Румит Кин

Марат

У ада нет ни места, ни пределов.

Где мы – там ад;

Где ад – там быть нам должно.

Марло. «Фауст»

Пролог

ЗАГАДКА

Марат шел по траве. Мимо него неровными рядами тянулись каменные плиты. В их тверди кто-то высек изображения и имена людей.

Вокруг было холодно и странно. Солнце на небе, но его свет не греет. Мир яркий, но кажется, будто вещи утратили контрастность.

Звук. Этот звук преследовал его сквозь весь сон, негромкий, как шелест или далекое журчание. Он доносился снизу. Изнутри.

Марат посмотрел вниз.

Он увидел, что одет в шорты и большие черные башмаки. Он никогда раньше не носил обувь. Она его удивила, но еще больше его удивило собственное тело, казавшееся чужим и бесконечно длинным. Руки и ноги вытянулись, желтая кожа блестела от пота. А в правой половине его груди была дыра. Звук вырывался из нее каждый раз, когда Марат вдыхал. А когда выдыхал, над раной беззвучно вздувался и лопался жидкий кровяной пузырь.

Кровь была красной – чуждый цвет посреди этого простора зеленой травы и белых камней. Марат остановился и обеими руками оперся на одну из плит. Он чувствовал смертельную усталость. Поле было бесконечным, тянулось от горизонта и до горизонта. Над ним плыли низкие, пепельно-серые облака.

Кровь из раны пачкала камень. Марат стоял, не в силах сдвинуться с места, а под ним натекало и натекало. Он начал видеть вырезанные в камне лицо, имя – черточки, выбитые неизвестным художником, одна за другой заполнялись алой влагой. Марата охватил ужас. Это было его лицо. Хотя не совсем. И имя тоже было его, но не совсем. Марат Шудри-Буаньи. Шудри – фамилия его матери. Но кто такой Буаньи? Почему под не совсем его лицом это имя?

Лицо-маска в окровавленном камне шевельнуло глазами, и Марат беззвучно закричал. Это была тюрьма. Под этими плитами лежали скованные, вмурованные на вечное сохранение люди.

И он тоже был там.

Глава первая

НОТР-ДАМ-ДЕ-ЛА-ПЭ

Марат открыл глаза.

Кричал петух. Ему ответил другой. Светало. Было влажно. Стены комнаты выкрашены синей краской. Шелест – это дыхание матери. Кажется, воздух стал для нее песком.

Сколько раз ему снился этот кошмар? Сколько раз он уже слышал этот странный шум?

Столько же, сколько слышу ее хрип, подумал он.

Он сел. У их комнаты большое окно. Большое окно из маленьких стекол, собранных в решетке деревянной рамы. Пяти стекол не хватает, два – с дырками от пуль. Иногда в них заметает дождь, тогда мать закрывает бреши кусками картона. Так было всегда. Марат родился, и так уже было. Никто никогда не приводил в порядок этот дом, эту улицу, этот город.

Марат сонно вытер лицо руками. На коже пот: душно. За окном – огромный сферический купол Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Выше него только свинцовое небо, ниже – все трущобы Ямусукро. Где-то за непроницаемой преградой облаков встало солнце, его блеклый отсвет металлическим бликом лег на вершину собора. Туман между хибарами бедняков стал казаться желтым. Дыхание матери сбилось, она всхлипнула и открыла глаза.

Марат посмотрел на нее. Она выглядела как лошадь, гниющая на обочине дороги. Если не слышать дыхания, покажется, что она умерла несколько недель назад. Ее зовут Камила. Она арабка, ей немногим больше тридцати лет, и у нее СПИД. Большие глаза в углубившихся глазницах, лицо так осунулось, что губы не смыкаются над зубами.

Ее одеяло сбилось, открывая голые ноги и выпростанную правую руку – тонкую, высохшую, совершенно оранжевую. Правая сторона ее тела вся оранжевая, одна огромная язва – болезнь не тронула только лицо, но уже поднялась по шее до уха; Анри сказал, что лишай не перекинется на левую сторону, потому что расползается по нервным окончаниям кожи. По краям ссохшихся корок – крошечные капельки крови. Должно быть, ей ужасно больно.

Прошла минута. Она невидящим взглядом смотрела в потолок, потом заметила сына. Марат постарался не встречаться с ней взглядом и снова уставился в окно, на купол собора. Такой огромный. Такой ненужный. Там бог христиан. Ему посвящены большие камни и куски железа. Он смотрит, как у подножия ступеней его дома разлагаются люди.

Бог на небе. Так говорит Анри. Так говорит Роберт. Может, ему снился бог? Может, это он туманом спускался сверху, может, это он жужжал в дыхании матери, как назойливая муха? Прихлопнуть бы его. Правда, у его матери другой бог. Анри и Роберт верят в Христа. Мать верит в Мухаммеда, но не ходит в мечеть. Ее оттуда прогнали. У Намон третий бог – она знает Великого Мастера и его детей, лоа.

Марат чувствовал, что в нем живет ненависть. Он ненавидел собор. Он ненавидел свою мать. Он ненавидел колдунью Намон с ее татуировальной машинкой и духами вуду. Он ненавидел. Он ненавидел. Он ненавидел.

– Марат, позови Анри.

– Хочешь пить?

– Да.

У изголовья матери стояла миска с водой. Марат сел на корточки, поднял ей голову. Ее волосы влажные, под ними тоже язвы. Если бы не его забота, там жили бы насекомые. Он поднес миску. Металлический край посудины тихо стукнулся о ее зубы. Она начала пить. Десны и растрескавшиеся губы сочились кровью, вода в миске стала розовой.

Она напилась. Не хотела больше пить и постаралась отвернуть голову, но не смогла – Марат крепко держал ее. Он думал, что если захочет, заставит ее утонуть в этой миске. Она попыталась пить дальше, стала давиться, кашлять. Он убрал посудину от ее губ. С минуту она задыхалась. Марат не смотрел на нее. Он думал, что она не понимает. Не понимает, что он жесток специально.

– Позови Анри, – опять попросила она.

«Ты боишься смерти, но белый французский доктор не спасет тебя от нее. Даже если ты отдашь ему все, что у тебя есть. Даже если он сжалится и на две недели положит тебя в больницу, как это было месяц назад».

Марат залез рукой под циновку матери. Там лежала плоская жестяная коробка. Он извлек ее на свет, отошел, чтобы мать не видела, сколько у них денег. Франки и доллары. Несколько бумажек на россыпи монет. Если не покупать лекарства, то этого достаточно, чтобы есть следующие три месяца. Вкусно есть.

Но ее ведь не интересует, что будет через три месяца? Она просто грызется со смертью, вымучивая у нее дни, недели. Она хочет еще подремать, опьяненная наркотиками, еще посмотреть в серое небо над Ямусукро, прежде чем низвергнется в огонь Аллаха. Разве она заботится о нем? Это он заботится о ней половину своей жизни. Разве она жалеет его? Это он жалеет ее половину своей жизни. Арабская потаскуха. Зачем ты родила меня?

Он оглянулся и посмотрел на нее. Она лежала, сложив руки на груди, прикрыв глаза и тихо впитывая свои последние часы.

– Не хватит денег для Анри.

– Дай мне посмотреть. Я сосчитаю.

– Я умею считать. Ты все пропустила. Я научился считать, пока ты лежала в больнице.

Она попыталась улыбнуться. Жуткий оскал обтянутого желтой кожей черепа. Ее сын научился считать.

– И все-таки я хочу посмотреть.

Она привыкла, что он все делает не сразу. Еще несколько секунд Марат изучал ее ужасное лицо, потом забрал бумажки из коробки и сунул их в трусы. Он знал, что она невнимательна и плохо соображает, но все же надо было действовать наверняка. Если мать пожалуется Роберту, что Марат украл их общие деньги, старик может избить его палкой. Он проверил трусы – ни одна бумажка не торчала – и протянул жестянку матери. Зазвенели монетки. Он наблюдал, как она силится приподняться, вытягивает свою иссохшую шею.

– Куда же они делись? Денег было больше. Куда же они делись?

Она взглянула на Марата. Ее глаза за последний месяц стали огромными, как белые соляные озера в пустыне.

– Позови Намон.

Он закрыл жестянку, вдвинул ее обратно под голову матери.

– Черная колдунья не поможет тебе.

– Уже считаешь мои дни?

Марат молчал.

– Все равно позови.

Марат понял, что хочет пить. Он взглянул на кровавую миску. Нет. Пить ее воду он не будет. Он не собирается умирать как она. Он отошел, натянул штаны. Пусть думает, что он собрался идти к Намон. Он посмотрел на остальную свою одежду. Башмаков у него не было, майка порвалась, и он решил совсем ее не одевать.

Их комната находилась на втором этаже. Вниз вела ветхая деревянная лестница. Там было темно. Вдоль стен висели узкие полки, на них – куча хлама. В сырости между глиняными кувшинами водятся скорпионы. Прошлой зимой Марат убил трех.

Он спустился. У него были широкостопые ноги со светлыми пятками. Он умел ходить тихо. Под ними жил Роберт – одинокий старик с кожей темной как ночь. Марат знал, что сейчас он спит. Роберт владел этим домом. Они платили ему за комнату. У них с ним была общая прихожая на первом этаже. Марат постоял у двери домовладельца, прислушался, потом вышел на улицу.

Пелена тумана висела совсем низко над землей. Сквозь нее можно было увидеть только силуэты вещей: обветшалый забор, пальмы, далекий контур купола собора. Он казался серым пятном на темном свинце затянутого тучами неба. Марат почесал ногу о верхнюю ступеньку крыльца. Приятно.

Идти к Намон? У старухи седые волосы и лицо как взрытая земля. Оспа ослепила ее на один глаз и изменила все черты. Она утверждает, что сам Великий Мастер спас ее от болезни. Она берет всего шесть франков, но Марат не хотел к ней идти. Просто не хотел ее видеть.

Он пересек двор. Холодная влажная земля. Разбежались сонные куры. Они таяли в тумане, сливались с пестрой грязью. У забора стояла бочка с водой – немного ржавой, но вкусной.

Марат наклонился над бочкой и замер.

– Я красив, – сказал он.

Он видел в тихой воде свое отражение. Ему двенадцать. Кожа как темное золото, темнее, чем у матери, но светлее, чем у Роберта и всех, кто живет в этих трущобах. Пропорциональное лицо с мелкими чертами, как это бывает у арабов. Чувственные губы, вьющиеся волосы, непроглядно-черные глаза. Над верхней губой уже пробиваются волоски. Он сам наполнял эту бочку. У него развитые плечи, сильные руки, которыми он привык носить ведра с водой. Хорошая грудь, не такая, как у спидозных – Марат видел, как она поднимается и опускается при дыхании. Он чувствовал свою силу, медленно растущую мощь. Он опустил голову еще ниже и заметил рябь – свое дыхание на воде. Отражение разрушилось. Марат приник к воде и начал пить.

Влага была холодная и горько-сладкая от ржавчины. Сегодня его мать умрет. Может, уже умерла. Он слышал историю, как какие-то бедняки позвали к себе Намон. Она пришла, но человек уже умер. Старуха потребовала денег. Ей отказали. Намон расхохоталась и ушла. Через месяц всю ту семью выкосил тиф. Выжил только один младенец.

Марат вытер капли с губ. Вода в бочке успокаивалась, его отражение снова становилось целым. Медленно, чтобы не разрушить картинку, он намочил руки, провел ими по своим коротко стриженным волосам. Они росли у него густо, как у негров.

По улице проехал одинокий мотоцикл. Марат прислушался, пытаясь определить время. Снова петух. Когда такие тучи и солнца не видно, птицы просыпаются в разное время. Еще петух. Этот, наверное, последний. Трущобы медленно оживали. Марат подумал, что если мать не умерла за прошедшие пять минут, стоит задать ей один вопрос. Последний.

Он вернулся в дом. В комнате Роберта по-прежнему стояла мертвая тишина. Марат на цыпочках взошел вверх по лестнице, остановился у входа в комнату. Камила лежала неподвижно, приоткрыв рот. Желтые зубы, красные десны. Глаза закрыты. Он постоял на месте, потом подошел к ней. Умерла. Он почти не сомневался в этом, пока она не открыла глаза.

Марат почувствовал странный интерес. Он видел мертвых, но никогда не видел, как человек уходит. Будет ли в ее глазах отражаться огонь Аллаха? А может быть, он услышит из ее рта вопли грешников, или шепот самого Великого Мастера? По спине побежали мурашки. Вопрос. Надо задать последний вопрос.

– Ты позвал ее?

– Да. Колдунья придет. – Он видел блеск безумной надежды в ее глазах. – Ты предала своего бога.

– Не с тобой я буду говорить об этом.

– Зачем ты меня родила?

Она чуть-чуть повернула голову, уставилась в небо.

– Говори, – сказал Марат.

Она услышала угрозу в его голосе и закрыла глаза. Марат вспомнил, как две недели назад Роберт разрешил им взять курицу. Когда он убивал птицу, та тоже пыталась перестать смотреть на него в последний момент. Он не был ловок, не мог свернуть ей шею так же быстро, как старый негр. Она все поняла, забила крыльями, а потом обмякла. Обмякла и пыталась не смотреть на него.

Марат понял, что улыбается. Ему пришла мысль, что есть способ избежать палки старика. Он поможет Камиле уйти. Он будет видеть ее глаза в момент ухода, а Роберт никогда не узнает, какими были ее последние минуты.

– Смотри на меня, – приказал Марат.

Женщина открыла глаза. Она еще не понимала.

– Зачем я? – спросил он. – Кто я?

– Мой сын, – еле слышно сказала она.

– Посмотри вокруг. Все меня ненавидят. Я слишком белый для этих трущоб и слишком черный для городских кварталов. Ты даже не дала мне бога, потому что твой бог прогнал тебя. Я сын шлюхи.

– Я скажу Роберту, как ты говоришь с матерью.

Он подумал, что это конец.

– Отвечай, – потребовал он. – Зачем ты меня родила?

– Это произошло случайно.

– Как?

Она молчала. Он взял ее лицо и повернул к себе. Это было совсем легко – она не могла сопротивляться.

– Как?

– Ты никогда этого не узнаешь.

Марат рассмеялся.

– А ты умрешь. Я не позвал Намон.

Зрачки Камилы расширились. Ее глаза стали совсем черными.

– Как ты можешь?

– Ты ничего не скажешь Роберту. И он не побьет меня палкой.

Деньги все еще лежали у него в трусах. Он залез туда рукой и вытащил их. Они рассыпались по полу.

– Я обманул тебя.

Она молчала. Улыбка Марата растаяла. К нему пришло странное сомнение. Вдруг он делает что-то… он не мог это объяснить. Что-то не то. Он посмотрел на собор. Там бог его снов. Будет ли кара?

– Ну? – подстегнул ее он.

– Он порвал презерватив. Такое отродье, как ты, могло родиться только через дырку в резинке.

Марат провел пальцами по ее лбу. Она смотрела на него прямо. Может, она уже поняла, что он сейчас сделает. Раздавить. Как скорпиона.

– Значит, я случайность, которая уничтожила твою жизнь.

Она молчала.

– Тебя называют арабской шлюхой. – Марат положил правую руку ей на рот, а пальцами левой зажал нос. Наклонился, чтобы видеть ее глаза. Она стала дергаться. Он почувствовал под рукой ее зубы, побоялся, что она укусит, и придавил ей шею коленом.

Она сдалась, но не так, как та курица. Просто ушла куда-то. Ушла из своих глаз и из своего тела. Марат с разочарованием подумал, что ничего не произошло. Он не видел ада – только туман. Ее больше не было там, где был он. Он больше не мог поить ее водой и заставлять захлебываться. Тогда он отпустил ее и посмотрел на собор. Нотр-Дам-де-ла-Пэ молчал. Марат прислушался. Еще тихо. Но скоро Роберт проснется. После этого старик может в любой момент подняться в их комнату, чтобы проведать Камилу. Когда это случится, его самого уже не должно быть дома. Пусть Роберт думает, что женщина отошла после того, как ее сын ушел в школу.

Он собрал деньги, разбросанные по полу, выдвинул коробку из-под головы матери и вернул туда несколько купюр. Роберт мог знать или догадываться, где мать хранит деньги. Не нужно, чтобы у старика сложилось впечатление, будто он ограбил мертвую.

Теперь майка. Идти в школу без майки неприлично. Марат еще раз осмотрел разорванный подол. Это можно зашить. Если учитель заметит, что стежок кривой, Марат всегда может сослаться на болезнь матери.

У двери комнаты стоял простой деревянный сундук. Коричневые разводы по грубой крышке, замок на двух скобах. Марат секунду смотрел на него, потом вернулся к телу матери.

Он приподнял одеяло, увидел обострившийся узор ее ребер. Одна иссохшая грудь – желтая, другая оранжево-красная. Между ними ключик на сыромятном ремешке. Марат снял его, открыл сундук. Здесь было все ее богатство: несколько пакетов с мукой и семенами, тряпки, в том числе женский деловой костюм, который, как думал Марат, она не одевала вообще никогда, ее кукла вуду, сделанная Намон, пустая банка от капельницы, оставшаяся после очередного прихода Анри. Штатива не было, и Марату тогда пришлось десять минут держать банку над матерью. Еще куча всякой всячины.

Он нашел иголку и нитку. Внизу заскрипел пол: Роберт проснулся. Цвет нитки был неподходящий, но Марат не обратил на это внимания. Он натянул порванную майку, замотав нитку вокруг иголки, а иголку вколов в плотную ткань у ворота, чтобы не потерять. Закрыл сундук. Замок. Дужка. Быстро он вернул ключ на шею матери, натянул одеяло на грудь, положил оранжевую руку так, как она обычно держала ее, когда спала. Прикрыть ей глаза? Нет, не нужно. Стремительно проверил содержимое рюкзака. Карандаш, французские прописи, Библия с оторванной обложкой, самодельная линейка с написанными маркером цифрами – рюкзак был почти пуст, как и всегда. Марат положил в целлофановый пакет две еще пригодные лепешки из слоеного теста и бросил их на библию. Можно идти.

Он остановился в центре комнаты. Камила была неподвижна. Распахнутые глаза и мучительно приоткрытый рот с выступающими рядами зубов. Рука на одеяле. Бляшки саркомы Капоши на ногах, торчащих из-под одеяла.

Марат поднял глаза на Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Ничего? Ты даже не натравишь на меня Роберта? Внизу снова заскрипели доски, потом раздался грохот. Марат вздрогнул. Он знал этот звук – почти каждый день старик спросонок ронял свою клюку, ту самую, которой бил Марата.

Пора. Он спустился вниз, слыша, как Роберт ходит по своей комнате.

– Отче наш, где эта долбаная миска?

Марат проскользнул мимо его двери. На улице уже светлее: тумана стало меньше. По двору бродили разрозненные куры, одна – с цыплятами. Марат пошел в сторону от дома. Он прыгнул, подтянулся, почти перемахнул забор, но порванный подол майки зацепился за щепку. Марат завис, вздохнул и, рискуя жестоко навернуться, освободил правую руку. Теперь он висел только на левой. Она дрожала, но была сильной. Он отцепил ткань, снова подтянулся и мягко спрыгнул на соседский двор. Еще тихо, все спят. И тумана здесь больше.

Из конуры вышла собака, заворчала.

– Ш-ш. Ш-ш, – сказал ей Марат. Она смотрела на него налитыми кровью глазами. Цепи нет. Он секунду колебался, а потом побежал. Ему повезло – калитка была открыта. Он проскочил на улицу. Оскаленная морда ткнулась в изгородь за его спиной. Марат поднял с земли прут и сквозь щели в плетне ткнул им псину в морду. Он целил в глаз, но попал в нос, оцарапав до крови. Собака отскочила и хрипло залаяла.

Дорога была широкая и пустая, местами заметенная песком. Вдоль нее тянулись ряды т-образных столбов и кокосовых пальм. Далеко впереди шли женщины в исламских платках и национальных платьях – наверное, аканки. Мимо проехал грузовик. В школу еще рано; как раз осталась пауза для того, чтобы заштопать майку. Марат пошел вдоль по улице. Скоро череда пальм с другой стороны дороги закончилась, и теперь по правую руку от Марата была медленно оживавшая Плаца: хибары торгашей, передвижные фургончики, мотоциклы с корзинами спереди и сзади, брызги от раздавленных фруктов на асфальте, а над всем этим – величавая, далекая голова собора.

Мимо проехал бронетранспортер. Марат смотрел, как по восьми его колесам разбегаются повторяющиеся круги узора. Машина притормозила, пуская в туман темные струи угарного газа. Шестеро солдат сверху рассматривали толпу. Ничего не заметили, и броневик, снова набрав ход, исчез в мареве.

Марат устал босиком по асфальту и повернул на проселочную тропинку. Здесь текла речка Дьюмба, шириной в семь метров – лианы, нависающие над водой, женщины с бельем на мостках. Марат проходил речку только когда шел к школе, а воду для дома набирал в колонке.

Марат попытался пройти вдоль реки, но женщины остановили.

– Что? – спросил Марат.

– Крокодил, – объяснила одна. Ее лицо было закрыто, Марат видел только черные глаза и черточку переносицы. Негритянка. Руки мокрые, кожа молодая.

– Снова?

Крокодилы редко доплывали до Дьюмбы: им не нравились люди, шум, дорога, грязная вода. Хищники, добиравшиеся сюда, обычно становились людоедами. В их брюхе можно было найти серебряные кольца, монетки, куски синтетической ткани.

– Да. Его будут убивать сегодня днем. – Она еще секунду смотрела на него. Он почувствовал что-то в ее взгляде, что-то, похожее на страх. И еще притяжение. Сердце забилось чуть чаще.

– Иди своей дорогой, – сказала ему желтокожая старуха без чадры. Девушка снова начала катать ткань по доскам. Марат послушался и не пошел вдоль реки. Вместо этого он повернул, вышел на горбатый деревянный мост, достаточно широкий, чтобы разминулись три человека, и там остановился. Крокодил не опасен, пока твои ноги не стоят в мокрой глине у берега. Сев на деревянные жерди, он перетянул разрыв на майке к себе на живот, достал иголку и начал штопать. Далекий рокот моторов все нарастал. Скоро Плаца будет полна людей, и женщин у воды станет в два раза больше.

Последнего крокодила убили из автомата солдаты. Марат прибежал, но тело уже унесли. Ему сказали, что голова была вся разворочена. Хищник успел схватить человека за ногу, и тот стрелял в него в упор, пока не потратил весь магазин.

Поединок. Марат хотел чего-то такого. Это была настоящая жизнь. Он хотел иметь оружие и право на убийство. Черные стежки ложились на майку цвета хаки. Он прошил в одну сторону, потом в другую – прочность не бывает лишней. Когда кончилась нитка, заткнул иголку обратно в ворот.

Интересно, Роберт уже нашел ее?

Марат спрыгнул с жердей. Доски моста глухо откликнулись на удар, и что-то плеснулось в воде. Он посмотрел вниз. Если это крокодил, можно присмотреться и увидеть его глаза над поверхностью. Но на это нужно время и опыт. А если опыта нет, времени понадобится очень много. Крокодилы тупые, но ловкие: они прячутся в тине, за ветками и грязью, почти не шевелятся, сидят на месте или даже позволяют течению медленно нести себя. Намон сказала однажды, что крокодилы – это злые лоа. Она любит злых лоа. Они позволяют ей кормить их, а она может заставить их убивать для себя.

Марат еще раз пробежал глазами по прибрежной траве, ничего не увидел и пошел к школе.

Школа была одноэтажная, но большая, под пологой двускатной крышей со щербатой черепицей. Серые стены, широкие окна, огромная веранда, которая в хорошую погоду используется как класс, песчаный двор с футбольными воротами из живых пальм и тремя рядами бревенчатых лавок.

Марат вошел во двор и огляделся. На лавках сидели мальчишки. Собрались почти все, но занятия не начинаются: учителя еще пьют чай в глубине веранды.

У Марата не было друзей. Все в этой школе были протестантами, все были черными, как беззвездная ночь, все знали своих отцов.

Камила нашла эту школу четыре года назад. Она хотела, чтобы ее сын научился читать, писать и считать, но денег на это у нее не было. В трущобах Ямусукро всего несколько бесплатных школ: одна католическая, три исламских. Мальчика без веры туда не принимали.

Марат сел особняком. Сквозь жидкие кроны пальм он видел вершину Нотр-Дам-де-ла-Пэ, этого вечного молчаливого свидетеля. Туман истаял, и теперь купол казался голубым на фоне серого неба.

Во двор вошли трое мальчишек из класса Марата – Клавинго, Крис и Поль. Крис родился в протестантской семье; Клавинго вслед за отцом крестился несколько лет назад, но сохранил имя на родном языке. Поль немного отличался от друзей – он был марабу, и это делало его кожу чуть более светлой, чем у товарищей. Они прошли мимо Марата, потом Крис оглянулся: что-то зацепило его взгляд. Он сделал шаг назад. Марат, еще не понимая, в чем дело, но уже озлобленный, поднял на него глаза.

– Смотри, – сказал Крис, – его мать зашила майку неподходящей ниткой.

Клавинго улыбнулся. Марат сместил руку так, чтобы неровные стежки оказались в глубокой тени, но было поздно.

– Цветные нитки, – сказал Клавинго. – Цветному цветная одежда. – Он сам был в аккуратненькой рубашке, белой в коричневую клетку, которая отлично смотрелась с его угольной кожей.

– У тебя тоже цветная одежда, – сказал Марат.

– Не сравнивай меня с собой, оборванец. Моя рубашка клетчатая, а не латаная.

Марат смотрел в его круглое черное лицо. Клавинго был полон спокойного презрения. Марат почувствовал, что хочет погасить эти глаза, так же, как погасил глаза своей матери. Он наклонился, зачерпнул под лавкой мягкую глину и, встав, с размаху двумя руками ударил Клавинго в грудь. Они оказались нос к носу.

– Черному черная рубашка, – сказал Марат.

Его противники так удивились, что мгновение ничего не происходило. По рубашке потекла жидкая грязь – два огромных темных пятна. Марат почти успел вытереть руки о грудь обидчика.

– Клав, это была твоя лучшая рубашка, – сказал Поль.

Клавинго опустил голову, посмотрел на свою одежду и слегка посерел. На мгновение даже Марат потерял для него значение.

– Это отстирается?

– Может быть, – неуверенно ответил Крис.

– Если я вернусь домой в таком виде, отец меня накажет.

– Ну, ведь можно же что-то сделать, – сказал Поль.

Мысль Клавинго снова сфокусировалась на Марате.

– Ты купишь мне новую.

– И еще щеточку для ботинок, – предложил Марат. В отличие от него, Клавинго носил обувь. Это были дешевые кроссовки, но Марат, всю жизнь проходивший босым, не видел особой разницы между ними и элегантной обувью буржуев. Щеточка для ботинок была абсолютной роскошью, вещью почти мифической. Марат рассмеялся собственной шутке, попытался вытереть оставшуюся грязь о плечо Клавинго, но тот поймал его за руку. Легкие уколы страха были сигналом, предупреждающим, что сейчас последует боль. Их трое, они разъярены, и его почти наверняка побьют – либо прямо сейчас, либо немного позже.

– Ты понимаешь, что сделал? – спросил Поль.

Марат пожал плечами.

– Черному черная рубашка, – повторил он.

– Отстаньте от него, – сказал Алан. Алан был маленького роста. Он сидел на лавке довольно близко от разыгравшейся ссоры. – Нельзя травить человека только из-за того, что он бедный и с другим цветом кожи.

– Заткнись, слабосильный очкарик, – ответил ему Клавинго.

– Не встревай, Алан, – посоветовал Поль. – Он не только цветной. Еще он просто гаденыш.

Алан встал и ушел в другой конец двора. Марат попытался вырвать руку из хватки Клавинго. Тот качнулся, но не отпустил. Крис коротко обернулся на веранду. Учителя еще ничего не заметили.

– Оттащим его, – скомандовал он.

Марат сопротивлялся. Он успел головой разбить нос Клавинго, попытался достать свободной рукой Криса. Он чувствовал волну кровавой ярости. Выцарапать им глаза. Была секунда, когда ему казалось, что сейчас он победит: вырвется, переломит ситуацию, изобьет их.

Не удалось. Клавинго быстро оправился от удара в лицо. Поль ударил Марата в промежность, а потом схватил за ногу. Клавинго дал под дых. Крис поймал свободную руку Марата и заломил ее. Втроем они оторвали его от земли. Марат мог закричать – так все быстро прекратилось бы – но он только шипел.

Его оттащили за угол школы. По дороге он успел высвободить руку, вцепился в широкоштанные шорты Криса и спустил их до земли. Случись это на лавках, было бы здорово, но это произошло, когда они были уже за углом школы. Крис чуть не упал, однако его друзья не стали смеяться – слишком захвачены были предвкушением расправы.

Клавинго прижал Марата к земле. Марат укусил его за руку. Клавинго ответил, мощно опустив Марату локоть на лицо. Нос лопнул как спелое манго. Теперь они оба были в крови. Минуту назад Клавинго еще мог отстирать рубашку, но теперь он упустил этот шанс.

Поль поймал дрыгающиеся ноги Марата. Крис натянул штаны, догнал их и ударил обидчика ногой в пах. Марат понял, что боли больше нет. Туман Ямусукро стал красным. Он отбивался руками и ногами, вырывался, хрипел. Он смог разбить лицо Полю, чуть не выцарапал Клавинго глаз.

– Звереныш, – прохрипел Крис, когда обломанный ноготь Марата остался в изодранных волосах у него на голове.

Раздался первый звонок. Драка кончилась. Клавинго встал на ноги. Марат измождено привалился к стене. Четверо мальчишек смотрели друг на друга. У Поля дрожали руки. Клавинго выглядел жутко. Крис почти не испачкался, но лицо у него было в царапинах.

– Он получил свое, – сказал Поль.

Марат моргнул. Его дыхание постепенно становилось ровным. Он вытер кровь с губ, размазал грязь по лицу.

– Я найду вас по одному, – поклялся он, – и буду уничтожать.

– Он сумасшедший, – чуть испуганно сказал Крис.

– Пойдем, – предложил Клавинго.

– Сын арабской шлюхи, – сказал Поль.

«Странно, – подумал Марат, – я убил ее, но меня все равно так называют».

Крис взъерошил и разгладил волосы на голове, промокнул тыльной стороной ладони одну из кровоточащих царапин на лбу.

– Я на урок. А вы?

Клавинго неожиданно заплакал.

– Отец будет бить меня прыгалками.

– Пойдем, – позвал Поль. – Ты же не хочешь, чтобы это отродье смотрело на твои слезы.

Они двинулись вслед за Крисом, потом Поль оглянулся.

– Эй, звереныш, у тебя есть хоть какие-то деньги?

– Коплю на нож для твоего горла. – Марат встал на колени, потом, опираясь о стену, поднялся на ноги. Поль не выдержал его взгляда и отвернулся. Крис исчез за углом, Клавинго и Поль вышли со двора следом.

Марат расправил плечи, покрутил головой. Хруст в шее. Сжать кулаки, разжать. Сжать. Разжать. Он отряхнулся как собака. Напрягая мышцы, он чувствовал, как набухают синяки. Ему это нравилось. Он как будто стал тяжелее.

Он дошел до лавки. Рюкзак лежал там, где он его бросил. На веранде началось занятие. Учитель стоял спиной, но ребята видели Марата. Где-то там Крис, смотрит на него. Марат улыбнулся и показал им всем палец.

Он расстегнул рюкзак, вырвал страницу из библии и вытер ей лицо. Скомкал, бросил в грязь у основания лавки. Он победил. Его боятся, а не он. Ему-то что? Ему терять нечего. Достав одну из лепешек, он демонстративно откусил кусочек, закинул рюкзак за спину и пошел со двора. Тесто было соленое, разбитые губы щипало, но он продолжал есть, посасывая свою кровь, чувствуя, как зубы впиваются в тугое тесто.

Голубой купол собора маячил за деревьями. Нотр-Дам-де-ла-Пэ был на своем месте, как и всегда. Он смотрел на разбитое лицо Марата и молчал. А Марат смотрел на него и ел лепешку. Ему казалось, что он почти переспорил бога. Солнце так и не вышло из-за туч, но все равно становилось жарко. Роса, выпавшая утром, начала испаряться, над землей стоял тяжелый густой пар. День пройдет, наступит ночь, и вся эта влага снова превратится в туман, чтобы опасть на землю. Только сейчас она была другой – рассеянной, дрожащей в горячем воздухе.

Нашел ли уже Роберт тело матери? Нашел, точно нашел. Но надо еще повременить. Прийти туда, когда все уляжется. Конечно, старик может послать кого-нибудь за ним в школу, но это маловероятно. Скорее, он просто дождется, когда Марат сам придет домой.

Где-то грохнул одинокий выстрел. Дробовик? Марат перестал есть, вскинул голову. Заговорили автоматы. Сухие и гулкие у них голоса. И воздух будто рвется.

– Близко, – вслух подумал Марат.

Речка Дьюмба. Охота на крокодила.

Он побежал.

Шершавый асфальт жег ноги. Марат вихрем пронесся вдоль улицы, но когда соскочил в траву, грохот уже кончился. Добили. Он все равно не останавливался. Растения хлестали по рукам. Он выскочил на тропинку и побежал быстрее. Боль билась в теле, особенно в паху. Марат кроваво улыбался. Он понимал, что силен. Почти любой на его месте сейчас еще лежал бы на земле, утирая кровавые сопли, а он уже мог бежать. Он мог бы даже драться снова.

Он обогнул заборы, выходящие к реке. Навстречу ему попалась аканка в традиционной разноцветной юбке, за которую цеплялись два малыша; третьего, плачущего, она держала на руках и пыталась успокоить.

– Тихо, тихо, тихо. Крокодил не съест тебя, не съест. Он уже мертвый.

Малыш увидел лицо Марата и уткнулся в складки материнского платка. Женщина зыркнула, но ничего не сказала.

Марат бежал дальше, сжимая в руках недоеденную лепешку. Он увидел еще людей. Трое охотников из гражданских, разочарованные стрельбой, торопились к месту происшествия, все с автоматическими винтовками. Черная сталь в черных руках, босые ноги, светлые рубашки. Марат обогнал их. Он снова увидел мостик, на котором утром штопал свою майку. Там толпились охотники и любопытные – всего человек тридцать. Дула винтовок смотрели в свинцовое небо Ямусукро, полоскались цветастые юбки аканок и гере, маленькие дети боязливо таращились на убитого зверя.

Сначала Марат увидел кровь: багровый поток смешался с зеленоватой водой реки и отраженным металлом неба. Люди молчали. А крокодил лежал на глиняной отмели между двух настилов для стирки белья. Его еще не начали вытаскивать на берег – огромное тело наполовину в воде, шесть метров мышц в роговой броне. Марат подумал, что зверь, наверное, весит тонну. Туша почти перекрывала ручей в ширину. Было непонятно, как вообще этот монстр умудрялся прятаться в маленькой речке. И зачем он заплыл сюда?

Мостки были сильно пробиты пулями – дыры в расщепленных досках, кровавые воронки на ребристой спине животного. Марат зашел на мост, нашел свободное место у жердей, остановился. Он увидел огромную морду и приоткрытую пасть. Часть головы крокодила была разрушена, осколки кости торчали наружу. Один уцелевший глаз смотрел на Марата. Он был мертвый, но не такой, как у курицы, не такой, как у матери. Марат загипнотизировано опустился на корточки. Он видел зеленое мерцание, хищный узкий зрачок. Казалось, крокодил что-то знал и посмеялся над своими убийцами, прежде чем погибнуть. Может, он знал, сколько уже съел людей. А может, и что-то большее. Он был злым лоа и мог знать о Великом Мастере больше, чем сама Намон.

Марат доел лепешку. Он чувствовал, как исчезает вкус крови. Его нос больше не тек, даже ранки на губах затягивались, несмотря на соль. Хорошо. Будет еще много дней, он найдет своих обидчиков и сделает то, о чем говорил: искупает в крови чистюлю Криса, а Поля будет бить в пах, пока тот не потеряет сознание. К Клавинго он придет в последнюю очередь, после того, как ублюдок оправится от побоев отца. Марат ухмыльнулся.

На берегу рядом с тушей стояли несколько солдат в полукруглых защитных касках с кустиками маскировки. Французские винтовки, надменные лица. Один из солдат вяло снял магазин с винтовки, заглянул в него, бросил в карман. Потом заметил Марата.

– Эй, мальчик-то весь в крови.

Другой обернулся, тоже уставился на Марата.

– С тобой все в порядке?

– Школьная драка, – ответил Марат.

– Твой отец должен отучить тебя от этого дерьма.

– А по мне, так это нормально для мальчишки.

Солдаты потеряли к нему интерес. Тот, который перезаряжал автомат, нашел полный магазин, защелкнул его в пазухи ствольной коробки, опустил предохранитель. От оружия убийцы исходил жар – притягательное тепло настоящей смерти.

Солдаты больше не смотрели на Марата, но он подумал, что все-таки надо умыться. Он отошел на десять метров вверх по течению, наклонился над рекой, плеснул водой в лицо – теплой, нечистой, отдающей тлением. Сняв рюкзак и майку, он бросил их на кустарник у берега. Лиловые следы побоев на коже немного походили на саркому Капоши на ногах его матери. Противно. Он намочил волосы, протер шею, даже прополоскал рот. Он видел, как его кровь смешивается с водой, уносится по течению, исчезает в клубящемся багровом потоке, текущем от тела зверя. Много крови в этой реке. Он присмотрелся к своему отражению. Нормально. Люди уже не будут в тревоге оборачиваться на него.

На другом берегу реки росли пальмы. В просвете между их кронами был Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Теперь было видно детали: круглые бляшки окон в огромном куполе и маленький шпиль наверху.

– Ты видел, как убивали крокодила? – спросил Марат.

Собор, как всегда, молчал.

– Сколько смертей ты видел сегодня?

Тихое журчание воды. Голоса людей на мосту.

Марат осмотрел свою майку. Теперь она выглядела просто грязной, пригодной для того, чтобы ходить по его кварталу. Он одел ее, почувствовал, что что-то колет, вспомнил про иголку в воротнике. Ему стало обидно, что он не вспомнил про нее, когда она была так нужна. Ведь можно было воткнуть ее в шею кому-нибудь из этих уродов. Хотя нет. Тогда его обвинили бы в убийстве. Он нащупал иголку, вытянул ее. Она блестела. Маленькая стальная вещица его матери. Ему захотелось выкинуть ее в реку, но он остановил себя. Она может пригодиться. У него мало денег, и в следующие месяцы одежду придется не покупать, а штопать.

Он воткнул иголку обратно, подумал, что пора, поднялся и неторопливо пошел в сторону дома. Марат знал, что Роберт не умеет считать время. Можно сказать старику, что прошло два урока. Он чувствовал странную апатию. Сейчас он снова увидит труп своей матери – ее погасшие глаза, выпирающие зубы, оранжевую руку. А потом он будет засыпать, лежа на своей циновке. Купол собора будет светиться в темноте. А ее хриплого дыхания больше не будет. Он будет один.

Почему-то он не чувствовал радости. Ее белье сожгут. Ее посуду вымоют виски. Намон придет через несколько дней и заплатит ему, чтобы он отдал ей куклу усопшей. Он попросит шесть франков. Она согласится. Марат все это знал. Роберт позовет женщин одеть ее. Может, уже позвал. Где ее похоронят, Марат не знал. У Камилы не было ни одного родственника, которого она хотела бы помнить – ни в Ямусукро, ни где-либо еще. Марат мало знал о кладбищах, но догадывался, что похоронить ее на мусульманском кладбище не удастся.

Он вошел на свою улицу. Калитка дома Роберта открыта. Калитка соседей, через которую Марат убегал утром, тоже открыта. В просвете между двумя крышами видно купол Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Марат приостановился – ему показалось, что сейчас, наконец, должно что-то произойти. Быть может, луч солнца упадет на эту вершину, или в нее ударит молния. Но свинцовое небо не менялось. Собор молчал.

Марат пошел дальше. Плача не слышно. На дворе у соседей пусто. Он вошел во двор Роберта. Старик сидел у крыльца на белом пластиковом стуле. Он поставил клюку между ног, сложил на ней руки и устало преклонил на них голову. Его всклокоченная белая борода торчала во все стороны. Марат видел, что Роберт пьян чуть больше обычного и слегка растроган. Значит, его расчеты оправдались. Уже.

На крыльце появилась женщина в желтой юбке, но без платка. Марат ее не знал. Он решил, что она необращенная гере.

– Сейчас понесут, – сказала она старику, потому увидела мальчика и замерла в нерешительности. Роберт открыл глаза и тоже увидел Марата. Он встал. Марат сделал шаг назад. Обычно старик так решительно приветствовал его, только если собирался бить. На мгновение Марату пришла в голову дикая мысль, что он ошибся. Камила обманула его, притворилась мертвой, и сейчас будет страшная расправа.

В дверях появилась вторая женщина. Она держала ноги, завернутые в саван. Марат успокоился. Роберт, неуклюже опираясь на клюку, подошел к Марату. Он был спиной к дому и еще не увидел, что тело выносят.

– Что с тобой? – спросил он.

– Подрался. – Марат подумал, что обстоятельства избавят его от продолжительных нотаций. Так и вышло.

– Твоя мама умерла.

Марат смотрел мимо него на осторожных женщин, которые сносили тело вниз. Роберт оглянулся, тоже увидел их.

– Не плачь, мальчик, не плачь.

Марат и не думал плакать. Старый негр положил руку ему на плечо. Марат испугался, что домовладелец наткнется на иголку у него в воротнике, и положил свою руку на его. Роберт улыбнулся. Он воспринял это как жест человеческой теплоты.

– Это должно было случиться, – сказал он. – Она давно болела.

– Я смогу остаться жить в комнате наверху? – спросил Марат.

– Да, конечно. Первое время я с тебя даже денег не возьму.

Марат стряхнул с ресниц несуществующую слезу. Он был рад, что ее уже завернули, что ему не придется снова видеть ее лицо…

Глава вторая

ГРАНАТОВЫЕ КОСТОЧКИ

Заднее сиденье большого желтого джипа было мягким и просторным. Пахло пластиком и духами. Марат хотел бы, чтобы ему принадлежала такая машина. Но машина принадлежала не ему.

Он смотрел на крупного краснолицего человека со светло-карими глазами. Богатый белый носил рубашку в серо-голубую клетку. У него были неуклюжие волосатые руки, живот переваливался через пояс брюк.

– Ты Марат?

– Да.

– Меня зовут Ульрих Юль Амане.

Марат молчал. Он слышал приглушенный свист кондиционера и чувствовал, как его кожа твердеет и покрывается мурашками. В кабинете доктора Анри тоже есть кондиционер. Белые любят существовать в этом изнеженном прохладой воздухе.

– Ты не мог бы закрыть дверь?

За дверью автомобиля был тротуар. Плавящийся от жары асфальт. В воздухе висела пыль. Шли люди.

Марат был как скрученная пружина. Он сидел, широко расставив босые ноги, держа правую руку над карманом, сквозь тонкую ткань котрого выпирал квадратный блок сложенного ножа-бабочки.

Это был хороший нож. Марат купил его на половину денег матери, когда понял, что его вражда с Клавинго превращается в затяжную войну. Они нападали друг на друга как два разъяренных волчонка. Каждый раз побеждал тот, кто устраивал засаду. Так было, пока у Марата не появился нож.

Но теперь Марат боялся. Он снова не спал, как не спал после убийства матери. Он знал, что Крис и Поль догадываются. Он ждал, что догадается отец Клавинго. Он думал, что Роберт видел, как он отстирывает кровь с одежды. Он встретил ведьму Намон на улице, и та подмигнула ему, как будто они были тайными любовниками. В каждом человеческом взгляде, в каждом ночном шорохе Марат предчувствовал месть. Сейчас он не решался закрыть дверь желтого джипа, потому что не знал, как будет ее открывать, если трое мужчин окажутся друзьями отца Клавинго.

– Сэр, – вежливо встрял Фахид. Он сидел на переднем сидении, справа от водителя. Марат видел только его бронзовую шею и плотно скрученную белую чалму. Мусульманин нашел Марата и заплатил ему три доллара за каждую улицу, по которой они шли, и еще десять долларов за то, чтобы подросток сел в желтый джип. Марат пошел с Фахидом только из-за денег. Они были слишком большими, чтобы он отказался. Скрученные бумажки теперь лежали в его левом кармане.

– Что?

– Сэр, он боится оказаться в ловушке.

Белый рассмеялся.

– Разве так воруют людей?

Марат не ответил. У Ульриха были толстые щеки. Если разрезать их ножом, его лицо превратится в кричащий кусок мяса, и на нем не будет больше глупой белой улыбки.

– Что тебе от меня нужно? – спросил он.

– Я юрист. Работаю на Алассана Буаньи.

Марат молчал. Он не помнил этого имени.

– Буаньи долго был председателем Национального Комитета Спасения. Теперь он один из двадцати самых богатых жителей Абиджана и личный друг Феликса Геи.

Геи – президент Кот Д’Ивуара. Роберт рассказывал, что семь лет назад, когда Марат был совсем маленьким мальчиком, в Ямусукро приезжал Папа Римский. Старик утверждал, что пробился в первый ряд у ограждения и видел, как президент и понтифик стояли на ступенях собора.

– Феликс склонился и поцеловал руку Бенедикта, – обычно говорил Роберт, – и Папа поднял его за плечи. Я видел все это сам.

На этой сцене Роберт начинал плакать. Затем сквозь слезы сообщались подробности о белой мантии и черном костюме. Домовладелец рассказывал эту историю, только когда был совершенно пьян. Марат ему верил.

– А я друг Римского Папы, – заявил он. – Того, который построил Нотр-Дам-де-ла-Пэ.

Белый считает его дураком, но теперь сам выглядит глупее.

– Буаньи – твой отец, – сказал Ульрих.

Марат смотрел в глаза светлокожего мужчины.

– Мне повторить? – спросил Ульрих.

Марат вспомнил свою первую ночь после смерти матери. Роберт предложил ему спать на первом этаже, но он отказался. Он лежал на циновке у своей стены и смотрел на голый пол. Приглашенные женщины сожгли даже циновку, на которой спала Камила. Марат сел спиной к стене. Он убил ее. Иногда он начинал хохотать, глядя на ее пустое место. Он не мог остановиться. Он понимал, что старик слышит его смех, но все равно смеялся. Глубокой ночью взошла луна. В ее свете трещинки в пробитых пулями стеклах казались похожими на паутину. Марат ложился, садился, вставал, ходил по комнате. Он так и не смог уснуть той ночью. Ему больше не мешало ее дыхание, но он не мог спать.

– Фахид, где ты его нашел? – спросил Ульрих.

– В квартале Нгокро, сэр. В доме, где раньше жила его мать.

– А на каких основаниях он там живет?

– Дом принадлежит Роберту Тиалуно. Он присматривает за Маратом.

– Он оформил опекунство? – удивился Ульрих.

– Мальчик платит ему за комнату.

– Значит, не оформлял. Я просил, чтобы он принес свидетельство о рождении.

– Оно было у Роберта, сэр. – Мусульманин передал через плечо засаленную, сложенную вчетверо бумажку. Ульрих брезгливо забрал ее из пальцев слуги. Несколько мгновений он смотрел в листок, потом повернулся к Марату.

– Может, все-таки закроешь дверь?

Марат думал о том, что он болезнь. Он рок, он вирус, он уничтожил ее жизнь. Он втянул ее в мир нищеты и СПИДа. Он украл ее последний вздох. Он не хотел знать о том, что у него есть начало. Ему нравилось чувствовать, что он просто случился со своей матерью, как случается пожар или эпидемия. Такое отродье, как он, могло родиться только через дырку в резинке. Марат сжал руку над карманом с ножом в кулак, потом разжал, чувствуя, как каменеет каждая мышца. У него нет отца. Его отец – черный солдат, которого удовлетворяла шлюха. Они шутят. Он может убить их за это. Шея Фахида. Живот белого. Потом водитель либо резко тронет машину вперед, либо выпрыгнет из нее, испугавшись стального жала в руках Марата.

А что потом? Они на улице в центре города, и вокруг полно людей. Если Марат вылезет из машины, забрызганный кровью, он не добежит даже до следующего поворота.

– Ты врешь, – сказал он. – Я никто. У меня даже нет фамилии. Откуда ты вообще про меня знаешь?

Он говорил, выплевывая слова и резко дергая головой.

– Ко мне приходила твоя мать, – ответил белый.

– Тогда скажи, как ее звали.

– Камила Шудри, – не задумываясь, ответил Ульрих.

Его мать. Она пыталась что-то для него сделать. Она искала его отца. «Кстати, – прошептал голос Намон у Марата в голове, – ее кукла вуду рассказала мне о том, как ты ее убивал». «Заткнись», – беззвучно крикнул Марат голосу. Он посмотрел на белого.

– Твой Фахид мог узнать это у Роберта.

«А мог у учителя школы, когда тот шел за закрытым гробом черного мальчика, – сообщила Намон. Она явно не собиралась молчать. – Помнишь, как они все жалели его? Тебя так не пожалеют. Если они докажут, что это ты убил его, тебя зароют как дохлую собаку, твои руки с отрубленными пальцами будут торчать из земли, и муравьи придут, чтобы ими питаться».

Ульрих видел, что Марат побледнел.

– Зачем мне это? – спросил он.

Марат тяжело дышал.

– Когда?

– Год назад.

– Она еле двигалась.

Ульрих пожал плечами.

– Она две недели пробыла в Абиджане. И добилась встречи.

– Когда точно?

– Февраль, – припомнил белый.

Доктор Анри. Больница. Все сходилось. Марат думал, что те две недели она была в больнице, что она тратит деньги на себя.

– Почему я должен этому верить?

Белый пришел в раздражение.

– Хотя бы потому, что я с тобой говорю. Или ты думаешь, что найдутся недоумки, которые станут разыгрывать такой спектакль, чтобы сделать тебе что-то плохое?

Марат молчал. Он знал, что Ульрих прав. Месть была бы другой. Каждый вечер он раскрывал нож и клал его под подушку, острием к стене. Каждое утро, выходя в туман, он думал о том, что сейчас его оглушат ударом по голове и увезут, чтобы истязать.

– Таких, как ты, каждый день убивают на улицах. Я могу проехать по городу и наловить целый зоопарк бедных черных детишек. Их родители мне еще приплатят, чтобы я только забрал их спиногрызов. А ты сидишь и не веришь, что тебе предлагают билет в рай?

Марат испытал страшную вспышку ярости. Порвавшийся презерватив. Разъяренные арабы с камнями. Женщина, задушенная в комнате с видом на Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Он разжал кулак, потом снова сжал. Нож под рукой. Белый ублюдок думает, что теперь для него может быть рай? Он врет. Он не сидел на берегу и не смотрел в глаза крокодила, как это делал Марат. Он не знал, что такое планировать засаду. Он не видел, как внутренности вываливаются из вспоротого живота еще живого Клавинго, не видел, как тот падает в реку, не видел, как крокодил, почуяв кровь, бросается вперед. Он не чувствовал гипнотического страха, который после убийства делает руки ватными.

– Закрой дверь, сынок, – первый раз подал голос водитель, – а то в машине действительно становится жарко.

Не сейчас. Не сейчас. Не сейчас. Марат убрал руку с кармана и подобрал ногу. Дверь автомобиля захлопнулась. Шум улицы исчез, осталось тонкое пение кондиционера. Тихо.

– Мой отец послал тебя сюда? – спросил Марат.

– Я говорил твоему отцу о твоем существовании. И он попросил это уладить. Он не уточнял, как.

Марат попытался сообразить, о чем идет речь.

– Видишь ли, по законам нашей страны ребенок может требовать от своих родителей некоторых вещей. Если твой отец о тебе не заботится, его можно за это судить.

– Я хотел бы его увидеть, – сказал Марат.

– Он не хочет тебя видеть.

– То есть, ему на меня плевать, – подытожил Марат. – Он просто защищает себя.

Белый поморщился.

– Можно сказать и так.

– Как он выглядит?

– Ему сорок девять лет. Он гере. Ты можешь найти его фото в какой-нибудь старой газете.

Гере. Его отец – один из тех, кто смеялся над ним и бил его. Один из тех, кто научил его тому, что его мать – арабская шлюха.

– Повтори, как зовут твоего босса, – попросил Марат.

– Алассан Буаньи. Но ты не сможешь носить его фамилию. Ты будешь Марат Шудри-Буаньи.

Шудри-Буаньи – дурацкое второе имя. Марат подумал, что у его отца большой долг.

– Ты говорил, его можно судить за то, что он со мной сделал.

Ульрих криво усмехнулся.

– Ты злишься на него, я понимаю.

«Жирная розовощекая свинья. Я могу сделать так, что ты умрешь, харкая кровью на дорогую обивку салона твоего джипа. И твои глаза погаснут, как погасли глаза моей матери, когда я душил ее, как погасли глаза Клавинго, когда я повел нож вверх».

– Ты не понимаешь, – ответил Марат.

Белый на секунду замолчал.

– В любом случае, теперь уже поздно, потому что мы тебя нашли. Если ты откажешься от помощи, это твое дело, а не наше. Твой отец не обязан встречаться с тобой лично.

– Мой отец очень богат? – Марат пытался представить, насколько богат человек, шестерка которого ездит на машине с кондиционером. В сто раз богаче доктора Анри. Хорошая одежда, еда, которая никогда не кончается. Большой двухэтажный дом, в котором не нужно сдавать комнаты, в котором все стекла на своем месте. Нет, это слишком мало.

– У него шестнадцать миллионов долларов, – сказал Ульрих. – Он очень богат.

– Это его автомобиль или твой?

Белый вскинул брови.

– Мой. Если ты хочешь посчитать его состояние в джипах, то ему хватит денег на три сотни таких, как этот. Может быть, больше.

– Ладно, – решил Марат. – Я хочу такую машину, новый двухэтажный дом, и, – он пошевелил пальцами босых ног, – дорогие ботинки.

Ульрих Юль Амане рассмеялся.

– Этот мальчик – своего рода дикарь, сэр, – заметил Фахид.

Марат смотрел на расплывшееся самодовольное лицо белого и чувствовал, как ненависть крадется в его душе вдоль границы здравого смысла. Я убью его за эти насмешки. Убью. Но не сейчас. Я заставлю его плакать. Эта улыбка была хуже улыбки Клавинго. Мальчишки смеялись над Маратом потому, что презирали его. Белый просто смеялся. Он думал, что Марат смешной сам по себе.

На их улице жила черная пьяница Титими. Когда Марат был совсем маленький, она дружила с Намон, и к ней относились почти так же почтительно, как и к старой ведьме. Но однажды они поссорились, и Намон наслала на Титими безумие. Та ходила по улицам, падала в лужи, кричала, что она старая обезьяна. Она показывала прохожим свою сморщенную грудь и говорила, что раньше у нее было сосцов как у собаки, а потом они куда-то делись. Так продолжалось месяц, а потом она пропала. Весь этот месяц над ней смеялись – не стесняясь, без злобы, прямо ей в лицо. Она тоже смеялась, пуская слюни на свою обвисшую плоть. Иногда ей помогали. Она брала у людей из рук фрукты и ела их, словно какая-то зверушка. Марат хорошо помнил, что чаще других ей помогали те, кто больше всего смеялся. Она стала маленьким бродячим цирком. Достопримечательностью их квартала.

Сейчас он смотрел в смеющееся лицо Ульриха и понимал, что он для него тоже что-то вроде диковинного уродца. Клавинго всегда знал, что Марат может ударить. Белый этого не знал. Он думал, что недосягаем, что Марат просто не посмеет на него напасть.

– Я рад, что ты готов принять идею нашего сотрудничества, – сказал Ульрих, – но боюсь, оно будет выглядеть немного иначе, чем ты сейчас себе представляешь.

Слишком витиеватая речь.

– Как? – спросил Марат.

– Мы дадим тебе образование.

– У меня есть образование.

– Какое?

– Я умею читать, писать и считать.

Ульрих издал неопределенный звук.

– Протестантская школа для бедных, сэр, – прокомментировал Фахид. – Роберт уверял, что мальчик смышленый, но учится лениво.

– Хорошо, – крякнул белый. Он потянулся вверх, дернул за какой-то штырек, и вниз вывалилась небольшая панель с карманами. – А какие там еще были предметы?

– Священное писание, – ответил Марат.

– Мировая история? Другие языки?

Подросток отрицательно дернул головой. Ульрих достал из кармана на потолке пачку бумаг и развернул ее у себя на коленях.

– Ты читаешь и пишешь по-французски?

Марат не ответил. Ульрих снял с верха папки тройку сброшюрованных вместе листов гербовой бумаги и протянул ее Марату.

– Что это?

– Договор, который я могу предложить тебе от имени твоего отца.

Марат взял бумагу. Он испытал смутную растерянность от вида рядов этих черных печатных букв. Как книга.

– И что с этим делать?

– Прочитай. Если будешь согласен, подпиши. Если нет, уходи.

– Кроме этой бумаги, мой отец мне ничего не даст? – уточнил Марат.

– Ничего. Но ты можешь получить все, что здесь написано.

Марат секунду смотрел в глаза Ульриха. Тот больше не лыбился. Подросток перевернул бумагу в руках.

– Ты не против, если мы прокатимся по городу, пока ты читаешь?

– Куда? – спросил Марат.

– Я хочу показать тебе колледж, где ты можешь учиться. Увидеть лучше, чем читать, ведь так?

– Но мне не нужно больше учиться. Я все знаю.

Белый рассмеялся.

– Никто не знает всего. Даже я.

Марат подумал, что никогда еще не катался на машине.

– Ладно, – согласился он, – поехали.

Они ехали по самой богатой части Ямусукро. Здесь были многоэтажные дома. В просветах между ними то и дело мелькал собор. Белый не прав. Нотр-Дам-де-ла-Пэ знает все. Беда в том, что он ничего не хочет.

Марат склонился над документом. Он знал, что взрослые читают молча, и старался не бормотать, но получалось не всегда. Он чувствовал насмешливое, снисходительное внимание трех мужчин: расслабленная рука Ульриха на сиденье, молчаливый затылок Фахида, редкие взгляды шофера.

– Если ты так плохо читаешь, тебе будет трудно в колледже, – предупредил белый.

Марат промолчал. Он уже понял главное: Алассан Буаньи был готов потратить примерно три тысячи долларов на его образование. Сумма, достаточная для того, что навсегда выкупить комнату у Роберта, да еще разжиться хорошим мотоциклом и автоматом Калашникова. Это не машина с кондиционером и не лакированные ботинки, но он бы в одночасье стал выше соседей по улице.

– Приехали, – сказал водитель.

– Маленький город, – заметил Фахид.

– Да уж, не Абиджан, – усмехнулся Ульрих.

– Сэр, я просто подумал, что он сможет от Роберта пешком ходить в колледж, – пояснил мусульманин. – Это удобно.

Марат посмотрел в окно. Геометрический узор решетчатого забора. За ним – здание старого колониального особняка. В тени классического портика толпятся белые подростки. Блузки, узкие брюки, разноцветные галстуки.

– Ну что? – спросил Ульрих.

– Почему мой отец не может просто отдать мне эти деньги? Я буду богатым.

Адвокат рассмеялся.

– Ты потратишь их за несколько месяцев, и на этом все кончится.

Марат пожал плечами. Спорить было бесполезно. Белый ничего не знал о его жизни.

За оградой девочки с распущенными волосами. Их бедра не такие широкие и зовущие, как у негритянок, зато у них маленькие руки и светлые беззащитные глаза. У мальчиков узкие плечи и впалая грудь. Они двигаются неуверенно, как новорожденные щенки, их ноги цепляются за ступеньки, а руки они прячут в карманах. Они пьют газировку и курят сигареты, такие же белые, как и их уязвимая кожа. Марат отвернулся от окна и посмотрел на Ульриха.

– Какая моему отцу разница, как я проживу свою жизнь? Я могу есть на эти деньги десять лет и совсем ничего не делать. Может быть, я этого хочу?

– Разница в законах. Твой отец должен дать тебе возможность стать полноценным членом общества. И все.

– И чему там учат? – поинтересовался Марат.

– Ты будешь свободно читать и писать на английском, французском и африкаанс. Тебя научат географии, истории, физике. Множеству вещей. Ты будешь знать, как все устроено в этом мире, как работает человеческое тело и где страна Финляндия.

– Зачем?

– Ты сможешь потом получить второе образование и стать юристом, как я. У тебя будет такая же машина и куча других вещей. Ты сможешь стать военным. Сможешь уехать из Кот Д’Ивуара. Все, что захочешь.

Марат посмотрел в окно. Стекла джипа были затемненными. Белые подростки не видели, что на них смотрят. Одна парочка отошла от остальных. Марат смотрел, как руки белого юнца скользят по блузке девушки. Он был медлительным и неловким. Она, смеясь, откинула голову назад. Большие губы, чуть загорелая кожа. Француженка или марокканка. Марат видел всего несколько таких. Такие не ходили по улицам его квартала. Они выходили из машин в центре города, чтобы тут же оказаться за узорчатыми заборами. Они жили в безопасных клетках.

Ульрих пожал плечами.

– Подписывай или уходи.

– Мы можем подвезти тебя обратно к твоему кварталу, – предложил водитель.

Марат молчал и смотрел на целующую парочку. Каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам. Белые такие слабые. Он почувствовал эрекцию. Она случалась не первый раз в его жизни, но это все еще было новое ощущение. Марат мельком посмотрел на свои шорты. Ульрих ничего не замечал.

– Если ты ничего не скажешь, я попрошу Фахида высадить тебя из машины.

Марат подумал, что хочет иметь право войти за этот забор. Он хотел знать, как пахнет одежда этих слабых детей, хотел видеть, как они опускают глаза, встретив его темный взгляд.

– Фахид.

Мусульманин начал открывать свою дверь.

– Я согласен, – сказал Марат.

– Было бы о чем думать, – раздраженно сказал Ульрих. Он вытащил из кармана толстую золотую ручку, щелкнул ей и протянул Марату. Подросток повертел вещицу в руках. – В конце.

Марат перелистнул документ на последнюю страницу, нашел свободную графу и расписался. До этого он подписывал только свои письменные работы в школе.

– Что теперь будет?

Ульрих недоверчиво посмотрел на его каракули, потом поставил рядом свой витиеватый росчерк.

– Надеюсь, у тебя постоянная подпись.

– Да.

– Хорошо. Дальше мы зайдем в колледж и оговорим условия, на которых тебя туда могут взять.

Ульрих и Фахид вышли из машины. Марат попытался открыть свою дверь, но в ней был какой-то фокус. На долю секунды к нему пришла паника. Вот сейчас его и убьют, прямо посреди роскошной улицы центрального города. И никто не увидит расправу сквозь эти темные стекла.

– Помоги ему, – приказал Ульрих. Слуга снаружи открыл дверь Марата, улыбаясь одними уголками губ. Марату стало не по себе. «Он знает, – прокаркала Намон, – знает, что ты маленький волчонок с ножом в кармане, знает твою ненависть и страх».

Он выбрался на улицу. Теплый асфальт под босыми ногами. Марата вдруг обжег взгляд белой девочки. Между ними было всего несколько метров и решетка. Француженка рассмеялась.

– Марти, смотри, кажется, эту обезьянку ведут сюда.

Неловкий юнец оглянулся. Он был черноволосый, кудрявый, с немного вздернутым носом и тонкими чертами лица. В уголках его губ отразилась брезгливость.

– Доктор Сангаре представит нам картину развития человека.

– Поуважительней! – гаркнул Ульрих.

– Пойдем, – позвала девушка. Марти перестал пялиться на босые ноги Марата. Двое школьников повернулись и, держась за руки, зашагали к крыльцу. Зато теперь на прибывших смотрели все курильщики.

– Засранцы, – громко сказал авдокат. Марат стоял, слегка наклонив голову. Он подумал, что запомнит этого белого мальчика. Фахид попытался положить руку ему на плечо, но он увернулся. Они пошли вдоль забора под расстрелом светлоглазых взглядов.

На проходной дежурил ооновский солдат: зеленый берет, внимательные голубые глаза. Комнатка была перекрыта рамой миноискателя. Фахид ссыпал из кармана горсть мелочи и первый прошел под турникетом.

– У тебя есть большие металлические предметы? – спросил солдат.

– Какая разница?

– Если есть, покажи их мне.

Марат посмотрел на металлическую конструкцию. В ней мигал крошечный красный глаз. Ульрих выложил на полочку рядом с рамкой свою ручку и маленькую связку ключей.

– У меня ничего нет.

– Хорошо.

Марат перешагнул стальной порог и вздрогнул. Красный глаз над ним запел как автомобильная сирена. Солдат нажал кнопку на стене, и звук смолк.

– Давай попробуем еще раз.

Марату стало не по себе. Он убил Клавинго в дождливый день. До убийства он представлял, что вымоет нож прямо в реке, но когда челюсти крокодила сомкнулись на груди мертвого врага, все стало другим. Клавинго ушел под воду, а Марат побежал. Он до сих пор помнил, как отмывал нож в луже на дороге. Кровь красила воду. Вдруг там что-то осталось?

Марат шагнул вперед, и глаз снова пискнул. Он отступил.

– Просто покажи ему свои металлические вещи, – сказал Ульрих. – Это формальность. Тебе их вернут.

Рука Марата замерла над карманом. Еще можно убежать. Нож был из белого сверкающего металла. Марат помнил его чистую поверхность. Он знал ее наизусть. Он умел одним движением выхватывать его из кармана. Там ничего не осталось. Они ничего не заметят.

– У тебя не просто вещь? – негромко сказал Фахид. Все та же улыбка в уголках губ. Марат вдруг понял, что у него ничего бы не получилось. Фахид ждал удара в шею. Он специально сел вперед.

– У него оружие? – спросил солдат.

– Точно я не знаю, – ответил Фахид.

Марат залез рукой в карман и выложил на полочку сложенный нож.

– Бабочка, – присвистнул ооновец. Было мгновение, когда его лицо напряглось, будто он ждал чего-то худшего.

Марат прошел через рамку и протянул руку к ножу.

– Нет, – сказал солдат. – Внутри колледжа такие вещи запрещены.

– Мне его вернут? – почти спокойно спросил Марат.

– Да, когда пойдешь назад. Но больше не приноси его сюда. Это серьезная штука.

– Это всего лишь перочинный ножик, – возмутился Ульрих.

Солдат уклончиво качнул головой.

– Это не перочинный нож, сэр, – заметил Фахид. – Это раскладной нож. Им пользуются уличные убийцы.

Ульрих пожал плечами.

– Все мальчишки похожи.

Мусульманин не стал возражать. Они вошли во двор и поднялись на крыльцо. Там было тихо: Марти исчез, а все остальные не спешили выражать свое мнение. Подростки отступали и опускали глаза. Марату казалось, что все они смотрят на его босые ноги.

Двери колледжа были старые, массивные, двустворчатые. Фахид предупредительно распахнул их перед Ульрихом.

В холле работал мощный кондиционер, пол был каменный, отчего у Марата сразу замерзли ноги. Здесь все было тяжелым, гладким, вечным – высокий потолок, колонны, лестница в два марша со ступенями из мрамора и золотыми амурами над перилами. Два коридора уходили в стороны, один – вперед: он выводил в длинную галерею с широкими окнами. Стены холлы украшали картины. На подоконниках валялись портфели, рядом одиноко стояла девушка Марти. Марат поймал ее взгляд, и она резко отвернулась.

Ульрих подошел к консьержке – темнокожей, но в костюме и с ухоженными блестящими волосами, как у белых девушек. Она сидела за черным столом с белым телефоном на нем – почти такой же был в кабинете доктора Анри. Ульрих сказал ей что-то. Она сняла трубку. Марат рассматривал архитектуру.

– Марат, – позвал Ульрих. Они пошли направо. Здесь тоже были широкие окна. Марат увидел улицу и желтый джип за оградой.

Коридор кончился серией комнат. Марат почувствовал под ногами ковер. Еще одна девушка за столом – красивая тридцатилетняя мулатка в голубой блузке.

– Господин Сангаре ждет вас, – сказала она. – Большая дверь налево.

– Спасибо, – поблагодарил Ульрих. Фахид открыл дверь, и они зашли в кабинет.

Сначала Марат увидел книги. Их было много. Они стояли вдоль стен от пола и до потолка. Сам директор сидел за большим столом, спиной к окну.

– Welcome, – сухо улыбнулся он.

– Hi, – на американский манер ответил Ульрих и тут же снова перешел на французский. – Мальчик совсем не говорит по-английски.

– Это не страшно, – ответил директор. У него было непроницаемое лицо с правильными чертами. Он привстал навстречу Ульриху, и они через стол поздоровались за руку.

В кабинете было два кресла для гостей.

– Садись, – сказал Фахид Марату. Он официально кивнул, вышел и закрыл дверь. Марат сел. Директор впервые посмотрел на него. Серые глаза, как у той девушки во дворе.

– Мое имя Ульрих Юль Амане, – сказал адвокат. – Я представляю интересы Алассана Буаньи.

– Очень приятно, что Алассан Буаньи выбрал наш колледж. Мое имя Вы, вероятно, уже знаете.

– Да, господин Сангаре. У нас есть возможность подписать контракт на три тысячи долларов.

– Как зовут мальчика?

– Я Марат, – ответил подросток.

– Марат Шудри-Буаньи, – поправил Ульрих.

– Вы должны понимать, что политика колледжа допускает отчисление учеников. Контракт может быть расторгнут в случае, если он не пройдет аттестацию.

– Это будет его выбором.

– Незаконнорожденный сын.

– Да.

Белые встретились взглядами.

– И сирота по матери, без опеки.

– Да.

– Значит, я верно понимаю ситуацию. – Сангаре с интересом посмотрел на босые ноги Марата. Тот сидел и поджимал пальцы. – У тебя есть хоть какое-то образование?

– Я учусь в школе, – сказал Марат.

– Там четыре предмета, – вставил Ульрих. – Два французских, начальная математика и божье слово.

– Господин Юль Амане, Вы бы не могли оставить нас вдвоем?

– Я бы хотел как можно быстрее подписать все бумаги, – сказал Ульрих, но склонил голову и вышел.

Марат понял, что в комнате очень тихо. Директор полистал договор, потом посмотрел прямо на него.

– С кем ты живешь?

– Один.

– Работаешь?

– Я много чего делаю.

Сангаре не засмеялся.

– Ты здоров? В основном я имею в виду СПИД.

– У меня его нет.

– Откуда ты знаешь?

– Сначала появляется саркома Капоши.

– Хорошо. Ты не глуп.

Марат молчал.

– Ты действительно хочешь здесь учиться?

– Я ведь ничего не теряю.

– Так хочешь или не хочешь?

– Хочу.

– Почему?

– Здесь все белые.

– Не все. Примерно три четверти. Каким ты хочешь быть через пять лет?

– Сильным, – не задумываясь, сказал Марат.

Сангаре встал, подошел к книжным полкам, провел пальцем по корешкам и вытащил книгу. Только сейчас стало видно, какой это высокий человек. Развитые плечи. Он мог бы быть солдатом. Пролистав книгу, он обошел стол и протянул ее Марату.

– Отсюда, – сказал он.

Буквы были большие. Марат решил, что ему будет не сложно. Даже проще, чем читать библию в бывшей школе.

– «Миллионы лет у цветов растут шипы. И миллионы лет барашки все-таки едят цветы. Так неужели же это не серьезное дело – понять, почему они изо всех сил стараются отрастить шипы, если от шипов нет никакого толку?»

Марат перевел дух. Читал он сбивчиво.

– «Неужели это не важно, что барашки и цветы воюют друг с другом? Да разве это не серьезнее и не важнее, чем арифметика толстого господина с багровым лицом?»

Страница кончилась. Подросток посмотрел на директора. Сангаре жестом предложил перевернуть страницу.

– «А если я знаю единственный в мире цветок, он растет только на моей планете, и другого такого больше нигде нет, а маленький барашек в одно прекрасное утро вдруг возьмет и съест его, и даже не будет знать, что он натворил? И это все, по-твоему, не важно?»

– Достаточно.

Марат остановился и вернул книгу в большие руки директора.

– Что ты об этом думаешь?

Марат пожал плечами.

– Ты выглядишь как человек, который решил, что ему можно все, – сказал Сангаре, – потому что в мире есть только одна сторона.

Марат молчал. Он чувствовал в этих словах странную пустоту. Для него они мало чем отличались от непонятного оскорбления Марти. Но Марти приводил его в ярость, а Сангаре вызывал смутный страх. Он знал что-то, как знала колдунья Намон.

– Ты не сможешь учиться со своими сверстниками. Я отправлю тебя к ребятам на год младше, и даже среди них тебе будет очень тяжело. Они выросли в совсем других семьях. Они все свободно читают на трех языках. Есть вероятность, что тебя не примут. Тебя это не пугает?

Марат качнул головой.

– Я верю, что у тебя нет саркомы Капоши, но тебе все равно придется пройти обследование, иначе будут нервничать родители других детей. Понимаешь?

– Да, – это Марат понимал.

– У тебя возьмут кровь из вены.

– Я знаю, – кивнул Марат. Доктор Анри уже делал это, когда приходил лечить Камилу.

Сангаре вырвал страницу из крошечного блокнота на столе и что-то в нее написал.

– Я возьму тебя в мой колледж.

Марат кивнул. Директор протянул ему бумажку.

– В таких случаях говорят «спасибо». Листок отдай моему секретарю.

– Мулатка? – уточнил Марат.

Секунду мужчина странно смотрел на него.

– Да, можно сказать и так.

Марат вышел из кабинета.

Фахид и Ульрих сидели в креслах для посетителей. Марат встретил их взгляды, ненадолго замялся, потом отдал записку женщине. Он почувствовал солнечное тепло ее кожи.

– Господин Юль Амане, – сказала она, – господин Сангаре просит Вас вернуться в кабинет.

Ульрих встал.

– Господин Шудри-Буаньи, идите за мной, – голубая блузка легко выскользнула из-за стола и заспешила вдоль по коридору.

Марат не сразу понял, что она обращалась к нему. Сначала его растерянный взгляд уперся в Фахида, и только потом он догадался, что Буаньи – это теперь его собственное второе имя. Он догнал женщину. Та не оглядывалась на него и ничего не говорила. Они прошли холодный пустынный холл и свернули в центральное крыло здания. На окне по-прежнему лежали портфели, но девушка исчезла. Зато появился Марти. Он сидел на подоконнике и с тремя одноклассниками ел гранат. Подростки выковыривали крупные косточки и бросали их в мятый кулек из тетрадного листа.

– Для этого есть столовая, – по-французски сказала им мулатка.

– Мы не сорим, – ответил ей высокий худосочный блондин. Он перевел взгляд с женщины на Марата и глупо ухмыльнулся. Марат прошел мимо.

– Обезьянка, – громко прошептал Марти у него за спиной. Блондин и двое других засмеялись.

В небольшой комнате с кафельным полом, закинув ногу на ногу, сидел еще один белый. Он читал книгу. Мулатка заговорила с ним на африкаанс. Он отложил роман. Марат подумал, что люди здесь другие. Дело было не в школьниках на крыльце. Здесь вообще все было другим.

– Ты сможешь сам дойти обратно? – спросила голубая блузка у Марата.

– Да. – Марат не знал, как можно заблудиться в прямом коридоре.

Она ушла.

– Как тебя зовут? – поинтересовался мужчина.

– Марат.

– Ты говоришь только по-французски?

– Да. Вы доктор?

– Доктор. Ты будешь здесь учиться? Садись.

Марат сел. Мужчина помыл руки. Он был молодой, со светлыми волосами и маленькими конопушками на лице.

– Боишься вида крови? – спросил он. Достал из шкафа баночку, перевернул ее, подошел к Марату с мокрой ватой.

– Нет. – Марат усмехнулся. Он помнил, как кровь сочилась из десен его матери, как она вытекала из огнестрельных ран в спине крокодила. Мужчина встретил взгляд Марата, и что-то в его лице изменилось. Они не будут друзьями.

– Протяни руку.

Марат послушался. Доктор быстро протер кожу в локтевой ямочке, слегка подавил вену, отошел, вернулся со жгутом и белым пакетиком.

– Сожми кулак.

Марат сжал. Его рука взбугрилась мышцами. Пальцы мгновенно посерели.

– Можно не так сильно.

Белый воткнул иголку ему в руку, ловко – Марат ничего не почувствовал. Кровь темным потоком побежала внутрь прозрачного пластикового цилиндра. Анри говорил, что достаточно пузырька воздуха в вене, чтобы убить человека. Хочет ли этого белый?

– Все. – Доктор вытащил иголку так же незаметно, как и ввел ее. На коже Марата осталось крошечное темное пятнышко и капелька крови над ним. Белый положил ватку на место прокола.

– Согни руку.

– Что мне делать дальше? – поинтересовался Марат.

– Адисса ждет тебя у кабинета директора.

– Вату долго держать?

Врач закрыл иголку насадочкой и встал.

– Десять минут.

Марат вышел в коридор.

Те четверо оставались на своем месте. Они тоже его видели. Марат медленно пошел вперед. Он подумал, что сейчас что-то будет. Его рука машинально ощупала пустой карман – нож остался на проходной.

Коридор был длинный. Марат видел, как Марти перешел на другую его сторону и, поджав ногу, встал спиной к стене. На нем был милый костюмчик. И он носил черные лакированные ботинки – те самые, для которых нужна щеточка.

– Я вижу оживший урок биологии, – сказал он. В руках у него был кулек с косточками. – Посмотрите на этот характерный большой лоб и удлиненные руки, на прекрасно развитые для прямохождения стопы ног…

На окне загоготали. Марат не понимал оскорблений, но понимал, что над ним издеваются. Он представил, как будет выглядеть живот Марти, расходящийся под направленным снизу вверх ударом ножа, как будет выглядеть его лицо, когда он посмотрит вниз и увидит свои вываливающиеся кишки.

– Посмотрите на выражение лица настоящего хищника джунглей, – продолжал Марти. – Он демонстрирует зубы…

Они поравнялись, и белый бросил в Марата гранатовую косточку. Она попала в висок.

Марат бросился на Марти. Он мог бы убить его голыми руками, но не успел. Мальчишки на окне только этого и ждали. Двое схватили его за руки. Третий одел ему на голову целлофановый пакет. Их было больше, чем ребят в банде Клавинго, и хотя они были слабее, они выигрывали за счет возраста и сообразительности. Они заламывали руки Марата вверх, чтобы он не мог пользоваться ногами. Гранатовая косточка все еще сползала вниз по его виску.

Марти ударил Марата поддых. Он бил не так, как Клавинго – всего один раз, но очень сильно. У него было время, и он тщательно прицеливался. Второй удар – в пах. Марат попытался защититься ногой, но у него не получилось.

Воздух в пакете кончался. Целлофан прилип к лицу. В глазах потемнело. Марата отпустили, и он упал на колени. Он чувствовал, как ему на голову сыплются гранатовые косточки.

– Марти, ты идиот, – сказал блондин. – Адисса видела, что мы едим.

– Если она проговорится, мой отец ее уволит и построит колледжу новый спортзал.

Марату удалось сорвать пакет с головы. Он вдохнул. Красное стало синим. Он видел, как они уходят.

– Давай один на один, – прохрипел он.

Марти обернулся. Его лицо исказила удивленная усмешка.

– Обезьянка заговорила?

– Давай один на один, – повторил Марат. Он еще не мог встать: голова кружилась от нехватки воздуха.

Блондин вернулся и наклонился к Марату.

– Мы не деремся с черными один на один.

Марату полегчало, и он ударил блондина в пах. Ему показалось, что тот даже подпрыгнул. Его лицо превратилось в беззвучную гримасу боли. Марат попытался встать, но не успел. Он еще не отдышался и был слишком медлительным.

Первым очнулся Марти. Он ударил Марата ногой в бок, под ребра. Вспышка боли черной волной пробежала через все тело. Когда Камила кляузничала, старик Роберт бил Марата палкой по ногам. От этого оставались длинные синие следы.

Второй удар пришелся по голове. Он был глухой и тяжелый. Кто-то опустил на Марата свой полный книг портфель. Марат упал на четвереньки. Ему хватило ловкости поймать чью-то ногу. Он дернул ее на себя. Противник упал. Но это уже ничего не дало.

Марата били ногами. Он глубоко дышал и слушал стук своего сердца. Он думал о том, что начинается новая война. Точки боли вспыхивали одна за другой, как будто его тело стало древней землей, покрытой язвами извергающихся вулканов. Скользящий удар в лоб.

– Не бейте по лицу, – предупредил кто-то.

Гранатовые косточки прилипли к их ботинкам. Марат ни разу не закрыл глаза. Он думал о том, что стал другим. Раньше он был яростнее в драке. Теперь ему было спокойно. Он знал, что убьет их всех. Просто не сегодня.

– Хватит, – задыхаясь, сказал Марти. – Мы почти его убили.

Удары кончились. Они сейчас уйдут.

– Марти, – тихо позвал Марат.

Белые подростки удивленно обернулись. Блондинчик еще кривился, но Марата он не интересовал. Марат смотрел на Марти.

– Я вскрою тебе живот, – обещал он.

Он показал зубы. Ему стало весело. Он видел, что его слова достигли цели: Марти испугался. Марат медленно поднялся на колени и отряхнулся, как звереныш. Все было болью. Белые ушли. Марат смотрел им вслед. Он думал о том, что больше они не будут смеяться. Для них сегодня все стало таким, как для него – ведь они видели его оскал и слышали его голос.

Глава третья

КУКЛА С ПРОКОЛОТЫМ СЕРДЦЕМ

Был дождливый день в Ямусукро. Намон плела фигурку вуду. Это был необычный заказ. Ей нравилось разнообразие в работе, нравился заказчик и нравилась плата.

Ливень барабанил по двускатному цинковому навесу открытой веранды ее дома. Руки старухи не останавливались – она вытягивала нитку из двух карманов у себя на животе, смазывала ее клеем и слюной, макала в измельченные волоски жертвы и наматывала на каркас. Все волоски были разложены на три категории: хвост, грива и остальное.

Ее клиент был убийцей собственной матери. Уже это было интересно. Но он не остановился и вспорол живот однокласснику. Кровожадный юнец. Скоро будут новые мертвецы.

– Хватит жрать. Переводи дальше.

Марат сидел в раскладном кресле и ел лепешки из маниока. Его босые ноги лежали на ветхой зеленой оградке веранды, капли дождя затекали между пальцами ног. Взгляд старухи был черным.

– Эту доем, и все, – послушно ответил он.

На коленях он держал книгу. Это была автобиография Олауды Эквиано из народа игбо. Эквиано написал ее двести пятьдесят лет назад. Марат засунул в рот остатки лепешки, дожевал.

– «Долгое время нас прятали среди деревьев, потом вывели на дорогу. Я знал эти места. У меня появилась смутная надежда, что мы спасемся. В какой-то момент я заметил людей вдалеке. Я начал кричать и просить о помощи».

Марат тяжело вздохнул и потер глаза. Сделка с Намон обрекла его на тяжелую работу. Старуха собиралась прослушать спонтанный перевод пяти книг, в том числе огромного фолианта «Моби Дик», который Марат принес ей из библиотеки колледжа.

– «Мои вопли привели лишь к одному: наши похитители стали еще более жестокими. Мне заткнули рот и засунули меня в большой мешок. Так же они заткнули рот моей сестре и связали ей руки. И так они нас тащили, пока не добрались до своего лагеря. Нам с сестрой предложили немного еды, но мы отказались. Единственной нашей усладой той ночью было то, что мы могли обнимать друг друга и умывать в слезах».

– Бедняжки плакали, – удовлетворенно кивнула Намон.

Марат читал эту историю уже второй раз. Он понимал не все слова, и при первом прочтении ему часто приходилось заглядывать в словарь. Зато он больше не бормотал вслух – эта привычка прошла сама собой после двух недель в колледже.

Он перевернул страницу.

– «Но горе нам! Скоро мы были лишены даже маленькой радости плакать вместе. Следующий день был днем великой скорби. Он до сих пор кажется мне страшнее, чем все то, что я испытал после него. Нас с сестрой разделили. Мы пытались цепляться друг за друга, но это не помогло. Мы умоляли наших пленителей не делать этого, и это тоже не помогло».

Марат пришел к ведьме три дня назад. Она встретила его в дверях дома – руки в свиной крови, и воняло от нее страшно. Увидев его, она расхохоталась.

– Собираешься задушить меня? Или бросить крокодилу?

Марат вздрогнул, хотя и ждал подобного.

– Откуда ты знаешь?

– Кукла твоей матери рассказала, как ты ее убивал. А крокодил сыто рыгал еще три дня.

Старуха снова захохотала. Марат отступил, потому что ее слюни летели ему в лицо.

– Когда хищника пристрелили, я вызвала его лоа. Он запомнил, как ты смотрел ему в глаза перед тем, как покормить. Он ждет тебя в животе Великого Мастера, как и бедная душа Клавинго.

По спине у Марата побежали мурашки. Он оставил в живых свидетеля и не думал об этом.

– Маленький желтокожий убийца с кем-то не справился? Пришел просить помощи?

– Не в убийстве, – ответил Марат.

– Вот как? – удивилась Намон. – Но ты ведь здоров.

– Дело в девушке.

Несколько секунд старуха смотрела на него.

– Любовное зелье – шесть франков. Отворотное – десять. Или у нее СПИД?

– Хочу, чтобы ее конь обезумел, – ответил Марат.

Каждое живое существо двигается по своим маршрутам. У богача есть дом. У бродяги – место, чтобы попрошайничать. Собака приходит к одной и той же мусорной куче. Крокодил возвращается в свое логово под водой. Во времена войны с бандой Клавинго Марат думал о Ямусукро как о карте передвижений своих врагов. От дома до школы, от школы до дома. Еще Клавинго с матерью ходил на рынок, а по выходным приносил обед отцу на работу – тот разливал горючее на заправочной станции. То же было с Полем и Крисом.

Скоро Марат знал о них все. Он быстро выучил, что по воскресеньям они в церкви. Он даже знал дни, по которым Крис водит деда к врачу. Он знал, где эти трое встречаются, куда ходят играть в мяч, знал, что раз в месяц они вместе пропускают школу и отправляются в центр Ямусукро, чтобы в дешевые утренние часы посмотреть там кино.

– Конь должен понести ее к воде. Добежав до озера, он должен пасть. Это можно сделать?

– Великий Мастер может все, – сказала Намон, – а я – половину. Как ее зовут?

– Лесли О’Корнел, – сообщил Марат.

– Она белая и богатая, – догадалась старуха.

– Да.

У Лесли тоже были свои маршруты. Ее привозили в колледж и увозили домой. После занятий она шла в библиотеку. Перед тем как уехать, она звонила домой с одного из бесплатных таксофонов в вестибюле второго этажа. Ее всюду сопровождали. В своей спальне она оставалась одна, но ее дом охраняли шесть человек. Она ходила в театр с матерью, в картинную галерею – с отцом. Территорию усадьбы она объезжала со своим жокеем.

– Ты хочешь ей отомстить?

Глаза Марата чуть-чуть сузились. Он хотел многого.

– Изнасиловать, – прочитала Намон по его лицу.

– Это мое дело.

– Ты хочешь отомстить, но не ей.

Марат молчал.

– Три вещи делают мужчину мужчиной. Деньги, убийства и женщины. Ты рано захотел всего этого.

– Так ты мне поможешь? – спросил Марат.

– Это особая просьба. И плата будет особая.

Марат ждал.

– Ты, должно быть, знаешь английский.

– Я начал его учить.

– Значит, твоя плата будет тебе полезна. Я хочу, чтобы ты прочитал мне несколько книг.

– Я не настолько…

– Освоишься, – отрезала ведьма. – Иначе сам будешь сводить бедное животное с ума. Придешь завтра вечером с книгой.

Марат плотно сжал губы. Он знал, что справится, но Намон обрекла его на жизнь впроголодь. Теперь у него не будет времени, чтобы подрабатывать.

– Сколько их будет? – спросил он.

– Пять.

– Слишком много.

– Три – за коня. Четвертая – чтобы остаться безнаказанным.

Марат вскинул голову.

– Я могу запечатать ей уста, – пояснила Намон, – и она не расскажет о том, что ты сделал.

– А пятая?

– Чтобы вас не съели крокодилы, когда вы будете там кувыркаться.

– Хорошо, – согласился Марат.

– Ты можешь подобраться к коню?

Подросток кивнул.

– Мне нужны его волосы. Из гривы, из хвоста и с бока.

– Я принесу.

– Подожди здесь. Я напишу список книг.

– «Ее отделили от меня и немедленно утащили куда-то. Я остался лежать на земле, в состоянии, которое трудно описать. Я причитал. Несколько дней я ел только то, что мне насильно запихивали в рот. В следующие несколько дней я часто менял хозяев. Так было, пока я не попал в руки капитана корабля, на судне которого мне предстояло отплыть в Америку. Но тогда я об этом ничего не знал».

– Кончилась первая глава. – Марат устал, и Намон это знала. Она выжала из него все, что могла.

– Хорошо. Скоро продолжишь. – Говоря с Маратом, она, казалось, усмехается непрерывно. – Ты уже понял кое-что, желтый мальчик. Понял, что таким, как мы, убийства мало. Просто убивать хотят не слишком плохие люди. Так делают политики и солдаты.

Волосы Намон были подняты вверх черно-красным ирокезом, руки, покрытые белыми пятнышками ритуального узора, продолжали свой танец, переворачивая в пальцах фигурку лошади, продолжая наматывать на нее нить.

– Представляешь, Олауда Эквиано выучился писать тогда, когда с этих событий уже минуло двадцать лет. Он никогда больше не видел сестру. Он всю жизнь нес в себе боль. – Намон облизнула нить. – Это было на самом деле. Сотни плачущих детей на берегу. Кровавые потеки от деревянных колодок на их шеях. Погонщики с кнутами. Песок, провонявший фекалиями и потом. Мертвецы в волнах. Раса рабов и раса господ.

Марат смотрел, как двигаются ее впалые черные щеки.

– Это наш мир. Можно все повернуть и повторить сначала. Говори, а то я не чувствую твоего понимания.

– Я понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Я бы хотел идти вдоль рядов женщин, выставленных на продажу, – признался Марат. – Как господин.

– Прицениваться? Щупать их груди? Залезать им пальцами в рот? Встречать их взгляды, обессмыслившиеся от страха? Да, это хорошо. – Намон снова облизнула нить. – Ты бы хотел, чтобы рабы были белыми или черными?

– Женщины – белыми.

– Как твоя сероглазая Лесли?

– Да.

– А ты трахал черную?

– Да.

– Когда?

– Почти год назад. И потом еще несколько раз.

Марат лишился девственности в маленькой уличной столовой. Она называлась Сан Педро Макис Поро – бетонный пол, два неровных ряда столиков, грязная барная стойка и комнатушки двух подсобок, сколоченных из старых рекламных щитов. Он нашел это место, когда начал ходить в колледж. Оно находилось на окраине трущобных районов, на середине его пути к дому. Он стал завсегдатаем Макиса. Там была сносная и очень дешевая еда. И еще там работала девушка, в глазах которой Марат заметил особый влажный блеск.

Он уже знал это выражение, хорошо знал. Так на него смотрели многие женщины. Этот взгляд чем-то напоминал ему взгляд матери в те редкие минуты, когда он делал ее счастливой. Камила так смотрела, когда он пошел в школу, и когда увидела, как легко он поднимает два ведра с водой. Последний раз эта нежность появилась, когда он напомнил ей, что научился считать. Потом он убил ее, и ее глаза погасли.

Официантка была всего на несколько лет старше Марата. Она ходила в желто-коричневой юбке и черно-красной американской майке, коротко стригла волосы. Марат думал, что она аканка, из протестантской семьи.

Они долго присматривались друг к другу. Ее кожа была черной, лицо – круглым и некрасивым, глаза – большими и доверчивыми. Маленькие руки с белыми ноготками. Марат любил ссыпать мелочь в ее ладони.

Проходя между столиками, она часто задевала бедром его плечо. Иногда он чувствовал, как ее пальцы вскользь задевают его шею. Она наклонялась, чтобы вытереть стол, и Марат мог коснуться мягкого овала ее живота и округлых выпуклостей груди.

Так продолжалось, пока однажды у Марата не кончились деньги.

– Десять франков, – подсказала девушка.

– Мне не хватает. – Последний заработоку него случился в выходные, когда он помог разгрузить фуру на овощном рынке, но заплатили не столько деньгами, сколько едой. Марат согласился, так как Роберт брал рисовую муку в уплату за комнату.

– Я не могу тебя так отпустить.

– Я могу что-нибудь сделать. Разгрузить машину или поработать посыльным.

Девушка повернулась и посмотрела на него. На ней была узкая цветная юбка. Он почувствовал, как ее лобок легонько скользит по его плечу. Ее тело было плотным и упругим, как свежий хлеб.

– Хорошо. Иди в подсобку. – Она глазами показала на завешанную плакатами дверь. Она была сильная – одной рукой несла поднос, заставленный грязной посудой. Марат кивнул и пошел за ней.

В подсобке был полумрак. Свет пробивался сквозь щели между досками.

– Закрой дверь.

Марат послушался. В полутьме стояли два холодильника. Темные стекла. Он видел свое отражение в одном из них: на щеках и на верхней губе черные крапинки молодой щетины (несколько месяцев назад он начал бриться), кожа чуть лоснится от тропической влаги. В колледже преподавали физкультуру, тело Марата откликнулось на нее и стало развиваться – плечи, грудь и бедра приобрели другую форму. Он по-прежнему ходил весь в синяках, но под одеждой их не было видно: драки с бандой Марти не оставляли на теле таких явных следов, как война с Клавинго.

– Иди сюда. – Девушка подтянула юбку, села на край стола и раздвинула ноги. Она смотрела на Марата прямо, не отводя взгляда. Глаза с расширенными зрачками казались совершенно черными. Марат приблизился. Ее дыхание пахло пивом. Марат подумал, что лет через тридцать она будет пить как Титими и, как Титими, сойдет с ума. Но это время еще не пришло.

Он знал, чего она от него хочет. Он потрогал ее. Волоски были густыми и мягкими. Девушка начала дышать чуть-чуть глубже. Она ничего не делала, просто смотрела на него. Марат расстегнул ширинку. Он испытал возбуждение от мысли, что становится старше и сильнее. Мужчину делают мужчиной деньги, убийства и женщины. Об этом никто никогда не говорил, но Марат это знал, и думал, что знают и все остальные. С ним это происходило само собой.

Он почувствовал, как его член скользит по ее коже. С первого раза он не попал. Она чуть подалась вперед. Марат вошел. Он случайно коснулся рукой стола. Там была грязная вода. Он начал двигаться и тут же кончил.

Ему казалось, что его обманули. Он ждал тяжелого сопротивления ее плоти, звериного ожесточения. Она рассмеялась. Он слышал стук своего сердца. Он хотел ее еще раз. Он вспомнил, как убивал Клавинго. Нож вошел в живот. Так легко, так просто. Марата разочаровывала человеческая плоть. Она была какой-то эфемерной, словно ему подсовывали подделки.

– Что? – спросил он.

Аканка перестала смеяться.

– Ничего. – Она легко оттолкнула его, спустила ноги на пол и несколькими движениями опустила вниз свою узкую юбку. Марат взял ее за руку. – Отпусти.

– Ты больше не будешь надо мной смеяться.

– Ладно.

Марат сквозь майку потрогал ее грудь. Мягкая. Напряженные точки сосков.

– Хватит.

Марат отпустил ее, застегнул ширинку.

– Мы в расчете?

– Нет. Ты сделал это слишком быстро.

Он молча на нее смотрел. Теперь ее взгляд был другим, странным. Она немножко его боялась.

– Ты раньше занимался любовью?

– Нет.

Они стояли близко друг к другу, совершенно чужие, с напряженными взглядами.

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Ты выглядишь старше.

Марат ничего не ответил.

– Я запишу за тобой долг.

Нить бежала непрерывным потоком, волосков на столе осталось уже немного – маленькая кукла вуду была почти готова.

– Так тебе не понравилась черная?

– Я еще буду с ней спать. И с другими тоже.

– Представь, что ты на рынке рабов, и у тебя денег только на одну женщину. Какую ты купишь?

– Белую.

– Мне обидно. Я ведь тоже была молодой.

Марат задумался.

– Нужны и те, и другие. Белые – нежные, черные – сильные.

– А такие, как ты? Хотел бы ты иметь раба-араба?

Марат пожал плечами. Намон расхохоталась.

– А раба-ублюдка с кожей непонятного цвета? Я не про тебя говорю. Я в Абиджане видела помесь гере и китаянки. Странный был ребенок.

– Я не видел китайцев.

– Возьми книгу в своем колледже и посмотри. Они толстенькие и косоглазые.

Марат молчал. Он хотел Лесли не только потому, что она была белой.

Все началось в библиотеке. Им задали прочитать «Отверженных». Марат пошел искать книгу. Он учился на грани, все время рискуя, что его неуспеваемость станет причиной отчисления. Задание по Виктору Гюго стало одним из тех, после невыполнения которых он мог попрощаться с судьбой, предложенной ему адвокатом Ульрихом. Его раздражала мысль, что колледж вернет деньги его отцу, а Ульрих усмехнется и скажет, что парень сам сделал свой выбор. Поэтому он шел вдоль книжных полог, искал букву «Г» и чувствовал под босыми ногами теплый паркет библиотечного пола. Тихо. Слышно, как кто-то шуршит стопкой газет.

– Марти, прекрати…

Марат оглянулся на шепот. Его взгляд стал сосредоточенным. Это было за книжными полками. Он знал, что после отдела истории есть глухой закуток, в котором стоят непопулярные книги по философии. Дождь приблизил сумерки, на улице уже было темно, но свет в библиотеке еще не зажгли.

– Ты знаешь, что я тебя хочу…

Марат узнал голос. Сквозь щели между книгами было видно две смутные тени. Одна из них – тот самый Марти, которому он обещал выпустить кишки. Марат беззвучно оскалился.

– Лес, никто не узнает. Нас не увидят и не услышат.

– Я не буду этого делать.

– У тебя мокнут трусики, когда мы целуемся.

– Хватит меня лапать, – тихо ответила Лесли.

Раздался шорох. Короткая борьба. Тени отступили друг от друга. Марат почувствовал эрекцию. У него пересохло во рту, он облизнул губы. Она девственница. Белая девственница. Он вспомнил оскорбительную легкость, с которой его приняла девчонка в столовой. Если овладеть Лесли, все будет не так. Марату хотелось грызть – как хищник, он думал не об уязвимой шее и не о податливом животе, он мечтал о том, чтобы мир поворачивался к нему хрустящими позвонками.

Мысли его сделали полный круг и вернулись к тому, что было за книжными полками. Этот худосочный бледный юнец, который избил его, еще не стал мужчиной. Марат опередил его. Похоть и чувство торжества.

– Но ты сама мне все позволяешь, – сказал Марти. – Зачем ты меня заводишь? Ты ведь тоже меня трогаешь.

– Марти, ты знаешь мою мать, – раздраженно прошептала Лесли. – Она же обнюхивает мое белье. Она узнает. Это будет как взрыв. Бум, и моя жизнь станет адом. Ты этого хочешь?

– Мы полгода вместе. Все думают, что мы спим. Что изменится?

– Все изменится. Ты будешь бахвалиться перед своими тупыми дружками, а я буду год жить в запертой комнате с монашкой-репетитором.

– Тогда что мы делаем вместе?

– Я думала, что ты меня любишь.

– Люблю.

– Тогда бери то, что я тебе даю, и не проси больше.

– Ты не понимаешь, что я чувствую, – разозлился Марти.

– И что? Ты опять скажешь, что хочешь секса? Значит, тебе плевать на меня.

– Лес…

– Отвали от меня, Марти.

Шорох. Девушка вырвалась и ушла. Марти врезал кулаком по полкам, опустился вниз, на пол, уткнулся лицом в колени. Марат смотрел на него. Он думал о том, что у Марти нет той способности, которая есть у него. Марти не может вызвать в их глазах того влажного блеска. Марату казалось, что если он коснется Лесли, вздохнет с ней одним воздухом, проведет рукой по ее руке и посмотрит прямо в ее бархатисто-серые глаза, то увидит эту потаенную слабость.

– Знаешь, – прошептал Марат в щель между книгами, – я могу ее у тебя отнять.

Темный силуэт Марти вскинул голову.

– Кто здесь?

– Я принесу тебе ее мокрые трусики.

Марти передернуло.

– Обезьянка? Ты научился читать и пришел в библиотеку?

– А ты не можешь поиметь свою девушку.

– А у тебя вообще нет девушки.

– Ошибаешься, – рассмеялся Марат. – Но дело не в моей девушке, а в твоей.

– Ты не тронешь Лесли, – сказал Марти. – Где ты, гнида?

Он встал и пошел между полок.

– Она сама своей рукой вставит себе мой член, – ответил Марат.

– Ты даже не поцелуешь такую, как она, – процедил Марти. – Твой уровень – это черные спидозные шлюхи в грязном белье.

Марат не ответил. Он не хотел, чтобы Марти его нашел. Он не хотел драться в библиотеке. Если это произойдет, его отчислят, а Марти только пожурит отец.

– Надо было сразу тебя убить, босой ниггер, – сказал Марти в темноту.

Марат не ответил, ускользнул. Он нашел «Отверженных» днем позже и даже прочитал небольшую часть романа. В результате он выкрутился, сдал и остался жить в этом белом муравейнике, как маленький черный паразит. Теперь у него была новая цель.

– Читай дальше. Ты достаточно отдохнул.

Руки Намон по-прежнему танцевали над фигуркой коня. Казалось, она даже не смотрит, что делает.

– «Когда я прибыл на берег, первой вещью, которая бросилась мне в глаза, стало море. Потом я обратил внимание на работорговое судно, которое качалось на волнах, в ожидании своего груза. И еще я увидел белых людей. Все это вместе привело меня в оцепенение, которое скоро превратилось в ужас. Меня подняли на борт. Возможно, я кричал. Я уверился, что попал в мир злых духов, которые собираются убить меня».

Намон хмыкнула.

– «Их комплекция слишком отличалась от нашей, цвет их кожи, их длинные волосы, язык, на котором они говорили, все убеждало меня в правомерности подобного суждения. Когда я огляделся, я увидел, что на полу, вдоль бортов, лежит множество чернокожих, скованных цепями. Меня сковали в одну из таких цепочек. Мне было очень страшно».

Руки старухи сплетали паутину зла. Мысли Марата вернулись к Лесли. После разговора в библиотеке его захватило знакомое чувство охоты на человека. Оно уже было у него, когда он воевал с бандой Клавинго. Теперь оно появилось снова. Он изучал Лесли, ходил за ней, заглядывал ей в глаза. Он знал, что она понемногу начинает его бояться.

Так продолжалось, пока они не столкнулись у таксофонов. Это произошло поздно вечером, когда в колледже осталось совсем немного студентов. Марат пересдал контрольную и шел по коридору. Он не думал в тот момент о Лесли, его волновал только долг перед Робертом. Каждая задержка в колледже означала отсутствие вечернего заработка.

Вдруг он услышал звук – характерный стрекот, который издают диски телефонных автоматов. В холле второго этажа стояло десять бесплатных таксофонов. Марат сам никогда не пользовался этими штуками, но понимал, зачем они нужны. Богатые детишки звонили домой, чтобы их забрали на машине.

– Миссис Годин? – В тишине пустынного холла голос Лесли разносился мелодичным эхом. Пауза – она слушает, что ей говорят. Марат замедлил шаги.

– Да, пожалуйста. – Снова пауза, на этот раз долгая. Марат медленно вышел из коридора. Он еще не знал, что будет делать. Ему нужно было, чтобы ее глаза заблестели, чтобы ее губы приоткрылись.

– Попросите Джима, чтобы он забрал меня из школы. – Марат не прятался, но она его не видела. Она стояла в одной из телефонных кабинок, спиной к стеклянной стенке. Ее чудесные волосы дождем падали на плечи. Такие мягкие. Должно быть, они приятно пахнут.

– Да, я подожду пятнадцать минут. – Короткая пауза. – В библиотеке. – Она на что-то разозлилась. – Не надо на меня давить! Я сама могу располагать своим временем.

Тишина. Марат подошел к ней совсем близко.

– Домой, – устало ответила она. Еще пауза. Он мог протянуть руку и коснуться ее шелковистых волос. Он вспомнил, как, прячась за деревом, ждал, когда Клавинго подойдет к нему на расстояние удара. Тогда ему тоже было нужно оказаться близко. Очень, очень близко.

– Да, все как всегда. Спасибо. – Девушка повесила трубку. – Тупая сука, – добавила она. Марат почуял запах ее волос – странный летучий аромат. Наверное, так пахнут цветы на далеком севере. Лесли вздрогнула и обернулась. Марат смотрел ей в глаза. Ее зрачки немного расширились, но не так, как у той девушки в подсобке столовой. – Что тебе нужно?

– Мы поспорили с Марти, – ответил Марат.

– Что ты хочешь сказать? – не поняла Лесли. Марат провел кончиками пальцев по ее руке. Ее кожа была бархатистой. Зрачки девушки еще сильнее расширились. – Отвали от меня.

Марат приблизился к ней. Лесли забивала запах сигарет. Ее дыхание пахло мятой. Он почувствовал близость ее губ, ее нежной шеи. Она умеренно пользовалась косметикой. Еле заметные остатки подросткового герпеса у нее на лбу.

Дыхание девушки сбилось. Марат все время смотрел ей в глаза, не моргая. Его глаза были черными. Лесли поняла, что если и дальше будет смотреть в них, то увидит что-то в этой темноте.

Его рука коснулась ее бока.

– Тебе приятно. – Сквозь крахмальную блузку он чувствовал ее живот. Она сделала шаг назад, он сделал шаг вперед. У нее за спиной оказалась стеклянная стенка кабинки – отступать дальше было некуда. Марат коснулся ее груди. В ее глазах совсем не осталось серого – одни огромные зрачки.

– Я нравлюсь тебе больше, чем Марти. Ты хочешь меня, а не его.

Ему казалось, что он победил. Сейчас он попробует вкус ее губ, а потом они пойдут в туалет и сделают там то, чего так хотел Марти.

Вместо этого Лесли ударила его в пах, выскочила из кабинки и увеличила дистанцию между ними.

– Передай Марти, что это идиотская шутка, – сказала она брезгливо.

Марат почувствовал ярость. Она не хотела его. Ее губы оставались плотно сжатыми, в глазах был только страх – никакого влажного блеска. В паху пульсировала тупая боль. Еще не было такого, чтобы его ударила женщина.

Марат попытался снова к ней подойти, но она шарахнулась назад и сбежала на один пролет вниз. Потом обернулась. Марат мог ее догнать, но глухой голос внутри подсказал ему, что это будет конец. Если он начнет избивать Лесли в холле первого этажа, то окажется в тюрьме и выйдет из нее лишь стариком. Наказание будет слабо отличаться от кары за убийство. Марат не хотел закончить седым горбуном, побирающимся в трущобах.

Поэтому он остановился.

– «Вопли женщин и стоны смерти превратили корабль в театр ужаса, почти невообразимого. Скоро я страшно отощал и ослаб. Мне разрешили постоянно находиться на палубе. С меня сняли путы. Я был юн, и они знали, как я безобиден. Я ждал, что скоро разделю судьбу своих компаньонов, которые ежедневно умирали рядом со мной. Я ждал, что смерть скоро положит конец моим бедствиям».

Марат перестал читать: было уже довольно темно, буквы расплывались перед глазами. Руки ведьмы остановились – старуха смотрела на него.

– Устал. Путаешься.

– Да. – Он посмотрел на лошадку. Она не выглядела как статуэтка – скорее напоминала крошечное чучело. Сходство с любимым конем Лесли было такое, что у Марата захватило дух.

– Хочешь подержать его?

Марат протянул руку.

– Осторожно. Если ты случайно сломаешь ему ногу, или свернешь шею, Лесли больше не будет на нем кататься. И все придется начинать сначала. Если я соглашусь, и если мне не надоест слушать твои пять книг.

– Нет. – Марат успел убрать руку прежде, чем Намон отдала ему фигурку. – Не хочу рисковать.

– Ты неглуп. – Старуха поставила фигурку на стол рядом с собой. Казалось, конь дремлет в стойле. – Когда твоя девочка выезжает на прогулку?

– Завтра воскресенье. В середине дня.

– Мне нужен час, минута. Или тебе все равно, куда и когда он понесет свою всадницу?

– Лесли с родителями поедут на утреннюю службу в Нотр-Дам-де-ла-Пэ.

– Ты следил за ней, – одобрила Намон.

Марат был очень зол после того, как Лесли его отвергла. Он начал искать ее дом. У него не было зацепок, пока однажды он не наткнулся на Джима. Это случилось почти через месяц после столкновения у таксофонов. Марат выходил из колледжа. Знакомый солдат никак на него не отреагировал – подросток больше не приносил в школу свой нож, и у них не было конфликтов. Марат прошел под рамкой металлоискателя, и в этот момент открылась стальная внешняя дверь проходной. В помещение зашел чернокожий очкарик средних лет, презентабельно выглядящий. Марат понял, что это один из шоферов. Он подумал, что мужчина похож на его бывшего одноклассника Алана.

– Я забрать девочку, – сказал водитель. – Лесли О’Корнел.

Марат вспомнил ее телефонный разговор. «Джим» – мгновенно понял он.

– Я Вас помню, – ответил солдат.

Марат вышел на улицу. Он чего-то смутно ждал. В происшедшем была какая-то возможность.

Он немного знал про машины. Знал, что у них есть номера, что они заводятся ключами, что им нужно топливо, чтобы ездить, что у них двери на защелках, а некоторым можно проткнуть колеса. Еще он думал, что на цену машины главным образом влияют ее размеры и наличие в ней кондиционера.

Белая машина Джима стояла прямо перед Маратом. Она была дорогой, но не самой дорогой. Даже дешевле, чем машина адвоката Ульриха.

Марат сделал несколько шагов в сторону и заглянул в окно. Солдат читал, сидя на стульчике у стены. Он не видел улицу. Марат ждал секунду, а потом бросился к машине. Он двигался быстро, чуть пригнувшись, чтобы никто его не заметил.

Он обошел машину со стороны проезжей части. Джим не глушил мотор: от капота парило, было слышно, как тихо урчит двигатель. Марат дернул водительскую дверь. Та была открыта. Джим знал, что оставляет машину всего на минуту.

Марат лег животом на кресло водителя, дотянулся до ручки бардачка, дернул на себя, и на сиденье вывалились деньги и документы. Он сгреб их в кучу и ретировался. Он не знал, чем эта история закончилась для шофера. Вероятно, Джим решил, что его просто ограбили, и стал осторожнее.

Так он нашел дом девушки – его привел туда один из адресов. Он долго стоял у забора виллы, пока не увидел снова машину Джима. Лесли с отцом ехали в город.

– Потом они вернутся домой, и еще через какое-то время она пойдет кататься на лошади. После конной прогулки у них обед. Немного после полудня, если только я не путаю время второй утренней литургии. Мы не ошибемся?

Ведьма негромко хлопнула в ладоши.

– Великий Мастер говорит, что нет. Ты изнасилуешь ее прямо в воде, у берега. – Она посмотрела на Марата. – Иди. И когда закончишь, возвращайся, чтобы дальше читать мне книгу.

Марат встал и вышел под дождь. Он не чувствовал предвкушения – только дрожь и злобу.

– Она будет выглядеть прекрасно, – крикнула Намон ему в спину. Марат понял, что эту жертву у него отняли. Старуха обманула его. Но он не мог изменить своей ненависти. Он знал, что придет к Намон снова, а если не будет Намон, он придет к кому-то еще. Он всегда будет орудием зла.

На следующий день дождь перестал, но солнца не было – над Ямусукро взошел очередной свинцово-тягостный полдень. Марат вышел к озеру Роаку. Туман рассеивался, парило и пахло цветами. Нотр-Дам-де-ла-Пэ был совсем близко, его огромный купол смутно отражался в воде. Озеро врезалось в ареал города, охватывало территорию собора и уходило в леса. Большую его часть покрывали розовые кувшинки. Очень красиво.

Марат пошел вдоль берега. Он знал постоянный маршрут Лесли: она любила пустынные поля рядом с собором, и конь обычно нес ее вдоль одной из полузаброшенных асфальтированных дорог. Ее скакун был быстрее, чем у жокея, и она отрывалась от своего учителя. Марат думал, что если животное понесет, то жокей скоро останется далеко позади и потеряет Лесли. Намон должна совершить преступление, когда девушка окажется в километре от воды. Достаточно далеко, чтобы сопровождающий заблудился, достаточно близко, чтобы конь доскакал.

Марат принюхался к воздуху и пошел быстрее. Он чувствовал, как его захватывает странная механическая сила злого случая. Ветра не было. Деревья молчаливо опускали ветви в траву. Розовые лепестки цветов будто говорили о девственности.

Где-то далеко заржал конь. В воздухе были злые лоа. Росинки дрожали на стеблях растений. Купол собора блекло мерцал в темном небе. Вот снова крик испуганного животного. Марат побежал. Он слышал стук своего сердца, топот своих ног по земляной тропинке. Он вспотел, майка прилипла к бокам, но остановиться он не мог.

Через несколько минут бешеного бега Марат упал и приложил ухо к земле. Он никогда не делал так раньше, даже не знал, что так можно сделать. Ему пришла безумная мысль, что Намон сделала и его куклу вуду тоже.

Где-то далеко шумели шоссе. Громко стучало сердце. И еще скакали две лошади: одна далеко, другая – совсем рядом. Марат встал и отдышался. Он пошел вперед, постепенно замедляя шаги, пока не остановился среди кустов на берегу.

Оттуда он увидел ее. Лесли скакала не по прямой, а по странной дуге – так на излете падает пуля. Она не могла остановить своего коня и не могла спрыгнуть с него – он мчался слишком быстро. Его черные бока покрывала пена, из-под копыт вылетали комья земли.

Марат не прятался. Он просто наблюдал. Лесли все равно ничего не видела. Конь почти добежал до воды. На берегу он подвернул ногу и полетел кувырком. Его копыта ударили воздух. Он упал на бок и в туче брызг съехал в озеро. Марат видел, как под кувшинками прошла волна. Он медленно пошел к месту катастрофы.

Скакун еще брыкался. Его дыхание было хриплым, умученная морда поднималась над водой. Лесли сумела освободить ногу от стремени и встать в полный рост, по грудь в воде. Марат видел под одеждой очертания ее тела. Лесли обошла любимца и из последних сил держала его голову. Конь заржал. Его глаза, полные смертного ужаса, смотрели на наездницу. Он понимал, что предал ее.

– Камир, что с тобой? – спросила Лесли. – Ты пытался меня убить.

На губах животного выступила кровавая пена.

– Камир, вставай, здесь могут быть крокодилы!

Конь моргнул. Его дыхание стало ровнее, глаза успокоились. Намон вытащила булавку из его груди. Благородное сердце погибло.

– Камир, – еще раз позвала Лесли. Она чувствовала, как отяжелела его голова, а мышцы шеи ослабли. Судорога кончалась. Он больше не мутил воду. В гриве запутались розовые кувшинки.

– Камир, – заплакала она, поняв, что он умирает. – Камир, чем ты заболел? Что с тобой случилось?

– Смотри, – сказал Марат.

Лесли вскинула голову. Сначала она не поняла, кого видит, и ее лицо выражало только удивление.

– Смотри, – Марат указывал на коня, – сейчас его глаза погаснут. Душа уйдет из них. Его там больше не будет. Он убежит от тебя и даже от меня. Так всегда, когда убиваешь. Их глаза просто гаснут. Глаза моей матери и глаза расстрелянного крокодила. Всегда одно и то же.

Он через голову стянул майку и повесил ее на ближайший куст, потом спустил вниз шорты. Его член был полурасслаблен, но темная головка уже выглядывала наружу. Он раздевался и наблюдал за Лесли. Горе сделало ее глаза влажными, щеки раскраснелись от скачки. Она не была в оцепенении, но не знала, что делать. Обнимая шею умирающего коня, она неотрывно смотрела на Марата. Спелый плод, который можно сорвать.

– Ты это сделал, – поняла она.

– Не я. – Марат бросил шорты на ветки куста. – Это сделала старуха Намон, ведьма вуду.

Он вошел в озеро. Конь умер. Лесли хватило сил одной рукой закрыть его глаза. Она отступила назад, и морда животного ушла под воду. Над Камиром сомкнулись кувшинки. Лесли вытерла заплаканное лицо мокрыми руками. Она не знала, что капли на лбу и на губах делают ее еще более соблазнительной.

– Куда же ты? – спросил Марат. – Там могут быть крокодилы.

– Лучше крокодилы, чем ты.

Марат рассмеялся.

– Они нас не тронут. Этого не хочет Намон.

Лесли сделала еще шаг назад. Дно становилось все глубже, она оступилась, взбила воду руками. Ее волосы намокли.

– Ты не умеешь плавать, – улыбаясь, констатировал Марат.

– Если ты тронешь меня, то…

– Ты ведь знаешь, что трону.

Они были совсем близко. Лесли снова шарахнулась назад, начала тонуть. Он поймал ее за руки, и они закружились в неспокойной воде. Марат был намного быстрее и сильнее. Ему не мешала одежда. Лесли даже не могла оцарапать его.

– Все узнают, что ты меня изнасиловал, – сказала она.

– Нет, – прошептал Марат. – Намон уже запечатала твои уста. Ты просто будешь странной в следующие дни. Все спишут это на смерть Камира. А потом от имени Марти я пришлю Сангаре твои грязные трусики. И тогда все всë узнают. Но никто не подумает на меня.

Он прижал ее к себе. Сквозь ткань жокейского костюма она почувствовала его и поняла, что ее жизнь кончилась.

– Пойдем на его труп, – пригласил Марат. – Он еще теплый.

Глава четвертая

ПЕЧАТЬ КАИНА

Было первое сентября. Во французском колледже начался новый учебный год, третий для Марата. Он шел домой, чувствуя под ногами мягкую пыль, в которую за засушливое лето превратилась глина, и думал о белой девушке, которую изнасиловал с помощью колдуньи Намон.

Лесли погибла полгода назад. Она вышла из проходной колледжа, прошла мимо машины, в которой ее ждал Джим, сделала три шага к середине дороги и попала под патрульный бронетранспортер. Водитель даже не видел ее. Он остановился, потому что солдаты сверху начали ему кричать о том, что произошло. Огромные ребристые колеса вездехода оставили от Лесли мокрое пятно, руку и клочок волос. Ее фотография, затянутая черным крепом, все еще висела в холле на втором этаже колледжа.

Сегодня, в своей приветственной речи, директор опять помянул ее смерть. Пятьсот человек минуту молчали в ее память. Никто из них не знал, что это было самоубийство. Никто из них не знал, что Сангаре сжег в камине письмо, склеенное из газетных букв, и белые трусики, испачканные девственной кровью. Лесли осталась чистой. Она умерла как член их неприкосновенного белого круга. Ей поставили трогательный памятник на католическом кладбище, а в гроб положили фрагмент уздечки ее любимого коня, который она носила после его смерти. В минуту молчания Марат слушал их безмолвие, и ему хотелось закричать: «Это я, я имел ее, я заставил ее выйти на дорогу». Но он не мог. Его держали за горло ледяные руки страха. Все чаще он видел спонтанную неприязнь в глазах других людей. Он знал, что если признается, ему поверит каждый, и суд будет скорым.

Поворачивая на свою улицу, он оглянулся. За спиной у него был Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Вечный купол собора кутался в облаках и молчал. Он имел право на почести – под своим титаническим каменным телом он мог собрать все молчание во имя всех умерших. Он видел и хранил. Он знал. Не вмешиваясь, не сострадая и не ужасаясь, он составлял перечень преступлений Марата. Подростка передернуло. Он пошел дальше, заставив купол скрыться за нагромождением крыш бедняцких хибар.

Калитка дома Роберта была открыта. У забора стоял обшарпанный микроавтобус. Марат никогда еще такого не видел. Он в удивлении замедлил шаги. Во дворе были люди – он слышал их голоса. Женщины, несколько женщин, говорили спокойно. Марат вспомнил, как женщины приходили в этот дом после того, как он убил мать.

Из калитки, вытирая руки, вышел доктор Анри. Француз был в простой белой рубашке, под мышкой – кожаный портфель.

– А, Марат, – приветствовал он. – Я сожалею. Роберт умер.

Марат замер. Он ожидал этих слов с тех пор, как услышал голоса во дворе, но новость все равно вызвала в нем какой-то странный ступор. Роберт бил его палкой и плакал на похоронах Камилы. Роберт считал мелочь на сморщенной ладони, пил виски, сидел на крыльце, мочился на грядку за домом. Роберт три раза в день кормил кур и пару раз в неделю ходил в кабак. Он рассказывал, как видел Папу Римского. Утром и вечером Марат слушал, как старик бродит внизу, роняет свою клюку, матерится. И вот он умер, а Марат не заглянул в его глаза, не успел отомстить за жалость и за длинные фиолетовые синяки, которые носил на своих бедрах все детство.

– Давно? – спросил он.

Анри, небольшого роста, со вздернутым носом и морщинками вокруг глаз, выглядел, как состарившийся юноша.

– Час назад. Его уже переодели и прибрали. – Он провел влажными ладонями по коротко стриженным черным волосам. – Скорее всего, это был тромб в мозгу. Старик успел позвать меня и написать завещание.

Несколько секунд Марат вдумывался в услышанное. Завещание.

– И чей теперь будет дом? – спросил он, заглядывая в проем калитки. Женщины были монашками. Они спокойно и деловито разбирали все, что находилось во дворе. Куры уже сидели в переносных клетках.

– Роберт почти все завещал святому ордену Клариссы Ассизской, – ответил Анри.

Марат подумал, что бог решил отнять у него его дом.

– Мать-настоятельница думает, что здесь сделают аптеку для бедняков.

Марат его уже не слушал.

– А мои вещи?

– На втором этаже еще ничего не трогали.

Марат вошел во двор. К нему повернулась молодая чернокожая монахиня. Она была в очках. Марат молча смотрел на нее. Ему стало не по себе от ее увеличенных внимательных глаз.

– Вы хотите проститься с умершим? – спросила она.

– Я жилец со второго этажа, – сказал Марат.

Монахиня моргнула, подумала, чуть кивнула.

– Пойдемте, – пригласила она, – я Вас познакомлю с матерью Анжеликой. Роберт завещал вам один предмет.

– Какой?

Монашка только мотнула головой. Они вошли в дом. Дверь в комнату старика была снята с петель, и Марат увидел Роберта. Старый негр лежал на своей кровати, длинный и прямой; наверное, впервые за свою жизнь он перестал сутулиться. На него надели лучшее, что было в доме – древний английский сюртук с кожаными налокотниками – и застегнули на все пуговицы. Несгибаемые руки отказались соединяться на груди и теперь лежали вдоль тела. Глаза закрыты, в щели между приоткрытых губ блестит еще не высохшая влага.

– Корин, – сказали из глубины комнаты, – у него оказался серьезный долг за землю. Из-за ошибки землемера.

Корин сделала реверанс.

– Матушка, пришел жилец со второго этажа.

Марат вслед за монахиней-очкариком вошел в комнату. Настоятельница сидела за столом и разбирала засаленные документы Роберта. Она оказалась белой старухой с иссушенным лицом и умными карими глазами. Ее черты напомнили Марату учительницу африкаанс из колледжа.

– Здравствуйте.

Марат кивнул. Еще никогда он не видел столько людей бога так близко и в одном месте. Ему мерещилось, что в них есть какая-то пугающая медлительная уверенность. Не такая, как в Намон, не такая, как в Сангаре, но сила, причем разделенная на всех.

– Роберт, возможно, был близким Вам человеком, – сказала настоятельница. – Мы с Корин можем оставить Вас с ним наедине.

Марат снова посмотрел на мертвеца. Ему хотелось открыть его глаза. Вдруг там осталось что-то, что он так искал всю свою жизнь.

– Вам нехорошо? – обеспокоенно спросил Анжелика.

– Да, я хочу с ним побыть, – ответил Марат.

– Вам никто не помешает. – Настоятельница свернула пачку бумаг и вместе с Корин вышла в крошечный холл дома.

– Можно отдать землю законным владельцам, – предложила Корин.

– Не получится. Смотри.

Женщины углубились в документы.

– Да, вижу.

Марат сел на край кровати Роберта. Он знал, что жрицы бога видят через открытую дверь все, что он делает. Ему пришла мысль, что они ждут, когда он полезет в тайный схрон старика, чтобы прибрать к рукам его сбережения. Но Марат знал, что такого схрона нет: Роберт честно пропивал все деньги, которые зарабатывал комнатой и участком. Он наклонился низко к лицу умершего, чувствуя все тот же запах виски и гнилых зубов, потянул пальцем веко и увидел, что оно пришито тончайшей ниткой. Вот зачем Анри задержался на час после смерти Роберта. Грязный фокус. Он с досадой выпрямился. Старик неподвижно лежал рядом, будто спал тяжелым сном. Марат обернулся к монашкам.

– Что он мне оставил? – спросил он. Что вообще Роберт мог оставить, если отдал этим людям дом? Курицу? Мешок риса?

– Корин, покажи ему, – сказала мать-настоятельница.

– У нас к Вам еще одна просьба, – сказала Корин. – Будет хорошо, если Вы в течение двух дней освободите комнату наверху.

Она зашла в угол комнаты и вернулась оттуда с палкой Роберта. Марат встал.

– Это? – спросил он.

Анжелика поджала губы.

– Умирая, Роберт сказал, что Вы ни разу не посетили урну с прахом матери.

Марат подумал, что даже не знает, где она.

– Тебе-то что? Моя мать была арабская шлюха.

– Он сказал, что эта палка напомнит о том, что он сделал бы с Вами, если бы мог, – спокойно закончила пожилая монахиня.

– Два дня на освобождение комнаты, – повторила Корин, – но чем быстрее, тем лучше. Мы видели, что Ваш скарб не велик.

Марат вырвал палку у нее из рук и пошел наверх. Анжелика шарахнулась от него. Марат думал, что мог бы убить старика, если бы знал, что тот замышляет. Роберт обманул его. Сбежал. Упросил врача зашить свои глаза. Спрятался от Марата в самую темную пропасть на свете. Спрятался, как прятались все они, но раньше и лучше.

Он ворвался на второй этаж. Анри оказался не прав: здесь похозяйничали. Педантичные монашки заклеили скотчем разбитые пулями стекла, к которым никто не прикасался, сколько Марат помнил эту комнату. Он начал понимать, что это место больше не его.

Всю жизнь он возвращался сюда. Он мерил этот пол шагами. Он ел здесь, спал здесь, хранил свое оружие, свою одежду и свое одиночество. Отсюда он смотрел на собор. Здесь он исходил злобой. Здесь была его нора, его яма на дне реки, в которую он утаскивал падаль своих мыслей. Сюда уходил его слизистый след.

Здесь он учился выкидывать лезвие ножа-бабочки. Боялся, ожидая мести. Сидя на этом полу, он делал уроки и разучивал тексты, чтобы складно переводить их в уплату долга старухе Намон. Здесь было место, где он убил свою мать. И хотя все, что от нее осталось, сожгли дотла, он все еще мог лечь на пол и в щелях между досками учуять гнилостный запах ее болезни.

Марат врезал палкой по стене. Он знал, что сейчас слишком много людей видит и слышит, как он безумствует, но не мог остановиться. Он хотел сломать эту штуку. Он ударил снова, наотмашь, об косяк. Трость упруго гудела, но не трескалась. Роберт давно бы разбил ее, если бы она не была так хороша. Марат отшвырнул ее на другой конец комнаты и, задыхаясь, привалился к стене. Мир был пустой ловушкой. Все пропадало даром. Люди залечивали раны и помнили мертвых. И никто не обращал внимания на него.

Сегодня он видел, как Марти снова смеется. У Марти была новая игрушка – мобильный телефон. Марти говорил, что это вещь будущего, что когда-нибудь все будут ходить с такими. Всегда можно позвонить кому хочешь. А Марти было кому звонить. Его друзья только сплотились вокруг него после смерти Лесли. Его родители любили его. Его отец стоял за него горой. Даже девушки теперь липли к нему, хотели утешить. Марат тоже находил в глазах женщин свою каплю влаги, но все это было не то, не так, как у Марти.

А еще этим летом Марат видел, что мать Клавинго снова ходит беременная. Он слышал, что Поль с родителями уехал в большой город Абиджан, а Крис начал работать на банановой плантации и купил мотоцикл. В газете Марат читал, что его собственный отец создал какой-то совет. Он знал, что крокодилы по-прежнему нападают на людей, независимо от того, помогает он им своим ножом или нет.

Он в ярости отшвырнул свой тюфяк от стены, выбил ногой половицу. Встав на колени, он достал из-под пола жестяную коробку – не ту, в которой хранила ценности его мать, но очень похожую. Там был нож-бабочка, его любимец и смертельное оружие. Марат сунул его в правый карман, потом сгреб все деньги и, не считая, затолкал в левый. Одежду – ворохом в рюкзак. Потом собрал мелочи: иголку, которой он зашивал майку в день смерти матери, зажигалку, кружку и миску, в которых готовил, ложку и второй, обычный, нож, доставшийся ему от Камилы. Бритву – он пользовался ею уже несколько месяцев.

Потом он мрачно задумался. Волосы. Он знал, что монашки не делают куклы вуду, но не хотел рисковать. Слишком много врагов. Он собрал все следы своего присутствия в комнате – волосы, обрезки ногтей, следы мастурбации – сунул все это в мешочек и тоже убрал в рюкзак.

В последнюю очередь Марат вернулся к трости. Он поднял наследство Роберта. Когда-то палка была покрыта красным лаком, но тот давно сошел. Палка была выточена из толстой ветки. Ручка – удобный кривой сучок. Марат осмотрел середину клюки, которой бил ее о косяк. Железное дерево. На палке остались лишь крошечные насечки, а в стене теперь были вмятины.

Он взял трость и спустился вниз. Он не встретил ни Анжелику, ни Корин. Роберт все еще лежал на своей кровати, неподвижный, успокоившийся. В его комнате хозяйничала какая-то новая монашка, черная, как и Корин, но намного старше. Она посмотрела на Марата, но ничего не сказала.

– Передай главной, что я ушел, – сказал Марат. – Если не вернусь ночью, значит, у меня есть новый ночлег, и я не вернусь больше никогда.

– Хорошо.

Марат зло стукнул палкой о снятую с петель дверь и вышел во двор. Микроавтобус исчез, переносные клетки для кур – тоже. Калитка стояла распахнутая. На улице собралась небольшая кучка соседей: слетелись посмаковать смерть старого пьяницы, ждали, когда будут выносить тело.

– Эй, – окликнул их Марат, – меня выселяют. Ни у кого нет свободного жилья?

Люди молча смотрели на него.

– Нет, – за всех ответил мужчина-гере из дома напротив.

– Я буду платить.

– Сколько тебя помню, – сказала закутанная в чадру жена соседа, – ты издевался над животными и дрался с другими детьми. Скажешь, теперь будет иначе?

– Я больше не ребенок.

– А по мне, так из злых детей вырастают злые люди.

– Старик Роберт мог выручать за комнату нормальные деньги, если бы не жалел тебя, – добавила другая соседка. – Сколько ты сможешь платить? Пару франков в день? Так это цена за койку в бараке у оврага.

Марат видел их глаза: так уставшие от лая собаки смотрят друг на друга сквозь прутья решетки. Он был с одной стороны, они – с другой; они были вместе, он – один; они стояли кучей, он – в стороне, с палкой в руках и с ножом в кармане.

Марат сплюнул на дорогу, вытер губы и пошел прочь.

Ноги сами несли его в направлении, в котором он давно уже не ходил, в район протестантской общины, туда, где когда-то жил Клавинго. Марат хотел мести, хотел, чтобы душа Роберта в ужасе оглянулась, прежде чем отправиться на тот свет. Он избегал оживленных улиц, шел по старым маршрутам своей охоты, проваливался в те времена, когда ему казалось, что каждая драка делает его сильнее. Знакомые деревья, среди которых он прятался, знакомый сарай, у стены которого он лежал, облизывая разбитые губы, после одной из побед Клавинго. Дойдя до безлюдного перекрестка, он оглянулся.

Здесь были дома с хорошими заборами, черепичные крыши и веранды с большими окнами. Он помнил это место: Клавинго ходил здесь играть в мяч с друзьями. За три года кусты разрослись, но Марат узнавал тропинку, по которой крался за своими врагами, чтобы из засады следить за их веселой возней. Он повернул в заросли. За стеной растений была площадка, обустроенная одиноким столбом с баскетбольной корзиной. Он палкой раздвинул ветки.

– И вот, последняя минута матча между Ямусукро и Абиджаном. Смотрите! Сулиман вырывается в сторону и бежит спиной вперед к трехочковой дуге… делает бросок… ну же! Ну же!

Раздался характерный звук удара мяча о щит.

– И корзина выплевывает его мяч, – раздосадовано закончил мальчишеский голос.

Марат остановился у края прогалины. Он увидел ребенка лет девяти. Мальчик поймал отскочивший мяч, устало вытер лицо рукавом майки. Он играл, сам комментируя свои действия. Босой, но счастливый.

Марат почувствовал, как сердце начинает биться чаще, а потом его стук оборвался, и наступила тишина. Мальчик был арабом, почти таким же, как сам Марат, но светлее. Он жил посреди района гере. Играл один на улице. И его не обижают? Марата охватила черная зависть. Он сжал палку Роберта и вышел из зарослей. Мальчишка обеспокоенно уставился на него: Марат был старше на шесть лет.

– Пришел покидать мяч? – спросил он.

– Это для детей, – ответил Марат.

– Когда-нибудь я стану играть в национальной сборной, – возразил мальчик, – и это будет очень по-взрослому.

Марат подумал, что Роберт лупил его, когда он был таким же малышом.

– Мне нужно сломать эту палку, – сказал он.

– Зачем?

– Тебя когда-нибудь избивали? – Марат видел, что уже не нравится мальчику. Он подошел ближе.

– Откуда ты взялся? Я тебя не видел раньше.

– Ляг на землю лицом вниз, – приказал Марат.

Мальчик побледнел.

– Отвали.

Марат вспомнил, что Роберт говорил в таких случаях.

– Ты мог бы отделаться одним ударом по заднице, – воспроизвел он тон старика, – но сделал свой выбор сам.

Мальчик бросил мяч Марату в лицо и метнулся к тропинке. Мяч попал в лоб, удар вышел глухой и оскорбительный. Марат развернулся вслед за беглецом и подцепил его ногу ручкой клюки. Эта подсечка была одним из лучших фокусов Роберта; старик сам часто падал, когда делал ее, но Марат все равно уже не успевал убежать. Вот и мальчик растянулся в траве.

– Так-то, – рассмеялся Марат. – От меня не уйдешь.

– Помогите! – истошно закричал мальчик. Он попытался встать, и Марат со всей силы оттянул его палкой между лопаток. Крик захлебнулся, и мальчик рухнул на землю. Марат концом палки задрал майку у него на спине. Он хотел видеть, как появится фиолетовая полоса кровоизлияния.

– Это Сулиман! – завопила женщина на соседнем дворе.

Мальчик закашлялся, выплюнул кровь на траву. Красные капли на зеленых листках. Марат заворожено смотрел, как на желтой коже вспухает темный след. Ему пора было бежать, он знал это, но не мог оторваться.

– Тебя поймают, – прохрипел мальчик, – прямо сейчас.

Он снова попытался встать, закачался на руках. Сил у него уже не было. Марат ударил его еще раз, теперь по ногам, куда так любил бить Роберт. Мальчик вздрогнул и приник к земле.

Марат услышал, что кто-то движется за забором соседнего участка, и метнулся в кусты.

– Сулиман!? – мужской голос с другой стороны.

Ветки секли его лицо. Он выскочил на дорогу, на открытый перекресток, где негде спрятаться, и тут же налетел на женщину-протестантку. Они врезались друг в друга.

– Что ты с ним сделал? – истерично закричала она. Марат ударил ее палкой. Она защитилась рукой, но удар был слишком сильный, и ее повалило на землю. Негритянка из гере. Бежала защищать мальчика-араба. Христианка бежала спасать мусульманина. Марат замахнулся, чтобы добить ее ударом по голове. В этот момент грянул выстрел.

Палка Роберта, наконец, раскололась, во все стороны полетели щепки. В руках у Марата осталась бесполезная коряга ручки. Он шарахнулся в сторону. Грохнул второй выстрел. Глухо зазвенела миска в рюкзаке. Марат закружился посередине перекрестка, как затравленный зверь.

Третий выстрел. Пуля взвизгнула о камешек у ноги. Он почувствовал обжигающий жар грохочущей смерти и испуганно упал на землю.

Он увидел стрелка – высокого негра в расстегнутой белой рубашке. Яркие белки глаз, спортивные штаны, красные кроссовки, на черной груди желтый всполох крестика. Мужчина был метрах в тридцати от Марата; он смотрел на него через прицел автомата Калашникова и медленно шел вперед. Женщина, поддерживая перебитую руку, поднялась с земли. В ее глазах была торжествующая ненависть.

Кусты зашуршали, и из них, шатаясь, вышел маленький баскетболист Сулиман.

– Тетя Сандрайн, – мальчик узнал женщину и заплакал, – он тебя тоже ударил.

– Все кончилась, – сказала женщина. – Он больше никого не обидит.

Стрелок приближался. Его руки явно устали держать автомат навскидку, но он не выпускал Марата из прицела. Гере обняла ребенка и плюнула в направлении Марата.

– Даже не пытайся убежать. В прошлом году Гилла с трехсот метров прострелил вору колено.

Марат скорчился на земле. Его объял страх. Гилла. Он знал это имя, знал стрелка, у которого был на мушке. К нему с дымящимся автоматом шел отец Клавинго. За спиной мужчины возвышался молчаливый купол Нотр-Дам-де-ла-Пэ.

– Тетя Сандрайн, ты меня услышала, – сказал мальчик. Женщина положила здоровую руку ему на голову. На улицу выходили люди. Вокруг Марата и пострадавших собралась редкая толпа. И еще подходили – теперь уже не те, кто слышал крик Сулимана, а те, кого от полуденной дремы разбудили винтовочные выстрелы.

Гилла медленно опустил оружие: его пленнику некуда было бежать.

– Что случилось? – спросила Сандрайн у мальчика. – Чего этот бродяга хотел от тебя?

– Это не бродяга, – сказал Гилла, подходя к Марату. – Это бывший одноклассник моего сына. – Он схватил подростка за ручку рюкзака и рывком поставил его на ноги. – Что ты сделал?

Марат молчал. Гилла повернулся к ребенку.

– Что он сделал?

– Он приказал мне лечь на землю, а потом два раза ударил меня палкой. – Мальчик снова закашлялся и выплюнул кровь на дорогу. – Мне опять плохо.

– Куда он тебя бил? По лицу?

– Нет, по спине.

– А откуда кровь?

– Я стал кашлять.

– Повернись, – попросил Гилла. Маленький баскетболист послушался. Гилла поднял его майку. Толпа охнула. К пострадавшим подошла еще одна женщина.

– Сандрайн, ты сама-то в порядке? – поинтересовалась она.

– Нет, – сказала Сандрайн. – Кажется, он сломал мне руку.

Марат видел кругом лица. На него смотрели. Кто-то толкнул его в плечо. Он подумал, что его сейчас убьют, пристрелят, как бешеную собаку, а тело бросят на помойке.

– Сулиман, – спросил Гилла, – ты теряешь сознание?

– Я хочу лечь, хотя бы на землю.

– Держись. Сосредоточься. – Мальчик посмотрел на Гиллу, и в его глазах на мгновение стало чуть больше ясности. – У него был хоть один повод ударить тебя?

– Нет. Я даже никогда его не видел. Я просто играл в мяч. Он пришел с палкой.

– Сулиман! – сквозь толпу пробился красивый светлокожий араб лет тридцати. Было видно, что он напуган до полусмерти. Мальчик увидел отца и потерял сознание. Гилла поймал его за плечи. Араб подбежал, поднял сына на руки.

– У него кровь идет горлом, – сказал женщина со сломанной рукой.

– Идите к бензоколонке, – посоветовал кто-то. – Там найдете машину. Это самый быстрый путь в больницу.

– Что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали за твоего сына? – спросил Гилла у араба.

– Где твой отец? – спросил кто-то у Марата.

– Он круглый сирота, – ответил Гилла за Марата, – и он достаточно взрослый, чтобы самому за себя думать. Что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали? – повторил он свой вопрос к арабу. Тот с трудом оторвал взгляд от бледного лица сына.

– Можно отдать его ООНовцам, – предложил один из соседей.

– Они не по-нашему судят, – возмутился другой.

Марат видел, что араб смотрит на него. Он подумал, что мужчина сейчас прикажет убить его. Решение пришло мгновенно, и он бросился бежать. Ему удалось сбить с ног двух женщин, потом он попытался обогнуть какого-то толстяка-марабу в красной майке и запутался в чужих руках. Его швырнули обратно.

– Ты сказал, он сирота, – повторил араб.

– Да, – подтвердил кто-то из толпы. – Он живет у старого пьяницы Роберта. Его мать была шлюха.

– Шесть ударов прикладом твоей винтовки, Гилла, – решил араб, повернулся и большими скачущими шагами помчался вниз по улице. Теперь его интересовала только жизнь сына.

– И шесть за меня, – пожелала женщина со сломанной рукой. – В три раза больше, чем он нанес мне и мальчику.

Толпа одобрительно загудела.

– И пусть он не показывается в нашем районе, – добавил кто-то из стариков. – Нам такие не нужны.

– Ты можешь оправдаться? – спросил Гилла. – Зачем ты его бил? Хоть один повод.

Марат молча оскалился. Он думал лишь о том, что будет жить. Все эти люди опять проиграли. Они оставят его ходить по земле. Ему казалось, что у него есть причина смеяться над ними, смеяться над Гиллой, который не знает, что у него в руках убийца его сына.

Отец Клавинго снял рожок с автомата, выкинул патрон из затвора и бросил в нагрудный карман. Потрогал дуло – оно уже не было таким горячим – перехватил автомат за ствол, как дубину. Марата пинками поставили на колени и сорвали рюкзак.

– Жаль, что мой сын погиб, – сказал Гилла. – Я знаю, он много раз бил тебя. Похоже, недостаточно.

Марат смотрел на землю перед собой. После пятого удара он повалился в дорожную пыль. Он снова был в багровой тьме пульсирующей боли, которую мог бы назвать своей родиной.

– Не убей его, – испуганно попросила какая-то женщина.

– Это сложнее, чем кажется. – Теперь Гилла бил снизу вверх. После восьмого удара Марат завыл, загребая руками песок. Ему казалось, что его позвоночник горит огнем. На губах тоже была кровь. Так его еще не избивали. Потом ему стало все равно. Можно и умереть. Можно и здесь. Боль больше не давала сил, поместилась где-то глубоко внутри, заставляя дрожать и съеживаться.

– Двенадцать, – сосчитала толпа.

– Уходите все, – сказал Гилла. – Передайте другим, чтобы ему не подали хлеба, и пусть Роберт выкинет его на улицу.

– Он уже на улице, – возразил кто-то в толпе. – Роберт сегодня утром умер.

– Вот как, – удивился отец Клавинго. Он присел на корточки рядом с Маратом. Несколько последних зевак помялись на краю дороги и пошли по своим делам. Гилла вернул рожок в автомат. Марат перевалился на бок и смотрел на него.

– Только не ври мне, – тихо сказал Гилла. – Ты ведь был на берегу реки, когда крокодил стащил моего сына в воду? Эту случилось из-за вашей очередной драки?

Марат закашлялся, дал кровавой слюне стечь.

– Да. Хочешь пристрелить меня?

– Я? Я этого не сделаю. «И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его».

Отец Клавинго встал и пошел прочь.

На лице Марата появилась кровавая усмешка. Он перевернулся на земле и посмотрел на собор. Он победил, первый раз по-настоящему победил. Теперь все эти люди его запомнят. Они будут знать. Мальчишка будет носить шрам на спине, а Гилла – на душе. Теперь о нем будут говорить в этом квартале, как раньше в колледже говорили о Лесли. Пусть на время, но его имя начнет что-то значить.

Пошел дождь – первый после лета. Он прекратится ненадолго, а потом пойдет снова, и так будет всю зиму, пока пыль не превратится в жидкую грязь, пока не заплесневеют мешки с маниоком, пока одежда не отсыреет в каждом доме. Марат медленно поднялся на ноги. Тело слушалось плохо. Он понял, что впервые в жизни по-настоящему близок к смерти. Он пересек дорогу, дотянулся до своего брошенного рюкзака, но осознал, что не сможет его поднять, и уж тем более повесить за спину. Тогда он опустился на колени и просто разворошил вещи. Пуля, пробившая алюминиевую миску, застряла в ворохе одежды. Марат вытряхнул разбитый кусочек стали на дорогу. Пуля была ему не нужна. Он искал одну-единственную вещь, которая могла помочь ему спасти свою жизнь. И он ее нашел. Мешочек с ногтями и волосами.

Он тяжело поднялся. Свой скарб он бросил под дождем в грязи – все это теперь ничего не стоило. Шатаясь, он плелся по затянутым пеленой улицам. Влага мгновенно впитывалась иссохшей плотью мира: дорога начала разбухать. Марат почти ни о чем не думал, просто шел, шаг за шагом. Ему остались лишь жгучая боль в спине, головокружение, захлебывающийся ритм сердца и рваное дыхание, полное сырого воздуха.

Он очнулся от забытья, когда понял, что стоит перед калиткой Намон и сжимает в руках мешочек со своей жизнью. Мешочек промок, но Марату было все равно. Если надо, ведьма высушит.

Намон, как обычно, работала на открытой веранде. Она собирала шесть гри-гри, универсальных талисманов-оберегов. Это требовало времени: в каждом гри-гри должен жить лоа, но чтобы он залез в мешочек, его нужно уговорить. Все шесть духов уже пребывали над доской Ифы. Ведьма чувствовала их тяжелые взгляды на своих руках. Она могла бы просто загнать духов в их новые жилища, но тогда гри-гри станут злыми. А ей нужно было согласие.

На столе была разложена куча мелочей – порошки, пепел, кусочки дерева, камни, зубы, всякие странные штучки, которые она всю жизнь подбирала с земли. Ее пальцы коснулись обломка костяной детской свистульки. Она почувствовала, как усилилось внимание одного из лоа, и бросила предмет в его будущий мешочек. Дух заколебался, но за свистулькой не пошел. Нужно что-то еще. Может, прах банановой кожуры? Нет. Лоа не согласен. Сушеное ухо волка? Что же ему еще предложить? Намон подняла глаза и увидела Марата. Он двигался, как сломанная кукла.

– Подождите, милые, – попросила старуха у духов. – Обещаю, что до вечера снова вас позову.

Лоа ушли – вернулись в мир и в тело Великого Мастера. Намон смотрела, как Марат взбирается по ступенькам крыльца, потом поняла, что он сейчас упадет, и встала ему навстречу.

– Что с тобой?

– Это мои волосы, ногти и семя. Сделай мою куклу.

Намон протянула руку, и он выронил мокрый мешочек ей в ладонь.

– А чего ты хочешь?

– Жить, – воспаленными губами прошептал Марат. Его повело в сторону. Он мог упасть на стол с недоделанными гри-гри, но не успел – ведьма схватила его за плечо удивительно сильной рукой.

– Как и сколько? Я не Великий Мастер, чтобы дать тебе саму жизнь.

Они стояли очень близко. Марат чувствовал зловонное дыхание старухи, проваливался в ее беспросветные глаза. Он вспомнил Гиллу и всех этих людей.

– Хочу жить среди врагов, неспособных меня убить, – прошептал он. – Хочу умереть потом так, чтобы они меня помнили.

Намон захохотала ему в лицо.

– Идиот, – прокаркала она. – Еще никто не просил такого. Ты получишь свое.

– Хочу иметь много белых женщин, – добавил Марат, – и доставить много боли. Хочу щеточку для ботинок.

Он уже бредил. Спину жгло огнем.

– Хочу, чтобы стало холодно, – сказал он, и повалился на колени. Намон смотрела на него слезящимися глазами. Из ее груди вырвался еще один смешок.

– Это будет стоить двести франков.

– У меня… – пробормотал Марат. Его сознание смеркалось, но он точно знал, что такой суммы у него нет.

– Ты будешь работать там и так, как я тебе скажу, и эти деньги дадутся тебе легко. Твоя работа будет в духе твоей новой жизни.

– Я согласен, – одними губами ответил Марат. Она отпустила его, и он рухнул на пол веранды. Ноги остались на ступеньках. Дождь смывал грязь с его ступней. Ведьма даже не попыталась ему помочь. Она вернулась за стол и вывернула мешочек себе в ладонь.

– Жить среди врагов, – повторила она, – и иметь щеточку для ботинок.

Хохот накатывал на нее спазмами. Она смеялась, пока в ее старой груди не кончилось последнее дыхание, смеялась до слез и стонов. А когда закончила смеяться, начала делать новую куклу вуду. Дождь барабанил по перилам веранды и по голым пяткам полумертвого подростка.

– Проснись.

Этого голоса нельзя ослушаться. Марат открыл глаза. Темно. Свет масляной лампы. Ноги старухи в дурацких французских тапочках с помпонами. Шум дождя. Он понял, что все еще лежит там, где упал. Во рту у него было абсолютно сухо, губы обветрились и потрескались.

– Вставай, – потребовала ведьма.

– Не могу. Мне больно.

– Мне пора спать, а тебе – на работу. Я не хочу, чтобы ты всю ночь лежал у меня на веранде.

Марат молчал.

– Вставай.

Он попытался подняться. Его руки задрожали, он вздохнул и упал обратно.

– Ты ничего не сделала. Я такой же избитый.

Ведьма усмехнулась.

– Ты живой. А большего ты не просил.

– Избавь меня от боли, – взмолился Марат. – Я сделаю все, что ты скажешь.

– Это просто. Но ты будешь должен мне не двести, а двести шесть франков.

– Сколько хочешь.

– Сколько хочу, столько и получу.

Намон оставила лампу и ушла в дом. Марат слышал, как поскрипывают половицы где-то в глубине помещения. Потом она вернулась и легко опустилась рядом с ним. То, что она принесла, удивило Марата. Это была миска рисовой каши, на краю которой лежал кусок жареного мяса. Из середины посудины торчала ложка. Рядом с едой ведьма поставила неоткрытую банку королевского бира. Еще у нее была маленькая металлическая трубка с круглой чашечкой на конце. Намон поднесла трубку к огню лампы, и с чашечки вниз потек белый дым.

– Что это? – спросил Марат.

– Избавление от боли за шесть франков.

Она протянула ему трубку. Марат зажал мундштук губами и изо всех сил втянул дым. Он почувствовал сладкий вкус, его легкие захрипели, он закашлялся. Его опять ударила боль, и он замер.

– Не помогает.

– Кури медленно и глубоко. Еще не было человека, которому бы не помог опиум.

Марат отдышался и затянулся снова.

– Кури и слушай. Ты умеешь отличать женщин, которым ты нравишься?

Марат только моргнул. Его губы были заняты трубкой.

– Ты пойдешь к Президентскому отелю и встанешь под портиком. Будешь смотреть на тех, кто заходит внутрь. Ты увидишь ту, которая захочет провести с тобой ночь. Скорее всего, она будет белая и очень богатая. – Ведьма погрела трубку, и Марат снова втянул текучий белый дым. – Утром ты уйдешь от нее с деньгами и принесешь их мне. Я заберу у тебя половину выручки и еще шесть франков за эту трубку.

– Да, – прошептал Марат. Ему было холодно и хорошо, и он знал, что действительно может это сделать. Пламя свечи расплывалось крестиком, а темнота стала ближе.

Намон встала.

– Еда – это подарок. Когда боль уйдет, ты будешь очень голодный.

Она ушла и унесла с собой свет. Марат слышал, как она изнутри заперла дверь. Он погрузился во тьму.

Снова очнулся он уже в середине ночи. Ему показалось, что кто-то трогает его ноги. Он поджал их, а потом осознал, что это всего лишь капли дождя. Ливень так и не перестал. Марат сел, сбил рукой банку пива. Она покатилась, и он поймал ее в темноте.

Стихия шумела. Далеко за деревьями качался одинокий уличный фонарь. Что-то двигалось во мраке, большое и шелестящее – может, один из лоа, верных Намон, а может, просто ветер. Банка холодила руку.

Марат понял, что хочет есть. Старуха сдержала обещание. Его тело стало странным – полным силы, холодным и медленным. Он знал, что нездоров, но он мог дойти до Президентского отеля и поиметь женщину. Мог.

Он нащупал ложку и начал жадно поглощать остывший рис. Он по-новому ориентировался в темноте – как будто стал частью этого сырого воздуха, как будто сроднился с тем большим пыхтящим существом, которое бродило по двору, разбрызгивая водяные капли. Он лучше слышал и чуял. Вкус еды показался ему ближе и важнее, чем раньше. Помогая себе руками, он съел мясо, потом в несколько глотков выпил пиво. Он чувствовал, что стал другим, и, наконец, снова поверил, что не умрет. Ведьма выполнила его просьбу.

И еще он хотел сладкого. Такого, как этот текучий дым.

В ту ночь, второго сентября две тысячи второго года, Марат стал проституткой и опиумным наркоманом.

Глава пятая

БЕСПЛАТНЫЙ ЛИМОНАД

Юноши и девушки, почти все белые, парами и тройками собирались в коридоре. Они тихо шушукались, прячась друг за другом от взглядов женщины, сидящей за столом у стены, по одному заходили в кабинет – иногда всего на минуту, иногда на четверть часа – потом выходили, протягивали женщине крошечный отрывной листок, и она вызывала следующего. Списков не было – Сангаре принимал своих подопечных в порядке, известном ему одному, вызывая по памяти и вписывая имя следующего, пока разговаривал с предыдущим.

Марат стоял у стены – одинокий, смуглый, казавшийся одновременно моложе и старше сверстников. Он смотрел на них тяжелым, наглым, медленным взглядом. Белки его глаз покрылись сеточкой лопнувших капилляров. Он чуть улыбался. На нем был дорогой костюм, на расслабленной руке висели массивные золотые часы, на ботинках и волосах было много крема.

Он больше не ходил босиком, больше не был оборванцем, но по-прежнему оставался грязным. Его окружал душный запах неухоженного тела, лицо, руки, одежда – все казалось сальным. Уже месяц Марат не ходил в рваных майках, но добился только того, что Марти с новой силой начал дразнить его обезьянкой. И сейчас он стоял у стены и смотрел на однокурсников. Они на него не смотрели. Вокруг него была зона отчуждения. Она появилась давно, но всегда только росла. Сейчас, когда он все реже появлялся в школе, шикарно одетый, улыбающийся пугающей сытой улыбкой, эта зона стала слишком широкой и слишком заметной. Люди отталкивались от Марата, как магнитики с противоположными полюсами. Если он шел по одной стороне коридора, они выбирали другую. Он не пытался преодолеть эту дистанцию. Он сам держался от всех на расстоянии.

Кучки одногруппников одна за другой рассасывались. Уже почти все побывали у Сангаре. Кое-кто задерживался, чтобы поделиться впечатлениями, но большинство просто уходило. Курильщики перебрались на крыльцо; их голоса, веселые и свободные, доносились с улицы через окна, спиной к которым стоял Марат. Вот распалась последняя группка, потом в кабинет зашел последний человек.

Взгляд Марата остановился на секретарше. Его ноздри чуть шевельнулись. Он помнил, как увидел ее в первый раз. Тогда мулатка была в голубом платье. Теперь она сменила его на зеленое. Зеленое ей тоже шло. Он хотел бы залезть руками под эту тонкую ткань, сжать нежные груди, а потом, может быть, отрезать их, слушая, как она кричит. Женщина отвела глаза.

Мысли Марата вернулись к Сангаре. Почему его до сих пор не вызвали? Неужели директор про него забыл? Он посмотрел на часы. Два. Сегодня в колледже короткий день. После трех последних уроков их класс собрался здесь. Так уж заведено: в конце каждого семестра, прежде чем допустить студентов к экзаменам, Сангаре проводит с каждым маленький разговор.

Марат опустил руку и слегка встряхнул ее, чтобы часы съехали еще ниже. Ему нравилось, что их видно из-под рукава. Так или иначе, скоро он будет снова стоять на ступенях Президентского отеля и искать глазами недотраханную белую суку, которая готова заплатить за его член.

Дверь бесшумно открылась. Белая девочка с пепельными волосами и длинным носом протянула секретарше листок и, сутулясь, заспешила к выходу. Она сохраняла дистанцию. Несколько секунд она была похожа на мышонка, который, выскочив из норки, по широкой дуге огибает сонного кота.

– Господин Шудри-Буаньи, пройдите, пожалуйста.

Значит, Сангаре оставил его напоследок. Марат оттолкнулся от стены и размашистым шагом пересек коридор. Ручка двери была теплой и немного сальной: сегодня ее коснулись четыре десятка рук.

Марат вошел. Свет здесь был не таким ярким, как в коридоре; тонкие штрихи солнечных лучей сквозь неплотно зашторенные окна косо ложились на стол и книжные полки. Кресло директора стояло в пол-оборота к посетителю, глубокое и темное. Марат неуверенно остановился в центре кабинета. Ему показалось, что он различает неподвижное благородное лицо в тени, почти сливающееся со спинкой кресла, будто повторяя выбитый в коже узор.

Марат засомневался. Он не мог понять, сидит ли директор на своем месте, или это только игра света и тени. Загадку разрешил резкий шипящий звук, прозвучавший у Марата за спиной. Видение окончательно разрушилось. Он обернулся и увидел Сангаре. Тот открывал бутылку газировки.

Движение Марата было слишком резким. Золотые часы соскользнули с руки и, отрывисто звякнув, упали на пол. А директор открутил крышку бутылки и бесшумно положил ее на край книжной полки рядом с собой.

Марат смотрел на него в изумлении, которое сам не смог бы себе объяснить. Сангаре обманул его: тихо стоял в углу комнаты вместо того, чтобы сидеть на положенном ему месте.

– Не помогает костюмчик? – спросил Сангаре на вульгарном африкаанс. Марат лишь пару раз в жизни слышал такое наречие, когда нанимался на рынке к торговцам, приехавшим с юга.

– Что? – переспросил он.

– Говорю, костюмчик не помогает. Цацки ты на себя нацепил крутые, а пугаешься каждого шороха.

Марат молча смотрел на учителя. Унижает ли его Сангаре? Он не мог этого понять, и не мог понять, что сейчас происходит. Почему директор говорит на этом языке, почему ведет себя так странно?

Сангаре запрокинул голову, отпил из бутылки. Марат смотрел на его кадык, на открытое горло. Ему пришли все те же мысли, что и обычно – про нож, про кровь – но он не мог на них сосредоточиться.

Сангаре закончил пить.

– Хочешь лимонаду? Домашний. Его готовит моя служанка.

– Нет.

– Хочешь работать уборщиком в западном крыле?

– Что?

– Маленькие деньги, но честные. Хочешь перестать шарахаться теней и резких звуков? Хочешь стать по-настоящему сильным?

– Я уже сильный.

– От одного моего вида тебя трясет, как больного пса. – Сангаре обошел его, поставил бутылку на стол. – Сильные люди не боятся звуков у себя за спиной. Потому что не ждут беды.

– Отстаньте от меня, – огрызнулся Марат.

– Я предлагаю тебе жизнь. Начни работать. В колледже есть вакансия.

– Я не буду мыть пол.

– Это тебя унижает? А то, как ты заработал на этот костюм, тебя не унижает?

– Это не Ваше дело.

– Значит, унижает, – сказал Сангаре. – Так вот, послушай, щенок…

Он замолчал на секунду. Марат слышал, как бьется его сердце. Броситься и убить. Убить этого человека. Он вспомнил свое письмо, склеенное из газетных обрезков, трусики Лесли, которые когда-то отправил Сангаре. Знает он, или нет? Играет ли со мной?

– Твоя жизнь будет бесконечной школой слабости и унижения, пока ты не поймешь, что лучше всего быть обыкновенным честным человеком. Одним из тех, кого ты так ненавидишь.

Директор стоял в пол-оборота. Марат качнулся в его сторону и наступил на собственные часы. Они хрустнули. Он замер. Сангаре обернулся к нему. Несколько мгновений он выглядел почти веселым.

– Вот видишь, – сказал он, – ты опять ошибся. Ты же все время ошибаешься – еще не заметил? Все время себя выдаешь, все время показываешь людям, кто ты такой.

Марат молчал. Я хочу убить тебя. И забыть все, что ты говоришь.

– Ты, возможно, никогда не имел шанса начать нормальную жизнь. Так вот, он перед тобой. Этой зарплаты хватит на комнату в сносном доме. Ты даже сможешь раз в год менять одежду и обувь. Если будет трудно, я помогу.

«Он знает, – подумал Марат, – знает про гранатовые косточки. Он издевается надо мной. Он хочет, чтобы я за белыми убирал мусор». Марат зашипел. Этот человек избивал его словами, как когда-то Клавинго кулаком.

– Я полагаю, это следует понимать как отрицательный ответ, – по-французски сказал директор. Он мягко толкнул свое кресло, оно сделало тихий оборот вокруг собственной оси и остановилось. Сангаре сел. Марат переступил с ноги на ногу, слыша, как обломки раздавленных часов выходят из-под его подошвы.

– Значит, перейдем к делу, – сказал Сангаре. Его лицо снова стало обычным, непроницаемым. Марат подумал, что сейчас директор откроет один из ящиков своего стола и достанет оттуда его письмо. «Это ты написал? – спросит он. – Это ты изнасиловал Лесли? Ты довел ее до самоубийства?»

– Ты брал в нашей библиотеке книги. Они тебе понравились?

Марат кивнул.

– Олауда Эквиано, – подтвердил он, и вдруг испугался, что сболтнул лишнего. Может, это часть хитрой ловушки? Ведь он брал эту книгу, чтобы расплатиться с Намон. Но серые глаза оставались спокойны.

– Только он тебе понравился?

– Да. – Марату стало легче от того, что белый говорит как обычно.

– Почему?

– Мне было интересно. – Марат задумался, подбирая слова. – Я представлял, как страшно ему было.

Сангаре опустил взгляд.

– Ты отчислен, – сообщил он.

Марат издал неопределенный звук. Не то чтобы он удивился. Просто он не думал об этом и не ждал этого. Колледж незаметно стал частью его жизни.

– За прогулы. За неуспеваемость. За бессовестное игнорирование домашних заданий. За фактически заваленную зимнюю сессию. За постоянную неадекватную реакцию на слова и действия преподавателей и одноклассников.

Марат молчал.

– Уходи. Я больше не могу тебе помочь. Видит Бог, мне дорого стоило оставлять тебя в школе вопреки желанию совета и инвесторов. Я сделал все, что мог.

Сангаре говорил сам с собой. Он снова изменился – он уже не был ни директором, ни тем жестким насмешливым человеком, который напугал Марата пять минут назад. Усталое лицо показалось подростку жутким, как злые гри-гри старухи Намон. Он выскочил за дверь. Но голос учителя остался с ним, у него в голове. «Костюмчик-то не помогает, – шептал Сангаре. – Хочешь лимонаду? Вся твоя жизнь будет школой слабости и унижения».

Еще неделю Марат ждал, что его схватят. Ему мнилось, что Сангаре все узнал, обо всем догадался. Он представлял, что директор отдает его солдатам ООН, что его тащат между рядами студентов колледжа, которые кричат: «Насильник! Убийца! Обезьянка!»

Но ничего этого не произошло. Марат жил все так же. Только теперь у него было больше времени для женщин и опия.

Его разбудила головная боль. Он не помнил свой сон, только смутно догадывался, что опять видел какой-то давний неприятный момент из своей жизни, момент, когда кто-то помыкал им и поучал его. Может, Роберт с его проклятой палкой?

Марат пошевелился и наткнулся рукой на что-то мокрое. К нему пришло старое воспоминание о столовой Макис: грязный мокрый стол, на котором он трахал черную официантку. Тогда он первый раз заработал деньги проституцией. С тех пор утекло четыре года.

Марат открыл глаза. Светлая комната. Белый потолок. На нем медленно кружится трехлопастной вентилятор. Дневной свет неяркими полосками проскальзывает между шторами-жалюзи. Воздух прохладный и несвежий. Мягкая, влажная, вонючая постель. Марат вспомнил, что находится в Президентском отеле. Он медленно приподнялся на локтях. Херувимчики на спинке ложа. На столе – два ведерка с растаявшим льдом. Шампанское выпито.

Марат перевел взгляд на женщин, с которыми спал. Ночью одну из них стошнило, и его рука лежала в остатках рыбного салата. Женщинам было за сорок. Их белая кожа пошла красными пятнами, шея и грудь стали дряблыми. Они приехали из Канады, занимались автомобильным бизнесом и пытались снова ощутить себя молодыми. Он безошибочно вычислил их по беспокойной тоске в тусклых глазах, перехватил на автостоянке и, пока рука их охранника упиралась ему в грудь, сказал, что туристу в этом городе абсолютно нечем заняться. Старые сучки начали хихикать и переглядываться. Слабые отвратительные существа. Марат всегда выбирал таких женщин. Они приглушали свой стыд вином. Мужчина был для них чем-то священным и великим. Они с жалкой нервозностью ухаживали за ним. И до, и после секса в их ласках теплилась глупая надежда на счастье. Марат даже не утруждал себя тем, чтобы что-то для них делать. Он просто пил и подставлял им свой член. Все происходило само собой.

Теперь пришел их черед платить. Марат скосил глаза на дверь номера и присмотрелся к ней.

В дорогих апартаментах, таких, как этот, комната для охраны соединялась с комнатой-люкс общим предбанником. У охранников были свои удобства. Они сидели у себя, тихие и невидимые, но Марат знал, что однажды они показываются, когда ты этого не хочешь. И тогда они отбирают все, что тебе дал клиент.

Тени в щели под дверью сдвинулись, и он тихо опустился на подушку. Рука осталась лежать в блевотине, но так было надо. Он слышал шаги – едва различимый звук, с каким не совсем чистая подошва отлипает от паркета.

Звериное предчувствие опасности проникало в виски режущими кристалликами боли. Охранник наклонился и заглянул в замочную скважину. Марат не видел этого, но знал, как выглядит проблеск глаза в дырке. Он хотел бы встать у двери и вставить в отверстие не ключ, а нож. Очень быстро, на всю длину. Чтобы вопль изумления и боли окрасил утро, чтобы все белые сони проснулись от ужаса, догадываясь, что кто-то, наконец, начал их резать.

Марат ненавидел их всех. Они называли его «гарсон». Он не гарсон. Он не мальчик. Они называли его шлюхой. Белые женщины брали его за яички прямо на ступенях отеля. За это он их тоже ненавидел. Но больше всего он ненавидел их за свою слабость. Они учили его слабости. Верно выбрать женщину и не встретить утром ее охранника – вот два правила, по которым Марат жил, два правила слабости. Он ненавидел эти правила. И больше всего он ненавидел ту, которая стала его первым учителем.

Ее машина – длинный черный бронированный лимузин с затемненными стеклами – остановилась у подъезда отеля в четыре часа утра. Марат был там один. Он пришел туда мокрый, страшно избитый и одурманенный опием, в самый первый раз, в час, когда клиентов не бывает. Маленький оборванец, он стоял у колонны, слушал шум дождя, смотрел на вестибюль отеля – прозрачную крепость, по которой медленно слонялись два солдата ООН.

Сначала он ощущал холод и силу. Потом им на смену пришел страх. Клиентов не было. Намон превратит его в жабу, если утром он не принесет ей деньги. Он увидел женщину и пошел к ней, как загипнотизированный.

Ей было больше тридцати. Кожа ее породистого лица, казалось, всеми порами будто открывается навстречу тропической влаге. Голубые глаза, жесткая улыбка – отражение той, которой иногда улыбался сам Марат – пухлая выстриженная родинка на щеке. Эта женщина еще могла соблазнять, но уже предпочитала насиловать. Она была из тех французских аристократов, против которых двести лет назад восстали крестьяне и ремесленники. Но их бунт провалился: аристократы купили то, что больше не могли взять честью. Эта женщина до сих пор владела плантациями, полными рабов. И хотя рабы носили американские майки, получали льготы на школьное образование и со скидкой брали таблетки от СПИДа, они оставались рабами. Марата она ставила не выше их.

Он почувствовал это, когда она взяла его за гениталии. Он дернулся от боли, но его держали. Охранник вывернул карманы подростка. Нож полетел на ступени и провалился в щель между мраморных плит. Член Марата встал между ее пальцев.

– Я возьму этого гарсона, – распорядилась она.

Марат зашипел на нее, как шипел на Клавинго, когда его тащили избивать за угол школы.

– Злобная шлюшка, ты получишь то, чего хотел, – сказала она и насмешливо хлопнула его по щеке.

Марат вошел в Президентский отель спиной вперед – его тащили под обе руки. Он получил то, чего хотел, но так, как она этого хотела. Когда они трахались, она раздирала ногтями кровоизлияния у него на спине. А потом он брал деньги губами, стоя на коленях. Достойное завершение ночи боли и унижения.

Это был первый урок. После него Марат не выбирал женщин, которым было под силу прямо ответить на его взгляд. Второй урок он получил уже в коридоре отеля, когда двое охранников отобрали у него обслюнявленные фиолетовые банкноты – колониальные франки наивысшего достоинства. Их хватило бы, чтобы выплатить четверть долга Намон. Но большой куш не всегда можно унести.

Марат приоткрыл глаза, потом приподнялся на локте и взглянул на замочную скважину. Пусто. Одна из перезрелых сук всхрапнула и перевернулась на спину, сонно проведя рукой по своей груди. У нее были огромные красные соски. Марат спустил ноги на теплый, белый, пушистый ковер. Через всю комнату тянулась красная шелковая простыня, на которой они вчера кувыркались. Он вытер руку о подушку и встал. Головокружение и боль. Ему пришлось зажмуриться, чтобы не потерять равновесие – вчера он пил вино после опия. Его забавляла эта игра: горячий дым делал все холодным, а ледяная жидкость – горячим. Марат вливал жар в холод, смешивал воздух и влагу. Но за это приходилось платить.

Он чуть не поскользнулся на шелковой ленте, но устоял и добрался до стола. Бесшумно поднял одно из ведерок с талым льдом, убедился, что вода чистая, и отпил несколько больших глотков. Вкус был неприятный, но в голове просветлело. Опий. Нужен опий. Нужно, чтобы опять стало холодно.

Ворсинки ковра щекотали босые ноги. Одежда была разбросана по всей комнате. Марат вспомнил, как и где похотливые компаньонки стянули с него штаны, и вышел на балкон.

Президентский отель – второе по высоте здание в Ямусукро, выше него только Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Марат был на четырнадцатом этаже. Он видел отсюда центр города: двух– и трехэтажные каменные дома богачей, смутные, тонущие в тумане очертания торговой площади.

Брюки лежали на опрокинутом кожаном кресле. Марат поднял их, начал натягивать, закачался на одной ноге. Внизу, за перилами балкона – подъезд отеля; перед ним – широкий объездной круг для машин, рядом две парковки – охраняемая и простая.

Марат помнил, как выковырял свой нож из щели. Он стоял на коленях и совал пальцы между мраморными плитами, вдавливал их туда, пока не почувствовал между ними раскладную рукоять бабочки. Он содрал с пальцев кожу и выломал один из ногтей, но достал его. Он не мог потерять оружие, которым вскрыл живот Клавинго. Больше с собой он его не брал – со следующего дня нож лежал в тайнике у реки, в пластиковой бутылке, по крышку закопанной в землю. Позже он нередко приходил туда, пьяный от опия, садился между корней дерева, откручивал крышку и за нитку вытаскивал свое оружие. Он промаслил его, и нож не ржавел.

Пока Марат, сгорбившись, сидел на камнях, кто-то из туристов швырнул в него мелочь. Монеты отскочили от его головы и спины, звонко раскатились по ступеням. Вернув себе нож, он собрал мелочь. Ее он и принес Намон. Старуха взяла деньги, покачала их на ладони, а потом посмотрела на Марата. На него нахлынул ужас.

– Два франка. Ты, наверное, ошибся.

– Завтра будет больше, – заявил Марат.

Намон вернула ему деньги.

– Купи себе поесть. Иначе не сможешь работать. Но не смей меня обмануть.

Больше Марат не ошибался. Он нашел себе слабую женщину с глупым охранником, потом еще и еще. За последние месяцы его жизнь стала другой. Уже с середины зимы он был свободен от своего долга. Намон оказалась права: он легко отработал ей свое спасение.

У него больше не было дома, и вещей он почти не имел. Свободное время он проводил на ступенях отеля, ожидая – несколько минут или много часов – того момента, когда взгляд одной из богатых распутниц останавится на его лице. Иногда женщины сразу клали руку ему между ног – они хотели знать, что покупают. Член Марата резко вставал под нажимом их пальчиков, а их взгляд становился влажным. Белая сука и смуглый подросток поднимались по мраморным ступеням огромного парадного подъезда и входили в отель.

Первую неделю Марат замечал разницу между женщинами и номерами, потом они стерлись. Во всех апартаментах были ванны – роскошные или не слишком. Иногда Марат пользовался ими, но чаще предпочитал уходить грязным: ему нравилось чувствовать, как его кожа пропитывается запахами вина и спермы, духов и сигарет, крови и пота. Он ненавидел только запахи болезни, которые напоминали ему о матери, всегда смывал с себя запах кала и гнилостный запашок старушечьих поцелуев. Ночью, если клиентка не хотела спать с ним до утра, Марат покидал фешенебельный отель, чтобы сменить его пышные ложа на жесткие нары дешевой опиумной курильни. Он засыпал легким стремительным сном, чувствуя в горле вкус сладкого дыма.

Иногда, в предутренние часы, он просыпался от боли в спине. Она была бесконечной и дрожью отдавалась во всем теле, эта отметина, оставленная отцом Клавинго. Корчась, Марат думал о том, что Гилла забрался далеко, поставил свой росчерк на его ребра и кишки. Но боль была не всесильна. Ее прогонял холод, прогонял опий. Наркотик, когда его было много, мог творить чудеса. Сгибая руки, сжимая зубы, поднимая тяжести, имея женщин, Марат ощущал, как холодеют его мышцы. После трех или четырех трубок он становился сильным, а все вокруг делалось медленным. После трех или четырех трубок он не ошибался, всегда выбирал нужную женщину.

Но сейчас было поганое похмельное утро. И хотя болела только голова, а не спина, Марат знал, что ему снова нужен опий.

Он натянул штаны и вернулся в номер. Женщины по-прежнему спали. Комната пропахла их похмельем. Марат испытал отвращение при мысли, что точно так же сейчас пахнет и его тело, которое пролежало всю ночь в этой постели. Он был бы рад помыться, но душ означал отсутствие денег. Нет денег – нет опия, а это боль, плохое настроение и неудачи. Он снова припал к воде, потом нашел свою рубашку. У него была дорогая рубашка. Он больше ничего не штопал. Он часто покупал вещи и часто их портил или терял. Ему негде было хранить свой гардероб. Одевался он прямо в магазине. Иногда он шел к реке и в каком-нибудь диком месте, где не было насмешливых девушек, стирал свою одежду.

Марат со злобой вспомнил, как охранник в первом магазине, куда он пришел, пытался выставить его за дверь со словами, что сюда не ходят просто поглазеть. Мужчина не верил, что у подростка есть деньги, пока тот не вывалил ему на стол ворох мятых бумажек.

Марат застегнул рубашку и заправил ее в брюки, потом присмотрелся к спящим. Он не хотел ошибиться. Веки одной из клиенток затрепетали, она издала горлом влажный звук и закрыла рот. Нет, спит. Он обшарил ее сумочку. Кошелек, в нем семьдесят франков и сто евро. Когда-то его напугало требование Намон заплатить ей двести франков, а теперь эти деньги казались ему смешными.

Вторая сумочка – пусто. Но у этой суки было платье с карманами. Марат обошел комнату и наткнулся на него. Сто пятьдесят американских долларов. Двести канадских франков. Мобильный телефон. Марат все рассовал по карманам, вернулся к ведерку с водой и снова попил.

На полу у постели валялись браслет и аляповатое ожерелье из полудрагоценных камней. Марат подобрал их и решил, что на этом хватит. Эта ночь обошлась им в такие деньги, на которые в Ямусукро живут три месяца или кутят три дня.

Он подошел к двери номера. Его лишенные шнурков летние туфли лежали на краю белого ковра. Марат не покупал обувь со шнурками, потому что не мог с ней справиться; никто не учил его завязывать бантик. Он сунул ноги в ботинки и оглянулся. Клиентки дремали в глубоком забытьи. Он похлопал себя по хрустящим от денег карманам, убедился, что ожерелье не торчит, и заглянул в замочную скважину.

Глаз.

Марат вздрогнул.

– Воруешь? – удовлетворенным шепотом спросил охранник.

Марат набросил цепочку на крюк прежде, чем охранник успел открыть дверь. Цепочка натянулась с глухим ударом. В щель полезли пальцы.

– А ну без глупостей!

Марат ударил плечом в дверь. Пальцы хрустнули. Темнокожий громила заорал.

Марат знал, что из номера можно уйти по-другому. Главное – покинуть отель раньше, чем всполошатся солдаты на первом этаже. Туристы приезжают и уезжают. Они ничего не знают про тех, с кем спят. Наказания за воровство нет, только если тебя не ловят с поличным.

Марат выскочил на балкон. Одна из клиенток что-то промычала ему вслед.

Над собором всходило солнце. Воздух дрожал. Туман казался хлопьями белой ваты. Они истаивали между деревьями, превращаясь в смог. Марат знал, что не увидит солнца, когда выйдет из отеля. Если выйдет. Он уже чувствовал, что задыхается.

Балконы были на расстоянии около двух метров друг от друга. Между ними расположились окна со скошенными бетонными подоконниками. На таком невозможно ни сидеть, ни стоять – только сделать по нему несколько безумных шагов.

Марат стоял и смотрел на приступку. Ему был нужен опий. Его мутило. Он подумал, что надо было драться с охранником, пока тот еще не пришел в себя после удара по пальцам. Теперь поздно: он слышал, как в номере вышибли дверь.

Он бросился вперед и вбок. Он понимал, что падает. Его ноги, теряя опору, ступали по плоскости с наклоном в сорок пять градусов, пока не сорвались. Марат полетел вниз. Увидев перед собой основание соседнего балкона, он схватился за него, качнулся и снова упал. Удар глухой болью разошелся по ногам, они не выдержали, и Марат повалился на бок. Он лежал на балконе, но не на том, на который хотел прыгнуть, а ниже на этаж.

Охранник выбежал на балкон сверху, увидел вора, выругался и исчез в комнате голых канадских сук. Далекий визг. Марат понял, что проснулась вторая. Он встал на негнущиеся, отбитые ноги. Дверь на балкон была не заперта, и он вошел в чужой номер. Он уже был здесь когда-то, с истеричной женщиной, которая называла его испанским именем Гарсия. Повезло: спальня была пуста. В ванной, за полуприкрытой дверью, лилась вода, а у постели стояла тележка официанта – поднос, завтрак. Марат не знал, по какой причине еду не тронули, но его это и не волновало. Он пощупал отбивную. Еще теплая. Он поднял кусок мяса и вонзил в него зубы. Жирный сок хлынул в рот, его повело и затошнило. Он прислонился спиной к стене, прожевал, заглянул в замочную скважину. Пусто. Он открыл дверь и выскользнул в коридор.

Здесь и днем, и ночью горел свет. На череде одинаковых дверей блестели овальные номерки. По красной ковровой дорожке бесшумно двигался чернокожий уборщик с щеткой. Чтобы не привлекать его внимания, Марат аккуратно закрыл дверь номера, держа кусок мяса в свободной руке. В нем было что-то от ловкой хищной зверушки, которая забежала во владения фермера, чтобы съесть его кур, а потом обнаружила, что больше не может найти свою дыру в заборе.

Ноги понесли его к лифтам. Предупреждение об опасности продолжало вонзаться в виски. Он не мог позволить себе бежать, но при этом знал, что охранники этажом выше бегут. Один из них уже добрался до служебной лестницы. Другой скоро выскочит в холл четырнадцатого этажа. Там он увидит три лифта и выход на парадную лестницу. Несколько секунд он будет в замешательстве: слишком много способов спуститься вниз. Потом он выберет один из них и прибудет на тринадцатый этаж. Потом? Потом они возьмут его в клещи.

Марат откусил еще кусок. Отбивная была жесткой. Было приятно чувствовать, как мышцы челюстей вспухают напряженными желваками. Конец коридора близко. На мгновение у него появилась ложная уверенность, что он проскочит, а потом он услышал, как на этаже останавливается лифт. Ловушка захлопнулась.

Он оглянулся. На середине коридора по-прежнему копошился уборщик. Сейчас на том конце ковровой дорожки появится один из громил. Марат снова посмотрел в сторону лифтов. Там, где красная дорожка выбегала на мраморный пол холла, появилась тень преследователя.

Еще в детстве Марат слышал от бедняков, каково в тюрьмах. Он не хотел умирать от лихорадки, лежа на деревянной койке в одной из комнатушек гнилого барака, не хотел рубить деревья на болотах или ведром вычерпывать нефть, не хотел день за днем наблюдать, как его ноги растворяются в отравленной воде, а по ночам нюхать пот и кал подыхающих мужчин.

Он заметил, что в метре от него приоткрыта служебная дверка, и нырнул в нее. Здесь было крошечное помещение, с краном, но без раковины. На клочке бетонного пола громоздились ведра и щетки. Пахло хлоркой. Владения уборщика.

Марат закрылся и замер. Если уборщик успел заметить его маневр, он приговорен.

Сквозь щель он увидел, как по красной дорожке прошли ноги в черных ботинках. Ему захотелось выскочить и броситься в холл этажа, потом к лестнице, положиться на скорость.

В коридоре громко заговорили – значит, охранники встретились. К их голосам присоединились замечания уборщика, потом зашумел кто-то еще. Марат подумал, что это может быть тот человек, завтрак которого он украл.

Он сидел в каморке всего несколько минут, но ему уже казалось, что это тянется очень долго. Голова упиралась в поверхность необработанной стены, ноги скорчились между ведер, но он не шевелился, боясь, что оступится и поднимет грохот.

Голоса стихли, потом черные ботинки снова прошли, почти пробежали, мимо – охранники решили, что вор опередил их. Пикнула кнопка лифта; резкий искусственный звук отвратительно отдался в похмельной голове. Громила выругался – видимо, лифт был далеко – и побежал по лестнице. Марат слышал его топот. Время уходило. Знают ли солдаты на первом этаже, что из отеля нельзя выпускать вора? Может, еще нет?

Он выскользнул из своего убежища. Уборщик вскинул голову. Они уставились друг на друга. Чернокожий мужчина разогнул спину и сделал шаг к Марату. Марат показал зубы и зашипел. Взгляд поломойки остановился на куске мяса в его пальцах.

«Ты не знаешь, что делать, но ты видишь мои глаза. Видишь, что я могу тебя убить». Уборщик не шевелился. Марат начал медленно отступать, пятясь, вышел в холл и услышал, как у него за спиной остановился лифт.

Он дернулся и оглянулся. В холле четырнадцатого этажа было абсолютно пусто. Единственное окно освещало выход на черную лестницу. За ним купол Нотр-Дам-де-ла-Пэ, освещенный блеклым красным отсветом скрытого за туманом солнца. Один из шести лифтов стоял открытый и пустой.

Секунду Марату казалось, что это конец, а потом он понял, что произошло. Лифт вызвал охранник, но получалось, что не для себя, а для него – разве не забавно? Уборщик все еще не двигался с места. Марат зашел в лифт и нажал кнопку первого этажа. Он еще может их обойти, если приедет вниз раньше, чем туда прибегут громилы.

Марат видел свое отражение. Красивый молодой мужчина. Дорогая рубашка на сильном мускулистом теле. Мягкая смуглая кожа. Правильные черты лица. Черные брови и глаза. Легкая щетина на подбородке. Порочные губы. Белые зубы, перепачканные соком мяса. Марат, давясь, доел бифштекс. Он понимал, что его может стошнить, он даже добивался этого. Тогда на время пройдет головная боль, и можно будет спокойно найти себе опий.

Кабина ехала вниз. Электронное табло показывало значения этажей. Двенадцать. Одиннадцать. Десять. Марат вытер руки о стену лифта. На металлической панели остался жирный след. Девять. Восемь. Семь.

Марат подумал, что лифт, должно быть, уже обогнал бегущих вниз охранников. У него будет двадцать секунд на то, чтобы спокойно пройти вестибюль первого этажа. Он глубоко вздохнул, проглотил жирную отрыжку и расслаблено прислонился спиной к зеркалу – франтоватый молодой араб, который никуда не спешит, человек, на которого в гостинице никто не обращает внимания.

На табло вспыхнула новая цифра: шесть. Лифт начал тормозить. Марат, чуть подобравшись, смотрел на дверь. Нет. Охранники не могут бежать так быстро. Это не они вызвали кабину на шестой этаж.

Двери начали открываться, и Марат увидел клетчатую рубашку с пальмой, наведенной поверх узора. Предупреждение об опасности, уже бесполезное, с новой силой стиснуло виски. Это был не охранник, но Марат знал, кто так одевается.

Впервые он встретил этого человека в середине зимы, когда долг перед Намон был выплачен на три четверти. Его звали Атреско, он был чистокровный акан с кожей черной, как нефть ночью, и в его руки стекались деньги со всех шлюх Ямусукро.

Атреско вышел из трущоб и с детства боялся ведьм. Узнав о долге Марата перед старухой, он на месяц оставил Марата в покое. Но потом у них начались стычки: Атреско требовал, чтобы Марат два раза в неделю приносил ему половину своего заработка.

Президентский отель был не единственной гостиницей Ямусукро, а свое тело можно продавать не только в гостиницах. Атреско не мог объехать всех проституток, поэтому он предпочитал, чтобы они сами приносили ему деньги. Сбор осуществлялся в утренние часы, когда ночные бабочки покидают своих клиентов. Джип сутенера стоял на пустынном краю городского парка, на границе между богатыми и очень богатыми районами города. Марат знал эти места. Здесь когда-то началась его охота на Лесли.

Со времени первого предупреждения прошло уже несколько месяцев, но Марат так ни разу и не заплатил Атреско. Несколько раз его спасали ноги, но теперь бежать было некуда. Он стоял в кабинке лифта, припертый спиной к зеркалу. А Атреско стоял перед ним.

Они встретились взглядами еще до того, как дверь открылась полностью. У сутенера было мясистое лицо с маленькими мутными глазами.

– Еще одна нерасплатившаяся сучка, – сказал он.

Ему было плевать, мужчина ты, женщина, гермафродит или ребенок. Ты работаешь либо лежа на спине, либо стоя на коленях. Ты сучка, которую имеют. А поэтому тебя надо учить слабости и унижению. «Он меня убьет, – подумал Марат, – мне нужен нож».

Он ударил локтем назад, рассчитывая, что отколет себе кусок зеркала, но то не поддалось – слишком толстое. Боль сковала руку. Марат шарахнулся в угол и замер. Атреско отступил в сторону. За его спиной был Хади.

– Не шуми и не убегай, – сказал Хади. Его рука, небрежно направленная в сторону Марата, заканчивалась длинным черным пистолетом. Ствол старого американского «рюгера» нелепо разбух от глушителя. Крошечная точка дула на его конце казалась совсем маленькой. Из этого оружия можно убить прямо в гостинице. Марат представил, как лифт приедет на первый этаж, и там будет сидеть его труп с вытекшим глазом. А второй будет пуст, как пусты глаза всех умерших. Он сглотнул.

– Это тебя ищут? – поинтересовался Атреско.

Марат молчал. Сутенер улыбнулся.

– Вниз, – сказал он.

Хади зашел в лифт первым. Он вдавил глушитель пистолета Марату в живот. Тошнота стала невыносимой.

– Босс задал тебе вопрос, – напомнил Хади. Он тоже был акан, такой же черный, как и Атреско, но более поджарый. Во многих случаях Хади мог обойтись и без пистолета.

– Да, – выдавил Марат. Он чувствовал, что его кишки расступились, и черный провал дула смотрит прямо в позвоночник.

Атреско зашел в лифт, нажал кнопку второго этажа. Двери закрылись.

– Что ты сделал? Обокрал клиента?

– Да. – Марат мог бы ударить Хади в лицо, сломать ему нос, но знал, что это будет его последнее движение.

Атреско достал носовой платок, вытер капельки пота с оплывшей шеи.

– Мы ведь выведем его, да, Хади? Мы добрые ребята.

– Молодые дураки всегда попадаются, – заметил Хади. Его левая рука ощупала зад Марата. Он вытащил золотые часики одной из канадских бизнесвумен, показал своему главному.

– Швейцарские, – оценил Атреско. – Умеет снимать богатых.

Часики блестели в ярком свете потолочной лампы. Лифт шел вниз. У Марата потемнело в глазах. Он чувствовал, что его сейчас стошнит, но понимал, что любое движение будет означать выстрел в живот.

– Ты еще плохо меня знаешь, – сказал Атреско, – иначе бы уже умолял о прощении.

– Может, он так испугался, что говорить не может, – предположил Хади.

Лифт начал тормозить. Атреско наполовину повернулся к двери.

– Когда ты расплатился с ведьмой?

– Три месяца назад.

– Видишь, – возразил Атреско Хади, – все он может. Но ничего не понимает.

– Тебе придется научиться уважать господина Атреско, – сказал Хади, – иначе ты умрешь, ища свои кишки в помойном баке за отелем.

Лифт остановился, двери открылись. Марат почувствовал, как давление дула ослабло, а потом исчезло. Двое аканов вышли в холл второго этажа. На мгновение Хади потерял Марата из виду. Тот мог бы в этот момент прыгнуть на противника сзади, но вместо этого наклонился и начал блевать. Запах похмельной рвоты моментально заполнил кабину, от него ело глаза.

– Эй, урод, – брезгливо поторопил сутенер, – шевелись, а то сядешь в тюрьму, и тогда я покажусь тебе самой маленькой из твоих проблем.

– Может, бросить его? – предложил Хади. – Пусть сгниет в джунглях. А то будут неприятности.

– Ты знаешь, я редко убиваю своих должников, – ответил Атреско. – Это лишило бы меня заработка.

Марат, шатаясь, вышел из кабины. Боль начала покидать виски, сменяясь паникой и дурным предчувствием. Дуло уперлось ему между лопаток. В коридоре было пусто. Хади открыто держал свой «рюгер».

– Веди его в номер, – приказал Атреско. Он протянул руку в уже пустой лифт и нажал кнопку первого этажа. Кабина уехала без пассажиров. Теперь охранники не посчитают нужным остановиться на втором этаже. Но Марату было слишком плохо, чтобы оценить ловкость этого поступка. Его желудок уже был пуст, но живот, отдавленный пистолетом, все еще продолжал сокращаться, выбрасывая в рот густой горький сок.

Атреско обогнал пленника и открыл дверь номера. Хади ввел Марата внутрь. Еще одна дверь. За ней был санузел.

– На колени, – приказал Хади, – и обнимай его.

Они стояли напротив толчка. Марат не двигался. Хади ударил его рукояткой пистолета в основание шеи. Мир вспыхнул яркими желто-красными цветами. Боли совсем не было. Марат увидел лампочку. Мгновение он мог смотреть на нее невооруженным взглядом, а потом все стало черным, и он забылся.

Его разбудила холодная вода. Он лежал на кафеле, во рту – кляп, руки – прикованы к решетке в полу душевой кабины наручниками, обрамленными розовым мехом.

– Хватит, – сказал Атреско, – он достаточно мокрый.

Хади выключил воду. Марат понял, что Атреско использует дешевый реквизит для извращенцев. Однако наручники только выглядели игрушечными – когда он напряг руки, порвать цепочку он не смог. Слюна натекала в полую резинку кляпа, и его снова начало тошнить. Испугавшись, что захлебнется в собственной блевотине, он поборол спазм, сумел встать на колени и снизу вверх смотрел на двух чернокожих мужчин, которые могли сейчас делать с ним все, что хотят. Им даже не придется слушать его проклятия, потому что он не может говорить.

– Ты научишься уважать господина Атреско, – обещал Хади, – и станешь образцовой шлюшкой. Не будешь больше задирать нос и создавать проблемы.

Он натянул тонкие резиновые перчатки. Такие же были у доктора Анри. Марат понял, что слышит собственное дыхание, сиплое и частое, прорывающееся сквозь кляп вместе с белыми пузырями слюны.

– Осторожнее с этой штукой, – предупредил Атреско.

– Обижаете, босс.

Марат заметался. От его рывков решетка в полу глухо звякала. «Курица, – подумал он, – я как курица со связанными лапками. Я понимаю, что сейчас мне перережут горло, но ничего не могу сделать». Он вспомнил свою мать, ее жалкие содрогания в последние секунды перед смертью. Она тоже пыталась вырваться.

Хади сел на корточки. Он был так близко, что Марат мог сосчитать крошечные волоски щетины на его подбородке. В руках у Хади в руках был длинный черный предмет с заостренными штырьками-усиками на конце. Марат не знал, что это такое, и ему стало совсем страшно.

– Это почти не испортит твою шкурку, – успокаивающим тоном заверил Хади, – зато вправит мозги.

Он что-то сделал со своим непонятным оружием, и Марат увидел, как между металлическими усиками устройства вспыхивают короткие белые молнии. Электрошокер стрекотал – негромкий, сводящий с ума звук, слившиеся в непрерывный треск щелчки разрядов.

Рывок, еще рывок. Из-под кляпа брызнула пена. Глаза Марата вылезали из орбит. Хади слегка отстранился.

– Будет не больно, – сказал Атреско, и сам рассмеялся своей шутке. – Будет очень больно.

Хади мазнул шокером по плечу Марата – не по голому телу, а по мокрой ткани рубашки. Раздался шипящий звук. Над местом, где пробежала серия разрядов, поднялось маленькое облачко пара.

Марат припал к полу. Он кричал и дергался. Приглушенные вопли застревали в глотке. Удар тока прошел по всему телу, делая мышцы слабыми. Сердце захлебнулось, пронзенное страшной болью.

– Давай еще, Хади, – поторопил сутенер.

Шокер коснулся руки Марата. Удар был сильный. Из глаз у Марата потекли слезы, а из носа – сопли.

– Ставлю сто баксов, что с третьего раза он обделается, – сказал Хади.

– Нет, – возразил Атреско. – Но он обделается. Ему положено по удару шокера за каждую неделю, которую я оставался без денег. И да, ставка принята. Если не обделается, я вычту эти бабки у тебя из зарплаты.

Хади укоризненно глянул на босса, рукой в перчатке задрал майку Марата и повел шокером от низа живота вверх. Дымящийся след на коже. Крик было слышно даже сквозь резиновую пробку – он взлетел до фальцета, а потом оборвался. Хади убрал шокер, но тело Марата еще полминуты продолжало дергаться.

Атреско дал подчиненному звонкий подзатыльник.

– Так нечестно. Ты специально ударил его сильнее, чтобы он обделался.

– Неважно, – угрюмо ответил Хади. – Его дерьмо все еще при нем.

Судороги кончились. Ноги Марата выстрелили назад, и он обессилено растянулся во весь рост, чувствуя боком холодный кафель.

– Сколько еще? – спросил Хади.

– Раз шесть. Надо бы больше, но иначе он сдохнет.

Хади ударил в шею. Голову Марата отбросило назад и вбок. Кричать он больше не мог, только мычал.

– Ты начинаешь уважать господина Атреско? Отвечай.

Марат молчал, вцепившись зубами в резинку. Удар. Удар. Удар. Мышцы Марата больше не слушались, дерьмо выплеснулось в штаны, вспухло темным пятном между ягодиц. Ванная наполнилась зловонием.

– Как я и говорил, – прокомментировал Атреско. Электрошокер продолжал стрекотатать – все тот же ровный, нервирующий звук.

– Восьмой, – сосчитал Хади, и полоснул Марата по руке. Вода уже подсыхала, из-за чего на коже остался ожог, похожий на небрежно написанную восьмерку.

– Хватит, – решил Атреско. – А то ты его убьешь.

– Как скажете, босс. – Хади снял с Марата наручники и кляп. Теперь Марат был свободен, но даже не попытался изменить позу. Он весь мелко дрожал. На его щеках остались широкие вмятины от ремня кляпа, из уголка рта стекала слюна, из носа – сопли; дыхание стало поверхностным, расширенные зрачки смотрели на сутенера.

– Ну, как он? – спросил Атреско.

– Готов, – ответил Хади.

– Хочешь лимонаду? – спросил Атреско у Марата. И тут Марат вспомнил сон, который мучил его этой ночью, мучил ясным видением, явившимся посреди алкогольно-опиумного бреда – сон про изгнание из школы, сон, в котором Сангаре говорил о слабости и унижении.

– Эй, шлюшка, – напомнил Хади, – с тобой говорит господин Атреско.

Марат издал странный хлюпающий звук. Хади принял это за мольбу о пощаде, но на самом деле Марат бормотал о том, что ему уже предлагали лимонад и что он не хочет его пить.

Атреско расстегнул ширинку и помочился. Хади ловко ткнул голову Марата мыском своего ботинка и повернул ее так, чтобы струя била прямо в приоткрытый слюнявый рот.

– Проливаешь бесплатный лимонад. Когда еще будет возможность выпить за чужой счет?

– Когда? Считай, что он пил за мой счет все эти месяцы. – Атреско застегнул ширинку и зло, изо всех сил, ударил должника мыском ботинка под дых. Марат поперхнулся остатками мочи. Хади убрал ногу от его лица, дал возможность откашляться.

– Ну что, босс? Запасной выход?

– Да. – Атреско слегка наклонился к Марату. – Помнишь, мы обещали, что выведем тебя? Так вот, это правда.

Марат смотрел на своих палачей. Его глаза покраснели, но он не моргал.

– Это особенный номер. Такой есть только у меня.

Атреско повернулся к Хади.

– Сбрось его.

Хади пинком перевернул свою жертву на живот и за брючный ремень поднял вверх. Марат был тяжелый, Хади сопел, но ни разу не остановился отдохнуть, пока не дотащил его до окна. Дешевый номер выходил на пустынный технический двор гостиницы. Прямо под окном стояли открытые помойные контейнеры, заполненные мягкими мешками с мусором. Хади крякнул и швырнул Марата вниз, на них.

Отбросы амортизировали падение со второго этажа. Марат приземлился с чавкающим звуком, его правая рука провалилась в пакет с картофельными очистками. Все его тело дрожало. Он чувствовал, что тонет, погружается в слизь. Он не мог понять, что с ним случилось, не мог этого переварить.

Его мир стал пуст. Он лежал очень тихо и слушал, как внизу, под грудой отходов, пирует стая крыс. Час проходил за часом. Начало смеркаться. Рабочие забросили в контейнер новые вонючие мешки. Они не видели, что в центре кучи лежит человек.

«Я жив», – подумал Марат. Это была его первая мысль с тех пор, как он вспомнил про лимонад Сангаре. Жив. «Странно, я чувствовал себя, как курица, которой сворачивают шею. Мне казалось, что я дергаюсь так же, как перед смертью дергалась моя мать… Но все это прошло, а я жив».

Он вспомнил старуху Намон, вспомнил, как просил ее дать ему новую жизнь. «Я хочу жить среди врагов, которые не смогут меня убить».

– Да, – сказал Марат. – Никто не может меня убить. Даже Атреско и Хади не могут.

Что еще он просил у ведьмы? Поиметь много белых женщин? Он имеет их. Доставить много боли? Марат задумался. Много ли боли он доставляет? Ему показалось, что мало. Надо бы больше. Его мысли описали медленный круг и вернулись к сутенеру.

– Атреско не может меня убить, – повторил он. – А я могу убить Атреско?

Медленно, неуклюже, как сонное насекомое выбирается из своего кокона, Марат выбрался из мусорного контейнера. Он ужасно выглядел и невыносимо вонял, но не чувствовал этого. Его заполнила одна мысль, одно устремление. Он пошел к реке. Его магнитом тянул к себе старый нож-бабочка.

Глава шестая

КОМНАТА С ЦИНОВКАМИ

Наступила новая зима. Дождь лил сквозь туман. В Абиджане что-то случилось, и теперь через Ямусукро день за днем шли военные колонны. Было позднее утро, где-то за облаками взошло больное солнце, но грузовики ехали с включенным дальним светом. Их фары – призрачные огни – редкой неуверенной цепочкой двигались вдоль середины улицы.

Марат бесшумно шагал по изломанному краю асфальтового покрытия. Там, где не было асфальта, начиналась хлябь. В разъезженных колеях бурлил мутный поток. Марат промок. Его броский светлый пиджак был небрежно расстегнут. Он провел ночь в опиумной курильне, и теперь все казалось ему медленным и холодным. Мир вращался вокруг него, полный тумана, даже капли дождя падали медленно. Марату казалось, что он может сосчитать брызги, на которые разбивается каждая из них. Шагая, он чувствовал, как перекатываются его налитые холодом мышцы.

На углу рыночной площади он остановился. Тень, смутный силуэт, за которым он следовал, стала слишком отчетливой. Он боялся, что девушка заметит его прежде времени. Но она не оглянулась, пошла дальше и начала исчезать за стеной дождя. Марат снова двинулся за ней, чувствуя сталь у себя в руке, скользя пальцами вверх-вниз по металлу. Он не раскладывал нож, но знал, что может сделать это в любой момент. И тогда лезвие метнется сквозь дождь, как голова потревоженной ядовитой змеи.

Этот нож был опытным убийцей. После убийства Клавинго он затих, чтобы долгие годы пролежать в тайниках. Он прятался под половицей в комнате Камилы, купался в масле, зарытый у реки в старой пластиковой бутылке. Он сотни дней не видел свет. Но в середине этого лета он снова вышел на поверхность, испытанный тьмой и забвением. Он был зол, голоден, и вот он снова убил, и с тех пор уже не мог остановиться. Его блеск стал красным, жажда – безмерной.

Марат помнил, как достал его на следующую ночь после столкновения с Атреско. Он пришел к реке в темноте и долго не мог найти выступающую над землей крышечку бутылки. Он сидел на земле, пронизываемый слабостью и дрожью, рылся в грязи и искал. Он думал о своей неуязвимости как о бессмертии. Он хотел ощутить заветное оружие в своих пальцах. Его трясло от этого желания. Но он пересилил себя и не стал торопиться. Он нашел бутылку, свинтил крышку, за нитку вытянул нож – но не коснулся его, а осторожно повесил оружие на ветку дерева над собой.

Взошла луна. Лезвие заиграло зеленовато-желтыми бликами. С него капало машинное масло. Марат разделся, вошел в реку и начал мыться. Из воды он смотрел на нож, на крошечный светлый предмет, висящий в трех метрах над берегом. Марат ничего не боялся. Ему мнилось, что он стал одним из великих злых лоа и теперь может вместе с крокодилами лежать в тине, высматривая себе жертву. Он смыл с себя запах женской блевотины, мочу Атреско, дух гнилых фруктов и картофельных очисток. Он смыл с себя время своего покоя. Он снова выходил на войну, мог охотиться на человека.

Он взял нож, когда был готов и чист. Наслаждаясь гладким скольжением металла, он взмахнул оружием, и оно раскрылось, направленное к луне. Он засмеялся, совершенно безумный.

Порыв ветра принес новый шквал. Дождь стал плотнее, и Марат потерял девушку из виду. Это вырвало его из воспоминаний. Он ускорил шаги, почти побежал. Несколько секунд ему казалось, что она исчезла; он вглядывался в движущееся, шелестящее тело стихии, но не видел ее. Он заметил силуэты двух мужчин, которые шли вслед за ним, но не обратил на них внимания. Это была рыночная площадь, место, через которое ходят все.

Наконец, Марат разглядел ее слева от себя. Она повернула и теперь шла к окраине трущоб, в район одноэтажных домов, где жили бедно, но не слишком плохо. Раньше, когда всем здесь заправляла протестантская община, проститутка не смогла бы поладить с соседями. Но теперь община таяла, все больше людей перебиралось в Абиджан, а другие уезжали в двухэтажные домики на богатой стороне города. Чем лучше они жили, тем меньше ненавидели соседей. На улицах, где когда-то боялась появляться мать Марата, теперь свободно играли арабские дети и даже появлялись белолицые буры. Шлюха, если она умела врать и не нарушала покоя соседей, тоже могла здесь жить.

Марат чувствовал, что его догадка верна. Девушка шла все быстрее – так усталый человек, чувствуя близость дома, ускоряет шаги. Скоро. Марат улыбнулся, перевернул нож в пальцах. Стальное жало показалось на мгновение, как металлический язык, подцепило своим концом несколько пролетавших мимо капель и снова спряталось в ладонь.

Девушка обернулась, как будто ощутила его взгляд, и он замер. Он знал, что его светлый костюм сливается с дождем. Полусогнутой в локте рукой Марат прикрыл лицо. Он прятался прямо посреди улицы, прятался и улыбался, чувствуя, что его хитрость достойна крокодила. Между ними было всего двадцать шагов, но она не увидела его. Он знал это, потому что она не побежала – просто прошла дальше. Он – за ней.

Теперь он держался ближе. Когда идет дождь, к ним надо подходить все ближе и ближе, так, чтобы слышать стук их каблучков, когда они входят на свою улицу, когда они открывают свою калитку. И только когда они войдут в свой дом, они должны заметить, что ты стоишь у них за спиной.

Марат выследил эту девушку в парадном дворе отеля. Она плавала у края бассейна. Он увидел, что мулатка в черном купальнике вертится, соблазняя двух пьяных и смешливых белых толстяков. Они стояли у воды, в американских шляпах, с бутылками джина в руках.

Он понял, что она проститутка, и начал ждать. Она появилась в вестибюле отеля только к середине следующего дня. На одном из ее тонких пальчиков сверкал мужской перстень. В отеле она носила его открыто – значит, не крала, однако перед выходом на улицу предпочла снять – значит, боялась за дорогую вещь.

– Плати, – приказал ей Марат, когда она вышла. – Теперь я твой хозяин.

Она ударила его сумочкой и бросилась бежать. Он рассмеялся. Она подписала себе смертный приговор, как они все.

Это было неделю назад. Сегодня он увидел ее снова и пошел за ней.

Девушка свернула на маленькую улицу. Он свернул за ней. На углу перекрестка он снова обернулся. Тропический ливень превратил сточные канавы в маленькие стремнины. Марат видел, как мимо него проносятся пакеты с мусором, быстро и беззвучно исчезая за серой пеленой. Где-то там, куда их уносил новорожденный ручей, притаились две тени. Люди? Деревья? Столбы вдоль дороги? Едва различимый шепот говорил Марату, что это те мужчины, которых он видел на рыночной площади, что они идут за ним от самого отеля. Но шепот был слишком тихим.

Марат двинулся дальше. Поворот остался позади, и вот канавка уже скрылась из виду. А девушка была все ближе. Разрыв сократился до предела. Марат сунул левую руку в правую подмышку, где в специальной портупее носил свой трофей – бесшумный пистолет Хади. Если она сейчас обернется, то увидит его. Тогда все пропало. Ему придется застрелить ее. Она умрет быстро, ее глаза потускнеют, а душа убежит от него прежде, чем он успеет насладиться ее страхом. К тому же, он потратит одну из трех последних пуль. Не оборачивайся, не оборачивайся, не оборачивайся.

Девушка замедлила шаги, и Марат пошел медленнее. Он уже видел цвет ее волос. Один из локонов она покрасила в красный – яркая прядка намокла и прилипла к стройной бронзовой шее. Не оборачивайся.

Девушка шла медленнее, потому что искала ключи. Сумка поглотила ее внимание. Марат впитывал взглядом детали ее одежды. Она носила темно-фиолетовое европейское платье с точками яркого узора. Ткань промокла и подчеркивала формы тела. Марат подумал, что если все получится, он не будет срезать платье сразу, а сначала натянет его, чтобы сквозь мягкую ткань пощупать ее грудь.

Девушка остановилась у калитки, начала перебирать ключи. Марат услышал их позвякивание. Он подошел к ней совсем близко и тихо убрал пистолет в кобуру. Он уже может убить ее ножом. Она оглянулась и посмотрела на дорогу, по которой только что прошла. Он оглянулся вместе с ней. Ему показалось, что он видит, как за пеленой дождя остановились две тени. Быть может, они переговаривались. Девушка заторопилась, и Марат понял, что она тоже их видит. Их, не его. Настоящий охотник стоял прямо у нее за спиной. Она могла бы его заметить, если бы повернулась кругом. Но она не сделала этого. Ее напугали тени вдалеке, и она хотела закрыться в своей маленькой крепости, прежде чем они до нее дойдут.

Она открыла калитку. Марат сзади взял ее под грудь. Его сильные пальцы вдавились ей в солнечное сплетение. Он оторвал ее от земли, потащил, и они ввалились на территорию участка. Она открыла рот, чтобы закричать, но он сунул туда раскрытое лезвие ножа. Она машинально сомкнула губы, издав только один нечленораздельный звук – безупречное лезвие рассекло ей язык. Вкус крови пришел прежде, чем боль.

Марат запрокинул ей голову назад и уложил затылком себе на плечо. Он чувствовал на своем кулаке тепло ее дыхания, чувствовал, как кровь начинает булькать у нее во рту, чувствовал запах одноразового мыла, которое можно найти во всех номерах Президентского отеля. И ее страх. Есть вещи, которые делают человека почти совсем беспомощным. Например, нож, воткнутый в язык. Он не позволяет ни кричать, ни говорить, ни кусаться, ни вертеть головой.

Она уронила сумку. Ее маленькие коготки вцепились в его кулак. Она ключами распорола его кожу, но он был слишком сильным, чтобы ей удалось отвести его руку. Марат захлопнул калитку. Та глухо стукнула. Он прижался к ней плечом, закрыл до конца, свободной рукой нащупал щеколду и задвинул ее. Он не хотел, чтобы ему помешали какие-то тени из тумана. Особенно теперь, когда она уже начала пищать.

Ее зубы стучали о лезвие. Марат почувствовал эрекцию. Его член, скрученная пружина под молнией брюк, сквозь слои ткани терся об одну из ее ягодиц. Ее попка была упругой и мягкой – не то, что у старух, которых он раньше трахал за деньги. Он попробовал на ощупь ее грудь. Она оказалась не хуже, чем задница.

Проститутка продолжала сопротивляться. Ключи были тупые, но она все же исполосовала кожу Марата длинными рваными порезами. Кровь стекала по его изодранной руке прямо на лицо девушке, смешивалась с клокочущим алым потоком, выплескивающимся у нее изо рта.

– Не надо было убегать от меня, – прошептал Марат.

Она попыталась ударить ключами назад, целила ему в глаза. Он выкрутил связку из ее пальцев. Ситуация изменилась. Теперь она прижалась к нему всем телом. Ей это было нужно, чтобы создать упор. Ее руки напряглись из последних сил и начали отстранять оружие от лица.

Марат зарычал. Девушка тоже. Они боролись. Его мышцы вздулись, из ноющих ран бежала кровь. Он сложил ключи вместе, усилил ими свой левый кулак и ударил ее в бок, под сердце. Он слышал, как затрещали ее ребра. Ее дыхание сбилось, руки ослабли. Она поперхнулась кровью и начала хрипеть.

Он протащил ее через участок. Здесь все было ухоженным, не таким, как у Роберта, земля которого в сезон дождей превращалась в жидкую грязь, такую глубокую, что жалкие вымокшие куры боялись выходить и сидели под навесом у себя на жердях.

Они вошли в сухое пространство под коньком крыльца. У двери дома девушка стала кашлять. Марат отпустил ее, побоявшись, что случайно заколет. Ноги ее больше не держали, она повалилась на ступени, выплюнула изо рта кровавый сгусток и попыталась позвать на помощь. Ей стоило бы отдохнуть и подождать – сквозь шум дождя пробивается только самый громкий крик. Она же закричала слишком рано. Марат ударил ее ногой в живот. Девушка дернулась, отлетела к перилам крыльца. Она попыталась ползти, как тот мальчик-баскетболист и, как тот мальчик, обессилено упала, когда Марат нанес второй удар.

Марат смотрел на нее и улыбался. Он не складывал нож.

– Шлюха, – сказал он.

Она не ответила. «Как моя мать, – подумал он, – только не арабка». Он наступил ногой ей на голову. Ему нравилось выражение немого удивления на ее лице, огромные, распахнутые от страха глаза, опухшие порезанные губы. И все это под его каблуком.

Он спокойно перебрал ключи. Он знал, что она начнет сопротивляться снова, но пока у него было время. Она плохо соображала. Своим ножом он перепутал речь у нее во рту. От этого сбились мысли. Своим кулаком он разрушил ритм ее сердца. Ударами ноги он причинил ей страшную боль. Марат понимал, зачем он сделал каждую из этих вещей, хотя и не смог бы об этом сказать. Он знал, что она чувствует. После того, как Марти натянул ему на голову пластиковый мешок, после того, как Гилла вбил его ударами своего автомата в дорожную грязь, после электрошокера Хади, Марат знал, что есть такие вещи, которые лишают человека сил. Есть удары, после которых ты не сразу встаешь на ноги. А есть такие, после которых не встаешь уже никогда. Она еще может встать. И когда она это сделает, он поиграет с ней, как кошка с мышкой. Он даст израненному существу попрыгать и поволноваться. Он будет убивать ее медленно.

– Потому что надо было платить мне, – вслух подумал Марат.

В ее глазах появилась ненависть. Он сильнее придавил ее голову к ступеням. Она задышала чуть чаще. Марат убрал ногу. Девушка лежала не шевелясь. Подол ее платья был в грязи, на щеке – отпечаток ботинка, на губах – кровь. Хорошо. Марат медленно подобрал нужный ключ и медленно открыл дверь. Он почувствовал порыв сухого воздуха, сдобренного запахами дерева и прошлогодней травы. Дом был маленький – короткая прихожая вела в единственную комнату.

Девушка неожиданно завизжала. На этот раз попытка была лучше. Она не пыталась ничего сказать, просто издала резкий, резонирующий звук. Марат испугался, что их услышат, быстро наклонился вниз и ударил ее кулаком. Визг перешел в крик, захлебнулся. Но она защищалась руками – начала вставать, попыталась достать до его лица. Она дралась как дикая кошка, как много лет назад дрался он сам. Так дерутся, когда противник заведомо сильнее.

Возня прекратилась, только когда она пропустила удар кулаком в живот. Марат бил сверху, не соблюдая равновесие, и сам упал, когда ударил. Он почувствовал, что его кулак нашел упор, привстал и ударил снова. Глухой булькающий звук. Она беспомощно открыла рот, бронзовокожие щеки потемнели, стали почти черными – к ним приливала кровь. Ему понравилось, как выглядит ее лицо в этот момент – еще не слишком разбитое. Чувственные, красные от крови губы, черные щеки, гладкий красивый лоб. Глаза уже не так широко открыты, но зрачки расширены до предела.

Он схватил ее за руки и потащил в дом. Она выворачивалась, пытаясь зацепиться ногами за выступы крыльца. Марат тяжело дышал. Он втащил ее в комнату, швырнул в угол, еще раз ударил ногой в живот, чтобы точно не встала, потом быстро вернулся и закрыл дверь. Мягкий уличный шелест ливня стих, ему на смену пришла негромкая барабанная дробь по крыше. Значит, и на улице ее крики будут почти не слышны. Марат сглотнул. Ему вспомнилась тишина, наступившая после смерти Атреско – тишина капающей крови, тишина, в которой дымился пистолет Хади, тишина на месте замерших криков и звуков борьбы. Тишина, в которой он был победителем.

Из комнаты донесся глухой удар, и воспоминание разрушилось. Марат перевернул в руке нож. Он знал, что означает этот звук – девушка пыталась встать и упала. Он поспешил вернуться назад.

Она стояла на коленях у стены. Рот приоткрыт, из него стекает струйка крови. Марат подумал, что начинается игра в кошки-мышки. Пусть попробует. Сил у нее все равно нет. Он следил за ней вполовину внимания, боясь, что она может найти у себя дома какое-нибудь оружие: нож или хотя бы палку. Он не хотел проблем. Другую часть своего внимания он отдал комнате. Она немного заворожила его – он спутал ее аскетический уют с нищенской пустотой жилища его матери. Здесь не было мебели, только узорчатые циновки всех видов и мастей. На стенах висели циновки с карманами для вещей. Пол был мягким, на нем возвышениями выделялись циновки для сна.

– Как ты стала шлюхой? – Марат сбросил туфли, встал босыми ногами на пол, пошевелил пальцами. Девушка стояла у стены и смотрела на него. Она до сих пор не могла разогнуться. Одной рукой она держалась за мягкий карман стенной циновки, другой – за живот. Ее ноги дрожали. Марат подумал, что еще пара ударов, и он увидит, как по ним бегут желтые струйки мочи. Он сделал несколько шагов по комнате. Циновки приятно пружинили.

– Я задал тебе вопрос.

– Что?

– Я спросил, как ты начала раздвигать ноги за деньги.

– Это ты убиваешь девушек.

– Об этом говорят? – заинтересовался Марат.

– Зачем ты убиваешь?

– Они должны мне платить.

– Почему?

Марат видел, что она поглядывает на приоткрытую дверь в нескольких метрах от себя. Лезвие, как язычок любопытной змеи, несколько раз качнулось у него в руке.

– Потому что я убил Атреско.

– Ты… – она бросилась к двери. Слишком медленно и неуклюже. Марат налетел на нее сзади. Она ударилась о дверь, и та захлопнулась.

– Что там?

– Ничего!

Он свободной рукой схватил ее за лицо и, давя пальцами на глаза, заставил лечь затылком к себе на плечо. Они уже стояли так во дворе, только тогда у нее во рту был нож, и она не могла говорить.

– Ты скажешь. Ты будешь делать все, что я захочу. – Он провел ножом по ее груди. Она забилась, попыталась вывернуть нож из его руки, порезала пальцы. – Ну?

Она заговорила быстро и сбивчиво:

– Я буду платить, там кухня, не убивай меня, Атреско не портил нас, я буду платить…

Марат понял, зачем она туда побежала – думала достать нож. Он засмеялся и швырнул ее обратно в угол комнаты.

– На колени.

– Что ты хочешь? Чтобы я отсосала у тебя?

– Просто встань на колени.

Ее взгляд заметался. Она судорожно пыталась решить, будет ли ей хуже, если она так сделает. Мышка в лапах у кошки. Его член резко встал, первый раз с тех пор, как они были во дворе. Девушка увидела, как напрягается ткань его брюк, и послушно опустилась вниз.

Она ошиблась. Его намерение было другим. Марат изо всех сил ударил ее ногой в живот. Ей нечем было защититься. Проститутка согнулась, кашляя. Он обогнул ее, зашел сбоку, ударил снова – теперь под сердце, туда, где бил во дворе.

Она скорчилась на полу. Марат умел драться голыми ногами. Он научился этому до того, как надел свои первые ботики.

– Это урок. Никогда не пытайся убежать.

– Пошел ты. – Ее проклятие захлебнулось, плечи напряглись, и ее вырвало. В желтой жиже плавали большие красные разводы. Она заплакала. Марат немного отошел и теперь смотрел на нее, забавляясь.

– Почему я? – спросила она. – Мария и Маргарита, почему я?

– Ты молишься?

– Атреско нас не калечил.

– Я не Атреско.

Она сплюнула на циновки еще один кровавый сгусток.

– Ты ничего так не получишь.

– Получу.

Но Марат разозлился. Потому что она была права. У него не получалось. У него ничего не получалось, кроме как ловить их по одной и превращать в окровавленные трупы. Шлюхи разбегались, даже уезжали из города. Одна уверяла, что ее подруга наймет для Марата убийц, другая успела воткнуть ему в руку осколок стекла. Но ни одна не начала платить.

– На тебя никто не станет работать. Ты убьешь еще несколько девушек, убьешь меня, и на этом для тебя все кончится. Тебя найдут и положат этому конец. – Она смотрела на него, пытаясь найти в его глазах признак разума. Она не знала, что он считает себя заколдованным и неуязвимым. – Если ты хочешь получать с проституток деньги, тебе надо делать все, как Атреско.

Марат засмеялся.

– Атреско мертв.

– Атреско защищал нас, а не убивал. Он ладил с людьми. Платил охране в отелях.

«Она опять говорит про Атреско», – подумал Марат. Ему вспомнились похороны Клавинго и прощальные речи, посвященные Лесли. Почему их помнят? Их всех и вопреки ему.

– Ему платили с охотой, потому что он решал проблемы. – Она видела, что ее слова не действуют, и начала говорить быстрее. – Он мог договориться с плохим клиентом. Спасал от тюрьмы. Одалживал денег.

– Атреско мертв, – раздраженно повторил Марат. – Я убил его этим самым ножом. Зачем мне подражать мертвецу? – Он медленно подошел к ней, сел на корточки, поднес лезвие к ее лицу. Кровь на ноже запекалась тонкой коричневой корочкой. – Ну? Зачем?

Она лихорадочно думала. Марат вспомнил, что порой видел такое выражение на лицах учеников, отвечающих в классе. Только им не приходилось лежать у стены, нюхать свою блевотину и сплевывать на пол кровавые слюни.

– Ты станешь богаче, – наконец, ответила она. – Тебя будут уважать и слушаться.

– Ты меня уже слушаешься. И я достаточно богат, чтобы два раза в неделю покупать себе костюм.

– Ты мог бы купить дом.

– Мне нравится твой, – улыбнулся Марат.

В ее глазах мелькнул призрак надежды.

– Хорошо, я отдам тебе этот дом.

– Я уже в нем. Так зачем мне становиться похожим на Атреско?

Его нож скользил у самого ее лица, танцевал, поднимался и опускался.

– Ладно, – быстро сказала она. – У тебя все есть. Тогда зачем тебе деньги?

– Хочу машину с кондиционером, – задумчиво сказал Марат. – Хотя, в общем-то, это не важно. Хочу, чтобы их просто было больше.

Ему стало скучно. Слишком долгий разговор. Он ждал, когда она попытается убежать, но она не пыталась. Он легонько ткнул ее ножом в лоб, как заскучавший ребенок толкает жука с оторванными лапками, чтобы тот еще подергался. Она отстранилась, вжалась в стену. Из ранки на лбу вытекла капля крови.

– Я буду тебе платить. Не надо меня больше мучить. Я сделаю все, что ты хочешь.

– Ляг лицом вниз, – приказал Марат.

– Ты опять сделаешь мне больно?

– Нет. – Он, наконец, снова увидел в ее глазах желание бежать и бороться. Она лежала на боку и нерешительно смотрела на него. «Готовится», – подумал он. К его удивлению, девушка выпрямила ноги и стала переворачиваться на живот. Она двигалась очень медленно. Они смотрели друг на друга и оба ждали подвоха. Он видел, как больно ей двигаться, чувствовал, как она боится, что он снова ткнет или ударит ее. И все-таки она перевернулась.

Марат осклабился. Он по-прежнему сидел на корточках. Ее лицо и напуганные глаза были совсем близко. Он видел серые полоски на ее бронзовой коже – грязный отпечаток его подошвы.

– Да, – признался он, – я сделаю тебе больно.

Ее ответ был неожиданно быстрым и точным. Она толкнула его рукой в колено. Он потерял равновесие и упал на копчик. Вскрикнув от боли, она подтянула ноги под живот и поднялась на колени. Это движение позволило ей оказаться почти в полутора метрах от него. Он не мог сходу ударить ее пяткой или полоснуть ножом. Он увидел лихорадочный блеск в ее темных глазах. Она праздновала свою первую победу.

«Она может убежать», – холодно подумал Марат. Ему удалось справиться с инерцией своего падения. Он подвернул одну ногу под другую и начал подниматься. Слишком поздно. Она цеплялась руками за мягкие карманы настенных циновок. Она была на обеих ногах, когда он только встал на одно колено. У нее вдруг появилось столько возможностей. Она могла использовать дверь или окно; выскочить на улицу; запереться на кухне. Наконец, она могла ударить Марата, прежде чем тот встанет. Тягостную долю секунды он ждал от нее удара в лицо. Он понимал, что у нее есть шанс снова уронить его. И если он упадет, она убежит.

Но она не ударила. Она выбрала бегство. Она метнулась не к одному из укрытий, а просто в сторону от Марата. Он видел, как меняется траектория ее шагов каждый раз, когда ей приходит новая идея. Вот шаг в сторону кухни. Потом она увидела, что дверь плотно закрыта, испугалась, что та задержит ее, и шагнула к входной двери. Марату было проще – он гнался за ней, а не выбирал путь отступления. Он увидел, как она снова метнулась к кухне. Ведь входная дверь тоже закрыта. Она поздно поняла, что открывать ее будет дольше, чем кухонную.

И, наконец, две последние ошибки. Она взялась за ручку двери и оглянулась. Не могла удержаться, хотела знать, насколько он далеко, и потеряла драгоценное время. Увиденное ее разочаровало. Он тоже бежал. Между ними было всего два метра, и у нее оставалась доля секунды, чтобы увернуться.

– Мразь! – закричала она. Это была вторая ошибка: не следовало тратить дыхание на крик. Марат засмеялся у себя в голове прежде, чем его губы растянулись в улыбке. Он еще бежал, а она уже открывала дверь на кухню, но он понял, что она проиграла. И она тоже это поняла.

Она попыталась захлопнуть дверь раньше, чем вошла в нее. Инерция собственного движения ударила ее спиной о косяк, и она потеряла последнее драгоценное мгновение. А потом дверь ударила ее в плечо. Она закричала. Дверь отскочила и врезалась в Марата. Он почувствовал, что ему рассекло бровь, но не остановился и налег на дверь всем телом, второй раз обрушив ее на плечо девушки. Третий раз он уже бил с расчетом.

Она отступила на кухню. Ее правая рука обвисла, рот раскрылся в беззвучном крике. Марат чуть не убил ее. Она стояла так, что ему было удобно вспороть ей живот, но он вовремя перевернул лезвие в пальцах и ударил не острием ножа, а костяшками кулака, в котором его держал. Она потеряла равновесие и завалилась назад. Ей хватило сил, чтобы здоровой рукой схватиться за край стола. Тот с грохотом проехал несколько сантиметров, а потом она плюхнулась на пол. Марат подумал, что игра в кошки-мышки закончена.

– Ты сегодня умрешь, – сказал он.

Она скользнула по нему невидящим взглядом, здоровой рукой попыталась коснуться разбитого плеча, застонала. По ее измятому, порезанному на груди платью расползалось темное пятно – она обмочилась.

Кухня была маленькой, забитой вещами. Своим размером и утварью она напомнила Марату подсобку столовой Макис, только здесь было чисто и не пахло пивом. Голова гудела. Он вспомнил, как ударился о дверь, и потрогал лоб. На пальцах осталась кровь. Он слизнул ее, почувствовал во рту сладковато-металлический вкус.

– У тебя есть опий? – спросил он.

Девушка не ответила. Она сидела на полу, как сломанная кукла. Болевой шок сделал ее взгляд сонным. Марат наклонился и схватил ее за подбородок. Ее лицо поднялось к нему. В нем не осталось красоты, оно стало ватным: тоска умирающего животного в глазах, кровяная грязь на щеках.

– Опий? – повторил Марат. – Настойка или порошок?

– Я не буду с тобой разговаривать.

– Что? – не понял Марат.

– Если ты все равно меня убьешь, – она говорила медленно, – я хотя бы могу лишить тебя части удовольствия.

Она закрыла глаза.

– Смотри на меня, – разозлился Марат.

Она странно вздохнула – может быть, смеялась. Он ударил ее по щеке. Она только вздрогнула. Марат взял ее за ноги и вытащил обратно в комнату. Ему казалось, что он волочит труп. Свежий, еще теплый, но не живой. Ее платье задралось. Он видел черное шелковое белье. Белье шлюхи. У нее было красивое тело, достаточно стройное для негритянки, но более сочное, чем у белых. На животе – расплывшийся узор темных кровоподтеков. Марат бросил ее ноги на пол, подошел к ней сбоку и наступил на брюшной пресс. Ему понравилось это ощущение: нога тонула в теплой беззащитной глубине ее тела. Стоя так, он снова чувствовал, что она жива. Она не открыла глаза, но он видел, как она сжимает зубы, чтобы не кричать.

– Ты не спрячешься от меня, – сказал Марат. Он убрал ногу, подождал секунду, чтобы почувствовать ее облегчение, а потом наступил снова, со всей силы. Она глухо вскрикнула, стала выворачиваться. Он чуть не упал, и ему пришлось сойти с нее на пол.

– Хочу опия, – потребовал он, наступая ей на живот. – Хочу опия. Хочу сладкого и холодного.

Она вскрикивала, но не отвечала, пыталась вывернуться и уползти. Марат катал ее ногами. Он остановился, когда ее трусики набухли новой влагой. Она замерла – возможно, потеряла сознание. Он провел стопой по ее лобку, потом мокрой от мочи ногой наступил на ее лицо. Девушка не отреагировала.

Марат взглянул в окно. Сколько прошло времени с тех пор, как он сунул нож ей в рот? Полчаса? Час? Три? Он не мог этого определить. Дождь все той же серой завесой пеленал мир.

Марат вернулся на кухню. Ведра, баки с водой. Баки полные – она была аккуратной хозяйкой. Над ними шланг с небольшим ручным насосом, чтобы поднимать вводу наверх, в резервуар над раковиной. Рядом с резервуаром две проволочные сетки с луком. На столе – миска с сушеными кубиками маниока. Марат подхватил несколько кубиков, сунул в рот. Они были безвкусными и туго жевались. Лучше бы она пекла лепешки.

Он начал открывать и переворачивать все, что попадало под руку. Одна из банок со специями соскользнула в раковину и разбилась, заполнив комнатушку пряным запахом.

– Сука, – процедил Марат. – Точно как моя мать.

Он сдвинул керосиновую плитку. На безопасном расстоянии от нее стояла аккуратно обрезанная картонная коробка. Марат раскрыл створчатую крышку. Опять банки. Он уже хотел швырнуть всю коробку на пол – его притягивала мысль о глухом звоне, с которым погибнет ее содержимое – но в последний момент остановился. Здесь был фруктовый джем. Красное, белое, желтое и зеленое содержимое банок даже на вид казалось сладким. Проститутка не подписывала свои банки, возможно, она вообще не умела писать. Марат не мог по цвету определить, что здесь было чем. Он наугад открыл банку с красным, сунул в нее пальцы, облизнул их. Его поразил чужой и незнакомый вкус северной ягоды. Ее вырастили во Франции. Это была земляника, о которой он ничего не знал. Немного холодно и очень сладко. От сладости сводило рот.

Он бросил взгляд в комнату и резко отставил от себя банку. Дверь кухни была полностью раскрыта и предоставляла довольно большой обзор. Но девушки Марат не видел.

Он бросился назад. Несколько мгновений его ум лихорадочно рассчитывал ее силы. Может ли она встать? Идти? Как ей удалось ускользнуть так тихо? Он ворвался в комнату и сразу нашел ее. Она ползла – уже втащила половину своего тела в прихожую. Он схватил ее за ногу и втащил обратно в комнату.

– Мразь, – еле слышно зашипела она с пола. – Ты самый слабый и ничтожный мужчина, которого я видела.

По циновкам протянулась тонкая красная линия. На ее губах снова была свежая кровь. Марат догадался, что порвал что-то у нее внутри, когда вставал на ее живот. Неважно. Она проживет столько, сколько ему нужно. А потом умрет. Мучительно.

– Даже твоего имени никто не знает. Ты просто убийца шлюх, вот как о тебе говорят. Кусок желтого дерьма.

– Эти слова я вырежу у тебя на спине, – ответил Марат. Он сходил на кухню, принес банку варенья. Девушка с закрытыми глазами лежала на полу, из уголка рта кровавой ниткой стекала слюна. Он опустился на пол, надавил на ее разбитое плечо, заставил перевернуться на спину. Потом встал на колени и зажал ее голову между своих ног.

– Тебе недолго осталось, – сказала она. – Я буду последней, или предпоследней, кого ты убьешь, а потом тебя найдут и пристрелят, как бешеную собаку.

Марат провел ножом по ее лицу. Лезвие легко рассекало гладкую бронзовую кожу. Она задергалась, попыталась отвернуть голову, но не смогла – он держал ее крепко. Она не кричала, только начала дышать немного чаще. Ее глаза по-прежнему были закрыты, здоровая рука попыталась нашарить лицо мучителя, но была слишком слабой. Марат даже не обратил на нее внимания. Теперь его занимало ее платье. Он срезал его остатки. Обнаженная грудь проститутки была влажной от крови. Ему это нравилось. Он отложил нож и поднял банку с вареньем. Поводил в ней пальцами, потом облизал их.

– Тебя ищут по всему городу. Ты, возможно, даже не успеешь меня убить.

– Открой глаза.

– Я ничего не сделаю, чтобы доставить тебе…

– Сделаешь. – Марат сладкими пальцами схватил ее губы, ущипнул и выкрутил. Она безуспешно попыталась его укусить. – Ты мне не платила. А должна была.

– Тебе никто не платит, – она засмеялись, хрипло и отчаянно, – и не будет. Потому что ты никто.

– Открой глаза! – заорал Марат.

– Не дождешься.

– Я могу убить тебя хоть сейчас.

– Так убей.

Он отставил банку варенья и взял нож. Она почувствовала это, вздрогнула.

– Не так быстро, – в ярости ответил он. – Они будут платить мне, когда узнают, что я с тобой сделал.

– Ты ничего ни от кого не получишь, – возразила она, – никогда. Потому что у тебя нет мозгов.

Он схватил ее пальцами за реснички и начал оттягивать веко. Она попыталась зажмуриться. Он легко провел лезвием по тонкой коже, увидел, как расходится натянутая ткань.

– Ты будешь на меня смотреть, – сказал он, – а они будут мне платить.

Теперь она дышала очень часто. Но все равно не кричала и не плакала.

– Ты последнее отродье, которое носит земля. – Слова были быстрые, жалящие. – Тебя имели и будут иметь, ты, ничтожество. Ты полукровка, ублюдок неизвестно чей. Я еще не видела таких арабов. Ты как араб, упавший в дерьмо.

Ему это удалось. Он срезал ее веко. Ее глаз, с огромным, расширенным от страха зрачком, уставился на него сквозь тонкую пелену текущей крови.

– Я убил Атреско, – сказал Марат, – и я буду получать все, что раньше причиталось ему.

Дождь шумел, заливал стекло, стучал по крыше. На несколько секунд Марат провалился в прошлое.

Он второй раз в жизни сидел внутри роскошного автомобиля. Было очень тихо. Кондиционер больше не шипел – заглох, когда Хади, пытаясь обернуться к Марату, всадил в решеточку поддува две пули из своего пистолета.

Ему казалось, что он уже был в этом автомобиле. Он снова сидел на заднем сиденье, снова чувствовал под собой шикарную мягкую обивку, и рядом с ним снова был человек, который считал, что может смеяться ему в лицо. Но сегодня все было не так, как в машине юриста Ульриха; сегодня Марат сделал то, о чем раньше только думал – убил их всех. Водителя, охранника, босса. Это произошло утром, после ночи, которую он провел у реки, купаясь и играя со своим ножом.

Лицо Хади было забрызгано кровью – когда они боролись за обладание пушкой, Марат вскрыл ему вену на руке. Первая пуля Хади попала в висок водителю. Второй раз он выстрелил в лобовое стекло, потом дважды в очиститель воздуха. При каждой отдаче кровь фонтаном выплескивалась из резаной раны. Но охранник Атреско умер не от потери крови – Марату пришлось добить его ударом в сердце. Несколько секунд спустя его последнего выстрела скрипнула задняя дверца, и из нее наполовину вывалился сутенер. А потом наступила звенящая тишина.

В течение получаса Марат не мог сдвинуться с места. Он смотрел, как приходят, пугаются и убегают шлюхи. Он не шевелился. Он был захвачен ленивым и тягучим холодом. Он наслаждался. Он сидел и смотрел на убитых.

Атреско лежал на спине. Казалось, его голова отваливается. Красный мясистый порез на горле по контрасту с кожей казался особенно ярким. Кровь стекала по волосам на асфальт.

Водитель повалился на руль. Половины затылка у него не было. Марат видел мозг. Осколок кости впился в обивку потолка. Отвратительное зрелище неожиданно напомнило Марату о матери, о гнилостной влажности ее волос, в которую ему каждый день приходилось залезать пальцами. Как он приподнимал ее голову, чтобы она напилась. Как он вычесывал корки отмершей кожи. Его начало подташнивать. Он громко сглотнул, вытер нож о спинку переднего сидения и медленно вылез из машины.

Ветер играл в высоких кронах пальм. А над пальмами возвышался собор. Он был близко – его территория граничила с городским парком. Отсюда казалось, что Нотр-Дам-де-ла-Пэ занимает четверть неба. Марат долго смотрел на собор. Ему казалось, что они связаны.

Он сдвинулся с места только когда услышал, как по дороге за деревьями проехал первый туристический автобус – тот шел от Президентского отеля. В нем ехали глупые белые, которые платили, чтобы поближе увидеть самый большой на свете дом своего бога.

Марат бросил нож в карман. Пора обчистить их всех и уйти. Но просто уйти он не мог. Он должен был сделать одну вещь, хотя и знал, что это совершенно бессмысленно.

Он обошел автомобиль и увидел лицо сутенера. Оно было неестественно запрокинуто, макушка трупа почти доставала до асфальта. Пустые глаза Атреско смотрели на ноги Марата. Рот глупо приоткрыт, в нем куском дохлого мяса лежит язык.

Марат расстегнул ширинку и помочился на лицо врага. Он облил все, что мог: глаза, рот, порез на шее. Ему показалось, что он слышал какой-то особенный звук, когда его струя била в направленные к небу ноздри мертвеца. Звук, с которым вода из автоматической колонки льется в горлышко уже почти полной канистры.

В карманах Атреско не нашлось ничего интересного. Марат выбросил на землю паспорт и шикарную золоченую расческу: они ему были не нужны. Открыл переднюю дверь. На мгновение ему померещилось, что Хади еще жив – на лице охранника застыло выражение ярости. До самой своей смерти он не принимал Марата всерьез. Уже искалеченный и потерявший много крови, он так и не взял в толк, как этот мальчишка смеет пытаться отнять у него оружие. Пистолет и сейчас был в его руке. Он выглядел не так, как раньше – Хади не использовал глушитель за пределами отеля.

Марат несколько секунд смотрел в темные глаза охранника. Потом успокоился: они мертвые. Он с трудом разжал пальцы трупа. Сведенная кисть Хади казалась сделанной из дерева. Пистолет. Нет, не об этой игрушке Марат мечтал всю свою жизнь. Он хотел иметь автоматическую винтовку, такую, как у Гиллы, длинную и тяжелую, с черным стволом и потертым деревянным прикладом. И все же приятно было чувствовать, как эта штука лежит у него в ладони. Он сжал рукоять оружия, увидел, как вздуваются мышцы у него на руке. Он чувствовал, что наливается холодом, как будто вырабатывает его жидкие кристаллы каждой клеточкой своего тела.

Он случайно нажал кнопку на рукоятке, и из пистолета выпала обойма. В ней оставалось еще две пули. Он погладил пальцем плавный изгиб курка, разжал руку и опустил оружие в карман с ножом. Штанина отяжелела. Марат обшарил тело Хади, нашел кошелек, открыл его и замер, увидев голубые, зеленые и фиолетовые развороты колониальных франков. Он улыбнулся, потом засмеялся. Бумажек было много – так много, как никогда не набиралось в жестянке Камилы. Охранник платил за маленькие прихоти босса; его карманные деньги были равны нынешнему недельному заработку Марата и в сто раз превышали те средства, на которые когда-то выживала его мать.

– Но ведь это еще не все, так? – спросил Марат. Его поразила очевидная мысль. Он присел на корточки и безумными глазами всмотрелся в лицо Атреско. – Ты где-то хранишь половину того, что этой ночью заработали все шлюхи Ямусукро.

Сутенер не ответил. Марат не планировал ограбление – он замышлял убийство. Но сейчас его захватила мысль о сокровищах. Он хотел эти деньги. Его увлекала сама абстрактная идея богатства. Ему казалось, что это последний этап восхождения, который нужен, чтобы оторваться от своих корней, от памяти о трущобах и матери. Он мечтал о том, как деньги сделают его еще сильнее, поднимут выше всех. И никто больше не сможет смеяться над ним за то, что он нищий оборванец.

В бардачке он обнаружил глушитель и кобуру для скрытого ношения пистолета. Рядом с ними был синий пластиковый мешок для мусора – такие использовались в урнах отеля. Хади уже завязал горлышко мешка в узел. Присмотревшись, Марат увидел сквозь полупрозрачный полиэтилен деньги. Он не стал их считать. Он даже не мог представить, сколько их там. Он просто взял их и пошел прочь. В небо над ним возносился огромный купол собора. В парке не было ни души. Между деревьями висел утренний туман. Марат застегнул на себе ремни кобуры. Тогда ему пришла мысль о том, что он хочет занять место Атреско.

И вот он оказался здесь, в комнате с циновками, сжимая в пальцах оторванное веко и не зная, что делать дальше.

Несколько секунд девушка прерывисто дышала. Кровь из глаза струйкой вытекала на висок. Ее начало трясти, но она заговорила снова.

– Ты идиот, – шептала она. – Ты самый глупый мужчина, которого я видела. Самый слабый и самый ничтожный. Ты даже глупее детей.

Марат с безумной полуулыбкой начал оперировать ее второе веко. Сделав полдела, он остановился и снова полез в банку с вареньем. Ее второй глаз теперь смотрел на него сквозь дыры в разорванной коже.

– Ты урод. Чтоб ты отравился этим вареньем. Чтоб ты сдох от него, чтоб в нем было битое стекло, чтоб ты никогда не получил свой опий, чтоб тебя за месяц сожрал СПИД…

Марат с силой сжал ее голову между коленями, схватил веко и дернул вверх. Оно потянулось, и вместе с ним начала отрываться кожа брови. Проститутка замолчала. Ее лицо дергалось. Она пыталась закрыть глаза, но век больше не было. Марат отставил банку, дорезал остатки века. Дал девушке отдохнуть.

– Проси, чтобы я убил тебя быстро, – сказал он.

– Не дождешься.

– Хочешь? – Он пропихнул кусок века ей в губы. Она не поддалась, зубы были плотно сжаты. Они улыбнулись друг другу дикими гримасами мучителя и жертвы.

– Ты даже не представляешь, что я могу с тобой сделать, – сказал Марат.

– Так сделай. Хватит угрожать. Ты что, боишься меня? Или боишься, что я говорю правду? Жалкий желтый недоносок.

Ее лицо напоминало кусок мяса с огромными выпученными глазами. И этот кусок мяса продолжал его оскорблять.

– Ладно, – ответил Марат. – Буду резать тебя, пока ты не сдохнешь.

Ее дыхание свистело. Она боролась не с ним, а с собой. Потому что он пытался разбудить в ней маленькую, бьющуюся в страхе зверушку, а она не хотела, чтобы ее смерть превратилась в его удовольствие.

Он разломал ее ноги и руки. Он выгибал их и надрезал сухожилия, потом выворачивал суставы. Он работал, прерываясь только для того, чтобы в очередной раз залезть пальцами в банку с вареньем. Отрезал груди. Ее ребра оголились. Они казались бело-розовыми отмелями в красных озерах. Доедая варенье, Марат проколол ее живот и изнасиловал в рану, чувствуя, как текучая масса ее кишок скользит вокруг его члена.

Она все еще была жива. Но ее глаза не смотрели на него. Она ничего не делала. Она как будто не замечала его. И когда он в бешенстве спустил свое семя в ее внутренности, он почувствовал себя ничтожным паразитом, который кладет личинки в безразличное тело земли и получает взамен только холод и одиночество. Он испытывал все меньше удовольствия.

Варенье кончилось, и Марат остановился. Он встал и обрывками платья вытер с себя кровь. Часть впиталась в костюм. С этим уже ничего не поделаешь – придется купить новый. Он зашел на кухню и жадно напился прямо из баков с водой. Дождь все еще лил. Марат вымыл нож, убрал его в карман и наскоро застирал рукава пиджака – они не должны выглядеть слишком страшно, когда он придет в магазин. Потом все будет просто: он быстро возьмет один из костюмов и зайдет в примерочную. Сколько раз он уже так делал?

Марат наугад взял банку с зеленым джемом. Остальные были ему не нужны, и он толкнул коробку. Она упала, по полу разлетелись осколки стекла и сладкие брызги. Воздух наполнился терпким запахом фруктовой эссенции. Глаза у него заслезились, и он вернулся в комнату. Он больше не мог ходить по кухне босиком – там теперь было слишком много осколков.

Девушка казалась препарированной лягушкой с биологического стенда. Марат видел такую в колледже. Он подошел к проститутке и пальцами ноги потрогал ее раскрытое влагалище. Ее глаза чуть шевельнулись. И все.

Марат понял, что нестерпимо хочет опия.

– Заработок у тебя в сумке? – спросил он.

Она не реагировала.

– А сумка во дворе. И я все-таки возьму с тебя деньги.

«Ее здесь уже нет, – подумал он, – ее нет в ее глазах. Тело еще дышит. Но она сама ушла к мертвым. И я тоже могу идти». Он потоптался на чистой циновке, потом натянул ботинки, лежавшие там, где он их сбросил.

Он прошел через темную прихожую и открыл дверь. Дождь шумел. Во дворе все было серым. Марату показалось, что он различает за струями ливня яркое пятно сумки. Вон она, почти у самого забора. Он начал спускаться с крыльца. Он устал и истосковался по наркотику. Ему хотелось, чтобы в сумке был богатый куш, иначе ему придется вернуться в ее дом и битый час искать место, где она хранит свои деньги.

Шагнув на последнюю ступеньку, Марат понял, что у него за спиной человек. Кто-то прятался за дверью. Он начал вскидывать руки, чтобы защитить шею, но было слишком поздно. Удавка. Рывок. Марат, еле дыша, привстал на цыпочках. Противник был очень силен. И он был не один. За перилами крыльца прятались еще двое. Теперь они вскочили. Кто-то бежал через двор. Серые силуэты с темными лицами двигались от углов дома.

На Марата обрушилась воспоминание: две тени, которые он все время видел сквозь дождь, которые шли за ним. Они охотились на охотника. И они выследили его. Теперь он это понимал, но уже ничего не мог сделать. Он заметался, попытался достать пистолет и нож. Слишком мало воздуха, чтобы быстро двигаться. Его схватили за руки, развернули и, заставляя смотреть вниз, втащили обратно в прихожую.

Его держали трое крупных мужчин. Другие вслед за ними уже заходили в дом. Никто не кричал, даже не говорил. Марата повалили на колени, и только тогда удавка ослабла. Он жадно вдохнул. Казалось, с мира сдернули черную вуаль. Кровь застучала в висках. Сквозь грохот собственного сердца Марат расслышал, как захрипела полумертвая шлюха. Казалось, будто она кашляет, но Марат знал, что она смеется. Ее мутные, лишенные век глаза смотрели на людей вокруг. И она смеялась над ним – смеялась, что его поймали, смеялась, что обманула его и убежала от него.

Один из чернокожих наемников остановился перед ней, потом не выдержал, отвернулся. Его лицо было перекошено.

– Господин Торанс, – сказал он, – я же говорил, что надо войти в дом.

Марат понял, что они уже давно здесь. Он был в окружении и не знал об этом. Он увидел белокожего командира, к которому обращался наемник. У него было невыразительное пасмурное лицо со следами давно пережитой оспы. Марат подумал, что этому человеку столько же лет, сколько Сангаре. За плечами Торанса висел автомат. Он был из тех европейцев, которые уезжают в Африку, чтобы найти неприятности. Но он выжил.

– Нет, Яссоа, мои люди мне дороже, чем какая-то шлюха. Смотри. – Обернутой в платок рукой он вытащил из-под пиджака Марата пистолет Атреско. – Нельзя было заходить в дом.

– Я бы сдох, лишь бы не видеть этого. Я не видел такого со времен войны в Конго. И никогда не захочу увидеть опять. – На Яссоа не было лица. Он повернулся к Марату. Глаза горели дикой яростью.

– Выйди, – ледяным тоном сказал Торанс, – и позови Фахида.

Марат вскинул голову. Давно он не слышал этого имени.

Наемник ушел. Дверь дома хлопнула, и наступила тишина. Только дождь барабанил по крыше. Мужчины молча смотрели в разные стороны – кто в окно, кто в пол. Марат попробовал вывернуться, но его держали крепко. Паузу разорвал голос девушки.

– Убейте меня. Мне очень больно.

«Она жива, – подумал Марат, – она все это время была жива. Как же она пряталась от меня?»

– Потерпи еще немного, красавица, – ответил Торанс. – Скоро вы оба умрете – и ты, и этот урод.

– Хорошо. Могу я попросить еще об одном?

– Подожди Фахида. Он решит, как все будет.

– Жду, – очень тихо согласилась проститутка.

Странный страх пришел к Марату. Если это тот самый Фахид, тогда его судьба смыкается вокруг него непроницаемым кольцом.

В очередной раз хлопнула дверь. Марат услышал шаги. Они тонули в мягкой поверхности циновок, и все же он различал их. «Не может быть, – подумал Марат, – разве эту жизнь я просил у Намон?».

«Эту, – захохотала старуха у него в голове, – именно эту».

Он вывернул шею и увидел мужчину-араба. Да, это был тот самый Фахид, который много лет назад нашел его на грязной улице трущобного квартала. За прошедшее время мусульманин изменился. Он посетил Мекку – его чалма стала зеленой. Марат смотрел на него и не мог понять, узнает его Фахид или нет. Ему хотелось, чтобы не узнал.

Фахид несколько секунд рассматривал Марата, потом повернулся к полумертвой проститутке.

– Она просила исполнить ее последнюю волю, а потом убить, – передал Торанс.

– Это его пистолет? – спросил Фахид.

– Да.

Араб протянул руку, и Торанс вложил в нее прикрытое платком оружие. Фахид подошел к девушке.

– Говори.

– Меня зовут Малик Ирам. Я хочу, чтобы меня похоронили по католическому обряду.

– Продолжай.

– Я хочу, чтобы все мои деньги отдали в бараки у реки, – прошептала Малик. – У меня есть сестра, Старлин, пусть этот дом достанется ей.

– Что-то еще?

– Только это.

– Я обо всем позабочусь. – Фахид выстрелил раньше, чем договорил последнее слово. Пуля вошла в ямочку в центре ее лба. Ее голова вздрогнула и замерла. По циновке под ее затылком поползло новое мокрое пятно. Она была мертва.

– Прикройте ее, – сказал Фахид.

Один из наемников сорвал со стены циновку и накрыл мертвую. Марат в оцепенении смотрел на Фахида. У него отняли убийство. Так было первый раз. Еще никто так не поступал. И еще никто не убивал человека у него на глазах. Марата пугало то, как Фахид это сделал. Быстро, почти не глядя.

Фахид наклонился и положил пистолет на циновку рядом с девушкой.

– Теперь все выглядит так, будто он ее застрелил. – Его взгляд остановился на полукровке. Марат сжался.

– Повесим его на притолоке? – спросил Торанс. – Как будто сам удавился?

«Нет, – подумал Марат, – меня не могут убить».

– Нет, – сказал Фахид, как будто отвечая на его мысль.

– Почему?

– План изменился. Везем его к боссу.

Фахид продолжал смотреть на Марата. Ответов в его взгляде не было.

– Но…

– Это не обсуждается, – отрезал Фахид. – У меня достаточные основания. Ведите его.

Марата вытащили во двор и повели к машине. Проходя мимо брошенной разноцветной сумки, он увидел, что она тоже плетеная. Малик любила циновки.

Глава седьмая, последняя

ХАОС

Марат поднимался из глубин сна. Это было тяжело. Сердце билось часто. Но он был в упоении и в восторге. Еще никогда он не приходил в сознание настолько пьяным от опия.

Где-то далеко загрохотал автомат. Потом второй. Взрыв и тишина. Марат подумал, что в Ямусукро этим утром случилось что-то интересное. Но вот оно кончилось. А он все пропустил. Он все пропускал из-за этой железной решетки.

Даже не открывая глаз, он знал, где она. Она разделяла комнату на две половины. В ней не было прохода – только узкое, укрепленное наваренными прутами окно, через которое Марат отдавал парашу и получал миску с едой. В эту же дыру старый китаец пропихивал ему узел с новым постельным бельем и забирал старое. У этой дыры он мыл Марата из шланга. В нее же совали книги, если Марат их просил. Но он не просил их уже давно. Последние месяцы он все больше и больше спал. Он просил только курительную трубку.

Марат сел и начал массировать виски. Он был голоден как никогда. Он не мог вспомнить, сколько прошло дней, даже не помнил, какой год и какое время года. Может, он курил не переставая? Не просыпаясь? Трубка была единственной вещью, которую он получал не через дыру. Ее узкий мундштук спокойно проходил между прутьями. Марат курил ее лежа. Если он делал это долго, старик-китаец приносил алюминиевый раскладной стульчик, садился у изголовья койки и раз за разом подносил трубку сквозь решетку. Марат втягивал дым, чувствуя, как его лоб упирается в холодные линии стальных прутьев.

– Есть хочу, – хрипло прокричал Марат, – и опий!

Прошло несколько секунд тишины. Вдруг заработал пулемет: тяжелый харкающий рокот. Пулемету ответил автомат. Снова грохнул взрыв. Стрельба на долю секунды пресеклась, но тут же началась снова. Взвизгнуло и стукнуло где-то близко, еще и еще.

Марат окончательно проснулся. Он никогда еще не слышал, чтобы так стреляли. Это не обычная разборка между бандами. В городе шел бой.

Он открыл глаза и увидел светлый квадрат окна – единственного, узкого, проделанного в той половине комнаты, в которой ходил китаец и в которую сам Марат попасть не мог. Ухнул новый взрыв, задребезжало стекло. За ним были сумерки. Марат не мог определить, утро он видит или вечер, но он точно видел признаки разрушения. И слышал. И чуял. Что-то горело. Черный дым смешивался с сырым воздухом и застилал мир. Сквозь пелену было видно зарницы. Они вспыхивали одна за другой, близкие и пугающие. Их разноцветные отсветы падали на стены и пол его тюрьмы.

Марат отпустил виски и взялся руками за прутья решетки.

– Китаец! – заорал он. – Старик! Я зову тебя!

Ни звука в ответ. Обычно его прислужник и тюремщик открывал дверь комнаты уже после первого оклика. Теперь нет. Марат внезапно понял, что снаружи все изменилось, действительно изменилось. Китаец больше не придет. Он сбежал или убит.

Шальная пуля пробила стекло и отлетела, визжа, от прутьев. Окно не разбилось, только пошло белыми трещинами. В нем осталась маленькое отверстие. Марат скатился со своей койки, лег на пол и замер. Надвинулись звуки улицы. В комнату ворвался надрывный крик смерти, потом наступила тишина. Марат учуял влажный жар. Воздух был горьким, вязким, полупрозрачным. Он пах кровью и жженой резиной.

– Алла-а-ак-ба-а-ар! – протяжно закричал кто-то.

– Алла-акба-ар! – ответил другой голос.

И снова протяжное «Алла-а-ак-ба-а-ар». Боевая молитва мусульман далеким эхом разносилась по затянутым дымом улицам. По этому крику отряды узнавали друг о друге. Сквозь затишье Марат начал слышать, что где-то еще тоже идет бой. Там без перерыва стрекотало и ухало. Звук был приглушенным и раскатистым, будто стреляли в десятке километров отсюда.

– Китаец! – закричал Марат. Его вдруг охватила ярость. Он умрет здесь от голода. Никто не позаботится о том, чтобы его освободить. Война будет катиться по этой земле в одну сторону, потом в другую, его окно будут пробивать пули, но никто не подумает войти в запертый дом. Он подохнет здесь, подохнет без опия, пойманный в клетке с запахом испражнений и грязного белья. Они будут воевать, даже когда он съест свой брючный ремень и примется за пальцы ног. А когда все стихнет, и китаец вернется, его труп будет лежать в углу камеры, у исцарапанной стены, из которой он пытался выковырять прутья решетки. И тогда Буаньи узнает, что его незаконнорожденный сын умер. Наконец-то умер.

Марат встал, уперся лбом и руками в решетку. Он мог только просунуть голову в прижатое к полу окошко: его широкие плечи, сильными мышцами которых он так гордился, не пролезали через этот крошечный квадрат.

– Я хочу опия! Опия! Старик, ты должен делать все, что я говорю! Так сказал отец!

Ему ответила тишина. Потом ее разорвали далекие звуки одиночных выстрелов. Снова раздался боевой клич исламистов. Марат затрясся, пытаясь сдвинуть решетку с места. Но трясся только он – прутья даже не дрогнули. И не дрогнут. Он знал это. Он давно пробовал сделать с этой решеткой все, что мог. Он вис на ней и раскачивался. Он перетачивал ее прутья ребром миски, поднимал свою железную койку и бил ею о прутья. Китаец ему не мешал. Он лишь приходил иногда и спокойно смотрел своими прищуренными глазками, как безумствует его пленник. И теперь Марат мог сколько угодно биться об нее лбом.

– Отец! – заревел он. – Я тебя ненавижу. Ты отнял у меня все. Эй, ты, толстый черный ублюдок, который обрюхатил арабскую шлюху! Не отсох ли к старости твой член?

Марат захохотал, наслаждаясь собственным остроумием. Он упражнялся в нем так же долго, как ломал эти прутья.

– У нее был СПИД! Надеюсь, она заразила тебя! Ты бы уже сдох, если бы не французские врачи, да, богач?

Черный дым круглыми завитками просачивался сквозь дырку в окне. Дом молчал. За окном был пустой угол двора, пальмы и клочок неба, но Марат их не видел. Все поглотил смог. Гарь липла к тропическому туману, делая воздух совсем непроницаемым.

Из глаз Марата потекли слезы, но он не плакал. Его лицо искажалось усмешкой ненависти. Эту ненависть загнали ему в глотку. Он не мог причинить вреда ее предмету, и от этого она скисла, стала противной, как этот липкий резиновый дым. Он ненавидел своего отца так, как только мог ненавидеть. От этой ненависти болела голова и распухали пальцы, каменными становились виски. Она могла сделать опиумный дым теплым, но ее не хватало, чтобы сокрушить решетку.

Марат видел своего отца только раз. Он помнил его пеструю национальную рубашку и золотистые остроносые туфли-тапочки, его жирное лицо и его насмешки. Он помнил роскошный зал, в котором был пленником.

Буаньи сидел в кресле на возвышении. Рядом с ним стоял небольшой стол и несколько пустующих мест для гостей. Марата втащили в покои, пригнули вниз и заставили смотреть на гладь мраморных плит.

– Это убийца Атреско?

– Да, сэр, – сказал Фахид.

Глаза Буаньи остановились на лице слуги.

– Зачем ты его сюда привез? – За вопросом поднималась тень гнева. Марат чувствовал, что этот человек может рассвирепеть, если араб не найдет нужных слов.

– Сэр, я боюсь, Вы не захотите, чтобы Ваши люди слышали то, что я сейчас скажу, – вкрадчиво произнес Фахид.

– Прикуйте пленника, – отрывисто приказал Буаньи.

Марата дернули за обе руки. Он не ожидал этого. Его бросило вверх, а потом вниз. Он больно ударился затылком, ощутил холод мрамора под своей спиной. Двое охранников пристегнули его наручниками к выступающим из пола стальным кольцам.

– Оставьте нас.

Марат, как мог, приподнялся от пола и, вытягивая шею, смотрел на него. Пока выходила охрана, Буаньи протянул через стол руку и сорвал ягоду с лежащей на золоченом блюде виноградной кисти.

– Так что? – спросил он, когда двери закрылись.

– Моя профессия – находить людей, – сказал Фахид, – и я не забываю их лиц, даже если они меняются со временем.

– Ты тянешь, – резко заметил Буаньи. Он положил ягоду в рот, его мясистые губы сомкнулись на ней. Он казался старым пауком, присосавшимся к беззащитному соску жизни.

– Вы давали мне разные задания. Шесть или семь лет назад я часто занимался обычными гражданскими делами. – Фахид вовсе не спешил сообщать новость. И Буаньи это понимал. Марат чувствовал, как усиливается внимание черного толстяка. Если Фахид сейчас скажет глупость, он заплатит за это.

Но Фахид знал цену себе и своим словам.

– Я помогал юристу Ульриху Юль Амане, когда Вы отправили его в Ямусукро, чтобы он нашел и устроил жизнь сына Камилы Шудри.

– Вы отправили его в колледж, – сказал Буаньи. – Я помню. Я хотел бы увидеть его, когда он подрастет.

– Он уже взрослый, – ответил Фахид, – и он перед Вами.

В зале наступила тишина. Буаньи медленно встал.

– Ты уверен?

– Я видел его еще мальчишкой, но сомнений быть не может. Я не путаю лица.

Буаньи приблизился к Марату.

– Как его зовут?

– Пусть ответит сам. Это будет лучшим подтверждением моей правоты.

Буаньи остановился над пленником.

– Как твое имя?

Марат пожирал его глазами. Он представил, как этот толстяк трахает его мать. Он понимал, что это случилось почти двадцать лет назад, что все изменилось с тех пор, но в его воображение Буаньи был таким, каким он был сейчас, а Камила – как в последние часы перед смертью. Марат видел, как его толстые пальцы, перепачканные фруктовым соком, скользят по ее оранжевому разлагающемуся боку, слышал, как она стонет в предсмертном порыве похоти. Марат мог сосчитать кровавые корки, которые сорвал его член, прежде чем пробиться в ее гнилое влагалище, мог коснуться пятен гноя на их брачном ложе, вдохнуть запах влажного пота, которым изойдет этот чернокожий старик, когда будет трудиться над ее телом.

Он откинулся назад, уперся затылком в пол, а потом рванулся вверх и плюнул. Его слюна обрызгала толстое лицо Буаньи, и он захохотал. Он лежал на полу, перемазанный кровью проститутки Малик, и смеялся, как безумный. Потому что он плюнул в лицо своего отца. Губы Буаньи сложились в маленькую «О» ярости и отвращения. Он достал разноцветный носовой платок и вытер свою щеку.

– Считай, что я вернул тебе сперму, которая пролилась сквозь дыру в резинке, – прошипел с пола Марат. Он подтянул ноги и съежился, ожидая, что тот ударит его ногой в пах или в живот. Но Буаньи не шевелился. Он с перекошенным лицом смотрел на сына. И Марат вдруг начал понимать, что тот видит. От этого чувства его замутило.

Буаньи видел себя. И Марат, глядя в его лицо, тоже вдруг увидел себя. Он узнал свои порочные губы, понял, какими они будут, если он проживет еще сорок лет. Он узнал свои яростные глаза, склонные к тому, чтобы воспаляться, покрываясь сеткой красных капилляров. Он узнал под слоем жира свои мощные плечи и руки, которыми он так много убивал.

И одновременно обострились противоречия. У его отца был другой нос, разбитый и толстый. Его лицо, более округлое и намного более темное, казалось огромной подгнившей сливой с глазами.

– Он убил Атреско? – переспросил Буаньи.

– Да.

– Только его?

– Нет, господин. Он убил его охранника и водителя его машины. Потом он убил несколько проституток.

– Сколько?

– Нашли пять изувеченных тел. Следы одного ножа. Но это не все.

Араб сделал почтительную паузу, но чернокожий толстяк молчал, глядя на сына.

– В районе Нгокро кое-кто считает, что до этого он убил своего одноклассника из школы для бедных. Он мог убивать постоянно. Но в последнее время его преступления стали слишком очевидны.

– Я убил Камилу, – сказал Марат. Он безумно улыбнулся, когда увидел, как дрогнуло лицо отца. Он поразил его. – Я задушил ее, а потом пошел в школу.

– Да он просто маньяк, – вслух подумал Буаньи.

Марат облизнул губы.

– Она рассказала, как ты трахал ее. Я случайность. Случайность, которая убивает.

– Сэр, – разорвал монолог Марата Фахид, – наемники были бы рады убить его прямо на месте. К этому все располагало. Но я не мог позволить им казнить Вашего сына, как простого преступника.

Буаньи тяжело вздохнул.

– Ты все правильно сделал. Если никто не начнет говорить об этом, я буду доверять тебе еще больше.

– Господин, это честь для меня.

– Что бы ты сделал на моем месте? – спросил Буаньи.

– Отпусти меня, – предложил Марат.

Фахид склонил голову.

– Мне не пристало думать об этом. Но я не мог не задать себе этого вопроса, когда вез его сюда.

Он замолчал, обдумывая следующую фразу. Буаньи ему не мешал.

– Человек не может сам отвечать на такие вопросы. Для этого есть традиция. Я знаю хадис Сахих аль-Джами. Он гласит: «Ты и твое имущество принадлежат твоему отцу».

Фахид говорил очень медленно. Слова разлетались под мраморным сводом приемного зала.

– Есть другой хадис. Достойный человек говорил, что слышал эти слова из уст Посланника Аллаха. Он передал: «Отец не может быть казнен за убийство собственного сына».

– Ты предлагаешь мне убить его?

– Ты не можешь, – сказал с пола Марат. – Никто не может.

Его слова остались без внимания.

– Нет, господин, – ответил Фахид. – Как я могу предлагать Вам убить родного сына? Последний хадис толковали по-разному. Имам Малик говорил, что отца нельзя наказывать, если он убил сына случайно, когда учил его побоями.

– Малик – это проститутка, которую я убил, – сообщил Марат.

Буаньи сухо рассмеялся.

– Мне нравится имам Малик. Но какой смысл учить сумасшедшего?

– Он не совсем безумен. Эту девушку по чистой случайности действительно звали Малик.

Наступила тишина. Буаньи опустил на сына свой тяжелый, медленный взгляд.

– Я хочу дом, как у тебя, и машину с кондиционером, – сказал Марат. – Ты должен дать их мне.

– Если ты в своем уме, то ты самая наглая мразь из всех, что валялись на этом полу.

Марат засмеялся.

– Если ты не сделаешь этого, я тебя убью, – обещал он.

Буаньи тоже засмеялся.

– Он меня убьет, – повторил он.

Марат в ярости зашипел на него. Отец смеялся над ним, как когда-то смеялся его юрист Ульрих. «Он не верит, – подумал Марат, – он не знает, какая во мне сила». Он задергался между натянутыми наручниками.

– Я хочу опия!

– Нет, – сказал Буаньи. – Это отродье не стоит того, чтобы я его учил. Фахид.

– Да, господин?

– Я хочу, чтобы он сидел в клетке – это будет ему дом – и имел столько опия, сколько попросит. Я не откажу ему в еде. Пусть ест, сколько хочет. Я не откажу ему в образовании. Все книги его.

Буаньи перевел дух и еще раз брезгливо вытер лицо платком.

– Если он захочет меня уважать, пусть напишет мне письмо. А если выберет опий, я буду рад узнать, что он сдох от передозировки.

В зале повисла тишина. Фахид молчал. Марат скалился.

– Ты сможешь это сделать?

– Да.

И Марат оказался здесь. В этой клетке.

Бой снова приблизился. Марат почувствовал, как решетка под его руками начинает мелко дрожать. Это вырвало его из воспоминаний. Он отпустил прутья и удивленно отступил от них на шаг. Теперь к запаху резиновой гари примешался дух дизельных выхлопов.

За окном ревело и грохотало. Марат понял, что различает какой-то звук. Он появлялся в промежутках между оглушительным стуком пулемета. Марат слышал его и раньше, но не так близко. Это была мощная машина. Казалось, что моторы пяти патрульных бронетранспортеров сложились в один. Он опустился на одно колено и приложил руки к полу. Дощатый настил вибрировал в такт с огромным механическим сердцем. Казалось, что со всех сторон на маленькую камеру надвигается рокочущая стихия.

«Танк», – подумал Марат. Его охватило ледяное опиумное упоение. Каждой клеточкой своего тела он чувствовал, как близко от него машина-убийца. Пулемет танка снова загрохотал. На этот раз звук был таким, что от него начали ныть зубы. Пули прошили крышу маленького домика, в воздухе закружились опилки. «Пусть одна из них перебьет прут решетки, – взмолился Марат, – ведь она может». Он знал, что может. Это были не винтовочные пули. Танковый пулемет оставлял в досках огромные дыры. Сквозь несколько прорех в противоположной стене Марат мог видеть белую дымку улицы. За окном вспыхивали зарницы.

Пулемет перестал стрелять. Снова заработали гусеницы. Марат схватил решетку руками. «Дави, – подумал он, – и разрушай». Танк представлялся ему одним из великих лоа, большой и жуткий, в сто раз больше крокодила.

– Раздави мою тюрьму! – закричал Марат. Он видел, как сквозь дымовую пелену на окно надвигается огненно-черная тень. Броня боевой машины горела. Расплавленный металл, как семя обезумевшего огненного змея, стекал на землю, чтобы прожечь в ней черные бреши.

– Разрушай! – неистовствовал Марат. – Иди ко мне!

Морда танка въехала в окно.

– Да! – закричал Марат.

Он увидел огромные металлические крюки. Они дымились. На них горела краска, но Марат не чувствовал жара и не осознавал, что может умереть под этой самоходной горой железа. В его крови был опиум, а в голове – образ отца, который построил эту тюрьму. Марат молился своей ненависти, своим убийствам, собору Нотр-Дам-де-ла-Пэ и этой машине.

Танк забуксовал. Вой его мотора заглушил все звуки. Марат смотрел, как шипастые пластины гусениц проталкиваются через стену. Его обдало обломками досок и битым стеклом. В последнюю секунду он сообразил, что сейчас произойдет, и бросился в угол комнаты за своей кроватью. Танк разметал стену и въехал в дом. Он стрелял на ходу. Сквозь складывающуюся гармошкой крышу Марат увидел, как отброшенная отдачей пушка вошла внутрь башни. Сработали амортизаторы, и огромное дуло стало выползать обратно. Марат оглох. Крыша дома съехала со своего места. Прутья, такие крепкие и непобедимые, начали просто вываливаться из своих гнезд.

– Дави! – не слыша своего голоса, орал Марат. – Дави все это!

Танк заполнил собой всю комнату. Доски пола, попавшие под гусеницу, одним концом проминались вниз, а другим поднимались вверх. Острая морда машины въехала в остатки решетки. Марат снова закричал – теперь уже от боли. Он чувствовал, как танк подминает под себя конец его кровати. Она сдвинулась и норовила перерезать ему ноги. Уцелевшие прутья согнулись, как сухая трава. Марат уже думал, что умрет, но в этот момент стена за его спиной вывалилась, и он неожиданно оказался на свободе. В метре от него землю пропахал угол жестяной крыши. Танк поехал дальше. Он стрелял прямо сквозь налипшие на него остатки строения.

Марат лежал на спине. Над ним кружился дым. Рядом разорвалась летучая мина, и его обдало влажными комьями вывороченной земли. Другая сторона пыталась попасть в танк, но тому пока везло. Он ушел в сырой смог. Его рев медленно затихал, и вместе с ним удалялись звуки боя, сердцем которого он был.

Марат понял, что сквозь ползущий дым различает остатки дома. Помимо камеры, в нем было еще несколько комнат. Они покосились, но все еще стояли, накрытые обрывком жестяной крыши.

– Хочу еще опия, – вслух подумал Марат. Он вернулся на территорию своей комнаты. Четкий след танка пересекал пол. Марат перешагнул через вывернутые доски и подошел к двери. Он лишь раз проходил через нее; потом его замуровали, и дверь досталась во владение китайцу. Марат дернул ее. Она не поддалась. Он рванул еще раз, и дверь выпала вместе с косяком. Марат увидел маленькую кухоньку и вошел во владения своего тюремщика.

В полуразрушенном доме все было перевернуто. Полки и шкафчики отлетели от стен, посуда попадала на пол. Но Марату это не помешало, а помогло. Он сразу увидел содержимое полки, которую китаец обычно держал закрытой. Оно было разметано по полу. Черная трубочка, горелка и пара белых пакетов с наркотиком. Марат захохотал. Это было ему по душе. Это все было ему по душе.

– Эй, китаец! – крикнул он. – Ты больше не нужен мне! Теперь я курю сам!

Ему ответила короткая очередь. Били сквозь туман, на слух. Несколько пуль высадили окно, другие ушли в стену. Полуразрушенный дом больше не приглушал звуков. Марат сел, привалился спиной к чугунному основанию старой плиты и закурил. Он держал трубку между зубов и сквозь длинный мундштук жадно втягивал в себя леденящий дым. Голова закружилась, во рту было сладко.

– Старик, ты потерял свой дом, – сообщил Марат.

Еще одна пуля в окно. Марат, шатаясь, поднялся. Пули не попадали в него. Они уже не казались такими опасными. Он вышел во двор, пересек участок китайца и через огромную брешь, пробитую танком в заборе, попал на улицу. Он был бос и гол. Его наготу прикрывали только старые засаленные шорты, которые ему дал когда-то старый тюремщик.

Он пошел по дороге. Во рту тлела трубка с опиумом. Чтобы наркотик не кончался, Марат прихватил с собой целый пакет. В кровь выплескивалось столько адреналина, что опий больше не усыплял. Кристаллы белого зелья сгорали и превращались в холод. Марат выдыхал дым ноздрям. Его глотка онемела настолько, что он не чувствовал, как смеется. Он увидел за дымом два огромных желтых маяка-пожарища и пошел к ним.

Ветер гнал темную пелену ему в лицо. Марат мог различить обочину с противоположной стороны дороги, но дальше не видел. Он заметил мертвеца. Черный парень с пробитой грудью одиноко лежал посередине дороги. Он смотрел вверх. Его глаза казались пустыми. Ямусукро изменился, а смерть оставалась такой же. Души уходили куда-то, где их было не достать убийцам. Под трупом натекала лужа крови. А далеко в тумане все гремели и гремели автоматные очереди.

Карманы у покойника были вывернуты – кто-то уже обобрал его. Но Марата удивил не сам труп, а то, что вокруг не было толпы. Смерть больше не привлекала людей. Никто не скорбел, не требовал казни убийц, даже не испытывал любопытства. Собственно, на улице вообще не было прохожих.

Марат начал понимать. Что-то произошло. Город превращается в разрушенный муравейник. По нему еще ползают люди, но они уже не знают, что делают, и не чувствуют себя защищенными. Что-то сломалось. Сегодня можно избить мальчика Сулимана, и толпа не сбежится, чтобы его защищать. Сегодня можно почти все.

Марат опять оскалился. Он хотел убивать. Это был его мир. Это был Хаос. Дым, полный огней. Потерявшиеся люди и свистящие пули. Здесь можно поймать кого-нибудь и вытащить ему кишки через горло. Никто больше не остановит тебя.

Пожарища были все ближе. Марат различил очертания больших предметов. Они напомнили ему гигантские баки с угольями внутри. Если в железной бочке много лет что-то жгут, ее стенки прогорают, и сквозь дыры в них начинают просверкивать красные огни. Здесь было то же самое, только в сто раз больше. Зарево проникало в смог. Туман светился. По красным точкам, плывущим вверху над дорогой, Марат понял, что тлеют даже кроны пальм. Вокруг пожарищ был ореол жуткого жара, но Марат его не чувствовал. Он был в опиумном холоде.

Скоро он увидел живого человека. Его тень проступила сквозь редеющую пелену. Высокий чернокожий военный в светло-зеленой форме ООН брел по дороге. В одной руке он нес автомат, в другой – свою голубую фуражку. Ремень автомата был разорван и волочился по земле. Солдат шел абсолютно прямо, на негнущихся ногах.

Марат не прятался. Они сошлись очень близко. Лицо мужчины казалось удивленным. Глаза были такими же пустыми, как у мертвецов. Он слепо сошел на обочину дороги, оступился, уронил оружие. Из ушей у него капала кровь.

Солдат поравнялся с Маратом и прошел мимо. Он двигался из ниоткуда в никуда, обходил препятствия, поворачивал. И шел, шел, шел – маленький обезумевший страж муравейника, который больше не понимает, что ему защищать. Марат смотрел ему вслед, пока тот не скрылся в дыму.

Автомат лежал на земле. Рядом с ним на полтора метра растянулся длинный оборванный ремень. Марат подошел к оружию, наклонился и поднял его за широкую ручку. Винтовка показалась ему легкой. На длинной дульной коробке остались вмятины от чего-то. Черный металл пах порохом. Марат поставил ногу на ремень и рванул винтовку вверх. Лямка не оторвалась. Марат перехватил винтовку и замотал ремень вокруг основания приклада, потом перевернул оружие и упер приклад себе в плечо. Его палец лег на курок. Ощущение было приятное. Марату казалось, что он облекся в ту силу, которую мог излучать отец Клавинго. Человек с винтовкой. Такой человек может охотиться на крокодила или на другого человека. Такой человек может бросить вызов могущественным лоа.

Марат нажал на спусковой крючок. Винтовка не стояла на предохранителе, и получилась короткая очередь. Сухой треск стрельбы негромким эхом раскатился по улице. Марата ударило в плечо. Три пули пробили забор в двадцати шагах от него. Над стволом поднялся дымок. Марат медленно опустил винтовку, нащупал нужный рычажок на корпусе оружия, отсоединил магазин и один за другим выдавил патроны себе в ладонь. Он хотел знать, сколько может убить людей.

Шесть пуль. Шесть небольших медноцветных кусочков металла. Значит, солдат успел пострелять до того, как душа покинула его глаза. Марат закинул автомат на плечо и пошел к горящим в тумане «бочкам с углями». Он слышал, что рядом идет бой. Грохот пулемета накатывал оглушительными волнами. Ему вторили короткие очереди стрелков. Стреляли за пожаром, сквозь пожар. Несколько шальных пуль с визгом отлетели от придорожных камней.

– Ала-а-ак-б-а-а-ар… – затянул голос. В нем звучала леденящая кровь тоска.

– Ау-у-у, – завыл в ответ Марат. Его крик сменился безумным хохотом. Он понял, что больше ничего не чует. Он шел сквозь дрожащий, переплавляющий, залитый всепроникающим светом эпицентр хаоса. Воздух вокруг был слишком горячим, чтобы пахнуть.

– Ау-у-у, – завыл Марат, – оло-ло. Ау-у-у.

Ему начало казаться, что он входит в солнце – в ледяное солнце опиумного делира. Он увидел сердце пожара. Горели бронетранспортеры ООН – четыре машины, которыми кто-то попытался перекрыть эту улицу. Их судьба оказалась плачевна. В огне сверкали осколки попавших мимо цели бутылок с коктейлем Молотова. Часть зажигательной смеси, расплескавшаяся на землю, еще не прогорела. Марат всюду видел движущиеся островки огня. Они ползли и плескались, выжигали в глине причудливые узоры. Уничтоженные машины пылали изнутри. Они приехали сюда, наполненные топливом и снарядами. Когда их подожгли, все это взорвалось. Теперь горели соседние заборы и дома, тлели кроны и стволы ближайших пальм. Под одной из них Марат заметил еще одного солдата. Мертвый. Он погиб там, где отстреливался. Его искореженный автомат лежал в нескольких метрах от него. Единственный глаз задумчиво смотрел на огонь, другая половина лица разлетелась на части.

Марат подошел к мертвецу. Солдат погиб уже после катастрофы. Враги перекрестным огнем прижали его к центру пожара. Его одежда не обгорела. Марат подумал, что не сможет идти дальше босиком. Он опустился на корточки рядом с убитым, бросил свой автомат на прогалину выжженной травы и стянул с покойника обувь. Черная кожа вздулась пузырями и обжигала руки, но Марат этого не чувствовал. Он не умел пользоваться шнурками, поэтому просто вытащил их из армейских ботинок и бросил догорать.

Вокруг стреляли. Взорвалась мина, и в двадцати метрах от Марата обрушился забор, подняв тучу пыли и пепла. Марат даже не посмотрел в его сторону. Он встал и примерил новую обувку. Ботинки оказались немного малы, но Марат привык к тугой обуви. Обувь без шнурков, чтобы она не слетала с ноги, часто делают тесной.

– Хорошо, – сказал Марат. От жара из глаз текли слезы, но он их не чувствовал. Он поднял автомат и пошел дальше.

Броневики стояли между трущобами и краем цивилизованной части города. Марат видел под их оплавленными колесами дымящуюся полосу асфальта. Он прошел между машин и ступил на нее. Его новые ботинки с хрустом давили битое стекло. Его трубка потухла, и он остановился у одной из горящих луж, чтобы раскурить ее снова.

Воздух стал чище: ветер дул в лицо и сносил дым пожарищ в ту сторону, из которой он пришел. Выйдя к перекрестку, который пытались отстоять ООНовцы, Марат увидел двух людей. Они стояли у забора, измотанные и обессиленные, напуганные гражданской войной. Оба чернокожие, с автоматами Калашникова, в военной форме без знаков отличий: один – в полосатой солдатской спецовке, другой – в бронежилете, одетом на голое тело.

Марат улыбнулся, поднял винтовку и выстрелил. Он снова ощутил удар в плечо, пьяно покачнулся от отдачи, но не замедлил шаги. Он видел, как один из солдат упал. Его отшвырнуло к придорожному столбу, из распавшегося лица хлынул алый поток.

Другой вскинул голову и увидел идущего на него молодого араба. По обнаженному торсу Марата текли капли пота. Он весь дымился. Влага на его коже превращалась в пар. Горели подошвы его ботинок, белый наркотический дым вился вокруг его лица, сизый – пороховой – поднимался от ствола его винтовки.

Марат захохотал и выстрелил снова. Стрелять он не умел, и хотя теперь он был на десять шагов ближе, его пули прошли мимо цели. Солдат смотрел на надвигающегося убийцу. Он мог бежать или уложить противника одним выстрелом, но его захватило оцепенение. Он видел потное, красноглазое лицо и черную точку дула. Он видел грязные шорты и краденые ботинки. Он чувствовал запах раскаленной стали и жареного мяса.

– Одержимый демонами! – завопил он. – Здесь одержимый демонами!

– Да, – согласился Марат. Они сблизились, и он снова спустил курок. Грохнул одиночный выстрел. Плечо солдата взорвалось, в воздух плеснул фонтан крови. Марат добежал до жертвы и, хохоча, ударил ее дулом в грудь. Солдат взмахнул уцелевшей рукой и начал падать навзничь. Его рот открылся, лицо исказила гримаса боли и ужаса.

Прежде чем он ударился о землю, Марат увидел, как из-за угла соседнего участка выскакивает еще один человек. Он бежал прямо на дуло автомата. Марат нажал на спуск. Раздался глухой щелчок. Марат нажал опять. Щелчок. И еще раз – щелчок. В винтовке закончились патроны.

Чернокожий боец замедлил шаги и криво улыбнулся. Он был маленького роста, но весь обвешался оружием. Его краденную ООНовскую гимнастерку перепоясали пулеметные ленты. На пояс он повесил гранаты-лимонки, за спину закинул автомат. В его глазах горело безумие, хотя и не такое, как у его врага. Щелчок. Марат в тупой ярости продолжал щелкать своей винтовкой. Ударник соскакивал вхолостую. Солдат это понимал, и Марат это уже тоже понимал. Подоспевший мужчина вытащил пистолет. Ему нравилось использовать оружие по назначению. А здесь расстояние было маленьким.

– Я убью тебя, – сказал он. В его голосе смешались азарт охотника и легкая неуверенность новичка.

– Никто не может убить меня, – ответил Марат. У него под ногами лежали мертвец и тяжелораненый, оба с оружием. Марат мог поднять его, но не подумал об этом. Он перехватил свою винтовку за дуло, как когда-то это делал Гилла. Сталь еще не остыла, его ладони зашипели, но Марат не чувствовал ожогов – только пронизывающий холод.

Солдат оскалился и спустил курок. Щелчок. Пистолет дал осечку. Лицо черного повстанца стало испуганным, он попытался уклониться, но было уже слишком поздно. Марат с размаху опустил приклад своего оружия на голову противника. Раздался влажный хруст. Висок солдата проломился, по его лицу потекла кровь. Он еще стоял. Пистолет щелкнул второй раз, но выстрела не последовало. Марат нанес новый удар винтовкой. Она описала по воздуху широкую дугу, опустилась на голову врага сверху. Молодой негр упал на колени. Марат закричал и ударил его третий раз. Приклад его винтовки разломился, он выпустил ее из рук и замер.

Его трубка снова потухла. Он достал ее изо рта и смотрел, как медленно гаснут глаза убитого. Где-то рядом грохотали очереди – уличный бой продолжался. Глаза солдата остекленели, из уголка приоткрытого рта стекла струйка слюны, и он медленно повалился к ногам Марата. Убийца проследил за ним взглядом.

Он заметил, что вторая его жертва все еще жива, отступил и сверху вниз ударил раненого ногой по лицу. Нижняя челюсть хрустнула и смялась. Марат ударил еще и еще, загнал обломки кости в горло. Он бил, пока лицо не потеряло человеческие очертания.

– Вот погасли еще глаза, – сказал он и рассмеялся. Его сотрясала мелкая нервная дрожь. Холод пронизывал каждую мышцу, каждую клетку. Он закружился над тремя мертвецами, вскинул лицо и руки к небу. Он увидел собор. Ветер относил дым в сторону, и купол Нотр-Дам-де-ла-Пэ начал проступать сквозь пелену.

– Я бессмертен! – закричал Марат.

– Ты чей? – проорали из-за угла. – Кто держит перекресток?

– Я убиваю всех! – завопил Марат в ответ.

– Ты сумасшедший?

Марат не ответил. Его не интересовали эти люди. Он стянул пару гранат с пояса обвешанного оружием мертвеца, поднял две винтовки и пошел к собору. В нем, как раковая опухоль, разбухала безумная гордость. Он казался себе могущественным и неуязвимым, как этот собор, нет, как сам Бог. Он шел посреди улицы, полуголый, открытый всем пулям и осколкам. Его рот по-прежнему наполнялся сладким холодным дымом. В каждой руке он держал по автомату. Они были разные. Марат в них не разбирался. Дуло более длинного почти чертило по земле.

Безумец прошел по шести улицам и никого не встретил. Он видел лишь, что сильно приблизился к собору. Он знал эти кварталы. Они были для среднего класса, занимали свое место между трущобами и центром города.

Марат все время слышал канонаду. Она перемещалась вокруг него, но он не попадал в ее эпицентр. Словно какая-то неведомая сила двигала по городу группы людей так, чтобы Марат всегда оставался в пустой клеточке.

Это правило не сработало лишь раз. После очередного пустого перекрестка Марат встретил мертвеца. Это был солдат ООН, но погиб он не в бою. Труп висел на дереве. Молодая пальма прогнулась под его тяжестью. Марат долго смотрел на его вывалившийся язык, потом услышал у себя за спиной окрик:

– Кто ты?

Он оглянулся и увидел вооруженного мужчину. Тот стоял в окне дома на другой стороне улицы. Вместо ответа Марат поднял оба свои ствола и дал двойную очередь. Ему помогла слепая удача: он взял ниже цели, и когда дула его автоматов повело вверх, пули сами нашли противника. Рама окна разлетелась беспорядочными осколками. Марат захохотал.

На участке были другие люди. Кто-то открыл огонь сквозь забор. Марат почувствовал, как пули просвистели в опасной близости от его головы. Он начал палить в ответ. Его шатало и мотало от отдачи. Пули летели во все стороны.

– Аллах Акбар! – отчетливо закричали из-за забора.

Автоматы Марата смолкли. Он еще раз нажал на спуск, но услышал только бесполезное щелканье. Тогда он достал из кармана одну из гранат, повертел ее в руках, выдернул чеку и бросил за забор. Он даже не мог вспомнить, где и когда узнал, что так надо делать. Но граната не подвела. Она оказалась даже проще винтовки. Прошла секунда, а потом грохнул оглушительный взрыв. Из ограды участка вышибло несколько досок, другие посекло осколками. Марат не услышал своего смеха. Из его плеча торчала деревянная щепка. Он ее вытащил.

Взрыв потушил его трубку. Марат нашарил в карманах шорт пакет опия, досыпал в трубку белого порошка, потом подогрел ее над раскаленным дулом одного из брошенных автоматов. Она снова начала тлеть. Он глубоко затянулся и пошел вперед.

Забор так пострадал от взрыва, что Марат проломил его голыми руками. Он пробился на участок. Раньше здесь жили небедные люди: во дворе был устроен небольшой бассейн. Сейчас вода в нем стала мутной и дымящейся, в ней растворялись вывороченные комья земли. Всюду висела пыль, пахло порохом.

К Марату медленно возвращался слух. Он услышал стон, перешагнул обломки шезлонга и наткнулся на человека, который в него стрелял. Мужчина был арабом. Он лежал на спине, зажимая рукой распоротый осколком бок. Его чалма посерела от пыли, лицо было разбито. Он смотрел на Марата одним глазом.

– Отпусти бок, – сказал Марат. – Я хочу посмотреть, как вываливаются твои кишки.

– А-ах, – слабо ответил боевик. Что-то тихо щелкнуло. Лицо мужчины скривилось. Он достал пистолет. Марат, ничего не предпринимая, наблюдал, как араб целится.

– Ты не можешь меня убить, – сообщил он.

Раздался выстрел. В горле у Марата влажно квакнуло. Он посмотрел вниз и увидел кровь. Она стекала узким ручейком из маленького отверстия в правой половине его груди. На соске повисли алые капли. Марат удивленно размазал их, потрогал рану. Боли он не чувствовал, но, когда он глубоко затянулся, из дырочки поднялась струйка белого опиумного дыма. Марата это позабавило.

Он снова заглянул в лицо раненого, но тот уже был мертв. Его единственный глаз потух, на губах застыла странная улыбка. Он радовался, что перед смертью подстрелил врага. Марат оставил его, отыскал во дворе новую винтовку и пошел дальше. Его голова кружилась, но собор был уже совсем близко.

– Меня нельзя убить! – снова крикнул Марат, но голос почему-то подвел его, прозвучал тихо, и больше он не пытался кричать. Просто шел. Иногда его грудь сжималась от резкого спазма, он кашлял и сплевывал себе под ноги маленькие сгустки крови.

Скоро он ступил на асфальтированную площадь, где раньше останавливались туристические автобусы. Собор стоял перед ним – огромный, выстроенный посреди рукотворной каменной пустоши. Он был похож на крепость, окруженную концентрическими кругами оборонительных линий.

Ветер нес клубы дыма. На т-образных фонарных столбах трепетали праздничные флажки. Было пусто – ни одного человека, ни одной машины. Асфальтовый плац, сухой, горячий и голый, протянулся на сотни метров.

Марат шел. Пары столбов одна за другой оставались у него за спиной. Ему казалось, что собор смотрит на него. Он уже смотрел на него так – в то утро, когда он убил свою мать, и когда смывал с себя кровь Клавинго, и в каждый ясный день.

Территорию базилики окружала витая ограда. Марат вошел в распахнутые ворота. Еще одна линия обороны позади. Его армейские ботинки заскрипели по белому мрамору парадной аллеи.

Собор выставил свои посты. Навстречу пришельцу маршировали геометрические отряды клумб. Каждый ромб и квадрат был заряжен тысячей вялых, умирающих без полива красных цветочков. Солнце отражалось в полированных серых бордюрах.

Кровавые плевки Марата оставили на камнях кривой пунктир. Он шел, истекая кровью и холодным потом. Его трубка потухла, но он больше не зажигал ее, и она просто торчала из уголка рта.

Еще никогда он не был так близко. Он увидел, как огромен Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Длинные полукруглые портики, как крабьи клешни, вытянулись по сторонам от парадного входа, захватывая аллею в свое кольцо. Их колонны были в два раза выше и в сто раз толще фонарных столбов. Маленький купол каждой из четырех пристроенных к ним часовен превосходил своими размерами дом старика Роберта.

Марат прошел по выложенному в камне изображению голубя. Он не заметил его, потому что оно было слишком большим. Двадцатиметровые крылья священной птицы простирались к разным концам площади.

Марат слышал звуки своих шагов. Они попали в ловушку и негромким, но отчетливым эхом отражались от колонн и стен окружающих строений. «Я пришел», – подумал Марат. Мысль была исчерпывающей, последней. Он начал восхождение.

Под портиком парадного входа царила глубокая тень. Дневной свет, проходя через витражи, распадался на тысячи оттенков, и между колонн-башен легли голубые и розовые блики.

Врата Нотр-Дам-де-ла-Пэ были открыты. Марат, шатаясь, оперся об одну из створок. Его руки были перепачканы собственной кровью, и на стеклянных дверях храма остались крошечные отпечатки человеческих ладоней. Они незаметно слились с узором витража.

– Бог, – неуверенно позвал Марат. Его негромкий хриплый голос ударным эхом распространился на все помещение.

– Ог, – строго ответил собор.

Внутренний зал был круглым. Места для прихожан – лавки из красного дерева – кругами охватывали алтарь. Марат замер посреди радиального прохода, соединившего алтарь с парадными вратами – один посреди пространства, рассчитанного на три тысячи прихожан. Он был малюткой. Марат запрокинул голову. Колонны взметнулись в бесконечную вышину, а над ними была ребристая, раскрашенная разноцветными тенями поверхность купола. В ее центре поместился еще один витраж – силуэт голубя парил посреди золотого креста, разрезавшего голубой круг.

– Бог? – спросил Марат.

– Ог, – снова аукнулось ему.

Марата повело в сторону. Он схватился за спинку ближайшей лавки, теряя равновесие, прошел вглубь ряда и упал на сидения. Огромный собор возвышался и кружился над ним, тихий и неуязвимый, нетронутый войной.

Марат лежал и слушал, как где-то далеко-далеко продолжает греметь канонада. Сколько людей умирает в эту минуту, в этот день, в этот год? Сколько из них убил он? Ничтожно малую часть.

Пальцы Марата разжались, и он выпустил автомат. Оружие с глухим лязгом упало на мрамор. Марат вытащил трубку из своего рта, сжал ее в кулаке, сложил руки на груди и замер. Он ни о чем не думал. Внутри собора не было звуков. Тишина казалась абсолютной, ватной, немой. Поглощенный ею, Марат лежал и смотрел, как медленно перемещаются по потолку неуловимые разноцветные контуры. Он был в центре всего. Он ждал. Собор должен был что-то сказать ему. Что-то кроме «Ог». И Марат мог ждать этого очень долго. Он мог лежать на этой лавке, пока не превратится в скелет.

Вдруг раздались шаги.

Какой-то человек прошел мимо, звякнул оружием и сел на одну из лавок ближе к центру храма. Марат не шевельнулся, чтобы посмотреть, кто это. Ему было все равно. Он наблюдал, как перемещаются тени.

Прошло еще какое-то время, и Марат услышал шаги второго человека. Они были легче и чаще, чем у предыдущего.

– Александр, прости, ты молишься? – осторожно поинтересовался пришедший. – Можно задать тебе два вопроса?

– Я не молюсь, – устало возразил другой. – Просто это красивое место. И здесь прохладнее, чем на улице.

Говорили по-английски. Голос второго показался Марату знакомым.

– Может, стоит переубедить людей? Чем раньше мы покинем город, тем скорее спасемся.

– Нет. Мы уйдем, только когда похороним наших мертвых. Пока они грабят наши дома, им не придет в голову, что мы можем быть здесь.

– А если они придут?

– Тогда мы будет защищаться. Филипп, сядь рядом со мной и успокойся.

Марат услышал, как негромко скрипнула лавочка.

– Мы с тобой, – продолжал второй голос, – приехали сюда всего два десятилетия назад. Но другие… Они владеют этим краем полтора века. У них здесь семейные имения. В этой земле лежат их прадеды. Чудо, что они вообще идут. Я боялся, что они все останутся, чтобы защищать свои дома.

– Это было бы слишком безумно, – пробормотал Филипп. – Но прощаться с мертвыми, когда еще не спасены живые – тоже безумие.

Слова мужчин тихо, но отчетливо разносились в огромном круглом зале.

– Это способ оставаться людьми, – ответил второй голос. – Если мы не будем этого делать, то превратимся в белую банду среди черных. И для нас все кончится, даже если мы останемся живы.

Повисла долгая пауза. Марат смотрел на голубя в голубой вышине. Ему казалось, что птица машет крыльями. И он знал, знал второй голос. Кто же это? Кто? Кто-то знакомый, кто-то такой ненавистный. Один из тех, кто его унижал.

– Ладно, – сдался Филипп. – Ты, наверное, прав. – Он немного помолчал. – И второй вопрос, личный.

– Спрашивай. Мы все можем завтра умереть. Плохо, если останутся недомолвки.

– Утром была перестрелка. – Филипп говорил медленно и задумчиво, тщательно выбирая слова.

– Да.

– Я спрашиваю не потому, что это было неправильно. Просто это было так… странно. Ты ругался на африкаанс.

Обладатель знакомого голоса тихо рассмеялся.

– Я не всегда был школьным учителем, – сказал он. И тут Марат узнал его. Это был Сангаре. Неужели собор хотел сказать ему это?

– Ты воюешь как сущий дьявол, – с тихим восхищением заметил Филипп. – Видит Бог, ты хороший сосед и друг. Но кем ты был раньше?

– Пойдем, – предложил Сангаре. Они встали, и звук их шагов мягким эхом разнесся между колонн галереи. Марат лежал, не шевелясь. Они прошли мимо него.

– Так кем? – нетерпеливо спросил Филипп.

– Мой отец был военным таможенником. Я вырос на берегу залива Лас Бакре, и моей компанией часто становились дети матросов.

– Там нефтяной порт? – вспомнил Филипп.

– Да.

– Отсюда твой жаргон.

– И не только он. С девяти лет я стрелял из автомата Калашникова по консервным банкам с нефтью. Там это обычное развлечение.

– А твой отец…

– Мой отец был не самым приятным человеком. Он не останавливал меня, когда я играл в дурной компании. Он думал, что так я научусь быть похожим на него.

Марат увидел их сквозь щель в спинке своей лавочки. Оба были вооружены. Их винтовки висели за плечами. Филипп оказался лысеющим коротышкой, его плешивая голова равнялась с плечом Александра Сангаре.

– Из-за него мне пришлось пойти в школу полиции при представительстве ООН. Курсантом я стажировался в том же порту. Ловил контрабандистов.

– А как ты оказался здесь?

– Мой отец умер. Я бросил карьеру в силовых структурах и поступил в университет. Я хотел быть учителем литературы, но не прошел конкурс, а по биологии у меня всегда было «отлично».

– Да, – задумчиво сказал Филипп, – судьба.

– Стрелять и ругаться проще, чем растолковать теорию Дарвина мальчику из католической семьи. Я рад, что сменил поприще…

Мужчины рассмеялись. Их голоса удалялись.

– Я убью тебя, – прошептал Марат. Он улыбался. Его легкие клокотали, но он не слышал этого звука и не чувствовал боли. Вот это встреча. Он еще минуту смотрел вверх, на сияющую вершину купола, а потом медленно поднялся. На лакированном дереве лавки осталась липкая лужица его крови. Он пошел за своим врагом. Для него открывался последний сезон охоты на человека.

Он шел так же тихо, как крался за проституткой Малик. Он боялся, что Сангаре услышит его шаги, усиленные акустикой собора, и слишком рано обернется. Из-за этого Марату не удалось вовремя настигнуть жертву. У поворота портика он остановился и замер. В просвете между колоннами он увидел людей. Они были метрах в трехстах – маленький лагерь посреди кладбища. Почти все белые, но были и арабы, и негры-слуги – всего около двухсот человек. Среди них Марат заметил и стрелков. Вооруженные люди вытянулись в рассеянную линию, заняли позиции между могил. Надгробия служили им укрытием.

Марат подкрался чуть ближе и снова смог видеть Сангаре и Филиппа. Двое мужчин шли с поднятыми руками. Им навстречу из-за укрытия поднялось несколько стрелков.

– Мы идем, мы свои, – по-английски предупредил Филипп.

– Вам говорили не отходить! – раздраженно крикнул ему кто-то.

– Мы можем постоять за себя, – отозвался Сангаре. Он шел по прямой, по ровному зеленому газону. Марат вскинул винтовку, но не выстрелил. Слишком далеко. Он знал, что не попадет с такого расстояния.

Он мог бы броситься на этих людей, как раньше бросался на своих уличных противников. Он мог бы бежать и стрелять, за считанные секунды сократить дистанцию и расстрелять старого директора в упор. Но Марат этого не сделал. Неосознанное почтение мешало ему в лобовую напасть на них. Они были не такие, как весь этот город. Они знали, куда поползут, создали свой маленький муравейник, замкнули круг. Они выглядели как колонисты с черно-белых фотографий времен англо-бурской войны: суровые лица, перетянутые амуницией светлые рубашки, большие заплечные мешки. Только в руках у них были не ружья, а современные автоматические винтовки.

Их деловитое спокойствие пугало Марата. Их манера держаться была иной, чем у выросших в Европе аристократов, которых он встречал на крыльце Президентского отеля. Впервые за сегодняшний день он увидел детей и женщин. Они собрались в свой малый круг внутри большого круга вооруженных мужчин. Никто не плакал, хотя многие разговаривали. Их голоса смешивались с характерным звуком работы могильщиков. Лопаты ударяли в грунт, потом отбрасывали срезанную землю. И так раз за разом. Марат увидел, что Сангаре прошел на другую сторону лагеря и присоединился к похоронному отряду.

Марат проскользнул за колоннами портика, нашел место, где стриженные парковые кусты почти вплотную подошли к ступеням собора, перебрался за них и начал по широкой дуге огибать лагерь белых. Он двигался короткими перебежками, старался скрыться за камнями надгробий.

Он думал о том, что убьет учителя одним выстрелом и наверняка. Он не хотел оставлять Сангаре ни малейшего шанса. Марат чувствовал, что это что-то вроде охоты на крокодила. Слишком сильный лоа; ты никогда не сможешь поиграть с ним в кошки-мышки. Директор не должен иметь возможности пошевелиться или заговорить, он даже не должен видеть. Иначе он ускользнет.

Задыхаясь, оставляя кровавые следы, Марат пробирался к своей цели. Один раз ему удалось снова увидеть Сангаре. Пожилой мужчина взялся за лопату. Он работал медленно, но усердно, и вскоре на его висках заблестел пот.

Серые надгробные плиты были разной высоты и ширины. Глядя на одну из них, украшенную черно-белой фотографией какого-то толстяка, Марат неожиданно подумал о своей матери. Вот так и ее похоронили. Конечно, не здесь, и не под таким большим камнем. Он вспомнил, что совсем ничего не знал о кладбищах, когда убивал ее.

У могилы с фотографией толстяка Марат остановился надолго. Он лежал на мелко подстриженной зеленой траве и выдыхал кровь. Ее вдруг стало больше, она испачкала подбородок и с новой силой потекла из раны на груди.

Марат больше не вставал. Он пополз между могил. Автомат волочился за ним. Граната отяжеляла карман и мешала ползти, поэтому он достал ее и сжал в руке.

Он все лучше слышал работу могильщиков. Они не нарушали симметрию кладбища, делая новые захоронения там, где кончались аллеи прежних. Марат заметил, как изменились даты на могилах. Он добрался до тех рядов, в которые попадали люди, умершие всего несколько лет назад. Он выбрал последнее большое надгробие, добрался до него и остановился. Сангаре был всего в десятке метров от него.

– Воды? – спросил голос Филиппа.

– Да, друг мой, я устал, – с благодарностью ответил директор.

– Эй! – окликнул Филипп. – Кто помоложе, идите копать!

Марат приготовился, положил правую руку на рукоять автомата, левую, с гранатой, подвел под дуло – так, чтобы она стала поддержкой. Спустил на траву длинную кровавую тянучку слюны и в последний раз в своей жизни улыбнулся.

– Я убью тебя, – сказал он и выпрямился во весь рост.

Сангаре, запрокинув голову, пил из бутылки. Марат вспомнил, как учитель пил свой лимонад, и его улыбка стала еще шире. Директор его не видел, зато круглое лицо Филиппа вытянулось. Рот приобрел форму буквы «О».

Марат начал поднимать оружие на огневую позицию. Он уже видел, как это произойдет. Сейчас он даст очередь, и бутылка в руках учителя взорвется, разметав вокруг воду и стекла, а лицо Сангаре станет похожим на кровавый стейк.

– Враг! – окрик был звонкий и отчетливый. За ним последовал выстрел. Марат почувствовал смутную, тупую боль в спине. Все оглянулись и посмотрели на него. Сангаре уронил бутылку. Марат все еще мог стрелять, но вместо этого повторил движение двух десятков белых лиц – посмотрел назад.

Там с дымящимся револьвером стоял Марти.

Выражение его лица было странным. Оно застыло, как будто он пытался что-то вспомнить, что-то сложить. За его спиной Марат увидел фотографию знакомого лица. Лесли улыбалась и обнимала шею своего коня Камира. Под ее фотографией лежало два красных цветка, которые Марти часом раньше сорвал на клумбах перед собором. Марат понял, что Марти все это время был у него за спиной. Он прощался с Лесли и встал только тогда, когда Филипп позвал молодых.

Марат чувствовал, что теряет силы. Спина болела, словно в нее вернулись все удары, нанесенные Гиллой. Расплеталось колдовство Намон, таяла опиумная дымка. Он зарычал сквозь стиснутые зубы. Он вдруг снова превратился в маленького звереныша посреди осуждающей толпы. Но теперь он был вооружен. И он начал стрелять.

В цель попала только первая пуля. Она выбила из руки Марти револьвер. Молодой человек беззвучно охнул, его разорванная кисть взорвалась кровавыми брызгами.

Марат продолжал стрелять, но дуло его оружия уводило все выше. Марти, приоткрыв рот, смотрел в жерло смерти, а пули пролетали у него над головой. Наконец, очередь кончилась. Марат еще раз нажал на курок и услышал знакомый звук осечки.

Он понимал, что это значит. Но у него еще оставалась граната. Он выдернул из нее чеку и повернулся к толпе белых мужчин.

– Марти, падай! – закричал кто-то. – Ты на линии огня!

Марат встретил пристальный взгляд серых глаз Сангаре над прицелом автомата. Он замахнулся, чтобы бросить гранату, и услышал шорох у себя за спиной. Этот шорох означал, что Марти упал на траву. Марат повел руку вперед. Сейчас граната полетит, разорвется, и все эти белые превратятся в клочья ткани и веер алых брызг.

Загрохотали автоматы. Стрелял не только Сангаре. Стрелял и Филипп, и еще десяток мужчин, которые побросали лопаты, чтобы взяться за оружие.

Марат понял, что больше не держит гранату. Что-то случилось с его рукой. Ему больше не было холодно. Он чувствовал жжение, как будто упал в огромную кастрюлю с кипятком.

Он посмотрел вниз и увидел, как из его изорванного пулями тела вываливаются ленты кишок. «Странно, – подумал он, – ведь меня не могут убить враги».

– Да, – подтвердил насмешливый голос Намон, – не могут. Но ты уже сделал это сам.

Стрельба стихла. В оглушительной тишине Марат услышал новый звук – тихий удар и шорох. Звук был почти таким же, как когда упал Марти. Это граната достигла земли и с надгробного холмика скатывалась к ногам того, кто ее уронил.

Эпилог

ВЕЛИКИЙ МАСТЕР

Марат упал на плиты серебристо-белого камня. Сквозь их искристую гладь текли потоки голубого света. Они сплетались в узор – огромную, мерцающую в полумраке паучью сеть.

Никогда еще он не был в таком тихом и холодном месте. Стены огромной залы терялись в бесконечной дали. А в центре светового рисунка стоял Другой. И сила этого существа вдавливала Марата в пол, направляя к тому единственному месту, где было положено находиться таким, как он.

– Отец, – погас в бесконечном пространстве испуганный шепот.

Марат увидел повернутое в пол-оборота черное лицо.

– Нет, – ответил голос. – Но я поступлю с тобой так же, как поступил твой отец.

Марат почувствовал, как костенеет его тело. С его губ сорвался последний вздох, и они замерли, запечатанные на бессчетную пропасть лет.

Поднялся ветер. Он зашелестел в узорчатых извивах голубого дворца-храма, набирая силу, поднял серую песчинку – крошечный кусочек камня с живыми, безумными, налитыми кровью глазами.

Марат сам был своей тюрьмой. Ветер нес его вниз, туда, где в темноте хранятся миллиарды таких же песчинок. В страшное место, которое не откроется до самого Армагеддона.

И лишь раз крошечная фигурка скрюченного человечка повернулась так, чтобы ее глаза смогли увидеть далекий проблеск света. Там голубое переливалось золотом, как голубь в куполе собора. В единой вспышке черной зависти Марат подумал, что туда отправляются такие, как Сангаре.

Это чувство осталось с ним в его стотысячелетней могиле.