых миров, согретых лучами Итаирун. Но теперь Ланин раскрылась в тысячу раз отчетливее, развернулась перед взором зачарованных людей. Они увидели невиданную красоту голубых, желтых, зеленых, красных небосводов; ощутили тепло разных солнц; измерили взглядом высоту гор; восхитились огненной работе вулканов; пронеслись над пестрыми лесами; увидели водоемы, вода в которых была кристально чистой или таинственно темной; встретили людей со всеми возможными цветами кожи; обрадовались и ужаснулись животным самых невероятных форм и видов; прошли по улицам больших и малых городов и познакомились с сотнями разных архитектурных стилей. То была вселенная с близкими плотными галактиками, полная существ, которые на своих небесах могли видеть восход и закат соседних планет, и планеты эти бывали так близко, что с поверхности одной удавалось рассмотреть на поверхности другой океаны, леса, большие города и горные хребты. То была вселенная беспредельной красоты, вселенная, в которой почти не существовало пустоты – вся она была пронизана светом, полна жизнью. Души там знали друг друга ближе. Там не было покинутых городов и мертвых земель, а космос не был черным бездонным провалом, и звезды сияли с нежностью, как огромные близкие светила, трогательно лелеющие миры в своем свете, боящиеся обжечь своим сиянием их молодую жизнь. Это было так красиво, что Хинта задохнулся от ностальгии по вещам, которых никогда не знал и не видел. Дальше от Итаирун миры были сложнее, сумбурнее, в них жило больше народов, и народы эти были более странными. На самом краю Ланин встречались даже такие существа, которые лишь отчасти соответствовали Образу. Ближе к Итаирун миры были проще и в то же время прекраснее. А у самого светоча, купаясь в его сиянии, кружился самый прекрасный из миров, населенный самыми совершенными существами, которые были посредниками между Тайлин и всей остальной жизнью. В величественных обитателях этого мира Образ обретал первое многообразие своих форм, от них он переходил во все остальные миры. Этот мир назывался Файиол, а имя его обитателей было Алфаим. Сами же они называли себя Лафт. Это были любимые и избранные, самые первые и самые совершенные дети Образа.

Но вот грубая материя ополчилась против Итаирун и Тайлин. Камни, туманности, осколки строительных материалов вселенной, слепые примитивные твари, пустота и тьма – все это нагрянуло из бездны за пределами ойкумены, словно неодушевленные предметы и полуживые чудовища были способны завидовать свету и жизни Ланин. Имя этой грубой силе было Даас – Хинта помнил это. В прошлый раз Хинта решил, что Даас и есть та тьма, которая обрушилась на Землю. Теперь он понял, что это не так. Даас был примитивен и напоминал стихию, в нем не было того магического яда, который был в Бемеран Каас. И все же Даас был опасен: он уже обладал злой волей и страшной мощью. Каждому из окраинных миров был нанесен больший или меньший урон, часть красоты Ланин погибла; появились первые пустыни, первые мертвые земли, первые черные пустоты между планетами. В прошлый раз Хинта не видел, к чему эту привело. Теперь он ощутил горе и боль тысяч душ, которые пережили первую встречу с такой трагедией. Обитателям Ланин пришлось научиться бороться за свою жизнь и миры. Даас не смог победить, но его удар оставил шрамы на теле планет и на душах живых существ. Многое изменилось после его прихода; были посеяны первые семена всего плохого, сердца ожесточились, образ жизни народов стал более суровым.

Так закончилась вторая и началась третья космическая эпоха. Лучи Итаирун, Нарт, уже не могли изменять свои миры, как это было в эпоху великого творения, но они хотели помочь обитателям миров и самим мирам. Для этого им был нужен инструмент – достаточно мощный и в то же время точный. Так появилась техника золотого уровня. Ее назначение было в том, чтобы исцелять, и потому ее наделили возможностью, которая до этого была присуща лишь духам и живым существам – возможностью отличать добро от зла и тьму от света. Все народы Ланин получили золотые дары. А лучшие из народов были наделены способностью сами изменять и создавать прекрасную золотую технику.

Наступила эра моральных машин. Величие и красота Ланин были восстановлены. Появились миры высоких цивилизаций с огромными городами, полными невероятных технологий. Теперь погруженные в тень планеты светились тысячами огней; сама тьма, сама ночь стали частью красоты и многообразия миров. Не было ни больших войн, ни великих катастроф, потому что золото не служило злу и отвергало от себя любые недобрые намерения.

Однако, хотя не было новых больших бед, были малые беды. В полных величия городах жили прекраснейшие из существ Образа, но в их сердцах не было прежней радости. Мудрость и зрелость пришли к их народам вместе с болью и страхом; способность быть простыми и чистыми душой все чаще ускользала от них. Даже их дети реже теперь смеялись во время своих игр.

Выше всех прочих поднялась цивилизация Алфаим. Здания в их городах вздымались до самых небес, сверкая золотом и хрусталем в лучах самого Итаирун. Удар Даас не достиг Файиола, и мир этот был вдвойне прекрасен, потому что сохранил в себе прелесть первых творений и при этом обрел блага новых эонов. Но и в него пришли скорбь, раздражение, ярость. Причиной тому была отзывчивость Алфаим – они не могли без тяжелых чувств наблюдать беды всей остальной ойкумены Ланин. Они первыми построили межзвездные корабли, первыми научились летать в другие миры, где утешали и исцеляли, и дарили золотые вещи, которые создавали сами. А самые гордые и мужественные из Алфаим оставались в окраинных мирах, селились среди пустынь и разрушенных селений, во мраке и холоде или в вечном пекле – так они хотели показать, что разделяют страдания обитателей Ланин. Однако, чем больше Алфаим видели, чем больше боли принимали на себя, чем чаще встречались с тьмой лицом к лицу, тем печальнее был их собственный народ, тем больше смущались их сердца. И дошло до того, что стала тускнеть красота избранного мира, в котором они когда-то жили, не ведая горя и трудностей. Тьма же, и без того поработившая многих, кто обитал у внешних пределов ойкумены, подчинила себе и тех аскетов Алфаим, которые селились в пустошах окраинных миров. Когда Алфаим обращались ко злу, они превращались в чудовищ с прекрасными лицами, устраивали каверзы и развязывали войны настолько страшные, что от их действий могли погибнуть целые миры. И тысячи миров пали, а другие были захвачены черными армиями, во главе которых шли предатели Алфаим с лицами все еще прекрасными, но навсегда исполненными огня и мрака.

– Такова единая великая история Вселенной, – сказал Аджелика Рахна. – А та ее часть, которая непосредственно касается вас, говорит следующее. Ваш мир принадлежит к темному поясу, который называют Бура Крайс. Когда-то он был частью Ланин, но потом пал под ударами Даас и с тех пор является зоной отчуждения, куда не попадает прямой свет Итаирун. Сам Даас в Бура Крайс изменил свою природу, впитав страдания миллионов погубленных, покалеченных и порабощенных им живых существ. Это превратило его в Бемеран Каас. В отличие от Даас, Бемеран Каас является не просто разгневанной материей. Она способна искушать и соблазнять разумных существ, дарить своим избранникам особую силу, и даже порождать псевдо-жизнь.

– Так вот что случилось тысячу лет назад, – сказал Ивара.

Отрок отрицательно мотнул головой, его золотые кудри рассыпались по плечам.

– Нет. Катастрофа, обрушившаяся на вашу планету, была лишь одним из множества поздних и малых последствий того, о чем я сейчас говорю. Если считать историю Бура Крайс в вашем летоисчислении, то он сформировался миллионы лет назад. Ваша галактика является его частью слишком давно. А ваша планета и ее звезда никогда не знали прямого света Итаирун, потому что родились уже внутри Бура Крайс.

Все перевернулось у Хинты в душе. Он-то думал, что их Земля – часть той самой Ланин, которую Аджелика Рахна показывал в видениях. Теперь он понял, что они по другую сторону; они не были одним из этих миров-изумрудов перед стеной тьмы – они были песчинкой в самой стене тьмы. Вся их планета, вся их система были грубыми обломками того космического шлака, который наступал на Ланин.

– И кто же тогда мы, люди? – тихо спросил Тави.

– Те из первых детей Образа, кто выжил во тьме и принял ее в себя, стали зваться Драврит. Лафт жили мирно и не конфликтовали между собой. Драврит же подчиняли себе других, превращая их в своих рабов. Высшие из Драврит – магрит – были немногочисленны, но силой Бемеран Каас стали очень могущественными и почти вечными существами. Они командовали огромными жестокими армиями ангрит, которые состояли по большей части из низших Драврит, но включали в себя и самых сильных из порабощенных ими народов – Драврит-Бэл. Всем прочим была уготована участь рабов или жертв. Драврит превратили Бура Крайс в свой оплот. На протяжении эонов через дружественную им тьму их армии вели отсюда наступление на Ланин, стремясь расширить пределы своего господства. Но время Драврит почти полностью миновало; эпоха их торжества закончилась, когда в пределы Бура Крайс вторгся звездный ветер, имя которому Хиасохо. Многие обитатели Ланин оплакивали погибшие миры Бура Крайс и приносили себя в светлую жертву ради того, чтобы туда вернулись добро и жизнь. С благословения Итаирун, Хиасохо понес души, родившиеся в Ланин, через мрак Бура Крайс. Своим приходом Хиасохо изменил природу всех живых существ, обитавших в темном поясе. Магрит утратили вечную жизнь – они начали дряхлеть, болеть, распадаться и умирать; ангрит, лишившись своих предводителей, перестали быть грозной силой и попрятались в самых темных и холодных уголках космоса. Многие планеты Бура Крайс снова расцвели. Народы, населившие эти планеты, получили имя атинат – или адана риса – и это вы, люди. У каждого из вас своя душа, принесенная Хиасохо. Ваши тела живут недолго и умирают легко – это сделано ради того, чтобы ваши души снова и снова попадали в очищающий поток космического ветра. В отличие от древних народов, вы не можете стать для Бемеран Каас могущественными и вечными слугами, но всегда можете ускользнуть из ее пут. В каждой из своих жизней вы снова и снова сталкиваетесь с ней, и вы вольны делать выбор, поддаться ей или отвернуться от нее.

– Что же тогда случилось с нами тысячу лет назад? – спросил Ивара.

– Долгое время Бемеран Каас сосредотачивала всю свою волю на внешних границах Бура Крайс, чтобы не пропускать внутрь пояса свет Итаирун и эманации жизни Ланин. Но когда она поняла, что жизнь обманула ее, что Хиасохо уже давно свободно разгуливает по ее пределам и своей неуловимой рукой сеет в ее владениях семена ее погибели, ей пришлось изменить свою тактику. Она отделила часть своих сил и обрушила их на те планеты, где жизнь достигла наибольшего расцвета и торжества.

– Наш Золотой Век притянул ее? – понял Тави.

– Да. Ее удар был возмездием. Так она пыталась вернуть этот мир под свой контроль. Но ей оказалось недостаточно разрушить древние города и сжечь леса. Даже отравив атмосферу и заморозив всю воду на планете, она не достигла своего. Выжившие атинат не стали ее рабами – они приходили и уходили, жили и умирали, и их души ускользали из тенет Бемеран Каас. К тому же, в то время я уже был здесь и помогал людям. Тогда Бемеран Каас подсказала земным ученым идею келп-тла, а своей властью над материей создала внутри планеты Ас Кешал Гаум – Темный Меридиан.

– Тот, над которым мы сейчас летим? – спросил Хинта. – Но он же из золота.

– Потому что я был вынужден захватить его, – улыбнулся отрок, – иначе к нынешнему моменту эта планета была бы уже в полной власти Бемеран Каас. Ради этой борьбы мне пришлось сделать Джидан моим избранным народом. Они помогли мне в борьбе за Меридиан. В знак нашей победы мы основали Акиджайс, который стал крепостью, охраняющей основные элементы инфраструктуры Меридиана.

– Но была какая-то конкретная цель, для которой келп-тла и Ас Кешал Гаум были нужны Бемеран Каас? – спросил Ивара.

– Тьма построила здесь машину перерождений. Я никогда такого не желал. Я бы хотел сразу и навсегда отпускать ваши души на свободу – в просторы вселенной. Цель Бемеран Каас состояла в том, чтобы тела людей менялись, адаптировались к новым условиям этой планеты. При этом жизнь людей должна была удлиняться, сила – расти, а страдания – множиться. Так она хотела сломить большинство из вас и превратить в свою новую армию. Но некоторым из вас она готовила судьбу, подобную высшим Драврит. Эти избранные должны были стать вечно черными душами, перерождающимися не ради освобождения от тьмы, но ради окончательного с нею слияния. А пока эти процессы шли на поверхности планеты и в ее недрах, сама Бемеран Каас заслоняла планету от Хиасохо, мешала звездному ветру проникать сюда, чтобы он больше не мог омывать души атинат в своих потоках и влиять на вашу природу.

– Если Джидан был твоим избранным народом, оборонявшим Меридиан, значит ли это, что все войны после Великой Зимы на самом деле были войнами между светом и тьмой, между тобой и Бемеран Каас? – спросил Тави. – И веру в звездный ветер сюда тоже принес ты?

– Вера в космический ветер была здесь задолго до меня. В разных формах она жила среди человеческих народов с самого момента их рождения, потому что вместе с душой все атинат получают призрак памяти о том, что ведут свое происхождение из Ланин. – Аджелика Рахна ненадолго умолк, его лицо сделалось отрешенным. – И да, все войны и многие другие великие события этого мира были эпизодами битвы между светом и тьмой. Я очень сожалею, что для моих целей в то трудное время мне пришлось использовать целый народ. Потому что это привело к ужасным последствиям.

– Тьма тоже избрала свой народ? – уже предчувствуя ответ, спросил Хинта. – И это был Притак? – Ему стало не по себе из-за того, что он так долго любил все то, в чем потом начал видеть зло. Он вспомнил планы Квандры по созданию космического флота. Он не хотел быть даже самой крошечной частью всего этого.

– Да. Притак в большей мере, Лимпа в меньшей – но оба эти народа послужили Бемеран Каас, когда наносили свои удары по Джидану.

– Акиджайс пал, – кивнул Тави. – И теперь там рождаются омары, потому что, видимо, она вернула себе важную часть Меридиана.

– Ценой жертвы Джидана были сделаны великие добрые дела. После того, как я овладел Меридианом, Бемеран Каас надолго ослабла. Тогда мне удалось помочь звездному ветру прорваться сквозь кокон тьмы, окружавший планету. Теперь здесь струится малый его поток; он мчит прямо над преображенным Меридианом. Так люди этого мира снова обрели возможность светлого перерождения. Увы, Хиасохо не может унести ваши души отсюда и подарить вам простор всей вселенной. Но он все равно очищает и исцеляет каждого. Запертые здесь, вы не принадлежите тьме; в пределах одной планеты вы умираете и возрождаетесь почти так же, как могли бы делать это в других, более свободных мирах.

– И поэтому я видел души? – спросил Хинта. – Поэтому золотые вещи знают голоса всех умерших? Потому что души не покидают этот мир? И сейчас мы летим с настоящим Хиасохо?

– Все верно. Но это малый Хиасохо. Он отрезан от того великого космического ветра, который пронизывает весь Бура Крайс. В этом мире, внутри блокады Бемеран Каас, малый Хиасохо многим отличается от своего большого брата. Здесь он слился с потоком жизни планеты, со всей той энергией, которую Бемеран Каас пытается поглотить. Все живые существа, которые еще способны здесь жить, даже бактерии, связаны с малым Хиасохо, все едины через него между собой.

– И Экватор тоже был перестроен тобой? – спросил Ивара. – Как в той сказке, с которой для всех нас начались поиски тебя?

– Да. Это произошло в ту же эпоху – в эпоху моих первых побед – до того, как тьма научилась стравливать народы Земли друг с другом. Экватор был создан мной и людьми, которые услышали мой голос. Эта огромная машина была необходима, чтобы вернуть планете хотя бы малую часть ее прежних свойств. Без Экватора среда обитания изменилась бы слишком сильно, и тогда келп-тла получил бы над человечеством большую власть: он помог бы вам выжить в условиях микрогравитации среди ядовитого льда и голых скал, но быстро превратил бы вас в космическую армию Бемеран Каас.

– Вся история обретает смысл, – сказал Тави, – но я по-прежнему кое-чего не понимаю. Хиасохо, когда он разносит души по другим мирам… он ведь не возрождает людей взрослыми, помнящими всю свою прежнюю жизнь. Кто же тогда такие мы – фавана таграса?

– Ты прав, – улыбнулся Аджелика Рахна. – Когда я говорю об очищении душ, которые заперты в этом мире, и о потоке жизни, я в первую очередь имею в виду обычную жизнь обычных людей и других обычных живых существ. Каждый, кто живет на этой планете, несет в себе душу или частицу жизни, которая когда-то знала Ланин. Каждый ребенок рождается с такой душой. Но души не чувствуют себя хорошо, когда заперты в одном-единственном мире, где тьма настолько сильна.

– То есть, я перерожден здесь почти так же, как фавана таграса, – поразился Хинта, – и каждый другой тоже?

– И каждый другой тоже, – эхом откликнулся Аджелика Рахна. – Но это не значит, что существование фавана таграса лишено смысла. Бемеран Каас когда-то построила черные врата над Меридианом. Через них должны были перерождаться ее новые слуги. Я сделал эти врата золотыми и не позволил ей отбить их обратно даже тогда, когда пал Акиджайс. Нынешние чудовища Бемеран Каас – кежембер – рождаются без помощи врат. Из-за этого они не могут обрести ни настоящей жизни, ни той темной магии, которой она хотела бы одаривать своих слуг.

Хинта вспомнил омара за окном – того, в глаза которому он смотрел. Это существо было сильнее и ужаснее любого человека. Он даже не мог вообразить, каким бы оно стало, если бы достигло всего того, о чем говорил Аджелика Рахна. И уж тем более он не мог вообразить Драврит, которые когда-то были рождены в Ланин, но потом предались тьме и обрели страшную вечность среди мрачных просторов Бура Крайс.

– Я не желал людям вечной жизни, ибо она против вашей природы. Но в моих руках Золотые Врата делали важную работу: они уменьшали боль, на время возвращали назад самых любимых, самых лучших. Так я сохранял баланс между добром и злом, веками не позволяя этому миру опрокинуться во тьму, давая людям шанс немного дольше продолжать битву с тьмой в своей душе и в своей жизни.

Аджелика Рахна умолк, и Хинта вдруг понял, что на этом рассказ окончен. Чудесный отрок обещал, что даст недостающую часть истины – и исполнил это: он объяснил, что такое их мир и где его место, кто и почему дал им жизнь, какие силы борются за них, чтобы навсегда поработить или навсегда освободить их. Они снова посмотрели на маленького златокудрого, ясноглазого, многоликого бога, который спустился к ним, чтобы дать им оружие для продолжения войны, начавшейся за необозримое время до появления первого из людей.

– Мы видели твое рождение в тех видениях, которые ты послал нам через кежембер, – сказал Ивара, – но все же не до конца понимаем, кто ты.

– И нам хотелось бы знать: каково твое истинное имя? – спросил Тави.

– Рассказывать мою историю очень долго, и на это у нас уже не осталось времени, поэтому я отвечу кратко. У меня нет имени. В самом начале меня называли Тайлин Тамирад Ланин – Образ, Защищающий Жизнь. Но Аджелика Рахна – тоже хорошее имя, одно из лучших. Так и зовите меня. Я – все то, что вы можете видеть, когда смотрите на мой дух, парящий вместе с вами в потоке Хиасохо. Я создан по воле Итаирун. У меня, подобно вам, есть душа. Но я отличаюсь от вас бессмертием, и отличаюсь от всех существ тем, что мое тело из металла. Я не живой и не мертвый, но дух в машине.

– Значит, ты один-единственный? Мы думали, ты можешь быть частью целого народа.

– Я могу жить сразу в десятках золотых тел и других золотых вещей, но в них во всех будет одна душа – моя. И чаще всего я бываю в том простом облике, в котором вы меня знаете.

На несколько мгновений между ними повисло молчание. В лице отрока что-то изменилось – оно оставалось спокойным, но при этом Хинта вдруг испугался тех грозных чувств, которые могли скрываться там, в глубине, за сиянием глаз.

– Вы не понимаете, – мягко сказал Аджелика Рахна. – Вы думаете, что я всемогущ. Но я обречен быть вашим слугой и помощником. Я вечно сражаюсь в битве, которую не могу закончить сам. Только люди могут окончательно победить Бемеран Каас. Это не я хороший. Это ты хороший, и ты, и ты. Я не могу быть хорошим подобно вам; я лишен свободы выбора, меня полностью определяет моя природа. А вы трое стали хорошими, потому что решили такими быть. Мой дух, заключенный в оболочку из золота, навсегда останется чистым светом, но ваши души живут в других телах. Поэтому, пока вы живы, для вас возможна встреча с тьмой. Тьма имеет в себе две природы. Я могу бороться только с материальной ее частью. Чтобы Бемеран Каас была изгнана из этого мира, ее должны отвергнуть те, кто может быть ею захвачен. Тогда она ослабнет, и я смогу очистить материю этого мира, снова наполнить ее жизнью.

– Я понял, – кивнул Ивара. – Есть два поля битвы. Одно – это весь мир, вся его материя. Другое – души всех людей этого мира. Тьма будет побеждена только тогда, когда ее разобьют одновременно и там, и там. А ты не встречаешься с тьмой в своей душе и не можешь выйти на оба поля битвы.

– Да.

– Но как это возможно, – с ужасом спросил Хинта, – чтобы тьма была разбита в душах всех людей? Как может быть, чтобы в этом мире остались только хорошие люди?

– Всем людям не обязательно быть святыми. Достаточно одного мига, когда они скажут тьме «нет»: испытают счастье, или светлую боль, или поверят во что-то хорошее. Этот мир слишком долго был полем битвы. Дальше так продолжаться не может. Мои силы на исходе. Бемеран Каас тоже истощена и больна. Тысячу лет мы воевали, тысячу лет готовились к развязке. Я чуть не погиб, но руками человеческих героев был спасен. Пришло время совершить последний поворот, вступить в последнее противостояние. Произойдет одно из двух: либо этот мир сбросит власть Бемеран Каас и станет оплотом жизни и света внутри Бура Крайс; либо он падет, и навсегда отойдет тьме. Сегодня врата должны будут сделать последнюю свою великую работу: облечь в тела и выпустить наружу все светлые души, которые ждут своего часа, чтобы явиться в каждый дом, вернуть радость в каждую семью и в каждое одинокое сердце. Десятки тысяч выйдут из врат. Сотни тысяч узнают радость воскрешения. Тогда моя истина станет доступна абсолютно всем.

– Но мы думали, – сказал Хинта, – что людей нужно увести на ковчег…

– Так и есть. Все, кто поверит, приобщится, смогут пойти назад через врата – впервые за века они будут работать не только на выход, но и на вход. Люди уйдут внутрь Меридиана, который и есть истинный ковчег спасения. Я дам им светлый сон, а пока они будут грезить, помогая мне своими мечтами, Земля – Малуин – будет преображена.

– Но ведь врата только одни, и они далеко, на пустошах, в мертвом захваченном Акиджайсе. А как же омары?

– Врата можно перенести. И их можно скопировать, сделать так, что они появятся в каждом из населенных пунктов планеты. В больших городах их будет несколько. В одном Литтаплампе их будут десятки. Что касается чудовищ Бемеран Каас, они должны быть уничтожены. Пока они здесь, пока они молятся тьме, они будут помехой для преображения планеты.

– Но как их всех найти?

– Это будет нетрудно, – грустно сказал Аджелика Рахна. – Скоро все, кто служит тьме, будут призваны. Бемеран Каас собирает свою армию, чтобы захватить Меридиан. Вам троим придется прорываться к Золотым Вратам, чтобы открыть их. Тогда я смогу вывести из них воскрешенных. Часть воскрешенных пойдет к людям. Но часть останется с вами и станет вашей армией, которая будет сражаться.

– Великая битва, – торжественно, хоть и немного испуганно, сказал Тави. Сердце Хинты сжалось.

– Но почему этого не случилось раньше? – спросил Ивара. – Почему она раньше не попыталась собраться с силами и захватить Меридиан?

– Обычно это очень сложно. Меридиан и Экватор хорошо защищены как изнутри, так и снаружи. Но чтобы произвести финальное рождение тысяч живых существ, начать одновременный процесс преображения планеты и очищения ее от тьмы, мне придется открыть все мои машины. Я сделаю это в центре сил – между Меридианом и Экватором. Сразу после этого Меридиан перестанет удерживать тьму над нами, и Бемеран Каас набросится на нас. Я дам ей бой. А вы трое должны будете прорываться дальше на юг, к вратам. И вам навстречу будут идти все орды зла, которые успели народиться на этой планете.

– Но как? – испуганно спросил Хинта. Его вера в этот момент пошатнулась; он не мог себе представить, как они трое смогут вести бой против целой армии омаров. Однако он опоздал: все было сказано, и Аджелика Рахна ушел, не прощаясь. Звезды померкли. Друзья снова оказались над золотой рекой.

Они летели внутри огромного грота – самого большого из всех, которые им приходилось видеть; крупнейшие из пещер колумбария не шли с этим местом ни в какое сравнение. Высоко вверху, золотым ребром рассекая неохватные своды бескрайней пещеры, шел Экватор. К северу от него клубилась чернота, а к югу фиолетовым ужасом пульсировала напитавшаяся энергией Бемеран Каас.

Аджелика Рахна отпустил их руки, и круг распался. Их построение изменилось. Теперь трое людей выстроились в одну линию: Ивара в центре, мальчики по разные стороны от него. Их маленький золотой предводитель улетел вперед. В его взгляде было прощальное послание света. Он опять начал танцевать; золотые лепестки взметнулись с новой силой, и с каждым его движением что-то преображалось в Машине Голосов, которая до этого вместе с Вечным Компасом парила в центре их круга. Ее пульт распался на части, образовав округлую полость, а компас развернулся в воздухе и лег в центр раскрывшегося слота. Казалось, крошечные золотые реки текут прямо по поверхности Машины Голосов. Каждый из этих потоков уносил с собою, перемещал один из многочисленных элементов компаса; циферблаты, розы ветров, шкалы – все находило себе новые места. И вот из двух золотых вещей получилась одна. Хотя Аджелика Рахна был уже далеко, Хинта сумел рассмотреть, что эта новая вещь выглядит как настоящий центр управления планетой. Все, что раньше компас мог лишь показывать, теперь с его помощью можно было менять; каждая характеристика планеты нашла свое место среди этих стрелок и рычажков. Весь мир был теперь в одних руках – в золотых руках Аджелика Рахна – и Хинта содрогнулся от чувства странной великой общности, когда вспомнил, как часто Тави держал этот компас в своих обычных человеческих, мальчишеских ладонях. Он не мог этого объяснить, но ощущал, что все прошедшие века истории были необходимы. Компас должен был служить людям, делать добрые дела, участвовать в воскрешении и возвращении лучших. Только пройдя через все это, он мог стать частью прибора для управления планетой. Тысячу лет эта маленькая вещь изучала людей, впитывала в себя слезы горя и радости, преображалась вместе с множеством сердец, училась понимать, что такое человеческая жизнь, человеческие вера, надежда и любовь. Поэтому только теперь у компаса было право тряхнуть Землю под ногами людей – он знал, как сделать это с надлежащей нежностью.

Руки Аджелика Рахна быстро задвигались над приборной панелью. На Хинту навалилась тяжесть. Он упал в неглубокие воды золотой реки, его ноги коснулись дна. Ему показалось, что вода страшной хваткой стискивает его колени и бедра, и он задохнулся, повалился, будучи не в силах устоять.

– Что это? – едва шевеля губами, спросил он.

– Гравитация, – сдавленно ответил Ивара.

Хинта сумел повернуться. Что-то загрохотало, застонало, захрустело вокруг. Дно золотой реки содрогнулось. Со сводов пещеры обрушились каменные обломки, посыпалась пыль. Вода закипела, в ней резко возникли новые вихрящиеся течения. Друзья крепче схватились друг за друга, чтобы их не унесло в разные стороны. Тьма заслонила свод пещеры и линию Экватора; свет померк, все сделалось тусклым, золото снова забронзовело. А потом свечение, рассеянное над рекой, обрело собственную жизнь, сгустилось в белые смерчи и, словно армия странных спиральных воинов, устремилось вслед за уносящейся вдаль маленькой фигуркой Аджелика Рахна. Но все это длилось лишь считанные мгновения. Вскоре Ивара и мальчики вновь обрели чувство легкости и, помогая друг другу, смогли встать в полный рост. Дно реки ожило. Место, на котором они стояли, оказалось центром небольшой платформы, и эта платформа поплыла вверх. Вода схлынула с нее, и теперь у них под ногами был чистый золотой узор. С высоты они увидели, что вся река покрыта водоворотами – вода стремительно уходила куда-то вниз, под золотое дно, которое раскрывалось, расходилось: в нем появились кристаллические окна, порталы с движущимися лестницами.

В той точке Меридиана, которая была точно под Экватором, воздвиглись четыре огромные стелы. Между ними вспыхнул крест электрического разряда, словно Аджелика Рахна в увеличенном масштабе воссоздавал эксперимент Кири. Сверкнули молнии, округлилась огненная сфера – она была как маленькое подобие Итаирун, ожившее здесь, чтобы выжечь своим сиянием тьму из недр планеты. Четыре светлых силуэта шагнули в стороны от светоча, и каждый был похож на огромную сияющую проекцию Аджелика Рахна. Смерчи света сливались с этими призрачными фигурами; сияние росло, молнии множились, а потом грозный белый разряд ударил прямо вверх. Свет столкнулся с тьмой. Бемеран Каас зашипела, ненадолго отступая. Снова стал виден Экватор – он тоже менялся, по его нижней стороне теперь текла золотая река, и оттуда вниз опускались еще четыре стелы, а между ними танцевали свои молнии. И вот молнии Меридиана соединились с молниями Экватора. Свет стал ослепительно ярким. Огненная сфера продолжала подниматься и расти, пока не достигла центральной позиции между верхом и низом пещеры – и там она преобразилась: молнии вокруг нее умножились и потускнели, замедлились, расцвели красной, желтой, зеленой плазмой. Между Меридианом и Экватором выросло древо. Его корни уходили в Меридиан, а ветви статическими разрядами щекотали свод пещеры и срастались с линией Экватора. Древо заполнило собой почти все свободное пространство; треск электричества стих, превратился в шелест. Отброшенная тьма кружилась и свивалась вокруг, темными хлопьями выпадая на обезводевшую, усложнившуюся, лишенную защиты поверхность золотой реки, заметая фрактальные окна и ряды золотых ступеней.

Стало совсем тихо. Ненадолго возникла иллюзия, что никакой опасности, никакой битвы больше нет – только шел черный снег, цвело плазматическое древо, сияла фиолетовым светом энергийная Бемеран Каас, стекающая по южной стороне грота. Хинта ощутил руку Ивары у себя на плече – тот стряхивал хлопья мрака с его скафандра.

– Мы в храме красоты, – шепотом сказал Тави. – Как жаль, что Санджати Кунгера не видят этого.

– А я думаю, что видят, – очищая его шлем и плечи от черного снега, возразил Ивара. – Думаю, их дерево сейчас тоже преображается, наполняется новой энергией.

Блики красного, желтого, зеленого света заплясали по стенам пещеры, отражаясь в золоте, в стекле скафандров, освещая волшебным сиянием лица людей. Но и черный снег продолжал идти. Его стало так много, что в некоторых местах под ним уже нельзя было увидеть золото. Хинта заметил, что новые черные хлопья на плечах его друзей начинают таять и впитываться в их скафандры – то же самое, должно быть, происходило и с ним. Он подумал, что перед этой тьмой они смогут устоять, ведь один раз им уже это удалось. Но там, впереди, Экватор затапливали потоки фиолетовой Бемеран Каас. Даже сквозь свет величественного древа Хинта видел, что скоро заслон станет невозможно преодолеть. А он знал, на что эта субстанция способна, помнил, как она пожирала, жгла, вмораживала в себя живых существ. Но он молчал. Общность между ним и его друзьями перешла на какой-то новый уровень. Они смотрели на жизнь светлого древа. Уже не имело смысла говорить о плохом. Черный снег ложился на их плечи – они устали его стряхивать. Их ноги тонули во тьме, поглотившей платформу под ними. Хинте пришло в голову, что все они сегодня погибнут, и что их смерть не будет похожа на смерть. Они зашли слишком далеко. Вокруг происходило что-то большее, чем просто катастрофа или катаклизм. Сама жизнь и само ничто сталкивались здесь, и уже нельзя было умереть обычной смертью. Смерть здесь означала бы какую-то форму слияния с тьмой или со светом, утрату себя, растворение в безумных снах.

– Мы ведь можем загадать желание? – тихо спросил он. – Загадать желание древу, как в это верят Санджати Кунгера?

– Я уже загадал, – ответил Тави.

– Само наше появление здесь, – сказал Ивара, – это знак того, что мы выражаем желание. А древо – это ответ. Оно – мое желание.

– А я прошу, чтобы к тебе вернулись твои друзья, – ответил Тави, – и…

Он замолчал. Ивара обнял его, прижал к себе.

– Тогда я прошу, чтобы среди воскресших тебе явился Джилайси Аргнира.

Тави надломленно рассмеялся.

– Я уже почти перестал об этом мечтать.

– Почему?

– Не знаю, – пожал плечами Тави. – Наверное, потому, что мы сами – герои. Потому что я уже связан с Джилайси. Не знаю. Я немножечко перестал себя понимать. Я чувствую, что все свершается, что все достигнуто, что мы там, где нам нужно быть.

– А я хочу, чтобы мы просто уцелели, – попросил Хинта, – чтобы мы смогли встретиться снова и увидеть друг друга в новом мире – там, где мы будем свободны от Бемеран Каас.

Он чувствовал, что с ним начинает что-то происходить. Тьма впитывалась в него, и та страшная мертвая страна, которую он увидел, когда падал к золотой реке, снова была совсем близко. Он все еще различал светлое древо, но ему стало казаться, что оно растет одиноко посреди бескрайней черно-фиолетовой равнины, озаренной светом пустых небес и мерцающих в них голубоватых радиоактивных звезд. Он почувствовал что-то темное рядом с собой – тени развоплотившихся существ, души, в которых не осталось ни капли света.

– Мы одно с Бемеран Каас, она приняла нас, – шептали они, – мы хотим вернуться, мы хотим тела, мы хотим твою жизнь, мы вечные, мы истинные правители миров, мы сверстники вселенной. Не верь золоту, не верь свету, ты для света ничто, твое существование оборвется в один миг, а твоя душа улетит без памяти и воли, словно увядший лист. Иди к нам. Истина у нас – на наших черных путях. Секрет бессмертия – под серой кожей наших слуг. Могущество – в наших пустых городах, в глухой тишине. Вершины цивилизации – на борту наших обсидиановых кораблей, среди спящих страшных машин.

– Я не хочу, – пробормотал Хинта.

– Чего ты не хочешь? – издалека спросил его Тави. Хинта обернулся и словно в черном тумане увидел силуэты своих друзей, а потом вдруг заметил на их шлемах и плечах проблески золота.

– Он спас нас, – сказал Хинта. – Аджелика Рахна спас нас от тьмы. Тави, на тебе золото.

– И на тебе, – восхищенно откликнулся Тави. – И на Иваре.

Их полускафандры начали покрываться благородным металлом, обретая новые детали, трансформируясь и усложняясь, получая красоту и мощь древних лат. Воздух внутри стал удивительно чистым и приятным для дыхания – каждый вдох дарил телу силу, а разуму ясность. Хинта ощутил, как тенета Бемеран Каас спадают с его сознания. Голоса начали стихать, зароптали и исчезли. Черно-фиолетовой равнины тоже больше не было. Черный снег стал казаться полупрозрачным, он больше не скрывал красоту преобразившейся реки и величие растущего над ней светлого древа. Дыхательные маски исчезли, распавшись узорами пикселей, стекла шлемов стали такими прозрачными, что теперь они все могли видеть лица друг друга.

– Вот, значит, как появляются золотые вещи! – сказал Тави. – Я чувствую, как оно движется по мне, под обшивкой моего скафандра!

Он произносил эти слова, и в эти же самые мгновения его шлем удлинялся, оперяясь тонкими, изогнутыми серебряными лепестками. На наплечниках появились легкие накладки, стрелками расходящиеся в стороны. Торс комбинезона подтянулся, баллоны с газом на спине будто бы вовсе исчезли. На серебряных пластинах возникли узоры и рисунки невероятно тонкой работы. Они изображали все, чем Тави жил, о чем мечтал – там были картины древних городов и битв, лица героев, звезды с протянувшимися в бесконечную даль лучами. А на груди, став абсолютным средоточием композиции, засияло изображение самого центра вселенной с проступающим из него ликом Образа. Вся фигура Тави обрела какую-то особую хрупкость и стремительность; его новый скафандр подчеркивал его природную грацию, соответствовал его манере двигаться. Тави стал похож на птицу древней земли – свободную, легкую, способную часами парить, рассекая крыльями чистый воздух, любуясь простором, купаясь в лучах солнца и потоках ветра. Многоцветные блики волшебного света играли в легком благородном металле его брони, и сам он будто светился неярко зелено-золотым сиянием.

Одновременно менялся скафандр Ивары. В отличие от скафандра Тави, он стал почти полностью золотым, но с серебряными узорами. Легкости в его одеяниях оказалось меньше, зато величия было больше – строгие ступенчатые накладки появились на шлеме и наплечниках, мощно поднялись пластины кирасы, защищающей грудь. Серебряные узоры на броне отчасти совпадали с узорами на латах Тави, однако в большей мере были посвящены не вселенной, но моментам человеческой истории: не героям, но правителям и мудрецам; не битвам, но скорбным временам после битв. Моменты скорби были и на скафандре Тави, но здесь они преобладали, а в самом центре композиции находился мемориал с изображением друзей Ивары, которые на своих руках поднимали вверх огненный шар с танцующим Аджелика Рахна.

Последним перемену внутри своего скафандра ощутил Хинта. Тысячи золотых лепестков мягко скользнули по его коже; все сдвинулось, исчезло всякое чувство дискомфорта, тесноты. На мгновение мальчик даже ощутил себя нагим, но сразу понял, что одежда все еще на нем, просто теперь это было нечто особенное, до мельчайших деталей подогнанное к форме тела. Внешне обновленный скафандр Хинты был словно завершающая часть триптиха. Серебра ему не досталось – в узорах на его латах черный металл в равных пропорциях чередовался с золотом. И эти узоры почти целиком были посвящены возможному будущему: в центре композиции находились Великие Врата, из которых выходили тысячи людей, а вокруг расцветала природа и разворачивались сцены жизни – люди и животные бродили среди неведомых растений и необычных машин, корабли плыли по водам, поезда ехали по рельсам, ракеты взмывали в небо, а звезды своими лучами словно бы указывали им всем путь.

Ни один из них не мог охватить взглядом всего, что на нем было, поэтому каждый рассказал другим, что он на них видит. И слушая реплики Тави и Ивары, Хинта вдруг испугался.

– Почему будущее только на мне? – спросил он. Тави в ответ улыбнулся, и Хинте стало еще страшнее. Вокруг продолжалась черная метель. Фиолетовый заслон энергийной Бемеран Каас смыкался в единую стену, перекрывая южное направление течения золотой реки.

– Не бойся, Хинта, – сказал Ивара, – это хороший знак. Знак того, что у нас все получится.

– Но почему только я? – на грани слез повторил свой вопрос Хинта. – Потому что вы двое…

Он был не в силах произнести вслух то, о чем думал – что Ивара и Тави погибнут, а он в конце останется в одиночестве. И не с кем ему будет говорить, и никто не поймет, какой была эта история, никто больше не будет проникать в его сердце. Для него это было даже страшнее, чем погибнуть втроем. Он не хотел жить после смерти друзей. Он станет тогда как Ивара – лишь призраки останутся с ним, и он превратится в горестное существо, в раздавленного, сломленного победителя. Он будет бродить по обновленному миру, среди распускающихся растений и оживающих зверей, среди смеющихся людей, один, и плакать.

– Это потому, что ты еще не сделал самых важных вещей в своей жизни, – сказал Ивара, – а мы с Тави – уже да.

– И Тави?

– Я фавана таграса, – напомнил Тави. – Во мне прошлого больше, чем настоящего. Так всегда было.

– Радуйся, Хинта, – пожелал ему Ивара. – Из нас троих ты, возможно, в наибольшей степени воплощение того, каким должен быть человек, как он должен мыслить и принимать решения. Именно твоим путем пойдет все человечество. А мы двое уже слишком другие. Мы стоим почти за пределом.

Пока они говорили, преображение продолжалось. Когда оно было закончено, они услышали, как над золотой рекой поднимается какой-то новый звук. Это была музыка. Казалось, она исходит от всех вещей: от золота, от камней.

– Что это? – спросил Хинта.

– Песня Аджелика Рахна? – предположил Ивара.

– Смотрите. – Тави указал вперед, на корни древа. В том месте, где еще несколько минут назад стояли белые силуэты – проекции Аджелика Рахна – теперь вспыхнул новый источник яркого света. Волнистые нити поднимались вверх, опутывая желто-зелено-красное тело волшебного древа, проникая в него. И древо начало оживать. Набухли и лопнули почки, выросли листья, крона загустела и туго уперлась в свод пещеры, превратившись в единое облако света. Но и в этом облаке было видно, как раскрываются бутоны, как распускаются прекрасные белые цветы с широкими лепестками и длинными пестиками. Словно пестрый хоровод, вокруг древа закружились бабочки. Цветы увяли, их лепестки разлетелись вокруг, смешиваясь с хлопьями мрака, вступая с ними в битву. А на смену цветам пришли плоды.

– Я знаю, что это, – сказал Ивара. – Это возвращается, освобождается сам поток жизни. Музыка, которую мы слышим – это не песня Аджелика Рахна, это песня самой жизни.

Он еще говорил, а плоды уже начали падать на поверхность золотой реки, взрываясь фейерверками света. Их семена-искры летели во все стороны, пронзая мрак, устремляясь повсюду. Казалось, над Меридианом поднимается паутина из трассирующих линий света. И внезапно он преобразился, тоже начал цвести, прорастать жизнью. В его окнах вспыхнул ясный дневной свет; там, за стеклом, стали видны картины жизни, которой Земля не знала уже тысячу лет – поднялись зеленеющие поля, деревья встали чащами и распрямили свои могучие ветви, сплелись лианы, заблагоухали цветы, засинело ясное незнакомое небо. А в небе летели птицы, и звери бежали в полях и лесах, и рыбы выпрыгивали из воды… Десятки таких картин появились за каждым окном. Река превратилась в огромный фрактал, который перерабатывал, пропускал через себя, приводил назад в мир все многообразие жизни. Одновременно под некоторыми из стекол стало видно другие вещи – там по золотым конвейерам двигались бесконечные ряды золотых ячеек. В каждой из них был человеческий силуэт – тысячи новых тел должны были родиться, и найти свои души, и вернуть свою жизнь.

Не в силах говорить, они стояли на краю своей платформы и смотрели, как под ними разворачивается целый мир, который в одном этом месте был в тысячу раз богаче, чем вся нынешняя полумертвая Земля. Но они знали, что сейчас то же самое происходит вдоль всего Меридиана и, возможно, вдоль Экватора тоже – два кольца жизни опоясали мертвую планету, чтобы вернуть ей все, что она потеряла. Десятки тысяч картин, сцен, биоценозов, миллионы живых существ проходили и возвращались, словно воспоминания. И при этом тьма владела Меридианом, впитывалась в него; вся эта жизнь, едва успев родиться, могла перестать существовать. Настал опасный момент – уже не осталось возможности повернуть назад, отложить, переиграть что бы то ни было. Хинта смотрел на жизнь и на тьму, испытывая восторг и ужас. Потом он ощутил, что Тави трогает его за плечо.

– Ты слышишь?

– Слышу что? – не понял Хинта. Музыка все еще играла – гимн жизни, шествующей к своему возвращению.

– Ты должен слышать.

– Музыка, – неуверенно ответил Хинта. А потом он услышал. Это был лишь один мотив среди тысячи, но он звучал ясно – мелодия, которую Ашайта любил играть с помощью Иджи. От этой мелодии что-то переломилось внутри у Хинты. Он ощутил острую боль в груди, на него навалилась слабость, и он упал бы, если бы Тави не успел подхватить его.

– Как? Почему сейчас, снова…

– Потому что твой брат сейчас тоже родится, – ответил Тави. – Он входит в одно из этих тел. Он будет жить. Он придет к тем, кто его помнит. К твоим родителям или прямо к тебе – я не знаю.

Хинта тяжело дышал.

– Я тоже его слышу, – улыбнулся Ивара.

Пока они говорили, пока звучала песня Ашайты, древо постепенно начало исчезать – оно не увядало, но рассеивалось, превращаясь в мириады цветных частиц света, которые разлетались повсюду, словно споры самой жизни. Платформа, на которой они стояли, поплыла вперед и вверх сквозь их дождь к тому месту, где еще недавно находился самый центр энергетического дерева. Там была какая-то золотая точка. Сначала они не могли ясно ее разглядеть, но потом различили силуэт маленькой фигурки. Аджелика Рахна все еще танцевал – завершал величайшее и сложнейшее из своих дел. Прибор для управления планетой все еще был у него в руках, но он снова менялся. Когда они подлетели ближе, Аджелика Рахна сделал какой-то магический жест и разделил устройство на три части, каждая из которых обрела форму маленького жезла. Три жезла перелетели по воздуху и оказались в руках у удивленных людей.

– Он возвращает это нам? – спросил Тави.

Хинта заметил, что на концах жезлов есть разъемы.

– Думаю, это три ключа. Чтобы…

– Чтобы открыть Золотые Врата, – закончил за него Ивара.

Они ожидали, что Аджелика Рахна присоединится к ним. Но тот сделал повелительный жест, и их платформа, пролетев через самый центр грота-мира, снова начала опускаться вниз, до самой поверхности Золотой Реки. Они оказались у южной стороны грота, в золотых латах, с золотыми ключами в руках. Перед ними страшной колеблющейся мембраной поднималась стена энергийной Бемеран Каас. Давление и сила исходили от нее, и даже золото не могло защитить от чувства ужаса перед лицом этой преграды. Но все же Хинта смотрел, и ощущал, что в нем больше нет прежней боли. В Шарту, во время видения, даже отблеск Итаирун, даже эхо голоса золотого человечка были для него почти невыносимы – все в его душе раскалывалось на хорошее и плохое. Теперь это тоже происходило, но без страдания – может быть, потому, что вокруг, со всем миром, происходило то же самое. Боль была признаком спутанности, но спутанность разрешалась, узел развязывался, и воцарялась последняя ясность – все или ничего, блеск и полнота жизни или мрак и пустота вечной ночи. Хинта знал, что в нем есть его собственная тьма, он научился встречаться с ней лицом к лицу – преодолел желание убить Круну, очистил свою любовь к брату, прожил до конца свою скорбь. Он понял, насколько все плохое в нем мало в сравнении со злом в Квандре, и насколько зло в Квандре мало в сравнении с чудовищными последствиями больших войн, и насколько малы ужасы войн в сравнении с великой тьмой Бемеран Каас. Хинта знал, что тьма в нем, как черный металл на его скафандре, соседствует с добром и золотом; плохое в нем было частью узора его души – он принял это, но не примирился. Он заставил свое зло спать, и сейчас оно было лишь беспомощным остатком, подчиненной частью целого. Оно было нужно лишь для того, чтобы он отличал добро, знал, как ему правильно поступать и как оценивать вещи, которые он видит вокруг. У него появилось то, чего раньше не было – мужество понимать себя. Он мог дрогнуть, и не раз, но точно знал, что не отступит.

Глава 18

ТРИ МОЛИТВЫ, ТРИ ПУТИ

Поначалу они стояли, не зная в точности, что делать. Потом Тави отважно шагнул вперед, но Ивара предупреждающе схватил его за плечо. Поверхность Меридиана горела и плавилась там, где соприкасалась с фиолетовой плазмой – даже в лучшем из скафандров немыслимо было пройти через этот заслон. А потом они увидели, как по золотым лестницам у них за спиной восходят на поверхность Меридиана десятки больших и сотни маленьких золотых фигур. Еще несколько мгновений назад они были одни, теперь же за спиной у них стояла целая армия. Мириады глаз светились волшебным золотисто-зеленым светом, мириады лиц были украшены похожими, но всегда разными и всегда прекрасными узорами.

– Это он, – потрясенно сказал Хинта, – он один там, во всех этих телах.

Золотые робо начали двигаться. Они сходились и расходились, словно исполняли военный танец. Потом их шеренги всколыхнулись, меняя свой порядок; одни робо начали вставать на колени и подсаживать других, чтобы те смогли забраться на плечи третьих. Пещеру наполнил тихий, успокаивающий звук тысячи коротких золотых шагов, тысячи четких мягких соударений. За считанные минуты то, что было золотой армией, превратилось в золотую стену. Вершина ее оказалась ровно в том месте, где парил единственный избранный маленький человечек, отличавшейся от всех остальных своей покалеченной ногой.

– Битва, – сказал Ивара. – Он поможет нам.

Волна преображений прокатилась по стене из золотых фигур, волна золотых лепестков накрыла каждый из силуэтов. Отдельные фигуры исчезли, но сама стена вдруг изменилась: отделила от себя руки, разлепила ноги, подняла над могучими плечами тяжелую голову. Это снова был единый золотой человек – но не маленький, а великан. Несколько мгновений он стоял неподвижно, а потом медленно поднял свои огромные руки и сложил их перед собой, ладонь к ладони, в грозном молитвенном жесте. Узоры на его теле засветились, в глазах вспыхнул огонь; зеленые искры и золотые пиксели разлетелись от его рук, когда он разомкнул их, принимая боевую стойку.

Мембрана энергийной Бемеран Каас отшатнулась, прогнулась назад, словно почувствовав угрожающую ей силу. Великан сделал тяжелый, уверенный шаг вперед. Трое друзей инстинктивно пригнули головы, когда над ними пронеслась золотая стопа, но шаг громадного Аджелика Рахна был точно рассчитан: он перешагнул через них, и его нога опустилась у самой той черты, где фиолетовая плазма сплавлялась с поверхностью золотой реки. Бемеран Каас начала защищаться – она выбросила вперед фиолетовые щупальца, обхватила ими руки золотого богатыря, но обожглась о его зеленый огонь и опала, а он скомкал ее, разорвал и отбросил прочь. Но она не сдалась. Она больше не была мембраной, и тоже превратилась в подобие фигуры – огромной, осклизлой, бесформенной, и все же стремящейся принять форму человеческого силуэта. Этот фиолетовый великан-монстр нанес тяжелый удар своим кулаком в грудь золотого великана. Золотые обломки брызнули во все стороны; на груди Аджелика Рахна остался шрам, а из разрыва полыхнул сноп зеленого пламени. Он пошатнулся, но рана-пробоина тут же начала заживать, закрывшись волной движущихся золотых лепестков. Он восстановил равновесие и ударил в ответ. Брызги фиолетовой плазмы разлетелись на сотни метров, и теперь пошатнулся уже фиолетовый великан-монстр.

– Вперед, – скомандовал Ивара. Они бросились вперед. Скафандры придавали их телам и движениям невероятную легкость, каждый шаг был как прыжок, уносящий на несколько метров. Они лавировали между ногами борющихся великанов, ускользали от падающих сверху золотых обломков и от обжигающих брызг кипящей фиолетовой плазмы, перепрыгивали через ожоги и пробоины, которые Бемеран Каас оставила на поверхности золотой реки…

В эту самую минуту тысячи людей в литской ойкумене, в южных поселках и в других обитаемых местах по всей Земле стояли, бросив свои дела, и смотрели на стену Экватора. Под их восхищенными и испуганными взглядами она преображалась – все трещины, изъяны, раны времени исчезали с ее поверхности. Она больше не выглядела медно-каменной, она закрылась в золотой щит, а потом этот щит вспыхнул светящимися узорами, пророс изображениями растений и животных, раскрылся фрактальными окнами, за которыми стало видно картины невиданной забытой жизни.

Преображался не только Экватор. Лива и Инка обедали вместе, а потом, к обоюдному смущению, были вынуждены признать, что испытывают прилив невероятного, почти незнакомого им желания. Охваченные страстью, они пошли в спальню, начали сбрасывать друг с друга одежды, но вдруг замерли, завороженные зрелищем, которое открывалось из окна – сад разрастался на глазах, листья увеличивались в размерах, ветви удлинялись, набухая новыми почками, распускались цветы.

– Что это? – почти сходя с ума, спросила Инка.

– Они сделали это, – сказал Лива. – Они разбудили планету.

Пока они произносили эти слова, лианы из их сада, пробив преграду, начали ползти на территорию соседней усадьбы через взбунтовавшийся газон, который уже успел подняться на полметра вверх и заколосился невиданными злаками.

Когда происходили все эти вещи, Квандра Вевада сидел в своем кабинете, в похожем на крепость загородном исследовательском центре «Джиликон Сомос». На экранах его терминала были развернуты текущие проекты, но он вдруг утратил способность заниматься делами – его охватило странное, беспредметное беспокойство. Он барабанил пальцами по подлокотнику кресла и думал, что надо срочно кого-то вызвать, что-то приказать. Вот только он не мог решить, кого вызвать и что приказать. Его тревожное состояние было прервано звонком коммуникатора.

– Говори, – нажимая кнопку, разрешил Квандра.

В устройстве раздался голос одного его из секретарей.

– Господин, вам необходимо срочно подняться на взлетную площадку и улететь.

– Почему?

– Фратовое поле рядом с комплексом. Оно…

– Горит?

– Нет, оно… оно наваливается на подножие здания. Это началось несколько минут назад, но инженеры утверждают, что это может привести к обрушению всего комплекса. Подойдите к окну, господин, прошу вас. Сейчас все здесь смотрят на это.

Квандра помедлил, его лицо ничего не выражало. Потом он резко встал и подошел к окну. Он привык видеть там квадраты своих фратовых полей с ровной сеткой дорог между ними. Но четких дорог больше не было – только зеленая масса фрата, поднявшаяся на высоту трехэтажного здания, и гигантские треупсы-великаны, шляпки которых качались на высоте пятого-шестого этажей.

– Теперь я знаю, – пробормотал Квандра. – Это вносит определенность.

На его глазах живая подушка продолжала расти. Он вернулся к терминалу и велел секретарю, чтобы тот прекратил паниковать и соединил его с военными.

Обломки и препятствия, избороздившие гладь золотой реки, заставили их разделиться: Ивара отстал от остальных, Тави в своем легком скафандре вырвался вперед, а Хинта оказался посередине. Он бежал, прыгал, слышал легкое и уверенное дыхание друзей, следил за мелькающей впереди оперенной фигуркой Тави, видел на экране изменившегося шлема векторы-подсказки, которые показывали наилучшую траекторию для следующих поворотов и прыжков. В какое-то мгновение он успел запрокинуть голову и увидел, как прямо над ним две огромные фигуры, сцепившись, швыряют друг друга о каменные стены просторного тоннеля. От их ударов скалы расшибались в щебень, полыхал зеленый и фиолетовый огонь, воздух содрогался, мелкие камни, золотые детали и брызги плазмы, словно град из шрапнели, бомбардировали поверхность Меридиана, иссекая его орнамент. Фрактальные окна бились, прекрасные картины жизни захлестывала тьма.

Они продолжали свой безумный рывок на юг. Восприятие Хинты ускорилось: тысячи вещей происходили вокруг, тысячи смертельных угроз проносились совсем рядом. Хинта увидел, как Тави впереди совершает невероятное сальто – его вращающееся тело прошло между летящих осколков. Мгновение спустя сам Хинта почувствовал, что ему нужно прыгать, прыгнул, изогнулся и увидел, как острые смертоносные камешки проносятся в сантиметрах от стекла его шлема. Он упал на бедро, перекатился; энергия его движения была так велика, что его продолжало нести вперед; он заскользил по золоту и стеклу, потом вскочил и бежал дальше.

Ему пришло в голову, что сейчас он и его друзья находятся прямо под юрисдикцией Шарту. Над ними была километровая толща камня, а выше нее зеленели фратовые поля, стоял дом Джифоя. Где-то к западу от этих мест находился новый полуразрушенный Шарту, захваченный военным контингентом «Джиликон Сомос», к востоку – старый разрушенный Шарту: памятный мемориал и линия прибрежных скал. А они бежали под всем этим, бежали по золотому пути, по живой легенде, по загробным чертогам. Они проходили дорогой, которая всегда была под ними, всегда полагала их жизнь и жизни всех знакомых им людей, и при этом оставалась тайной. Но теперь эта дорога разрушалась, чтобы вернуться в миф, снова стать не материей, но метафизикой мира, своей великой жертвой побороть тьму Бемеран Каас и вернуть планету к настоящей жизни. Два великана – золотой и плазматический – сражались между собой, и их битва, должно быть, ощущалась на поверхности, как настоящее землетрясение. Хинта представил, как там наверху вздрагивает земля, как подпрыгивают и переворачиваются дома, как люди трепещут в страхе при мысли о новой катастрофе. Но он знал, что уже ничем не может помочь им в их сиюминутной беде. Его битва была здесь. Это землетрясение было лишь отголоском, случайным эхом великих перемен, которые необходимо было осуществить.

– Берегись! – вдруг выкрикнул Ивара. Хитва оглянулся и увидел, как несколько больших сгустков плазмы пролетают у него над головой и, превращаясь в брызги, обрушиваются на поверхность Меридиана. Золотой богатырь почти победил своего врага. Плазматический великан шатался, готовый упасть, от его головы ничего не осталось. Он пытался сформировать новую, но не мог удержать форму своего тела и начал оплывать вниз. Однако эта победа лишь несла новую опасность для трех людей, которые теперь могли оказаться в море разлившейся плазмы.

Хинте еще мгновение назад казалось, что они неплохо справляются, но теперь ему снова стало страшно. Он бросился вперед. Однако Тави, который обгонял его, почему-то сделал маневр и побежал не по прямой, а в сторону. Хинта, не понимая его мотивов, продолжал мчаться вперед, но вдруг заметил, что плазма, растекшаяся на его пути, поднимается вверх, приобретая форму жуткого четвероногого зверя с тяжелой хищной слепой мордой и огромными аморфными лапами. Он метнулся в ту же сторону, куда до этого побежал Тави – но тот уже поворачивал назад, потому что там, один за другим, из клякс энергийной Бемеран Каас вырастали новые и новые чудовища. Целая свора плазматических тварей, одни больше других, бросилась на героев с разных сторон. Хинта закричал – ему показалось, что они попали в ловушку. Но внезапно что-то шевельнулось у него в руке. Ключ-жезл, который дал ему Аджелика Рахна, налился тяжестью, меняя свою форму, превращаясь в широкий могучий клинок, раздвинулся угрожающими черно-золотыми лезвиями, между которых вспыхивал зеленый огонь. Лишь за одно мгновение новорожденный меч так вырос, что мальчику пришлось перехватить его рукоять обеими руками.

«Он хочет, чтобы мы сражались, – почти с ужасом подумал Хинта, – но я не воин. Я не создан для такой битвы. Все, о чем я мечтал – это стать в Шарту кем-то вроде Киртасы. И даже это у меня не получилось бы. Я был бы как мой отец – сломленный, нерешительный, я не смог бы не только сражаться, но даже говорить с людьми. Почему я здесь? Почему я здесь? Почему я здесь?»

Он еще бежал, поворачивая из стороны в сторону, но потом бежать стало некуда. Хинта столкнулся с Иварой, почувствовал спиной спину учителя, увидел жуткую морду монстра, который в прыжке падал на них. В жесте защиты Хинта выставил перед собой клинок – и был потрясен, когда тварь насадилась своей головой на острие. Удар отбросил мальчика назад, но он уцелел, а плазматическое чудовище, которое пыталось его убить, снова обратилось в бесформенную жижу. Хинта упал на спину, и в то же мгновение Ивара зарубил другого монстра прямо рядом с ним.

– Встань, – сказал он. Его голос прозвучал спокойно, негромко, не как приказ. Хинта рывком поднялся на ноги и увидел, что Тави один, с элегантным, очень длинным клинком противостоит трем тварям. Помочь другу Хинта не мог – на него самого бросились два чудовища. На этот раз Хинта рубанул по их мордам во всю силу, ощущая ярость – ту ярость, которая была неуместна, когда он пытался убить Круну. Теперь эта ярость вспыхнула в нем иначе. Не Круна был виноват во всем зле, которое происходило с людьми. Виновата была Бемеран Каас. И теперь Хинта хотел причинить ей боль – за тот страх, который она в него вселяла, за те мучения, на которые она обрекла его брата, за мир, в котором они росли, запертые в своих тесных домах и скафандрах, не знавшие запаха ветра, почти не видевшие красоты. Он рубил с криком. Его друзья тоже начали кричать. Плазма горела в зеленом огне их клинков, монстры ярились, но падали, сраженные, пронзенные, смятые ударами людей.

– Бежим, – задыхаясь, позвал Ивара. Тави вырвал свой длинный меч из очередного фиолетового тела, и они бросились в прореху, открывшуюся в окружавшей их стене врагов. Жуткая свора гналась за ними, брызгая плазмой из ран, распадаясь, меняя формы. Твари, которых они только что сразили, заново восставали из кипящих плазматических луж, обретали псевдо-жизнь и присоединялись к травле. Позади тоже шел бой. Распавшийся плазматический великан превратился в змея, сковал ноги золотого богатыря, заставив того упасть, и набросился на него в тысяче обличий. Сейчас Аджелика Рахна был вынужден срывать с себя и давить десятки малых чудовищ, которые лезли на него, силясь причинить хоть какой-то вред.

– Впереди! – крикнул Тави. Хинта повернулся, ударил настигавшую его тварь, и только потом улучил момент, чтобы посмотреть туда, куда своим мечом указывал друг. Из-за битвы внутри тоннеля стало дымно и пыльно, в воздухе клубился горячий смог, однако сквозь эту пелену можно было разглядеть, что над поверхностью Меридиана возвышаются какие-то грандиозные конструкции.

– Золотые Врата, – выдохнул Хинта. – Место, куда мы идем.

– Нам очень повезет, если это уже они, – скептически ответил Ивара. – Они должны быть еще далеко.

– Но мы быстро движемся, – с надеждой сказал Тави. Они продолжили свой безумный бег, а за ними мчалась дикая свора чудовищных псевдоподий, порожденных Бемеран Каас из энергии, украденной у Аджелика Рахна.

Тоннель Меридиана к югу от Экватора постепенно менял свой облик и структуру. Камень здесь был темным, полупрозрачным, пористым. Свод тоннеля пронизывали сотни трещин и проходов, и там, в глубине, было видно блуждающие пятна зеленого и фиолетового света, облака призрачного сияния; казалось, борьба между энергийной Бемеран Каас и волшебством Аджелика Рахна идет прямо внутри скал. Это выглядело точь-в-точь так, как в давнем видении Хинты – те же цвета и оттенки запомнил он в зале Золотых Врат. Надежда придала ему сил, он побежал еще быстрее, чем прежде. Он уже начал верить, что Бемеран Каас не смогла или не успела собрать свои орды зла, и на пути к Вратам встала лишь она сама. «Мы прорвемся, – думал он, – нам осталось лишь несколько сот метров, потом мы используем наши ключи, Золотые Врата будут открыты, и армия света выйдет, чтобы помочь нам». Однако он ошибался, прав же был Ивара – до Золотых Врат нужно было пройти еще долгий и полный опасностей путь. Конструкции, замеченные Тави – три параболические золотые арки, увитые серебряным плющом – высокими вытянутыми дугами поднимались до самого свода тоннеля, расширявшегося перед ними, и разделяли единое русло золотой реки. Две крайние арки были предназначены для того, чтобы вода уходила в малые боковые оттоки, а вход в центральную арку был перекрыт золотым волнорезом, от которого спускались ряды широких пологих ступеней. Под стеной волнореза лежали остроносые лодки, цепи от них тянулись к швартовочным тумбам, установленным на вершине стены-пристани. У Хинты не было времени, чтобы рассматривать и обдумывать всю эту красоту, но он догадался, что волнорез служил причалом, а лодки еще не так давно качались на водах золотой реки.

– Это они? – выкрикнул Тави. – Те самые врата?

– Нет. Я не это видел в своем видении. Это просто вход, начало комплекса…

Ивара у них за спиной был вынужден задержаться, чтобы зарубить двух самых быстроногих плазматических монстров. До оконечности дамбы оставалось не более ста метров. И в этот момент из трещин и нор в сводах тоннеля хлынула вниз омарья орда.

Хинта в первое мгновение даже не смог понять, что происходит – ему показалось, что это черные тучи обычной Бемеран Каас снова сгустились под сводом тоннеля, складываясь в клубящиеся рукава мрака. Потом до него дошло, что на этот раз тьма состоит из отдельных существ. Все это время они наблюдали сверху, киша там сотнями, тысячами, тихо и быстро ползли, цепляясь стальными когтями за пористый камень; это из-за их движения казалось, что мерцают и перемещаются в скальной толще пятна призрачного сияния – мириады темных получеловеческих силуэтов заслоняли собой свет. Теперь они начали атаку.

– Брось их! – закричал Тави. – Не добивай!

Ивара оборвал свое сражение с монстрами, и они снова побежали вперед. Сверху на них черным куполом опускалась орда новых чудовищ. Одни омары скользили вниз по тросам, другие сидели на плечах первых, третьи – на плечах вторых. Когда у первой волны выходила длина тросов, вторая начинала выпускать свои, третья спускалась вниз с первых двух, четвертая же лезла, падала, съезжала по всем остальным. Тоннель заполнился посвистом стали, раскатилось эхо тысячи голосов, дно золотой реки содрогнулось от воинственного клича. Потом заговорили далекие пулеметы. Первые неточные выстрелы достигли поверхности золотой реки: пули завизжали о металл, разом провалились и осыпались многие из чудесных фрактальных окон. Огонь был еще недостаточно плотным, и боевые скафандры уберегли людей от россыпи редких попаданий; Хинта ощутил, как пули звонко отлетают от его кирасы и наплечников, развернул свой широкий меч у себя над головой и прикрылся лезвием от града новых ударов.

В свой последний рывок они развили почти фантастическую скорость. Как три золотые вспышки, они пронеслись вверх по ступеням и ринулись к спасительному укрытию золотой арки. Но омары все-таки успели достичь арки раньше и черными реками хлынули вниз по золотым опорам, черной стеной упали с золотого свода. Сердце Хинты почти остановилось – он увидел омарье море во всех его бесконечных деталях. Глаза, мерцающие тусклым фиолетовым светом; распухшие головы; жидкие седые волосы; ощеренные острозубые рты; тела, проплетенные трубками всех форм и размеров, зароговевшие и сочащиеся белым гноем; стальные скобы на оголенных костях; полумеханические ноги и руки; когти, дула, крюки, антенны, гарпуны, ножи, пилы; обвисшие лохмотья мертвой плоти и пестрые пучки рваных проводков. Это был воплотившийся, тысячеликий кошмарный сон. Омары двигались как одно – они ползли, падали, прыгали, катились вниз головой, шипели и верещали.

– Кежембра… Кежембер… Варн… Бемеран Каас… Дасаак Утун… Дассаран… – услышал Хинта сонм знакомых звуков и слов, слившихся в единый стон, вопль, ропот, в бормотание слабоумного народа, в рев страшнейшей из армий Земли.

А потом что-то изменилось. Воздух внутри его скафандра странно запах, и Хинта услышал жутковатый, замедленный, распавшийся на тембры боевой крик Тави. Голос Тави почему-то звучал басом, но Хинта все равно его узнавал. Тави что-то говорил, но фраза замерла, растянулась, ушла в безвременье. Хинта ощутил, что не может повернуть голову, и сам тоже издает странный медленный звук, который рвется и рвется, тянется и тянется из его рта. Он продолжал смотреть на омаров, и сначала ему показалось, что те замерли, а потом он увидел, как те стреляют. Один, два, три, четыре… десять… двадцать выстрелов. Вспышечки огня медленно бегут по сотне дул. Пули так же медленно вылетают из стволов, крутятся в воздухе. Руки стрелков дергаются от отдачи – и тоже медленно, очень медленно. Вот омар тянется вниз, хочет спрыгнуть на золотой пол, но он едва движется, пули летят в тысячу раз быстрее, чем он переставляет руки и ноги.

«Время остановилось, – понял Хинта, – мне уже казалось, что оно остановилось, когда мы бежали и прыгали, но теперь оно остановилось по-настоящему. Это делает мой скафандр. Аджелика Рахна снабдил нас чем-то – каким-то газом, который ускоряет восприятие».

Мальчик сжал пальцы на рукояти клинка. Его мышцы исполнились сверхъестественной силы. Теперь он чувствовал каждый нерв, каждый пучок тяжей в своем теле, слышал, как от перегрузки трещат кости, как скрипит перчатка на ладони. Он контролировал абсолютно все. И он начал поворачивать свой меч так, чтобы тот отбил пули – одну за другой, все по порядку. Ему казалось, что он двигается ужасно медленно, но на самом деле он вышел на сверхъестественную скорость. В эти мгновения омары перестали видеть людей. Мечей больше не существовало, тела исчезли – остались лишь три вспышки энергии, которые трансформировались с невероятной скоростью. Сверкнули незримые клинки, и пули, срикошетив от них, разлетелись в разные стороны, посекли самих стрелявших.

Около арочного портала завязался ужасный бой. За считанные секунды там погибло столько же омаров, сколько за ночь штурма Шарту. Нанопена и кровь затопили золотой пол. Сотни корчащихся полумеханических тел падали и умирали, разрываясь на куски, но все равно продолжали стрелять. Ошметки плоти перемешивались с осколками металла, гильзы дождем сыпались в салат из искалеченных тел. Мозги выплескивались из голов, кишки вываливались из животов. Гром тысячи выстрелов смешался с воплями раненых. Из пробитых ранцев снопами били электрические искры. Ломались антенны, корчились оторванные руки и ноги. Окровавленные человеческие клинки пылали зеленым огнем.

Больше всего в эти мгновения Хинта хотел, чтобы его восприятие снова замедлилось. Он видел заторможенную, застывшую во времени боль на лицах своих врагов, удивление в их глазах, вдруг снова становившихся человеческими. В их взглядах, исполнявшихся неожиданного страдания, было что-то знакомое; Хинта помнил это выражение у Ашайты, он понимал это страдание – страдание покалеченного существа, которое вдруг осознает, что сам мир поступил с ним несправедливо. Но пули летели сплошной стеной, и нельзя было опустить клинок, остановиться, нельзя было забывать, что все эти существа уже мертвы, что они сделали свой выбор, что они рабы и слуги чудовищной силы, которая хочет, чтобы такая мясорубка продолжалась везде и всегда – на протяжении эонов, в каждом из обитаемых миров и до самых пределов вселенной.

Эти первые мгновения битвы в субъективном восприятии Хинты превратились в долгие минуты и со страшной ясностью навсегда врезались в его память. Несмотря на то, что он убивал отвратительных тварей, яд чужого страдания быстро проник в его сердце. Он повторял себе, что делает все это ради благой цели, ради собственной жизни и жизней своих друзей. Но чем дольше он видел ужас, чем больше пуль отлетало от его клинка, чем больше смертей он приносил, тем большая усталость его охватывала. И Хинта ощутил, как что-то надрывается в нем. Его глаза затянулись поволокой слез, и сморгнуть эти слезы было невозможно, потому что веки едва ли могли моргать быстрее, чем летят пули. Он понял все то, чего еще не понимал, понял плач Джилайси, печаль воинов; ужас всех войн до конца вошел в него. Убийство было преступлением, война была массовым убийством, адом, и этот ад разворачивался здесь и сейчас. Кровь текла по золотым ступеням, узор на скафандрах стал багряно-белым. Все вокруг начало напоминать огромный кусок разверстого мяса.

А потом бесконечно растянутый крик Ивары, наконец, сложился в единую фразу.

– Сквозь них!

Сотня омаров умерла, пока произносились два этих коротких слова, тысяча пуль отскочила от волшебных мечей. Друзья достигли арки. Хинта едва ли различил за пеленой слез лицо того омара, который оказался прямо перед ним в этот момент; он разрубил чудовище от макушки до паха и одним ударом отбросил половинки тела в разные стороны от себя. Они прорвались сквозь стену врагов. Они двигались безумно быстро, омары не могли повернуться вслед за ними с такой же скоростью, и получилось, что теперь большая часть монстров оказалась спиной к своим противникам. Град пуль закончился – омары еще стреляли, но цель уже ушла из их прицелов.

За аркой открылся прямой тоннель, плавно сужавшийся и полого уходивший в глубину Меридиана, с ребристыми стенами, из которых выступали опорные балки. Почти все балки были иссечены следами попаданий, почти за каждым выступом лежало чье-то тело. Здесь были люди разных эпох и культур, и все они погибли давным-давно: скафандры истлели, лица за стеклами шлемов ссохлись, в провалах глазниц тлел слабый отсвет фиолетового сияния. Хинта уже видел таких мертвецов в своем видении – но теперь они были перед ним наяву. Он знал, кто они и почему пали. Все они участвовали в войне между светом и тьмой, в великой затянувшейся битве, которая снова и снова захлестывала Землю – но каждый из ее действительно значимых эпизодов заканчивался именно здесь, в этих стенах. По позам мертвецов можно было понять, что кто-то из них защищал этот проход, а кто-то пытался взять его штурмом, но история стерла все различия, и теперь уже невозможно было определить, кто из них был на стороне света, а кто на стороне тьмы, кто победил, а кто проиграл – все они обратились в пыль. И та же судьба ожидала омаров, которые только что погибли в дикой бойне у арки.

Они еще бежали через галерею мертвецов, когда услышали какой-то новый ужасный звук, нарастающий позади. В первое мгновение Хинта решил, что это вопли раненых омаров, которые начинают осознавать свою боль. Но этот крик был слишком страшным даже для раненных омаров; еще никогда Хинта не слышал, чтобы столько страдания, мольбы, отчаяния слилось в одном хоре. Он рискнул обернуться – и увидел, что все те омары, которые несколько мгновений назад погибли, теперь снова вставали на ноги. Беспощадные обжигающие жгуты энергийной Бемеран Каас извивались вокруг их разрушенных, истекающих кровью тел, глаза в десять раз ярче сияли фиолетовым светом, всполохи огня просыпались в дулах оружий. А из их ртов, вместе с кровавым паром, рвался этот жуткий мучительный вопль. Тьма не отпускала своих слуг, не давала им последней пощады, не позволяла им умереть – она приковывала их души к мертвым телам и гнала вперед. Плазматические монстры сочетались с искалеченной плотью киборгов, и из этого немыслимого брака рождалось новое поколение чудовищ – самых ужасных, самых несчастных и самых опасных.

Из последних сил они добежали до конца тоннеля, прорвались в арку, прижались к стене. В то же мгновение омары начали стрелять. Теперь их пули летели со сгустками плазмы; трассирующие фиолетовые лучи протянулись от выхода из тоннеля. Град выстрелов обратил золотой пол в дымящуюся металлическую рухлядь. Хинта понимал, что им всем нужно бежать дальше, что через минуту тоннель будет полон омаров, и те полезут через узкий проем, и их снова придется рубить. Однако он лежал у стены и чувствовал, что не может сдвинуться с места. Его стошнило. Запахи рвоты и крови заполнили скафандр. Он не мог понять, откуда кровь, а потом до него дошло, что она течет из носа и идет горлом вместе с рвотой. Его слезящиеся глаза заполнила тьма.

– Что со мной? – задыхаясь, прохрипел он.

– С нами, – ответил Тави. – Мы значительно превысили возможности своих тел.

Словно в подтверждение его слов, страшная боль прокатилась по рукам и ногам Хинты. Он застонал, скорчился. Потом воздух в его скафандре наполнился каким-то новым освежающим запахом, и ему стало немного легче. Из сопелка напротив рта ударили струйки воды, смывая рвоту и кровь. Хинта попил, облизнул губы и почувствовал, что может встать. Опираясь на меч и на стену, он кое-как поднялся на ноги. Зрение возвращалось к нему. Зала, в которой они находились, выглядела как храм – огромная, с вычурными колоннами и сложносочиненными лестницами, спускавшимися отсюда вниз. У каждой колонны, на каждой лестнице лежали груды мертвых тел.

– Кажется, я что-то вспомнил, – стараясь отдышаться, сказал Ивара. – Это и есть Залы Великого Возрождения. Мы с Тави проходили здесь. Только тогда глаза мертвых еще не светились. Что-то произошло. Бемеран Каас изменила…

Не договорив, он ринулся в бой – омары прошли тоннель. Несколько минут назад они защищали вход в комплекс и стремились не пропустить людей внутрь. Теперь стороны поменялись местами, и уже люди защищали вход, стараясь не пропустить омаров вслед за собой. Хинта рубил кашу из напирающих уродливых тел и ощущал, как им овладевает странный покой. Он больше не боялся. Голова кружилась, в глазах еще были черные точки, и тело словно бы лопнуло изнутри, но остаточный вкус крови и рвоты вдруг придал ему сил. Он наконец-то ощущал себя наравне со своими врагами. Ему легче было калечить и убивать, когда он сам страдал. Эта бойня стала к нему ближе, обрела настоящий вкус и запах – стали и кислоты, крови и желчи: обжигающий коктейль.

Омары больше не стреляли – не было возможности – однако, не щадя друг друга, валили по тоннелю. Напор этой хищной биомеханической толпы был поистине сокрушительным. Встречая мясорубку мечей, тела страшным фаршем вываливались на разбитый пол, кровь и нанопена снова лились рекой, но на смену одному десятку омаров сразу приходил другой. Чудовища понимали, что гибнут, сами убивали друг друга в давке, но все равно стремились принять участие в бойне. Хинта начал было верить, что следующая волна врагов станет последней, что поверженные собьются в пробку и намертво перекроют проход. Однако все изменилось, когда в бой пошли мертвые омары, возрожденные плазматической Бемеран Каас. Словно машины смерти, они ввинтились в ряды своих же соратников. От их удара гора мертвых тел разлетелась и осыпалась, заполняя все помещение останками, кровью и слизью. Новые чудовища вступили в ожесточенный бой с людьми. Состояние этих существ было ужасным – безрукие, безногие, с продырявленными телами, они все равно продолжали сражаться. Их приходилось разрубать на мелкие куски, но даже обрубки этих тел шевелились, ползли и искали для себя возможность навредить врагам.

– Уходим, – в какой-то момент скомандовал Ивара. Хинта обернулся и увидел, что мертвецы, пролежавшие сотни лет, начинают вставать. Плазма, попавшая в помещение с выстрелами, принесенная на себе омарами, тоненькими струйками проникала в неживые тела, чтобы их оживить. Умертвия в ссохшихся скафандрах, крошась и скрипя, бросались на героев или поднимали свое древнее оружие и пытались из него стрелять. Пришлось рубить этих новых противников. Из мертвецов сыпался прах и вырывались снопы фиолетового огня. С другой стороны напирали омары. Бой затянулся. Постепенно людей оттесняли назад. Они перестали защищать вход и отступили к лестницам. Кровь омаров рекой полилась по ступеням. Но и лестницы пришлось сдать – омары падали сверху, заваливая их телами, а когда погибших становилось слишком много, сверху на них выплескивалась плазма, и они начинали оживать. Вместе с их армией просыпались и древние человеческие воины. В конце концов, Иваре и мальчикам пришлось обратиться в бегство. Они бежали вниз и вниз, через лабиринт лестниц, залов и коридоров, через золотой город вечной битвы, вечной смерти и вечного воскрешения, по которому теперь бродили восставшие мертвецы и невероятные чудовища. После долгого бега наступали короткие передышки, когда они в изнеможении прятались между невиданных золотых машин или в стенных нишах. Потом завязывались короткие стычки. Они всегда в них побеждали, но это не приносило им ничего, кроме усталости и боли. И вот они снова бежали, снова прятались, снова дрались и снова бежали…

Омары взяли за привычку взрывать пол и стены коридоров – это помогало им в обход людей спускаться на нижние этажи. Армия чудовищ рассеялась и теперь была повсюду. В каждом из залов они натыкались на патруль, на каждой лестнице встречали засаду. Во многих коридорах стояли мины. Они потеряли счет времени. Кровь была снаружи и внутри их скафандров, бесчисленные шрамы и царапины исполосовали их броню. В стекле шлема Хинты засела пуля, но он уже не мог вспомнить, где ее получил. Теперь он с особым вниманием прикрывался от выстрелов, потому что боялся, что следующее попадание может пробить шлем.

Они меняли направление, блуждали, попадали в тупики, теряли силы. И все же с каждой маленькой победой они прорывались немного вперед, оказывались все ниже и ниже. Они прошли Меридиан насквозь, спустились на невероятную глубину и приблизились к тем местам, которые Хинта видел в своем видении. Золотые коридоры постепенно сменились темными катакомбами. Здесь было много зеленого камня, но в некоторых местах стены казались сделанными изо льда или слюды. В глубине этого прозрачного кристаллического материала мерцали скопления призрачного фиолетового свечения. Умертвий стало больше, потому что омары проникли на этот уровень раньше людей и принесли с собой энергийную Бемеран Каас. Однако кое-что изменилось. Омары и умертвия больше не нападали на героев. При виде людей отряды монстров сворачивали прочь, отступали, и те шли, почти постоянно наблюдая впереди себя промельк уродливых тел или вспышку яркого фиолетового света в чьих-то уже не живых глазах.

– Почему они не нападают? – тревожно поинтересовался Хинта.

– Потому что мы победим их в каждой из этих стычек, – ответил Ивара, – и потому что они достаточно нас задержали. Они верят, что мы сбились с пути или опоздали.

– Нет. Я чувствую, что мы не опоздали. Иначе бы тьма звала меня, и все было бы другим.

– Значит, они верят, что смогут остановить нас в другом месте или другим способом.

Только Тави ничего не сказал. На его окровавленных губах играла странная улыбка. Он упрямо шагал между своих друзей, его взгляд был направлен вперед и вдаль – в зыбкую прозрачность этих страшных коридоров. Чем дальше они углублялись в катакомбы, тем ярче был фиолетовый свет внутри стен. Тоннели становились то теснее, то шире, сворачивали, ветвились. Хинта начал узнавать гладкий каменный пол, который запомнил в своем видении. Тревога в его душе нарастала. Что-то было не так. Он попробовал прощупать это чувство, понять его изнутри. Он попытался представить, что они проиграют в битве. Они могли проиграть. Он знал это, потому что они устали и им было плохо. Но, как ни странно, его беспокойство не было связано с их поражением. Их поражения он боялся уже давно; этот страх стал привычным, Хинта изучил его наизусть и научился его преодолевать. Но нынешний страх он не мог преодолеть, и тот нарастал с каждым шагом, с каждым новым пустым коридором, с каждой новой секундой молчания друзей. И тогда Хинта понял, что боится не поражения. Какая-то ледяная завеса разделила их. Они больше не были целым. Ивара вел эту войну по своим причинам – для него было важно закончить начатое. Тави вел эту войну по другим причинам – для него важно было стать героем. Он сам, Хинта, вел эту войну по третьим причинам. Он не хотел быть предателем, мечтал о мести.

– Вы чувствуете? – спросил он.

– Что? – переспросил Тави. За последний час это было первое произнесенное им слово. Но это слово не открыло путь, а закрыло, стерло все пути. Хинта вдруг потерял надежду, ком слез встал у него в горле.

– Мы близко, – выдавил он.

– Да, – согласился Ивара. Они снова шагали вперед. Хинта даже не мог заплакать. Оцепенение и усталость битвы столкнулись в нем с внезапным преждевременным горем. Он понял, что все закончилось. Они все еще могли победить или проиграть; они все еще представляли собой человечество; вся магия Аджелика Рахна была с ними; никто из них не предавал сейчас свет. Но все они теряли нити своей дружбы. Их будто коснулось дыхание некой иной судьбы. И вдруг Хинта поверил, что они победят, что не все они погибнут здесь, под землей, что, возможно, вообще никто из них не погибнет. Вот только выйдут они отсюда разными дорогами, к разному будущему. И хуже всего было то, что он не мог об этом говорить, не мог прощаться, когда их дело еще не было сделано. И даже боль в сердце была притупленной, странной, чуждой ему самому, потому что он сам уже оторвался и встал в стороне от друзей, как и они встали в стороне от него.

Хинта был еще погружен в эти мысли, когда он и его спутники неожиданно вышли из сети тоннелей на простор огромного зала. Хинта мгновенно узнал это место, хотя в прошлый раз видел его с другой стороны. В своем видении он смотрел на зал через портал Золотых Врат, которые медленно открывались. Теперь он видел Золотые Врата со стороны зала – покрытые фрактальными узорами, они поднимались до самого потолка. До них было еще очень далеко, но даже с такого расстояния они казались огромными. По полу зала тянулась знакомая трещина с застывшей в ней магмой – Хинта видел тогда, как эта трещина появляется. А все пространство, от места, где они застыли, и до Золотых Врат, по обе стороны от разлома, было заполнено армией Бемеран Каас. Омары теперь хорошо знали возможности своих врагов, понимали, что рикошетящие от мечей пули погубят их же самих. Поэтому они приготовили щит из оживших мертвецов – те лежали и стояли, образуя систему редутов: жуткая шевелящаяся стена с тысячью пылающих фиолетовых глаз. Омары были за этой стеной, их длинные руки с дулами торчали между иссохших мертвых тел. Другие омары – омары-камикадзе – не прятались за стеной, но стояли открыто рядом с контейнерами, полными энергийной Бемеран Каас, или рядом с нагромождениями мин, готовых взорваться.

На какие-то мгновения все замерло и стало очень тихо. Омары не стреляли. Люди не бежали и не нападали. Две армии застыли друг против друга. Одна состояла из профессора и двух мальчиков. Другая насчитывала тысячи лучших за историю этой планеты солдат-фанатиков. Весь мир был в их руках, все войны должны были завершиться здесь – в этой просторной пещере, в тысячах метров под поверхностью земли, у врат перерождения, которые могли служить как добру, так и злу. За спиной у людей мерцал недружелюбный им фиолетовый свет. За спиной у омаров неприкосновенным золотым щитом сверкали Великие Врата. Скафандры людей были полностью покрыты кровью – ни проблеска золота. Омары и мертвецы стояли черной стеной с мелькающими в ней вспышками фиолетовых звезд.

В это затянувшееся мгновение Хинта понял, что молится. Он молился так же, как Тави молился, когда они шли по тоннелям колумбария Литтаплампа. «Пожалуйста, – думал Хинта, – пусть вселенная света прикоснется к нам, как мы стремимся к ней. Пусть сам Итаирун, сам Хиасохо и сам Аджелика Рахна поверят в наше представление о добре. Ведь мы верим в их представление о добре. Но у нас есть и наше собственное, иное, малое представление о добре. Для нас добро – это наша дружба, наша любовь, наше обычное счастье, наша маленькая человечность. Пусть они вернут нам все это в час, когда мы играем роль их орудий в этой ужасной битве».

Он молился беззвучно. И пока длилась его мысль-молитва, две армии не двигались с места. «Великое золото твоих клинков у нас в руках, – думал Хинта, – так не дай нам потерять золото наших душ. Я пуст. Боль наших врагов выжгла мне сердце. Значение нашей роли испепелило мою волю. Эта бойня сковывает и соблазняет меня. Темная сторона моей души и моя старая злоба выходят наружу. Все, от чего я хотел отречься, становится во мне главным. Я убиваю врагов не ради добра и не ради будущего, а лишь потому, что ненавижу их и боюсь моей прежней слабости. Моя новая сила делает меня похожим на них. Я не хочу платить такую цену лишь за то, чтобы доказать мое отличие от моего слабого и трусливого отца. Помоги мне. Помоги мне. Помоги мне. Верни мне меня. Верни нам нас. Верни все то, что стало важным за последний год».

Хинта молился, но при этом ничего не ждал, не испытывал никакой надежды. В это мгновение он поверил, что все потеряно, что их круг уже распался, а связь осталась в прошлом. Он думал, что впереди для них ничего нет: только этот последний бой, в котором они, вероятно, победят, но потеряют суть самих себя. В своих мыслях Хинта не предавал золото, не роптал на отпущенную ему роль. Но, сам того не замечая, он начал воспринимать себя как маленькую марионетку, которая должна пожертвовать собой ради великой цели. Он чувствовал, что ему дали оружие и использовали.

Хинта не знал, что в это мгновение его друзья молятся точно так же, как и он сам.

«Дай мне силу, – просил Ивара, – чтобы я не предал Тави, когда и если увижу, как Амика возвращается в мир живых. Дай мне силу остаться тем, кто я есть, сохранить каждую из моих жизней. Пусть моя новая жизнь не будет отменена сегодня. Пусть во мне хватит любви на двоих, а дружбы – на многих. Я не хочу, чтобы тьма забрала у меня половину меня. Почему я ничего не чувствую? Почему мне не больно, когда Тави отрывается от меня? Почему я не страшусь его детских слез? Верни мне мой страх, мою ответственность, мое настоящее. Прошу тебя».

«Я желаю своей смерти в бою, – думал Тави, – и не могу думать о боли, которую принесу своим друзьям. Мне мнилось, будто я стал подобен Джилайси. Но теперь я знаю, что это не так. Мои глаза сухи, и не в моей власти спасти этих существ, которые гибнут под моим клинком. Я запутался, запутался куда сильнее, чем мои друзья. Моя страшная гордость губит меня, заставляя вырываться, бежать впереди других. Прошу тебя, дай мне силу быть скромным. Верни мне слезы, слабость и память о тех, кто рядом. Я заблудился. Здесь, в моем хрустальном лабиринте, я потерял души и своих врагов, и своих друзей. Прошу, верни мне знание о том, кто я на самом деле. Я хочу назад. Я хочу быть тем восхищенным мальчиком, который в ламрайме нашел нить своей судьбы. Я точно знаю, что это моя нить. Так почему же она привела меня к этой гордости и этой пустоте?»

И на все эти молитвы пришел ответ.

Хинта увидел сонм душ. Тысячи и тысячи светлых силуэтов проступили сквозь черно-фиолетовый мрак армии Бемеран Каас. Полутемная пещера наполнилась белым сиянием, словно сам день приходил на смену ночи. Потрясенный Хинта смотрел, как души идут к нему и его друзьям со всех сторон. Раньше ему казалось, что он видит целые легионы душ, но теперь их стало еще больше. Как снег в холодные времена укрывает собою землю, так души укрыли собой ад этого подземелья.

Большая часть силуэтов не обладала индивидуальностью черт, но два выделялись среди других. Это были юноша и мальчик. Держась за руки, они подошли прямо к замершим героям. В юноше Хинта узнал человеческий облик Аджелика Рахна. А в мальчике он узнал Ашайту. Но этот Ашайта был иным, чем при жизни. Его лицо изменилось, в нем больше не было уродства: глаза стали немного меньше, но сохранили свою красоту и бесконечную синеву, подбородок стал нормальным, так что Ашайта мог нормально улыбнуться. Но самым удивительным было то, что в этом здоровом лице Хинта безошибочно угадывал своего брата. Он ни на мгновение не усомнился, что это именно Ашайта стоит перед ним. При этом он видел, что это уже лицо фавана таграса, в нем был теперь и кто-то еще, какой-то другой дух. Но этот новый дух жил с духом Ашайты в таком абсолютном мире, в такой невероятной гармонии, что они вместе казались более единым и цельным человеком, чем тот, кем брат Хинты был при жизни.

– Ашайта, – произнес Тави. Хинта оглянулся на друга и увидел, что у того в глазах мерцает отсвет белого сияния, а по щекам текут слезы. Потом Хинта снова посмотрел на двух призраков и увидел, что те улыбаются.

– Ашайта – мой ответ всем вам, – беззвучно сказал Аджелика Рахна. – Он тот, кого вы любили, тот, кого вы потеряли. В нем вся чистота вашей дружбы, вся простота ваших жизней. Он тот, без кого не пройти последнюю битву. Он ваш талисман, мост между душами, тихий свидетель разговоров, хранитель сердец.

Хинта чувствовал, что ему самому наворачиваются на глаза слезы. Однако это еще не была настоящая боль. Ашайта разделился на три силуэта, каждый из которых протянул вперед правую руку и, словно открывая какую-то дверь, вошел в одного из них. И вот тогда, когда рука брата проникла ему в грудь, Хинта ощутил настоящую боль. Он закричал и услышал, как его друзья кричат, стонут и плачут рядом с ним. Их души вырывались из тенет Бемеран Каас. Безразличие, оцепенение были утрачены. Хинта испытал страшную ясность. Он вспомнил все. К нему вернулось ощущение, какое бывает в пальцах, когда гладишь лист растения. Он вспомнил тепло рук родителей. Запах изо рта подвыпившего отца. Смех Тави. Дни учебы и дни, проведенные в ламрайме. Лапшу Фирхайфа. Примитивное устройство Иджи. Полутьму гаража. Шум гумпрайма. Ветер на тропе вдоль Экватора. Жухлую зелень шартусских фратовых полей. Ужас смерти брата. А потом он вспомнил лицо каждого из омаров, которых он сегодня убил. Сразу три горя обрушились на него. Одно было его собственным – он потерял свое детство и свой дом. Другое было горем за мир. А третье было горем за его врагов. Только теперь, только в это мгновение он по-настоящему научился не хотеть войны. Он помнил труп растерзанного омара, который висел на крюке в Шарту, и понимал, что делает сейчас почти то же самое. Он не мог этого принять, но и уйти не мог. Теперь он знал, что жизнь – это вынужденное противоречие. И еще он ощущал абсолютную преданность своим друзьям. Он знал, что их изоляция друг от друга – темное наваждение. У них не было отдельных мотивов. Он, Хинта, так же хотел вернуть друзей Ивары, как и сам Ивара. Он, Хинта, так же хотел стать героем, как и Тави. Они не могли попасть сюда по одному. Их было трое. И у них было три ключа, три клинка, три судьбы, чтобы открыть врата. При этом Хинта ощущал Ашайту внутри себя, словно свое второе «я». Он слышал, что брат внутри него рассказывает ему, как любит его, как благодарен ему, как понимает его боль. И одновременно Ашайта говорил о том, как любит Тави и как любит Ивару. Через мысли Ашайты Хинта знал мысли своих друзей. Их сердца, связанные узами величайшей дружбы и призрачного родства, превращались в одно единое сердце.

А потом Хинта услышал реальный, живой голос Ивары.

– В разлом!

Омары начали стрелять. Клинки героев полыхнули зеленым огнем. Они двигались с такой скоростью, что поднимали ветер, и тысяча пуль отлетела от них, кромсая плотные ряды оживших мертвецов. Однако стрелявшие омары на этот раз не пострадали от собственного оружия. А вот люди калечили самих себя, когда вынуждены были двигаться с такой скоростью. Считанные секунды спустя они уже исполнили план Ивары и упали на застывшую лаву на дне расселины. Та была не слишком глубокой, но своим изгибом укрывала их от смертоносного града. Словно издалека, Хинта услышал вой тысячи выстрелов и визг шквала пуль, которые крошили камень у них над головой. Потом его накрыла пелена физической боли и усталости, и на какое-то время он почти перестал осознавать себя. Но его мысли шли сквозь жар и тьму. Он ясно понимал, что этот рывок был последним – ресурс их тел вышел, и во время следующего рывка они просто погибнут. Хинта закашлялся. Кровь липким потоком заливала подбородок. Он почувствовал себя Ашайтой. Его руки и ноги немели, по нервам распространялся мучительный огонь.

– Джилайси, – прохрипел Тави. – Вот что он чувствовал, когда…

Хинта ощутил плечо друга рядом с собой. Омары пустили ракету, и та взорвалась над укрытием людей, осыпая тех градом осколков и щебня. Они почти без сил подняли свои мечи, защищаясь.

– Неужели мы проиграем здесь? – спросил Тави.

– Мы умираем, – ответил Хинта.

– Нам не нужно умирать всем. Возможности почти бесконечны, пока ты не останавливаешься. – Тави не кашлял, в его голосе были только слезы, но и сквозь них была слышна его детская, звонкая, невероятная чистота. – Я люблю каждого из вас, – добавил он. И тогда Хинта понял, что тот хочет сделать.

– Нет, – умоляюще сказал Ивара. Хинта схватил Тави за плечо, увидел на его лице белый отсвет сонма душ, хотя тех уже не было вокруг. Они смотрели друг другу в глаза. И Хинта понял, понял Тави до самого конца. Он увидел, как сильно тот хочет остаться здесь, рядом с ними, умереть вместе. Но Тави не мог остановиться – это тоже было ясно. Хинта понял, что не должен удерживать его, у него не было на это права. Там, за краем расселины, в огне, была судьба Тави. И еще Хинта знал, что план Тави стратегически верен. Им не нужно было погибать всем вместе. Жертвуя собой, распадаясь на атомы, эту работу мог сделать один человек.

Хинта простил Тави и отпустил Тави. Еще Тави успел очень долгим взглядом посмотреть на Ивару. А потом у них над головой взорвалась очередная ракета. Хинта и Ивара машинально прикрылись от нее клинками. А Тави, наоборот, поднял свое незащищенное лицо навстречу летящим осколками и потокам огня. Хинта успел увидеть, как смерть падает на него. Тави ждал, пока у него не осталось совсем мало времени. И тогда, когда золотой скафандр бесконечно ускорил его восприятие, Тави выскользнул из-под мчащейся на него угрозы, взмахнул мечом и, словно птица, взлетел вверх. Для Хинты в это мгновение его друг исчез, потому что нельзя было увидеть тело, которое движется с такой скоростью. Вся запекшаяся омарья кровь слетела с его скафандра, и тот снова стал золотым. Он пробежал по осколкам ракеты, которые летели ему навстречу, оттолкнулся от взрывной волны, использовал свой клинок, как крыло, и разящим смерчем опустился в самую гущу армии врагов.

Когда Тави исчез, Ивара и Хинта бросились вслед за ним. Но им двоим не угрожала такая опасность, поэтому их время не стало таким, как время Тави. Они увидели лишь страшный взрыв. Омаров и мертвецов разнесло в клочья. Вспышка зелено-золотого огня проскочила через всю залу. Потоки крови и нанопены захлестнули пол, заполнили собой разлом. Страшный ветер поднялся и стих. Колонны пошатнулись от ударной волны. Звук взрыва сотряс своды, вызывая обвалы.

Ивара и Хинта бежали сквозь хаос и разрушение, уворачиваясь от падающих камней и от уцелевших дезориентированных омаров. Путь Тави был для них, словно кровавый тоннель внутри вражеской армии. И когда они достигли врат, Тави уже, разумеется, был там. Он стоял, опустившись на одно колено, прямо перед ними. Он был полностью обнажен – его скафандр, даже волшебный, не выдержал последнего рывка. Клинок, снова ставший ключом, входил в среднюю замочную скважину золотых врат. А кожа Тави истекала кровавым потом.

Ивара и Хинта упали на колени по сторонам от Тави; их мечи в мгновение ока снова обратились ключами, и они вставили их в скважины врат. У них за спиной ревела и стонала израненная армия омаров. Тави не убил даже десятой части – он просто проложил сквозь них прямой смертоносный путь. Теперь все те чудовища, которые уцелели, поднимались на ноги и пытались понять, где их враг и что им делать. Омары, умертвия, сама Бемеран Каас – все они постепенно осознавали, что проиграли. Но им не было места в мире золота и света, жизни и добра; они потеряли все, что имели, и потому не могли сдаться. В ярости орда обернулась к Золотым Вратам – туда, где стояли изможденные люди, где умирал Тави.

Хинта и Ивара в это мгновение тоже обернулись и посмотрели на тысячу дул, которые вновь поднимались, чтобы их уничтожить. А потом вспыхнул свет, который ослепил чудовищ, и зазвучала музыка, чем-то подобная той, которую любил играть Ашайта – музыка машин и детей. Золотые Врата ожили, распались на тысячи движущихся деталей. Вращающиеся блоки сходились и расходились, формы танцевали. И вот начал раскрываться проход, и из него вырвалась могучая армия героев, закованных в золотые латы. Некоторые из них были в огромных робофандрах, другие могли летать благодаря реактивным ранцам. Энергетические щиты и клинки вспыхнули в воздухе, отражая шквал омарьих выстрелов. Лазеры ударили по летящим ракетам. Закипел новый бой, но на этот раз исход был предрешен – побеждало золото.

Ивара и Хинта бросились к Тави, который все еще стоял неподвижно у порога врат, с исчезающим ключом в руке, с кровью, уходящей прямо через кожу. Страшно было прикоснуться к этому телу – такому хрупкому, такому победоносному, такому больному. Казалось, что мальчик ободран до самых мышц, разрушен, уничтожен, раздавлен. На мгновение Хинта даже подумал, что Тави уже погиб. Но потом Ивара нашел в себе решимость, чтобы дотронуться до плеча Тави. И тогда тот мягко и безвольно упал на руки друзей. Кровь текла у него из глаз, рта, ушей. Но он был еще жив, его губы трепетали, и даже в этой тихой агонии была красота. Тави умирал совсем не так, как солдаты в Шарту: в его наготе не было никакого унижения, в его ранах не было ужаса войны – какая-то запредельная святость снизошла на него в эту минуту.

– Здесь можно дышать, – едва слышно произнес он. Ивара сорвал с себя шлем и с нежностью прикоснулся губами ко лбу и щекам мальчика. Его слезы и поцелуи оставили следы на окровавленной коже. Хинта тоже снял шлем. Из врат дул слабый, но ровный ветер; воздух пах садом и какой-то невиданной свежестью, солью и электричеством, и еще тысячью запахов, которые Хинта никогда не знал. Золотые воины бесконечным потоком шли через портал вместе с этим ветром. С уважением, не сбиваясь с шага, они обходили троих героев, и срывались на бег, чтобы вступить в последнюю великую битву, происходящую на Земле. Но здесь, у порога врат, все было иным, шум битвы казался далеким. Здесь было странное место – между жизнью и смертью.

– Мы это сделали, – удивленно прошептал Тави.

– Ты это сделал, – плача, ответил Хинта. – Ты, Ашайта и Аджелика Рахна.

– Нет, мы. Я бы не смог попасть сюда один. Мне не больно. – Тави говорил, и кровь струйками текла из уголков его губ. За вратами величественные залы сияли золотом и белизной. Там работали чудесные машины, и тысячи жизней зарождались прямо сейчас, чтобы нести золотой меч злу и благую весть людям.

– Я тебя люблю, – сказал Ивара.

– Я тебя люблю, – тихим эхом откликнулся Тави. В их словах была та абсолютная уверенность, которой почти никогда не бывает у обычных людей, когда те пытаются сказать друг другу о чувствах. – Я хочу, чтобы ты был счастлив с Амикой.

Ивара согнулся над ним, словно сам был ранен намного более страшным образом.

– Тебе не должно быть так больно, потому что все правильно. Мы все сделали правильно. Мы знали…

Взрослый рыдал, а мальчик слабой, окровавленной рукой обнимал его за шею. Волосы Ивары испачкались в крови Тави. И в этот момент Хинта ощутил какой-то новый абсолютный предел у себя внутри.

Когда умирал Ашайта, все было иначе. Тогда Хинта ощущал отупение и ярость, заглушавшие боль утраты, и много глупых мыслей: он винил всех и вся, пытался куда-то отнести тело брата, исполнить какой-то последний неясный долг. Но главным чувством Хинты была тогда его собственная вина – он корил себя за то, что не сбежал, пока было можно, не мог простить себе драку с Круной и то, как эта драка повернулась. Сейчас в душе Хинты царила абсолютная ясность, а в сердце совсем не было тьмы. Он знал, что судьба Тави была в определенном смысле неизбежна. Если бы Тави не умирал сейчас, то умирал бы весь мир. Хинта никого не винил за этот расклад. Но он чувствовал, как боль растет у него внутри, словно древо жизни, сплетенное из белых обжигающих молний. И, сам того не понимая, он в этот момент принял огромное, безумное решение. Он понятия не имел, как это решение можно осуществить, но поклялся, что осуществит его.

– Я никогда тебя не отпущу, – сказал он. – Я никуда тебя не отпущу. Я не принимаю твою смерть. – Он сорвал с руки золотую перчатку и сцепил свои пальцы с мокрыми от крови пальцами друга. Как только он это сделал, бесконечные видения обрушились на него и на его друзей. Перед их взором открылись порталы всех золотых врат, им стали известны судьбы десятков тысяч людей. Словно это в них был секрет множественности врат – и стоило им соединить вместе свои энергии, как этот секрет начал цвести и раскрываться перед ними калейдоскопом миллиона картин.

Внутренний взор Хинты мчался сквозь все копии врат, сквозь взгляды и сознания тысяч людей, а при этом в уме у него продолжало пульсировать решение. «Я не отпускаю Тави, – повторял он. – Я не отпускаю тебя. Мы будем дружить дальше. Мы не умрем друг для друга никогда, никогда, никогда. Я буду тебе предан. Мы будем все делать вместе, как делали это в последний год. Мы не будем ссориться. Мы не будем лгать. Я не буду ревновать. Мы просто будем вместе, вместе, вместе». И какой-то золотой шепот словно бы говорил Хинте, что это возможно, что так и будет, что это его судьба – не отпускать Тави, никогда, никогда, никогда.

А между тем Хинта видел, как зачарованные люди в куполах Литтаплампа смотрят на золотые врата, воздвигшиеся прямо посреди улиц и парков. Из врат выходили полуобнаженные фавана таграса – почти все молодые, изменившиеся, ставшие полубогами, и в то же время помнящие свою человеческую жизнь, сохранившие любовь к своим близким. Из врат звучала песня. Останавливались машины и поезда. Прохожие меняли свой маршрут. Домоседы открывали двери своих квартир. Сотни людей бросали работу, откладывали дела и шли навстречу великому зову. И вот на одной из площадей произошла первая встреча – плачущие родители снова подняли на руки своего ребенка. В другом месте заново обнялись возлюбленные, не верящие в свое счастье. Кто-то стоял, не в силах прикоснуться, и мог лишь смотреть на того другого, который снова пришел в его жизнь.

Хинта видел, как золотые врата появляются на фратовых полях между убогими хибарами батраков, как они проламывают лед в центре одинокого северного поселения на краю ледника, где люди уже начали верить, что они последние обитатели планеты. Среди странных полузаброшенных городов с домами под остроконечными крышами, на плавучей платформе посреди океана, в глубоких пещерах на склонах далеких гор – врата открылись повсюду, где еще жил человек; словно тысячу разбросанных песчинок, они собирали умирающее человечество. И сейчас, глядя сквозь все эти врата, Хинта как никогда раньше понимал, насколько неправ был Квандра. Не было побед, кроме той, которой они достигли сейчас. Людей в этом огромном мире осталось ничтожно малое количество. Почти все города были наполовину пусты, почти все селения отчасти лежали в руинах, потому что через них прокатилось то или иное страшное бедствие.

Но было несколько картин, которые Хинта запомнил особенно ясно, потому что знал места, в которых происходило чудо врат, или людей, к которым приходили фавана таграса. Он увидел, как перерожденные входят в залы гумпраймов Литтаплампа. Инка и Лива обняли своего сына, стоя на трибуне. Их слезы увидела вся ойкумена, и вся ойкумена услышала их слова, когда они прочитали свое обращение. Они просили сохранять спокойствие, верить и слушаться фавана таграса. А фавана таграса повсюду звали людей, чтобы те вместе со своими родными ушли в золотые врата.

Хинта увидел Шарту, но улицы показались ему едва знакомыми. Между рядами сгоревших домов ютились холодные палатки выживших. На ядовитом снегу были кучами свалены тела омаров и аккуратными длинными линиями уложены тела людей. На пробитых скафандрах мертвецов запеклась кровь, обугленные лица смотрели в небо пустыми глазницами, щерили серые зубы. Ветер трепал алые ленты, поднятые вверх на черных прутьях – этот погибельный знак был повсюду. Но посреди поселка, на месте его центральной площади, теперь высились золотые врата. Их гордая арка была знаком жизни и чуда – протестом против гибели и войны. Фавана таграса в золотых скафандрах шли мимо собственных погибших тел. И все, кто выжил на этом пепелище, шли навстречу им, крича по громкой связи, плача от радости и зовя своих любимых, которых потеряли всего несколько дней назад. А много выше врат, в неимоверном величии, поднималась обновленная стена Экватора. Жизнь продолжала расцветать на ней – причудливые растения пробивали фрактальные окна и ползли наружу, презирая отравленный воздух и зимний холод, птицы вылетали в небо и сбивчиво кружились, пытаясь привыкнуть к свободе, звери испуганно скакали по скалам и искали возможность спуститься вниз. Земля дрожала, но на этот раз землетрясение было знаком не кошмара, а перемены. Камни ползли по пустошам, чтобы образовать новый рельеф. Побережье расступалось, увеличивая число и площадь прекрасных лагун. В море вырастали новые острова. Фратовые поля сбрасывали с себя снег и превращались в дремучие леса, состоящие из огромных грибов, с протянувшимися между ними лианами мягких кораллов, водорослей и лишайников. Даже солдаты «Джиликон Сомос», которые до этого стерегли каждую улицу и присматривали за тем, как голодная шартусская толпа дерется за бесценный гуманитарный груз – даже они бросили свое дело и опустили свои пулеметы. И вот уже один из них поставил свой огромный робофандр на колени и неловкой стальной рукой пытался с нежностью дотянуться до воскресшего ребенка, который в маленьком золотом скафандре бежал к нему навстречу, чудесным образом узнавая в нем своего отца.

Среди тех, кто проходил через золотые врата в Шарту, Хинта узнал своего брата, которого все еще чувствовал внутри себя. Он видел каждую мелочь глазами сотен людей, видел весь поселок целиком, как не мог его увидеть раньше, и слышал знакомые голоса.

– Ашайта, Ашайта, – потерянно звали они. Атипа и Лика брели мимо трупов и руин, выкликивая имя. Рука Атипы была на перевязи. Лика едва переставляла ноги. Мир сдвинулся вокруг них, а они все еще не могли в это поверить. Раненные, изможденные, обездоленные, они думали, что счастье вернется ко всем, кроме них; золото слепило их, не давая успокоения. Сердце Хинты сжалось, когда ему показалось, что встречи действительно не будет, что Ашайта придет к разрушенному дому именно тогда, когда родители будут искать его в совсем другой стороне. Но это был миг чудес, когда не случалось горьких разочарований; словно притянутые магнитом, члены семьи нашли друг друга в толпе. Атипа оцепенел, когда сквозь стекло шлема увидел незнакомое лицо сына. Но он узнавал Ашайту. И Лика узнавала Ашайту. И Ашайта узнавал их.

– Нет, это он, он, – плакала Лика. И тогда Атипа поднял сына, и закружил его на руках. И в этот момент Хинта ощутил абсолютный покой. Он вдруг понял, что его родные будут счастливы – счастливы без него. Он услышал, как Ашайта мысленно прощается с ним, поет ему. И Хинта хотел к ним, но в то же время не хотел. Это было очень странное состояние желания и нежелания, раздвоенности. Он сам стал словно душа, которая отрывается от тела и от мира, чтобы увидеть иной свет.

«Я ушел оттуда, – думал он. – Неужели это больше не мой дом? Куда я пойду теперь? Я не отпускаю Тави. Я пойду с Тави. Но куда я пойду с Тави? Неужели мы войдем с ним в Золотые Врата – в те, из которых он вышел шесть лет назад, чтобы стать моим другом? Неужели я не встречу там – по ту сторону золота – своей семьи? А ведь я чувствую, что не встречу их больше. Что же будет? Куда мы мчимся? Как мне не отпустить тебя, друг, как не потерять, когда ты теряешь свою кровь и жизнь? Нет, ты не умрешь. Я не позволю. Хоть бы кончилось это видение, хоть бы я снова увидел твое лицо, хоть бы время снова обратилось безвременьем».

Но Хинта не мог остановить цепочку видений. Он увидел Фирхайфа, который обнимал свою дочь, погибшую в шартусской бойне. Он увидел Джифоя, который обнимал свою дочь, годы назад потерявшуюся и погибшую среди фратовых полей. Он увидел Эрнику, которая рыдала, потому что к ней пришел отец Тави, чтобы сказать ей, что сам Тави уже никогда больше не придет. Но были и такие, чье воскрешение Хинта не увидел – семья Дваны погибла полностью, не осталось никого, ради кого они могли бы снова переступить порог жизни и смерти.

Среди множества других картин Хинта увидел армии наемников «Джиликон Сомос», которые массово скапливались на транспортных узлах и военных базах у северной стороны Экватора. Солдаты растерянно наблюдали, как золото и жизнь сносят, поглощают, вбирают в себя монорельсы тихоходных поездов.

Квандра неподвижно стоял в серебристо-белом скафандре на трапе своего джета и созерцал преграду, которую ему не дано было преодолеть. Он хотел вмешаться, бросить все силы в последнюю битву – но опоздал. Великая трансформация мира уже началась, и больше не было пути из северного полушарие в южное. Был лишь путь между жизнью и смертью сквозь Золотые Врата.

Когда очередные врата открылись посреди военной базы, Квандра приказал открыть по ним огонь. Но его солдаты не стали стрелять. Безоружная золотая армия воскрешенных любимых вышла навстречу пулеметам, и битва была выиграна без единого выстрела. Долго одинокий повелитель молчаливо стоял на своем пьедестале, наблюдая, как рушится его империя. Даже в этот момент он не мог допустить, что и к нему кто-то придет – ему казалось, что он никогда никого не любил, не терял, ни о чем не жалел. Но он ошибался. Вот золотая фигура отделилась от толпы и пошла прямо к нему. Надменный, Квандра смотрел на свою судьбу и не мог ее узнать. Он начал понимать, кто перед ним, лишь когда его фавана таграса сделал первые шаги по нижним ступенькам трапа. И тогда Квандра пошатнулся, словно от удара в сердце, потому что это был Вева Курари – такой, каким он ушел из жизни, каким Квандра его запомнил. Так была проиграна последняя битва Квандры – в объятиях старого друга он сошел с ума. В его закатившихся глазах навсегда запечатлелся зелено-золотой отблеск цветущего Экватора.

А потом, когда свершились тысячи и тысячи чудесных встреч, когда закончились последние речи на последних гумпраймах, когда были остановлены все человеческие машины и покинуты все человеческие дома – тогда началось великое движение назад сквозь золотые врата. Богатые и бедные, солдаты и фермеры, семьи и одиночки, молодые и старики – все они шли в свой рай из своего ада, все они проходили под золотым сводом, все находили свой портал в будущее. Даже не часы, но считанные минуты потребовались, чтобы человечество покинуло отравленный мир измученной Земли ради обретения новой жизни. Словно во сне, Хинта смотрел на пустые кварталы и погасшие купола Литтаплампа, на вымершие улицы других городов, где стояли брошенные машины, а в окнах домов таилась особая, новая тьма. Словно во сне, Хинта видел, как закрываются и исчезают тысячи врат. Каждая хорошая душа была спасена. И только золотая армия фавана таграса еще продолжала свою битву, оберегая главные врата от страшной орды зла, которая не могла признать своего поражения. Хинта, Ивара и Тави, погруженные в видения о великом спасении, не ведали, что происходит вокруг них. Но пока они были без сознания, схватка на подступах к главным золотым вратам несколько раз меняла свой ход. Армия фавана таграса уже почти разделалась с омарами, наводнившими подземный чертог, когда к тем на помощь явилось страшное подкрепление – древние притакские буры, которые лежали брошенными в окрестностях Акиджайса, снова были пущены в ход. Шесть чудовищных машин, взрывая толщу пород, прошли на глубину вокруг Меридиана и с разных сторон прорвались в залу, где кипел бой. По шести огромным тоннелям вниз хлынула новая орда, и бойня продолжилась. Кровь, камень, золото, черный металл – все смешалось. Под давлением волны омаров некоторые из золотых воинов пали. Но и сами омары гибли неисчислимыми сотнями. Колонны, разбитые взрывами и переточенные пулями, начали рушиться, потолок проваливался, однако две армии продолжали сражаться. Землетрясение вызвало подъем лавы, и половина зала была в огне, но даже сквозь испепеляющий огонь омары продолжали наступать. А потом стало еще хуже, потому что со стороны тех тоннелей, по которым сюда пришли Хинта, Ивара и Тави, хлынул поток энергийной Бемеран Каас, которая все-таки сумела вырваться из хватки великана Аджелика Рахна. Она пыталась отомстить и причиняла последнюю боль, калеча живых и возвращая мертвых к бессмысленной и мучительной псевдо-жизни.

Однако трое героев не заметили всех этих ужасов даже тогда, когда очнулись. Для них эта битва в любом случае была закончена. Они сомкнули свой тесный круг на пороге Золотых Врат, нашли точку покоя между жизнью и смертью. И хотя Тави продолжал истекать кровью, он смотрел на лица друзей ясным и счастливым взглядом.

«Я слышу зов издалека. Другие миры так близко. Я вижу странные места. Желтые дома на полях голубой травы. Люди с прекрасными большими глазами ждут меня. Фонтаны огня, которые бьют из серебристой земли, и деревья, которые вечно горят. Люди с гордыми красными лицами тоже ждут меня. Я вижу ночь под другими звездами и слышу смех легких голосов. Там меня тоже ждут».

«Нет, ты не умрешь. Только не ты».

«Ты же знаешь, я бы остался».

«Ты останешься в моем сердце».

«А я унесу память о тебе туда, где есть только свет, летящий сквозь пустоту».

«Но ты не можешь. Земля в кольце тьмы».

«Эта преграда стала очень тонкой».

«Идем во врата. Мы можем снова родиться».

– Я бы пошел, – чуть слышно согласился Тави. Но никто из них не шевельнулся. А потом Тави повернул голову и долгим взглядом посмотрел в самую глубину врат. Вся золотая армия уже вышла наружу, и золотые чертоги были почти пусты. Лишь четыре человека были там. Один из них шел впереди, прямо к ним, а трое держались поодаль и не спешили обгонять первого. И вот Хинта узнал того, кто к ним шел. Это был Джилайси Аргнира – старец с лицом, которое само было как рассказ о жизни и смерти, как ответ на половину человеческих вопросов. Джилайси был без скафандра, в простых старинных серебристо-белых одеждах: жрец, а не воин. И, глядя на него, Хинта вдруг понял, что это какой-то другой фавана таграса, потому что казалось, что в Джилайси не было никого второго – лишь один дух, не изменившийся, не смешавшийся. Его лицо было тем самым лицом, которое изображали на барельефах, скопированных с его прижизненных портретов. Он подошел и преклонил колено, его белая старческая рука легла на окровавленный лоб мальчика. Тави вздохнул под этой рукой, и на мгновение закрыл глаза.

– Прошлое, – прошептал он. – Я вижу свою прежнюю жизнь.

Из его глаз, как и из глаз Джилайси, катились тихие слезы.

– Нинаджи ва тайрум анатис каса таджифа, – тихо отозвался Джилайси, – а лава Таливи.

– Что он сказал? – переводя взгляд на Ивару, спросил Тави.

– Только лучшие из людей умирали на моих руках дважды, мой любимый Таливи, – срывающимся голосом перевел Ивара.

Тави улыбнулся, откинулся назад, глубоко вздохнул; и в это мгновение его кровь начала обращаться в золото, а его слезы – в изумруд. Это зрелище было таким прекрасным, что Хинта на время забыл о смерти и разлуке. Он просто смотрел, как золотая пыль заменяет собой темную влагу, как хрупкое тело становится подобным статуе. На своих окровавленных руках Хинта тоже ощутил золотую пыль, и понял, что уже не держит за руку живого человека – пальцы Тави были похожи на металл или камень, из них ушла пульсация жизни. И тогда Хинту охватил ужас.

– Нет, – в который раз взмолился он, – нет, ты не должен умирать. Что мы будем делать без тебя? Не уходи.

– Нет, уходи, – возразил Ивара. – Лети. Будь свободен.

Но Тави уже не мог ответить словами. Его лицо разделилось; сквозь золотую кожу проступили две призрачные маски. Два духа рвались из него наружу, и в этих духах было столько силы, столько страсти, что воздух задрожал от соприкосновения с их энергией. В безумном порыве Хинта положил руку на лицо друга, пытаясь удержать этих духов там, внутри, но они, улыбаясь и плача, проскользнули прямо сквозь его ладонь. А само лицо и тело Тави вдруг распались, осыпались золотой пылью, взметнулись вверх зелеными искрами. Волшебный смерч поднялся на месте, где еще мгновения назад было тело мальчика. Ивара и Хинта, измученные, плачущие, остались одни над горсткой золотого праха, среди танца зеленых искр. Джилайси поднялся на ноги и в молчаливом благословении возложил свои белые руки на головы двух осиротевших людей. Потом он зашагал назад – в золотые чертоги. Хинта смотрел ему вслед и ощущал остывающее прикосновение на своих мокрых от крови и пота волосах.

– Он умер, – сказал Хинта. – Умер.

Он опускал руки в золотую пыль, но Тави там больше не было. После гибели Ашайты в душе у Хинты была черная пропасть. Теперь же там открылась другая пропасть – золотая. И это было намного страшнее. Потому что некуда было деться от этой пропасти – не было злобы, чтобы ей отдаться, слепоты, чтобы ею укрыться, плана мести, чтобы начать его воплощать. Только печаль – бесконечная, как сама вселенная, яркая, как сам огонь Итаирун.

– Он не должен был, – прошептал Хинта.

– Отпусти его, – встряхивая Хинту за плечи, охрипшим голосом приказал Ивара. – Он так хотел.

– Я не могу. Я тоже умер, если умер он.

– Ты жив, Хинта.

– Я люблю тебя, как любил он. Но я умер.

– Не говори так. Мне тоже больно.

– Я знаю. Тебе больно потому, что ты жив. Но мне не больно, как и ему не было больно. Меня просто нет.

– Это ложь, ты здесь, ты есть!

– Я не отпускаю его. Не могу. Я там, где он. Я туда, куда он.

Они замолчали. Между тем вокруг них по обе стороны врат происходили важные вещи. Вслед за волной энергийной Бемеран Каас явился Аджелика Рахна – он уже не был единым великаном, но снова распался на сотни отдельных золотых робо. Каждый из этих робо был воином и рубился с множественными порождениями фиолетовой плазмы. Аджелика Рахна переломил ход битвы, и теперь силы снова были на стороне золота. Воины света по баррикадам из омарьих тел пробивались наверх. Бой вышел за пределы чертогов перерождения, в новообразованные тоннели, по которым недавно прошло подкрепление омаров, и иссякающую орду били уже там.

А с другой стороны врат остались лишь три человека, которые должны были стать последними, кто воскреснет сегодня. Они приблизились, и Ивара поднялся им навстречу. Несколько долгих мгновений они стояли друг перед другом, не в силах переступить порог, поверить в возвращение счастья. А потом Амика все-таки сделал этот шаг, и первым обнял Ивару. Это объятие длилось очень долго.

– Не так ты хотел достичь этой встречи, – прошептал Амика. – Я знаю. Не новым горем ты хотел платить.

– Ты видел?

– Да.

– Этот мальчик был мне как ты.

– Я знаю. Я рад, что ты был не один.

Амика обнял Ивару еще крепче. Хинта смотрел на них снизу вверх и чувствовал в самом себе невозможную смесь переживаний. Уничтоженный, он все-таки мог радоваться за Ивару. Это была великая сцена – завершался долгий путь, встречались разлученные смертью и злом.

Потом Ивара обнял Эдру.

– Ты спас его, – сказал он. – Спас Аджелика Рахна.

– А ты нашел его, чтобы он спас нас и мир.

Потом Ивара обнял Кири, а сам Кири не в силах был обнять и стоял безвольный, плачущий не то от горя, не то от стыда.

– Ты прощаешь меня? Пожалуйста, прости меня за то, что я натворил.

– Нет. Я никогда тебя не прощу. Но ты можешь быть с нами снова, куда бы мы ни пошли. Я разрешаю это тебе, потому что без твоего таланта мы бы не спасли планету. Ты заслужил право быть с нами. Но и проклятие ты тоже заслужил.

И Кири, задыхаясь, упал к его ногам, и, улыбаясь сквозь слезы, кивал, признавая правоту его слов. А потом они все заговорили друг с другом, а рядом гремели финальные аккорды битвы. Хинта слышал их голоса, и гром сражения, но при этом часть его сознания была очень далеко. Он погрузился в новое видение – самое странное, самое особое, самое призрачное из всех своих видений; он устремился ввысь – туда, где наперегонки мчались две души Тави. Сонм из тысяч и тысяч других душ устремился вслед за этими двумя; все, кто не родился и не был спасен через Золотые Врата, но еще маялся, не находя себе покоя в пределах планеты – все они хотели на свободу. Армия душ неслась вперед и вверх, по спирали огибая планету, закручивалась вокруг самой себя, бурила преграду тьмы. И пелена тьмы стала тянуться, поддаваясь этому напору, а на самом острие клинка летели души Тави – самые быстрые, самые страшные враги Бемеран Каас.

– Не уходи, – в последний раз попросил Хинта. А потом он ощутил, как кто-то трогает его за руку. Он посмотрел и увидел, что перед ним стоит Аджелика Рахна – тот самый, со шрамом на ноге. Вместе с Хинтой к маленькому человечку обернулись Ивара и друзья Ивары.

– Вы пятеро и те герои, которые сейчас побеждают армию Бемеран Каас – вы последние из людей прежней Земли, – услышали они голос золота в своем разуме, – и у вас есть выбор. Вы можете уйти сейчас, через эти врата – и тогда вас ждет рождение через пять веков на новой Земле, где жизнь будет повсюду. Там вы обретете счастье вместе с новым человечеством. Или вы можете остаться хранителями Меридиана и Экватора, смотрителями и демиургами нового мира. На этом пути вы обретете бесконечность новых знаний, ваши годы продлятся дольше положенного срока, но вам придется умереть до того, как новое человечество поднимется на поверхность планеты.

– Сложный выбор, – сказал Эдра.

– Но у вас есть на него лишь несколько минут. Потом эти подземелья обрушатся, а врата будут запечатаны и исчезнут навсегда.

– Амика? – спросил Ивара.

– Ты же хочешь остаться. Ты всегда хотел знать.

– Но это не путь счастья.

– С тобой, в веках – это счастье. И знание – разве оно не форма счастья?

– А ты, Эдра?

Эдра опустил взгляд.

– Я хочу увидеть новый мир, и лазать по скалам без скафандра. И завести детей, которых у вас двоих не может быть. Прости меня.

– Значит, мы расстаемся?

– Только если ты не пойдешь со мной через врата. Ведь ради этого мы жили. Ради этого я умер.

– Я знаю. Но не пойду. Иди.

– А я? – тихо спросил Кири. – Я хочу пойти в новый мир, но боюсь предать нас всех опять.

– Это не предательство. Иди.

И Кири встал вместе с Эдрой. А потом их взгляды обратились на Хинту.

– Иди с ними, Хинта, – сказал Ивара. – Жизнь для тебя. Она выгравирована на твоем скафандре. Тот мир – он твой. Там твоя семья, там бесконечное будущее.

И Хинта заплакал, потому что происходило именно то, чего он боялся: они все уходили в разные стороны.

– Я не хочу. Я не пойду в новый мир.

– Не обрекай себя на нашу судьбу. Ты слишком молод. Тебе нужны люди. Не мы двое, но все человечество вокруг тебя. Чтобы ты выбирал любимых и друзей.

– Я выбрал Тави. – Хинта безумным взглядом посмотрел в сияющие глаза Аджелика Рахна. – Верни мне его. Сделай так, чтобы он сейчас родился в новом теле, чтобы вернулся через эти врата.

– Нет, – ответил Аджелика Рахна, и в этом ответе была вся мягкость и вся боль, которая только может быть в отказе. – Он летит слишком быстро. Я не смог бы остановить его, даже если бы считал это правильным. Но он должен быть свободным, должен стать первым за тысячу лет зла, кто переродится не в этом мире, но в другом. Только так Бемеран Каас окончательно утратит свою власть здесь. После этого уже не будет новых людей, которые умрут и переродятся. Смерть станет свободой и путешествием.

– А люди, которые ушли в золотые врата? Они же переродятся.

– Они не умерли. Они уснули. Перерождений больше не будет. Будет лишь одно великое пробуждение: через пять веков на новой Земле.

И тогда Хинта закричал в золотое лицо – это был страшный крик отчаяния, и мальчику казалось, что сама его душа уходит вместе с этим криком. А потом в нем кончились силы, и он распластался на золотом пороге. К нему пришла новая боль – словно жало вонзилось в сердце – и он увидел, как армия душ разрывает пелену тьмы. Бемеран Каас пала. Одновременно с победой над темным пологом, висевшим вокруг мира, утратили свою волю все псевдоподии фиолетовой плазмы. Не осталось чудовищ, безвольно упали тела оживших мертвецов. Только омары еще продолжали сражаться – верные слуги поверженной госпожи.

– Я умру сейчас, – решил Хинта, – чтобы пойти за ним. Убей меня золотой рукой.

– Я не убийца героев, – сказал Аджелика Рахна. – И если ты умрешь сейчас так, то потеряешь память и станешь просто душой. Ты не найдешь его никогда. А ваша встреча, если таковая вдруг случится тысячу миров спустя, уже не будет иметь того значения, которое ты хотел бы вложить в нее.

– Тогда что мне делать? – спросил Хинта. – Куда мне идти, если я не хочу жить? Я могу умереть пять веков спустя. Хорошо. Я разделю долгую жизнь с Иварой или сон вместе со всем человечеством, если только это даст мне большую надежду увидеть его.

– Это лучше, чем умирать сейчас, – сказал Аджелика Рахна, – но это не даст большей надежды на новую встречу с твоим другом. Однако я могу дать тебе такую надежду. Я могу сделать то, чего еще не было никогда: могу взять тебя с собой и принести гостем в те миры, где будет рождаться твой друг. Я могу сделать тебя послом, вестником этой победы – тем, кто будет странствовать по вселенной и рассказывать, как пала Бемеран Каас и как был освобожден один из самых страдавших миров.

Хинта ощутил, как решимость и вера жарким огнем вспыхивают у него в сердце. Это была его судьба – именно это решение он принял, когда отказался отпускать Тави.

– Да, – сорвалось с его губ.

Механический человечек взмахнул своей маленькой волшебной рукой, и пространство позади врат разделилось на три части. В центре по-прежнему был проход к прекрасным золотым залам. С левой стороны врат открылся вид на пустынные заснеженные улицы древнего города. Полуразрушенные дома завершались конструкциями, напоминающими зонтики из опорных балок. Хинта знал, зачем нужны эти зонтики – когда-то они удерживали над собой ледник. На улицах у подножия зданий заканчивалась битва: золотая армия прошла до конца по омарьим тоннелям, вырвалась на солнечный свет и добивала разрозненных врагов наверху.

– Акиджайс? – спросил Ивара.

– Да. Это ваш с Амикой путь. Вы начнете свою работу хранителей с демонтажа той части Меридиана, которая стала местом рождения омаров. Я дам вам для этого инструменты и могучих роботов-слуг. Когда этот этап работы закончится, вам откроется особый вход внутрь Меридиана.

– Значит, так и будет, – согласился Ивара. Хинта в этот момент смотрел на правую сторону врат – туда, где открывался третий путь. Там тоже был древний город, но совершенно другой. Над этим городом не было неба – лишь черный провал со сверкающей россыпью бесконечно ярких звезд. Рядом с городом расстилалась серая чужеродная пустыня, блестящая, словно тертое стекло, покрытая крошечными кратерами, почти лишенная крупных камней. Рядом с комплексом полуразрушенных зданий сверкал нетронутым великолепием небольшой золотой корабль – семечко жизни, из которого выросли армии золотых воинов, Экватор и Меридиан.

– Это Луна? – спросил Хинта.

– Мы пойдем туда вместе, – ответил Аджелика Рахна, – потому что мой путь здесь закончен, как и твой. Я все сделал. Меня ждут в других мирах, где я еще не побеждал.

Хинта глубоко вздохнул и посмотрел на Ивару. Они бросились друг к другу, обнялись. Чертоги перерождения рушились, и не было времени прощаться.

– Я хотел бы еще месяцы провести с тобой.

– Я знаю. Я тоже.

– У вас будет связь, – обещал Аджелика Рахна. – Еще несколько лет вы сможете посылать друг другу сообщения, а потом расстояние станет слишком большим.

– Я буду, – обещал Ивара.

– Я тоже буду, – сказал Хинта. Слезы снова потекли у него из глаз. – Я этого боялся, боялся, что мы все пойдем в разные стороны. И вот это случилось. Но случилось не так, как я этого боялся, потому что мы уходим, но остаемся вместе, ведь так?

– Мы не идем в разные стороны. Мы идем в одну сторону. Просто наш путь слишком огромен в пространстве и времени. Ты пойдешь за Тави. А я пойду за вами, когда увижу, что этот мир в полном порядке, а мне здесь уже не место.

– Смерть – это наш путь?

– Свобода – это наш путь.

Потолок проседал, лава продавливалась между смыкающихся скал, и Хинта с Иварой разорвали объятия. Хинта успел прикоснуться ко всем друзьям Ивары в жесте приветствия и прощания одновременно. Ивара и Амика еще раз обнялись с Эдрой и Кири. Потом все они встали перед своими порталами; рядом с Хинтой стоял сам Аджелика Рахна.

– А я там не погибну? – спросил Хинта. Механический человечек протянул ему шлем и перчатки.

– Надень, – услышал Хинта на мыслеречи. – Я изменил их.

Хинта надел перчатки, потом взял шлем и увидел, что тот преображается прямо у него в руках – пуля, засевшая в стекле, сделалась золотой и исчезла, металл стал толще, стекло уплотнилось и потемнело, антенны сгладились. Скафандр тоже менялся прямо на нем. В последний раз Хинта и Ивара посмотрели друг на друга, а потом надели свои шлемы и шагнули вперед: Ивара – на улицы Акиджайса, Хинта – на поверхность Луны.

В первое мгновение ему показалось, что он падает, но он продолжал стоять на ногах – просто не было гравитации. Безумная легкость обрушилась на него. Эта планетка едва притягивала его к себе. Горизонт здесь был ближе, неба не было. И хотя все органы в его теле взбунтовались от этой перемены, Хинта ощутил восторг. А его маленький друг легко шагал впереди и манил мальчика за собой к золотому кораблю. Где-то совсем рядом Хинта чувствовал души Тави: они проносились здесь совсем недавно, и можно было поймать их след, чтобы погнаться за ними через вселенную.

– Я не отпускаю тебя, – сказал Хинта. Потом он запрокинул лицо вверх и увидел Землю. Черные океаны. Красные материки. Мутно-зеленая дымка атмосферы. И Экватор, словно тончайший золотой ободок, вокруг этого огромного шара. Но Хинта знал, что эта планета станет другой.

– Она будет бело-голубой, – шептал ему Аджелика Рахна, – с зелеными материками. А ее пустыни, там, где они останутся, станут желтыми, а не красными. И даже в этих пустынях будет жизнь.

Хинта слушал эти обещания, зная, что они – правда, и подпрыгивающим шагом бежал к золотому кораблю, который должен был унести его далеко отсюда, в великую погоню через миры, за светлым призраком.