Часть третья

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Черный конь бьет копытом скачущее Солнце

Безумная гонка горящих колесниц

Безумная огненная гонка колесниц

Безумная девушка и безумный юноша

Крылатый сын мой пролетел

от Солнца слишком близко

Джим Моррисон

Глава 15

ОДНОКРЫЛЫЙ АНГЕЛ

Корби встал на ноги и неверным шагом вернулся к краю крыши. Город лежал под солнцем. Над ним висела легкая, пронизанная светом дымка. Стальные двускатные крыши старых семиэтажек – белые вспышки в желтой пелене. Крыши новостроек – серые, квадратные. По далеким улицам текли потоки машин. Воды Москвы-реки казались непрозрачными, серебристо-черными. Над рекой поднимались мосты. Корби видел площадь перед Киевским вокзалом, зеленый массив Воробьевых гор, вдалеке – ажурный конус Шаболовской телебашни.

Его поразила красота мира. Там были тысячи людей, идущих по своим делам. Теперь Корби понимал, как они все могут продолжать жить, стоять в пробках, радоваться и грустить, подставлять лицо солнцу, плавать на прогулочном теплоходе, есть мороженое. Он дошел до угла крыши, устало опустился на рубероидное покрытие, прислонился спиной к столбику ограждения. Он видел, как солнечные блики, отраженные от вод Москвы-реки, играют в стеклянных стенах соседних башен-небоскребов. Он видел белую чайку в голубом небе.

Смерть прямо рядом. Стоит только перегнуться через ограждение и позволить телу упасть.

Корби вспомнил улыбку отца, его руки, его голос. Он вспомнил, как они ездили на дачу к знакомым, и как он, шестилетний мальчишка, залез на очень высокую березу, а потом сорвался оттуда. Папа поймал его, они вместе упали в траву и начали смеяться, а из дома выскочила мама и стала бить папу полотенцем. Сначала Корби показалось, что она шутит. Но она плакала. «Он же мог разбиться! – кричала она. – Почему ты пустил его на это дерево?» «Он не должен бояться высоты», – ответил папа.

«Они так хотели, чтобы я жил», – подумал Корби. Впервые в жизни он представил себя в той машине, на месте отца. Представил, что на дорогу перед ним выскакивает орава мальчишек чуть старше его собственного сына. «Что делать? Умереть самому, или убить их?» Отец Корби не мог не убить никого, но за те доли секунды, которые у него были, он выбрал то направление, где был только один мальчик. Он сбил одного, спас остальных, а сам врезался в столб. «И Андрей, когда спасал своего отца, думал так же, как мой отец, когда тот спасал толпу ошалевших подростков. Они были готовы бороться за чужую жизнь».

«Я сижу здесь запертый, когда мои друзья в смертельной опасности. Что же мне делать?» Ему пришло в голову, что, возможно, самоубийство является средством остановить Токомина и обезопасить Ару и Ника. Он больше не хотел умирать, не хотел предавать тех, кто дал ему жизнь. Но если он упадет с этой крыши, об этом узнают сотни трудящихся внизу рабочих. Скрыть факт его гибели будет невозможно. Приедет полиция. Через час доклад о случившемся получит Крин. Он быстро догадается, кто это сделал, и остановит обезумевшего отца Андрея.

«Но у меня нет документов, – вспомнил Корби, – а если меня не смогут опознать, у Токомина хватит времени поймать моих друзей». Он понял, что придется писать предсмертную записку, оглядел крышу в поисках подходящего материала – но все здесь было твердым и гладким, ни одного камешка или свободно валяющегося стального прута, чтобы нацарапать сообщение. Корби попробовал чертить по рубероиду ребром подошвы, но у него не получилось. «Думай, – приказал он себе, – вдруг все можно сделать по-другому. Не убивая себя. Главное – привлечь внимание, хоть чье-нибудь, хоть как-нибудь». Он просунул голову между перекладин ограждения и посмотрел вниз. Маленькие рабочие на сером дне котлована. Смотреть в пропасть было неприятно, желудок спазматически дернуло, но он не отвернулся.

– Эй! – крикнул он. Но красные, желтые и оранжевые каски не имели о нем никакого представления: его слова уносил ветер, заглушал рев десятков строительных машин. – Меня заперли наверху! – срывая голос, снова закричал Корби. – Эй! Помогите!

Никто не оглянулся, не поднял головы. Корби встал, набрал полные легкие воздуха, перегнулся через перила и крикнул снова.

– Помогите!!!

От оглушительного крика закружилась голова, его качнуло над бездной, и он в испуге отстранился от края. Прошло несколько секунд. А потом он что-то услышал.

– …ди, – звук был слабым, похожим на эхо его собственного голоса. Он пересилил страх и снова посмотрел вниз. Там все было по-прежнему. Никто не видел его, никто не запрокидывал голову, чтобы взглянуть вверх, на самую вершину башни. Но у Корби было такое чувство, что он не ошибся, что его услышали, заметили. Его горло щипало, но он снова набрал полную грудь воздуха и завопил:

– Помогите!!!

Несколько секунд было тихо, а потом до него донесся еле слышный ответ:

– Жди!

Кричали хором, где-то очень далеко. «Не внизу, – удивленно понял Корби, – но где же тогда?» Он оглянулся на соседние небоскребы. До ближайшего было несколько десятков метров; он был немного выше того здания, на котором находился сам Корби, и представлял собой сложную изогнутую башню с недостроенным шпилем. Корби скользнул взглядом вдоль стеклянных стен, и вдруг увидел тех, кто ему ответил.

Они стояли у края крыши. Там, видимо, был высокий парапет, который скрывал их по плечи. Корби ни за что не заметил бы их, если бы они не махали ему руками. Их было человек семь. «Чудо», – подумал он. Ветер дул от него в их сторону, поэтому они хорошо слышали его крик, а он слышал их еле-еле.

Корби побежал через крышу и остановился у того угла, который был ближе всего к спасительному небоскребу. Теперь он знал, в каком направлении кричать. Он сложил руки рупором и снова попросил о помощи, потом замахал. Ему помахали в ответ и хором ответили: «Жди». Кричать снова не было сил, и он остался стоять и смотреть на далеких людей. Он не мог понять, кто они такие. Они все носили одежду с закрытым рукавом – в жаркий летний день – но при этом пеструю, поэтому не походили ни на рабочих, ни на белых воротничков.

«Как они мне помогут? И сколько на это уйдет времени?» Он представил два варианта: либо кто-то просто вызовет полицию, либо спустится с того небоскреба и уговорит администрацию этого подняться наверх. И на то, и на другое могло уйти не меньше получаса. Он уже приготовился к долгому ожиданию, когда увидел, как над соседним небоскребом поднимается легкий матерчатый купол, напоминающий нечто среднее между парашютом и гигантским воздушным змеем. Купол заполоскался на ветру, распрямился и начал подниматься вверх, длинный, будто мягкое крыло. Это был параплан. Под ним показался человек. Он на мгновение коснулся ногами высокого парапета крыши, потом перелетел его и, поднимаясь все выше, понесся над бездной.

«Не может быть, – подумал Корби, – он летит сюда». Он запрокинул голову. Параплан парил в небе в десятках метров над ним, его длинный купол переливался в солнечном свете всеми цветами радуги. Стропы казались тонкими ниточками, человек под ними – черной точкой. Его полет был неровным; он мог бы подняться высоко-высоко, но все время осаживал свой аппарат, заставляя гибкое крыло бороться с восходящим потоком воздуха, и потому парил, соскальзывая вниз на невидимой воздушной волне. На расстоянии казалось, что он движется медленно-медленно, но прошла минута, и он был уже рядом. Когда до крыши ему осталось несколько десятков метров, Корби вдруг понял, что он несется с огромной скоростью. Ноги пилота чиркнули по рубероиду, но он не смог остановиться – крыло параплана, надутое ветром, тащило его за собой, как парус тащит маленькую лодку в штормовом море. Он был в черном костюме с серебристыми нашивками, на спине и груди висело по рюкзаку, голову защищал специальный шлем с зеркальным солнцезащитным экраном. Ботинки планериста высекли из жесткой поверхности крыши снопы искр. За одно мгновение он проскочил двадцать метров плоской поверхности, прыгнул, избегая удара о перила, и снова устремился в небо. До Корби донесся далекий крик.

– Ангел! Ангел! Ангел! – скандировали люди на соседней крыше. Их руки ритмично взлетали вверх. Корби понимал, что они кричат во всю мочь, но огромное расстояние и сильный ветер гасили звуки голосов. Безмоторный летательный аппарат во второй раз приближался к нему – теперь он шел со стороны солнца, его четкая тень упала на крышу рядом с Корби. На этот раз пилот целился в самый край крыши, чтобы у него была посадочная полоса в восемьдесят метров. Но Корби вдруг понял, что ничего не выйдет. Он ясно увидел траекторию, по которой будет двигаться планерист. Ветер слишком сильный. Параплан не сможет остановиться. Его снова снесет.

Не думая, подчиняясь единому импульсу, Корби бросился наперерез летуну. На мгновение все замерло, стихли крики на соседней крыше. Корби бежал очень быстро, так, как бегал в детстве. Он почти перестал дышать. Он слышал стук своего сердца и шум ветра под крылом параплана, видел, как стропы сверкают на солнце. В темном шлеме отражалось небо, но Корби казалось, что он различает под зеркальным стеклом глаза. А потом они сшиблись. Корби низко наклонил голову и обеими руками перехватил планериста за пояс. Столкновение сбило обоих с ног, и они покатились по крыше. Крыло согнулось, схлопнулось, растянулось, трепеща, во всю длину. Вблизи оно казалось огромным, семи– или восьмиметровым.

Корби лежал на правом боку, рука и плечо болели. Перед носом он видел затянутые в черную ткань ноги незнакомца. Тот зашуршал стропилами, отстегнул от обтяжки карабин, сел и поднял вверх руку.

– Ангел! Ангел! Алекс-ангел! – донеслись с соседней крыши ликующие выкрики. Парень стянул шлем. Он оказался почти сверстником Корби – коротко стриженный, с резкими чертами лица и странными, глубоко посаженными глазами, которые казались немного безумными.

– Привет, – сказал Корби.

– Привет, – ответил парень.

Несколько мгновений они приглядывались друг к другу. Корби вдруг осознал, что у него заплаканное лицо и что он, должно быть, воняет блевотиной.

– Ты мне поможешь?

– Не знаю. Те ребята, которые держали тебя вверх ногами – что ты им сделал?

– Так вы все видели?

– Мы там уже несколько часов. Так что ты им сделал?

«Поверит ли он мне?» – промелькнуло в голове у Корби.

– Один из них – отец моего одноклассника, которого вчера столкнули с крыши.

Парень покосился на дверь, ведущую на чердак.

– Они тебя заперли, да?

– Да.

– А вернутся когда?

– Когда поймают двух моих друзей. Ты можешь мне помочь?

– Подожди. Сначала я хочу разобраться. Я тоже пару минут назад упал с крыши, но это не повод преследовать моих знакомых.

– У него не было этой штуки, – показал на параплан Корби. – Его убили.

– Ты убил? – довольно спокойно спросил парень.

Корби ответил не сразу. Он почувствовал, что его глаза снова наполняются неконтролируемыми слезами.

– Я мог вести себя по-другому. И тогда Андрей был бы жив.

– Это ерунда.

Корби непонимающе посмотрел на него.

– Ты тоже мне не веришь?

– В чем не верю? Ты мне ничего не сказал. У некоторых ребят не открывается парашют. Другие сами не выдергивают стренгу. А третьим кто-то подрезает стропила. Вот и все.

Корби понял его.

– Ты или не ты?

– Не я. Но его отец думает, что я.

– Как тебя зовут?

– Коля, или Корби. А тебя Ангел?

– Алекс или Однокрылый Ангел, – поправил парень. Корби кивнул.

– Ты спускаешься с неба.

– Может, ты и врешь. – Планерист странно скосил глаза. – Ну да ладно.

– Что ладно? Ты мне поможешь?

– Помогу. Я взял для тебя лишний парашют. – Алекс похлопал себя по ранцу на груди.

– Я полечу как ты?

– Нет. Это параплан. На нем можно лететь вверх. А на парашюте можно лететь только вниз.

– Прыгнуть отсюда? – Корби посмотрел на край крыши.

– Ты никогда не прыгал с парашютом, – догадался Алекс. Корби покачал головой. – Есть шанс, что ты убьешься. Это здание высотой примерно двести пятьдесят метров, так что падать будешь примерно семь секунд. Очень мало времени, чтобы сориентироваться. Если что-нибудь сделаешь неправильно – в лепешку.

Корби вспомнил, как отец Андрея говорил ему про возможность умереть в полете.

– Мы можем вызвать полицию.

Алекс облизнул губы.

– Может, ты и правда не убивал.

– Ты так говоришь, потому что я предложил полицию?

– Ну да.

– У тебя есть телефон?

– Конечно, есть. Но я им не позвоню.

– Почему?

– Во-первых, это не в моих правилах – и не в правилах кого-либо из ребят. А во-вторых, у меня уже есть судимость. Если меня здесь увидят, я на три года сяду за хулиганство.

Корби подумал, что в этом есть странная справедливость. Вчера вечером все было наоборот: он был в положении Алекса и боялся вызывать полицию. А теперь Алекс по той же причине не может нормально помочь ему.

– Знаешь, это даже глупо, – пробормотал Корби. – Час назад я хотел умереть. Я бы и без парашюта прыгнул с этой крыши. А потом все стало по-другому.

– Из-за того, что тебя подвесили над краем?

– Нет. – Корби покачал головой. – Это сложно объяснить.

– Ты не трус, да? – отрывисто спросил Алекс.

– Не знаю. А ты не можешь забрать меня на этой штуке? – Корби кивнул на растянувшийся вдоль крыши купол параплана. Алекс с сомнением покачал головой.

– Сколько ты весишь?

– Шестьдесят, – без должной уверенности ответил Корби.

– Не потянет двоих.

– Послушай, если я правильно понял, то, прыгая, я могу не выжить.

– Да. Или покалечиться при посадке.

Корби оглянулся на бескрайний город внизу.

– Тогда мне сначала нужно позвонить друзьям. Сказать, что они в опасности.

Алекс секунду смотрел на него, потом расстегнул специальный карман на ремне своей обвязки и вытянул из него мобильник. Тот был необычным, закованным в корпус из настоящей стали.

– Только быстро. Нам придется трудно, если они сейчас вернутся.

– Быстро, – повторил Корби, и на память набрал номер Ары.

Черный брат не сразу взял трубку. Корби слушал гудки, сжав левую, свободную от телефона руку в кулак так, что ногти впивались в ладонь. «Смогу ли я вообще говорить? И станет ли он говорить со мной, что он сейчас обо мне думает?»

Наконец в трубке раздался голос Ары.

– Кто это?

– Это я, Корби.

– Какого черта происходит? Ты поднимаешь переполох, убегаешь из отделения. Потом твой телефон не отвечает. И теперь ты от кого-то звонишь.

– Мало времени объяснить, – срывающимся, хриплым голосом ответил Корби.

– Нет, ты объяснишь! – закричал Ара. – Мы тут паримся из-за тебя, а ты убегаешь, как сумасшедший.

– Я и есть сумасшедший, – тихо сказал Корби. – Я убежал, потом что хотел покончить с собой.

– Что? – упавшим голосом переспросил Ара. Корби почувствовал подступающие слезы. Пока он говорил, Алекс отстегнул со своей груди ранец с парашютом и теперь перетягивал какие-то ремни.

– Послушай, дело сейчас не в этом. Я пробежал по улице несколько сот метров и зашел в подворотню. Там на меня напали и затащили в машину. Я решил, что это убийцы Андрея, но это оказался его отец. Он думает, что мы все виноваты в смерти его сына. Он отвез меня на крышу башни Северо-Запад и запер здесь. А уходя, сказал, что поймает тебя и Ника. Вы в опасности.

– Нет, ты правда спятил, – пробормотал Ара.

«Он мне не верит», – понял Корби. Его охватило отчаяние.

– Я говорю правду! Не уходите из отделения! Он может просто напасть на вас и утащить.

– Я уже ушел из отделения, – ответил Ара. – Я на заправке, в машине, с мамой. Только что она пошла рассчитываться. И что это за башня Запад? Что за бред?

– Это небоскреб, новостройка, в центре Москвы. Карточка Андрея еще у тебя?

– Я совсем забыл про нее, – удивленно ответил черный брат. – Она должна быть дома.

– Долго. – Однокрылый Ангел освободился от параплана, обошел Корби и начал затягивать у него на плечах обвязку парашюта.

– На ней лейбл West Wind , – быстро-быстро продолжал Корби. – Это компания-застройщик, которой рулит отец Андрея. Они строят небоскреб. И они привезли меня на его крышу и заперли. Отец Андрея меня пытал.

– И почему я должен тебе верить?

– Посмотри в интернете! – Корби встретился глазами с Алексом. – У тебя есть на мобильнике фотокамера и ммс?

– Да.

– С кем ты разговариваешь? – спросил Ара.

– Неважно. Он мне помогает. Я тебе пришлю фотографию, где я на крыше. Прямо сейчас. Позвони Нику и убеди его, что мы все в опасности. Позвони Крину. И бойся черного «мерседеса».

– Тебе ведь тоже нужна помощь? – вдруг спросил черный брат. У Корби сжалось сердце. Они все еще были друзьями.

– Позвони Нику. Это главное. А у меня больше нет времени. Удачи. – Он сбросил вызов прежде, чем Ара успел что-либо сказать, и протянул мобильник Алексу.

– Номер должен остаться в телефоне, – сказал тот. – Я тебя сфотографирую перед прыжком, а фотку отправлю уже потом.

– Хорошо.

– А сейчас слушай, что тебе надо будет сделать. – Ангел помог ему подняться с колен, и они пошли к краю крыши. Корби чувствовал, как ремни обвязки стягивают его грудь. Впереди была бездна.

Глава 16

ШАГ В БЕЗДНУ

Пять минут спустя Корби стоял над пропастью – ногами опираясь на край крыши, на ничтожную приступку шириной в двадцать сантиметров, а белыми обескровленными пальцами держась за раму ограждения.

– Оглянись, – попросил Алекс. Корби с трудом оторвал взгляд от бездны у себя под ногами и посмотрел на бейсджампера. Тот щелкнул его на телефон. «Фото на память, – пронеслось в голове у Корби, – потом его перенесут на мой надгробный камень».

– Все? Прыгать?

– Нет. Повтори, чему я тебя учил.

– Сильно прыгнуть, не перевернуться, потом сразу поймать стропы и вести парашют как можно дальше от стены здания. Когда стена останется позади – попробовать приземлиться на набережной. Если промахнусь, то в воду.

– Молодец. Одень это. – Алекс протянул Корби горнолыжные очки.

– Я боюсь отпускать руки, – честно сказал Корби.

– Я тебя держу.

Еще секунду Корби стоял, не шевелясь, потом отпустил руки. Ему показалось, что его сердце остановилось от неконтролируемого животного страха. Он чувствовал, как ветер дует в спину, заставляя его легкое тело наклоняться над пропастью. Но Алекс действительно держал его. Корби взял очки.

– Они нужны?

– По-хорошему, нужен шлем, как у меня. Но я не мог принести тебе полную экипировку.

Корби надел очки. Все вещи стали четкими, зеленоватыми, небо больше не слепило. Он затянул ремешки на висках, снова непроизвольно ухватился за перила.

– Над правым плечом у тебя петля. Туда у обычных парашютов крепят кольцо, но мы прыгаем с маленькой высоты и выводим саму стренгу. – Корби не понимал всего, что Алекс говорит, но не переспрашивал. – Я привязываю стренгу к обрывной стропе, а обрывную стропу к перилам. Ты пролетишь десять метров, а потом парашют раскроется и стропа оборвется.

– Он сам раскроется, а мне главное не перевернуться.

– Правильно. Готов?

– Готов. Тогда пока. Наверное, мы уже не увидимся.

– Не прощаются перед прыжком.

– Тогда просто спасибо. Я прыгаю.

Корби снова отпустил руки и развел их в стороны. Ветер толкнул его в спину. Одновременно со страхом он ощутил покой. Это было немного похоже на ту свободу, которую он чувствовал, когда резал себе вены. Выбор был сделан, он уже наклонялся, падал вперед и в любом случае не успевал снова уцепиться за прутья ограды. Он выдохнул, согнул ноги в коленях, и, продолжая все сильнее наклоняться, оттолкнулся ими от края крыши. В голове пронеслось несколько мыслей – все обрывочные, молниеносные. «Что-то обязательно пойдет не так», потом, – «я слишком быстро падаю», потом, – «хорошо, что позвонил Аре». И последняя, – «Андрей умирал спокойно». Он расставил руки и ноги так широко, как только мог, но его переворачивало в воздухе: левую руку уводило вниз, правую ногу – вверх. «Запутаюсь в стропах», – понял он, но выровняться не успел.

Полсекунды земля неслась на него, потом последовал сильный рывок; его перевернуло ногами вниз, над плечами со звуком спущенной тетивы натянулись стропы. Корби посмотрел вверх и увидел складчатый белый прямоугольник парашютного купола. «Странно, – подумал он, – получилось». Мгновением позже он понял, что получилось не совсем то, что надо – купол раскрылся правильно, но из-за того, что полет был неровным, парашют закрутило, и теперь стропы пересекались над головой у Корби, хотя должны были идти в разных направлениях от его плеч. Он протянул руку вверх и попытался ухватиться за место скрутки, но оно было слишком высоко, и он не мог до него достать. Мимо пролетали этажи небоскреба. Корби успел увидеть вспышку сварки и ошеломленное лицо высотного рабочего, но оно тут же исчезло далеко вверху. «Все еще слишком быстро падаю». Он заметил, что скрутка разворачивается сама: его вращало в одну сторону, купол парашюта – в другую, и с каждым оборотом скрутка становилась меньше. Корби ухватился за стропы и начал растягивать их в противоположные стороны. Его вращение ускорилось. Он понимал, что опасно приближается к зданию, но ничего не мог с этим сделать: парашют со скрещенными стропами был неуправляемым. Строящиеся этажи закончились, начались доделанные и остекленные; в зеркальной поверхности стены отражалось солнце. Корби почувствовал, что от вращения у него закружилась голова. «Сколько я падаю? Пять или десять секунд. Я разобьюсь». Тут скрутка, наконец, развернулась до конца, последовал новый рывок, слабее, чем при раскрытии парашюта, но все же весьма ощутимый, и Корби понял, что теперь падает уже не так быстро. Его больше не крутило – он мягко плыл вниз. Он испытал такое облегчение, что потерял драгоценную секунду. В чувства его привел жуткий свист и снова ускорившееся падение – угол купола чертил по стеклянной стене небоскреба. Он попытался управлять парашютом, но сначала рванул стропы не в ту сторону. Его ударило об здание. В эту минуту он был ближе к смерти, чем когда-либо раньше. Его спасло только то, что стеклянная стена небоскреба была почти идеально гладкой. Со второй попытки Корби понял, как управлять парашютом, и заставил купол отклониться от стены. Его тут же подхватило ветром и понесло в сторону. Он развернулся и увидел под собой землю. Слишком близко. Москва-река в пятистах метрах впереди, но Корби понимал, что уже не успеет до нее долететь. Ему грозило приземление на территорию стройки, на перепаханное поле бетонных каверн и торчащих вверх стальных прутов. Он увидел ограду строительной площадки, идущую за ней дорогу, и повернул туда. На дороге было полно машин. «Глупо будет, если одна из них собьет меня, когда я уже сяду», – подумал он, но выбирать было поздно: до земли осталось пятнадцать метров, и расстояние уменьшалось с каждой секундой. «Падаю. Все еще слишком быстро». Он садился в сплошной поток машин, причем половина из них была грузовиками. Перед приземлением он заметил, что одна из машин – знакомый ему «хаммер» Токомина. «В последнее время мне везет». Его ноги пролетели в метре от сетчатой ограды стройки, он услышал шум моторов. Потом его ударило об асфальт, и он упал. Прямо над ним проревел отчаянный автомобильный гудок. Сверху на него опускался расслабившийся пузырь парашютного купола. В последний момент Корби успел перевернуться, и увидел наезжающий на него бампер грузовика. Оранжевая кабина. За лобовым стеклом кричащее лицо водителя. «Конец. Он не успеет остановить машину. Я умру как тот парень, попавший под колеса моему отцу». Он чувствовал горячее дыхание мотора, его ноги уже были под грузовиком. Но в этот момент его дернуло и быстро потащило из-под наезжающей машины. Корби перекувырнулся на асфальте, упал на спину. Его волочило вперед. «Что происходит?» – не понял он. Запрокинув голову назад, он увидел, что купол парашюта зацепился за кузов другой фуры. Грузовик, который только что мог его раздавить, теперь остался позади. Под задницей стало горячо, и Корби выгнулся так, чтобы по асфальту чертили подошвы кроссовок и спина, защищенная парашютным ранцем. Мимо проплыл забор стройки со знакомыми плакатами: «Башня Северо-Запад», потом уволокший его грузовик повернул на набережную, и Корби вынесло на середину проезжей части. В полуметре от него была встречная полоса, совсем рядом проносились машины. Он с испугом осознал, что фура разгоняется; ее водитель не видел нечаянного пассажира – пространство за кузовом машины было закрыто от его обзора. Теперь и под кроссовками стало горячо; вытягивая шею, Корби мог увидеть темный след, который оставляют на дороге разогретые трением подошвы. Но не это было самым худшим – на набережную позади него вывернул «хаммер» Токомина.

Фура проехала под новым мостом в стиле хайтек. Мгновение в тени, и снова над головой бесконечное, солнечное небо. Здесь набережная была превращена в парковку. Корби оказался в царстве машин. Они стояли слева, проносились справа, ехали за ним. Одна из легковушек, водитель которой видел Корби, стала сигналить, кто-то из людей на набережной закричал и замахал руками, но шофер фуры пока ничего не замечал. А «хаммер» Токомина неумолимо догонял.

«Неужели он настолько обезумел, что попытается задавить меня прямо здесь?» – подумал Корби. Его положение становилось невыносимым: из-под спины вырывались снопы искр – ткань над карабинами, на которых держался парашют, протерлась, и те чертили по асфальту, в ногах чувствовалась острая боль – казалось, резина подошв вот-вот начнет дымиться или даже гореть. Корби стал подтягивать себя вверх по стропам. Сейчас он пожалел, что у него не такой костюм, как у Однокрылого Ангела – за шелковистые веревки тяжело было ухватиться, они выскальзывали из рук, резали кожу. Скалясь от боли и крича, Корби поймал несколько строп и начал накручивать их на ладонь. Медленно, очень медленно, он приближался к фуре. Автостоянка кончилась, теперь слева была набережная, облицованная серым гранитом. Один за другим оставались позади фонарные столбы, все как один напоминавшие столб, о который разбилась машина его родителей.

«Хаммер» Токомина приближался – Корби уже слышал звук его мотора, мог прочитать номер на его бампере. Он вспомнил, как отец объяснял ему, что раз машина едет со скоростью шестьдесят километров в час, это значит, что она проезжает километр в минуту. Какие-то две минуты назад Корби стоял на крыше и разговаривал с Алексом, и вот он уже очень далеко, а его все тащит и тащит за грузовиком. Он сделал еще рывок и дотянулся почти до самого кузова; теперь усилием рук он мог приподнимать себя от земли, чтобы из-под ранца перестали лететь искры. «Мне каким-то образом надо встать на ноги, как встают на водных лыжах, – понял Корби, – иначе я не залезу в кузов».

В этот момент грузовик повернул. Теперь он ехал в гору, поднимался на эстакаду моста, и Корби был намного ближе к нему, чем раньше. Ему угрожали задние колеса: они вращались в каком-то полуметре от его головы. Мимо проносилось стальное антиаварийное ограждение, а прямо рядом с собой Корби увидел черную морду «хаммера» – автомобиль догнал его. Сейчас они ехали по дорожной развязке, в таком месте, где никто их не видел. Корби увидел, как опускается стекло на задней дверце. За ним было изуродованное лицо отца Андрея. Корби не слышал, что он говорит, но видел, как шевелятся губы. Ему показалось, что они спрашивают: «Кто ты такой?»

Они въехали на мост, и «хаммер» снова отстал. Корби обессилено висел на стропах парашюта: подъем измотал его, он не мог подтянуться дальше. С ним поравнялся пассажирский автобус. Люди липли к окнам, чтобы посмотреть на него. «Да, – подумал он, – парень в горящих кроссовках. Вы этого долго не забудете». Водитель автобуса открыл переднюю дверь и что-то закричал. Корби не понял его. Ему пришла мысль, что можно попытаться туда запрыгнуть, но это казалось слишком безумным. Секундой позже он понял, что водитель автобуса кричит не ему – он нагонял грузовик. «Что сейчас будет? – вдруг сообразил Корби. – Что со мной будет, если он затормозит?» Отчаяние придало ему сил. Он снова подтянулся, теперь его голова касалась грязевых сосулек над кузовом грузовика.

Мост кончился. Фура съехала к обочине и начала тормозить. Корби успел перевернуться к ней лицом, упереться руками в пыльную корму, и ехал так, пока она не остановилась, потом упал. В десяти метрах за ним затормозила машина Токомина. «У меня нет времени», – понял Корби. Он поднялся, хотя ног не чувствовал. Кроссовки дымились. Ему удалось освободиться от половины лямок, когда из-за машины выскочил водитель.

– Ты что творишь? – размахивая руками, с кавказским акцентом закричал он. К нему от «хаммера» шел Токомин. За ним следовали два охранника в строгих костюмах.

– Этот человек мой. Он преступник.

Вид отца Андрея так поразил водителя фуры, что он перестал размахивать руками. Корби сорвал с себя последние лямки и бросился бежать.

– За ним, – приказал Токомин, и охранники сорвались с места.

«Я не понимаю, почему я еще жив», – на бегу подумал Корби. Он влетел в маленький парк, бросился по аллее. Ему в нос ударили запахи лета – подстриженная трава, плавящийся асфальт, масляная краска. Сердце колотилось в груди, кроссовки влажно чавкали. Он бежал, не чувствуя ног и сердца, почти не дыша. Одна из подошв отлетела, и он мысленно сказал ей: «Спасибо». Если бы она отлетела, когда он еще был на дороге, он бы остался без ноги. Через двадцать шагов отлетела вторая подошва. «Это были хорошие кроссовки», – подумал Корби. Он продолжал бежать босиком. Ощущение асфальта под голыми ногами было странным и неприятным, но он предпочитал скорее его, чем жар от горящей обуви. Он выскочил на маленькую площадь и побежал прямо через фонтан. Вода охладила его обожженные стопы. Никто не пытался помочь ему – наверное, потому, что люди, гнавшиеся за ним, выглядели как агенты власти, а он как преступник. Он не оглядывался; по взглядам прохожих, по ритму собственного сердца и по ощущениям между лопаток он чувствовал, какое расстояние отделяет его от преследователей, и понимал, что они догоняют его. Он был совершенно измотан, у него не было шансов в соревновании по бегу с двумя тренированными громилами. Нужно было спрятаться.

Он повернул в боковую аллею, пересек газон, проскочил через дорогу, не обращая внимания на визг тормозов – прямо по курсу была спасительная темнота подворотни. Ему пришлось налететь на женщину; она закричала, ее авоська лопнула, продукты веером рассыпались по асфальту. Корби бежал дальше. Правый бок сводила жуткая боль, но останавливаться было нельзя. Он нырнул в подворотню. Здесь пахло сыростью. Его шаги звонко отразились от темных стен. Десять метров, два удара сердца, и он в маленьком дворике. Дерево, спуск в подвал, балкон второго этажа.

«Тупик. Я сам себя загнал». У себя за спиной он слышал топот преследователей, взгляд скользил от одного предмета к другому. Корби метнулся к двери подъезда. Кодовый замок. Следующая была такой же, и к ней Корби уже не побежал – люди Токомина выскочили из подворотни у него за спиной, времени думать больше не было. Он увидел последний маршрут спасения: старая машина, гараж, лестница на крышу. Не давая себе времени испугаться, он бросился вперед, на капот легковушки, с капота – на крышу, с крыши машины – на крышу гаража. Чувствуя под босыми ногами теплый, прогретый солнцем металл, он разбежался и с криком прыгнул на лестницу. Перелетев провал в два с половиной метра, он повис на ржавых перекладинах. Колено больно ударилось о прутья, конструкция под ним закачалась, но устояла. Он оглянулся. Один из громил подбежал под лестницу под ним и попытался допрыгнуть до нижней перекладины, но не тут-то было – она оказалась слишком высоко. Корби засмеялся истерическим хриплым смешком.

– Рано радуешься. На гараж, как он.

Второй громила, повторяя маневр подростка, полез сначала на капот машины, а с него на крышу гаража. Корби понял, что погоня не закончилась, и начал лихорадочно взбираться вверх по лестнице, чувствуя, как ржавые перекладины врезаются в его больные ноги. Ступенька. Ступенька. Ступенька. Одна из планок выломалась, и Корби повис в облаке красной ржавой пыли. Такой высоты он не боялся, он был над пропастью в сто раз выше, и все-таки он понимал, что сейчас может разбиться точно так же, как при прыжке с крыши небоскреба. Когда до последней планки оставалось полметра, Корби услышал, как один из охранников разбегается по гаражу. Из последних сил он рванул вверх, вцепился руками в жестяной карниз пологой двускатной крыши, подтянулся, забросил ногу и, задыхаясь, упал на пыльную поверхность. В этот момент охранник прыгнул. Старую лестницу встряхнуло. Мужчина был тяжелым, в два раза тяжелее Корби, и под его весом ржавые крюки со скрежетом начали выходить из стены. Лестница, по которой Корби взбирался минуту назад, с грохотом обрушилась вниз. Один из охранников неподвижно распластался на земле. Другой так и не успел прыгнуть и стоял на крыше гаража, угол которого разнесло упавшей лестницей.

В подворотню вбежал отставший от своих людей Токомин, увидел Корби и остановился. Корби посмотрел на него и отрицательно покачал головой. Он мог бы крикнуть, что не убивал Андрея, но у него уже не было на это сил. Медленно, боясь соскользнуть вниз, он подполз к коньку крыши, поднялся на ноги и пошел прочь.

Гулкие скаты пружинили под ногами, крыши старой, трехэтажной Москвы срастались вместе старой и новой жестью, извиваясь как хребет серебряного дракона. Впереди, за очередным веером поднявшихся пластинок его чешуи, за рядом тарелок и антенн, Корби видел переплетение железнодорожной развязки – больно сверкали на солнце рельсы, люди в оранжевых спецовках что-то делали с синим щитком, выступающим из земли между железнодорожных путей, а дальше начинались пассажирские платформы. Корби узнал место. Это был Киевский вокзал. Он нашел лестницу и спустился вниз. Когда он спрыгнул на землю, его охватила слабость. Он сел на корточки и стянул с ног жалкие ошметки обуви. Его одежда была изорвана, сам он весь покрыт ссадинами, лицо и руки перемазаны в дорожной пыли. За всю жизнь он еще ни разу не был таким грязным и измотанным. Но он был жив, и помнил все, что с ним случилось. Медленно, устало он пошел в сторону вокзала. Он хотел смешаться с толпой, чтобы Токомин больше не смог его найти.

Глава 17

НА ПЕРЕПУТЬЕ

Площадь перед вокзалом. Было трудно и непривычно идти по асфальту босиком, ноги устали, болели, и вообще Корби чувствовал все ушибы и ссадины на своем теле. С утра он почти не ел, теперь его мучили голод и жажда. Но хуже всего было чувство одиночества и беспомощности. Без денег. Без телефона. Без дома, в который можно вернуться. В непонятных отношениях с друзьями. Он шел мимо киосков с едой, мучительно-мечтательным взглядом заглядываясь на пирожки и хот-доги, на бутылки с квасом и «пепси». А вот ларек, где продают белье. «Мне не помешали бы носки», – подумал он, но был вынужден пройти мимо. Проверяя свои карманы, он не нашел в них даже десятикопеечной монеты. Люди Токомина не оставили ему ничего. Возможно, боялись, что он может использовать против них любой кусочек металла.

Корби хотел зайти на вокзал, но сквозь прозрачные двери заметил тройку полицейских и передумал. Он боялся, что его могут задержать и вернуть к деду. А дед, недолго думая, позовет Ивана Петровича, или просто упрячет внука в дурку. Он прошел мимо и спустился в подземный переход. Здесь была тень. Он обрадовался ей – он хотел отдохнуть, побыть в прохладе, подумать о том, что ему делать дальше. «Жаль, что здесь нет лавочек», – огорчился он. Но ему уже было все равно. «Моими джинсами вытерли три километра дороги, вряд ли я смогу их испачкать, если здесь присяду». Он прислонился к стене, потом неловко опустился на пол. Кафель был приятным, холодным. Корби расслабился, закрыл глаза под подаренными ему Алексом темными очками и долго-долго не шевелился.

Его разбудило легкое прикосновение. Он открыл глаза и увидел, что у него на коленях лежит сторублевая бумажка. Вдоль по переходу, не оборачиваясь, уходил мужчина лет тридцати.

«Что это? Милостыня? Неужели я шел сюда? – с легким удивлением подумал Корби. – Неужели я должен был оказаться именно здесь? Дно. Я дошел до крайней точки. И я, наконец, спрятался. Никто из тех, кто раньше меня знал, не найдет меня здесь. Не сможет даже представить».

Мимо шли люди. Десятки и десятки. Взгляды прохожих невольно цеплялись за босоногого подростка, сидящего в горнолыжных очках на грязном полу. Корби взял бумажку, с силой сжал ее в почти бесчувственной руке. «Деньги, – подумал он, – в какое же беспомощное ничтожество превращается человек, когда у него их нет. Куплю себе попить». Медленно, но целенаправленно он поднялся на ноги. Ему вдруг пришло в голову, что есть еще место, куда он может пойти. Он может попытаться опередить деда и забрать выручку у съемщиков квартиры родителей. За эти четыре года он дважды ездил туда, когда дед плохо себя чувствовал. Двадцать пять тысяч – сумма достаточная для того, чтобы купить себе ужин, обувь, одежду и телефон. Корби представил, как странно он будет выглядеть, когда заявится к ним в таком виде, но сейчас было неважно, о чем они подумают. Главное, чтобы они дали ему деньги. Теперь, когда у него есть эта сотня, он за какие-то сорок минут может доехать туда на метро и на маршрутке. Скручивая мятую бумажку в пальцах, он пошел вдоль по длинному переходу.

За пятьдесят рублей Корби купил бутылку пепси. Он пил жадно, как никогда раньше. Сладкая, холодная, газированная вода, вкус кофе и шипение пузырьков – что может быть лучше? Потом он спустился в метро, купил проездной билет. После этого у него осталась примерно четверть изначальной суммы. Он мог только надеяться, что за последний год маршрутка не подорожала. Было странно босиком идти по платформе метро, сидеть в поезде, допивать пепси и чувствовать, как взгляды людей невольно притягиваются к твоей рваной одежде и голым ногам. Выходя из поезда, Корби обратил внимание на время: шесть вечера. Он удивился. На часах должно было быть либо больше, либо меньше. Ему казалось, что все его приключения укладываются в два десятка минут, но одновременно он чувствовал, будто прошла целая вечность. Когда он вышел из метро, он увидел, что солнце зашло за тучи; на небе еще оставалось достаточно голубых просветов, но было уже не так жарко, как в середине дня. Он пересек знакомую площадь, нашел подходящую маршрутку, заплатил за проезд, и у него на ладони осталось пять рублей. Ничтожная сумма, которой хватит разве что на самую дешевую зажигалку. Он снова был нищим. У него не было плана «б», он не знал, что будет делать, если ему не повезет и он не получит с жильцов деньги. «Мне нужно еще немножко удачи, – подумал Корби. – Я знаю, что использую удачу весь сегодняшний день. Но мне нужно еще немножко. Пожалуйста».

Водитель внимательно оглядел странного пассажира, но ничего не сказал. Корби забился на одиночное место в самом конце салона. Двадцать минут ему пришлось ждать, пока маршрутное такси наполнится. Он поджимал пальцы босых ног и смотрел в окно. Он хорошо знал эту площадь, этот выход из метро. Он помнил, как под новый год шел здесь с родителями: папа выпил немного лишнего, и его заносило на поворотах, а мама вела их, одной рукой держа сына, другой – мужа, и все время смеялась. У Корби появилось странное чувство, что он возвращается домой. Сейчас он приедет в свой микрорайон, войдет в свой подъезд, на знакомом лифте поднимется в свою квартиру. Ему откроет двери отец и спросит: «Где ты был? Мы ждали тебя четыре года».

Машина тронулась.

«А на кухне будет пахнуть пудингом и сливами, и там будет мама в переднике, одетом поверх сношенной голубой блузки. А на моем столе все еще будет лежать открытая тетрадь с математическими уравнениями».

Он улыбался и смотрел, как мимо проплывает завешенная афишами ограда рынка, как ветер качает кроны парковых деревьев, как, соревнуясь с машинами, гонит вдоль шоссе на трехколесном велосипеде малыш.

«Тогда все оборвалось. Я не досмотрел «Полицию Майами», не дочитал «Двенадцать стульев», которые начал за день до смерти родителей. Отец учил меня водить машину, но я по-прежнему не умею этого делать. Мама показывала мне, как готовить, но потом я помнил только то, чему научился на кухне у деда».

Корби вспоминал и вспоминал. Границы его памяти и опыта вдруг расширились; к нему возвращалась вся его жизнь, его друзья, которые лишь мелькнули перед ним, когда его пытал отец Андрея.

«Во-первых, Паша. Мы ходили в один детский сад. Он был несчастным мальчиком, который всех боялся. Его тиранил один жуткий пацан, а я заступился за него. Жуткий пацан разбил мне нос, и мы с Пашей стали друзьями».

Паша был простым и верным. Он всегда играл в ту игру, которую ему предлагали. Уже к двенадцати годам он вымахал в огромного парня и стал на голову выше Корби. После этого уже никто не пытался его обидеть.

«Во-вторых, Комар. Мы познакомились в дошкольной подготовительной группе и вместе пошли в первый класс. Потом его родители развелись, отец запил, а мать занялась личной жизнью. С тех пор он два-три раза в неделю ходил ко мне в гости просто чтобы нормально поесть. И он этого не скрывал».

Корби улыбнулся воспоминанию. Комар никогда ничего не скрывал. Он был тощий и злой, всем хамил, брюзжал, у него была манера выбирать неудачные моменты и талант бесить людей. Но еще Комар был умный, смешной и очень печальный, и он стал замечательным другом. Они с Корби никогда не обижались друг на друга, пока не наступила та последняя осень. В середине сентября Комар сказал то, что Корби сказать боялся – что они оба любят Аню. Неделю спустя Комар стал вести себя так, будто у него совсем поехала крыша, и Корби подбил ему глаз. Паша пытался помирить их, но ничего не получилось.

«Аня появилась последней. Она была на год нас младше. Она переехала в мой дом и пошла в нашу школу. Она оказалась девчонкой, с которой вполне можно дружить. И еще она была сумасшедшей».

«И все это ничем не кончилось, – с грустью подумал Корби. – Я не успел извиниться перед Комаром, не успел поговорить с Аней. Я просто исчез. Мои родители умерли, и моя жизнь вслед за ними сделала мертвую петлю. Какие они теперь? Комар и Паша тоже закончили школу, а Аня закончит через год. Наверное, Комар стал ее парнем. Это было бы хорошо. А Паша вполне мог подрасти еще на двадцать сантиметров».

Он улыбался и смотрел в окно. Маршрутка подъезжала к микрорайону. Корби увидел жилые дома, такие же, как тот, в котором он прожил свое первые тринадцать лет. Потом микроавтобус выехал на ту самую дорогу, по которой перед своей смертью ехали его родители. Пассажиры выходили один за другим.

– У светофора остановите, – попросила женщина. Водитель притормозил, выпуская ее. Маршрутка проехала еще четыреста метров.

– Напротив супермаркета, – теперь вышли двое парней.

«Надо сказать», – лихорадочно подумал Корби. Во рту у него пересохло.

– Перед колледжем.

Кто-то из оставшихся пассажиров оглянулся и странно посмотрел на него.

– Перед колледжем, – громче, срывающимся голосом, повторил он. Водитель затормозил. Корби пробрался через салон, откатил тяжелую неподатливую дверь и вышел на улицу. Маршрутка уехала, а он остался стоять босыми ногами в зеленой траве придорожного газона.

Вот место, где погибли его родители.

Все столбы вдоль дороги были бетонными, только один заменили на новый, тонкий, металлический. Окрашенный в синий цвет, он явно выделялся среди своих собратьев. На нем не висело поминального венка, но Корби точно знал, что это место смерти. Четыре года назад здесь стояла покореженная машина с номером «НЛО177». Он с усилием отвел глаза, посмотрел на свою старую школу, на колледж, перед которым стоял. Ничего не изменилось. Он вышел на асфальтированную дорожку, медленно пошел к своему дому. Здесь он бежал той осенней ночью. Теперь он шел в обратном направлении. Знакомый забор, знакомые кусты, саженые деревца. Корби поднял голову и увидел окно своей квартиры. Если ему приходилось поздно возвращаться домой, он всегда смотрел туда и знал, что увидит свет. Корби окинул взглядом асфальтированную площадку перед домом и поймал себя на том, что ищет глазами машину родителей. Разумеется, ее не было. Не могло быть.

Он подошел к подъезду. Дверь все та же, только краска стала на два слоя толще. Как во сне, Корби набрал знакомый код, потянул тяжелую дверь и вошел в подъезд. Здесь было прохладнее, чем на улице. Его поразило странное чувство – не дежавю, а ощущение нереальной реальности происходящего. Все вокруг было прежним, обычным, нетронутым: почтовые ящики, откуда, возвращаясь с работы, отец доставал газету, ступени со скатами, по которым в незапамятные времена мать катила его коляску. Корби коснулся рукой стены и, чертя пальцами по шершавой поверхности крашеного бетона, пошел вперед. Он чувствовал под босыми ногами плиты пола, вдыхал сладковатый запах мусоропровода, стряпни, человеческого жилья. Он дважды приезжал сюда, чтобы забирать для деда барыши, но сейчас ему казалось, что он не был здесь все эти четыре года. В те два раза он приходил, заперев сердце в железный сейф, отрезав память, притупив ум. Теперь он пришел без скафандра. И эти знакомые ступени, краска на стенах и почтовые ящики, этот лифт с разрисованной кабиной – не убили его. Они оказались очень честными. В его детстве было больше хорошего, чем плохого, и сейчас, глядя на окружающие его вещи, он вспоминал только хорошее.

«Сейчас, должно быть, выходные, и я возвращаюсь домой после долгой прогулки. Мне откроет отец. Он слегка сердито скажет, что обед остыл два часа назад».

Он вызвал лифт. Кабина стояла на первом этаже, ее двери сразу открылись. Корби вспомнил, как несколько часов назад лежал на полу другого лифта, и вокруг него были ноги в черных брюках и лакированных ботинках. Он шагнул внутрь и нажал этаж. «Остановись, – зашептал какой-то голос у него в голове, – ты тешишь себя бесполезными мечтами. Это больше не твой дом. Все другое. Ты не найдешь здесь помощи и приюта. Тебе не откроет твой папа».

Корби закрыл глаза и прислонился к холодной железной стене лифта. Он знал этих людей. Квартиру его родителей снимал пожилой бизнесмен по фамилии Когенман. Он мухлевал с бухгалтерией, всегда был готов к долговой тюрьме и потому не имел ничего своего. «Ирония, – подумал Корби, – евреи-капиталисты. Мой дед должен был бы ненавидеть их в десять раз больше, чем своего сына и своего внука. Но они позволяют ему складывать пачки денег к себе в стол, и поэтому он не сказал о них ни одного плохого слова».

Снова пришли воспоминания и волшебным туманом застили настоящее. Корби вспомнил, как ехал в этом лифте с Аней и хотел ее поцеловать. Он даже наклонился к ней, но этого так и не произошло. А задолго до этого, совсем маленьким, он ехал здесь с мамой. Она стояла посередине лифта с продуктовыми сумками, а он ходил по кабине вокруг нее и катил по стене игрушечный мотоцикл. А совсем-совсем маленьким он ехал здесь, сидя на плечах у отца. Это было здорово, потому что он мог своей макушкой коснуться низкого потолка лифта.

Кабина остановилась. Корби открыл глаза. Его этаж. Его дверь. Не будет чуда. Родные не откроют ему. Они лежат в земле. Прошло четыре года. Там остались только кости и горстка влажного праха.

– Мне нужно немножко удачи, – прошептал Корби. – Чтобы дед еще не приходил сюда, чтобы никто не посмотрел на мои ноги, чтобы старые евреи просто отдали мне деньги. Пусть будет так.

Он остановился перед знакомой дверью и позвонил. Он предупреждал себя, что там нет его родителей, но все равно иррационально ожидал, что услышит голос отца. Не ответили, и Корби позвонил снова.

– Иду, иду! – закричал женский голос. – Кто там?

Корби завороженно смотрел на крошечный блестящий блик глазка. С его губ чуть не сорвалось: «мама, я вернулся».

– Кто звонит? – брюзгливый голос. «Ну да, – подумал Корби, – чего я ждал? Все еще чуда?» Глазок вспыхнул тонким лучиком света. – Кто это? – недружелюбно спросили из-за двери.

– Добрый день, – ответил Корби. – Я от деда, пришел за квартплатой.

– Как? Мы же договорились. – Замок щелкнул, дверь распахнулась. Яркий свет из прихожей упал на босые ноги подростка. В квартире был сделан ремонт. Корби увидел незнакомый паркет и незнакомые обои. Вдоль стен стояла чужая мебель. Женщина смотрела сонно и неприветливо.

– Да, – сказал Корби, – все как обычно, двадцать пять тысяч.

– Нет, мы договорились, что он приедет завтра. Поэтому муж уехал. Я без него платить не могу. – Она начала возмущенно, но говорила все медленнее. Ее взгляд соскользнул с лица Корби, остановился на его порванной майке, а потом неумолимо пополз вниз. Подросток поджал пальцы ног.

– Дедушка заболел, – сказал он, – и решил, что не сможет приехать ни сегодня, ни завтра. И раз уже еду я, он решил, что можно и сегодня.

– Что с Вами? – вопрос был задан без тени сострадания.

– Попал в неприятности по дороге, – с равнодушием отчаяния ответил Корби. – Извините, что в таком виде.

– Между прочим, Ваш дед звонил полчаса назад. Это как это вы так быстро все переиграли? – Внезапно одним молниеносным движением она захлопнула дверь перед носом Корби. Он стоял в полутьме подъезда, совершенно огорошенный. – Не уходите! Я позвоню Вашему деду, и если Вы говорите правду, я дам Вам деньги.

Корби бросился вниз по лестничной клетке.

Выскочив на улицу, он неожиданно для самого себя остановился. «Куда я бегу? Куда спешу? Меня никто больше не приютит. У меня нет больше цели. Осталось только дождаться ночи и через три соседние улицы пройти в то поле, чтобы попросить прощения у березы, на которую я напал четыре года назад». Он устало провел руками по лицу, сел на лавочку перед подъездом. «Дед может приехать сюда. Пусть приезжает. Пусть приезжает с палачами в белых халатах. Я уже не против. Я готов торчать от их уколов».

Он сидел и поджимал пальцы израненных ног. Прошло полчаса. Погода портилась, просветов на небе было все меньше – кажется, собирался дождь. И тут он увидел, что по дорожке вдоль забора колледжа идут трое молодых людей.

Посередине шел огромный парень, косая сажень в плечах. Он казался совершенно квадратным, как самый настоящий живой шкаф, даже его прямые светлые волосы были подстрижены в форме куба. В каждой руке он держал по три бутылки пива, зажав горлышки пальцами. Он посмеивался и меланхолично наблюдал за игрой, которую ведут двое его спутников. Те были на голову его ниже: тощий, сильно пьяный подросток со свисающей на лицо алой эмо-челкой и плоскогрудая девушка в белых джинсах и кожаной куртке. В одной руке она несла роликовые коньки, связанные вместе шнурками, в другой – бутылку вина. Игра состояла в том, что эмо-подросток обходил великана и пристраивался рядом с девушкой, после чего девушка тоже обходила великана и шла с другой стороны. В конце концов, костлявый молодой человек загнал девушку в траву, и она замахнулась на него коньками. Он обиделся и поплелся сзади.

Корби смотрел на них и чувствовал, что в его голове больше нет ни одной мысли, ни одного расклада, ни одного плана. Осталась только боль во всем теле, усталость и неизреченная мольба к какой-то высшей силе, которая не могла не существовать, без которой не мог бы состояться весь сегодняшний день. Он встал и медленно пошел им навстречу. Он знал их. Он помнил их. Он встретился взглядом с серыми глазами Паши, потом с зелеными глазами Ани. Он видел, что они еще не узнали его. Как и все случайные прохожие, мимо которых он проходил сегодня, они сначала посмотрели на его порванную майку, потом – на босые ноги. Он остановился в двух метрах от них, посреди узкой асфальтированной дорожки. Великан и девушка тоже остановились. Улыбки стали исчезать с их лиц, сменяясь выражением удивления. В их глазах Корби увидел химическую реакцию памяти.

Костлявый эмо нагнал своих спутников, и его лицо появилось у плеча великана.

– Комар, – сказал Корби, – извини, что поставил тебе фингал.

– Это же… – тихо начала девушка.

– Корби, – закончил за нее великан. Одна из бутылок выскользнула у него из пальцев, упала и разбилась. Корби упал вслед за ней. Его ноги подкосились, он навзничь рухнул на асфальт. Солнце над его головой взорвалось черным светом и погасло. Ему стало холодно и темно. Он был в обмороке, глубоком, как кома.

Глава 18

НОВЫЙ ДЕНЬ

Корби разбудил отдаленный вой полицейской сирены. Он прорвался сквозь мерный шум дождя – плохой, беспокойный звук, который что-то означал, что-то напоминал. Он приближался и приближался, пока не оборвался где-то рядом.

Корби лежал под одеялом. Ему не хотелось шевелиться – кровать была мягкой, теплой, подушка слабо пахла духами. Но находиться в покое больше было нельзя. Вой сирены принес с собой тревогу, ассоциировался со смертью.

Он открыл глаза и увидел бежевые обои. Не его обои. Его обои были белыми. Корби осторожно потрогал растительный узор бронзового оттенка, будто не до конца осознавая реальность происходящего.

Над ним нависали книжные полки, под которыми на игрушечных качелях сидел кукольный мальчик-панк с ирокезом, напоминающим холку попугая. Корби перевернулся на спину, рукой чувствуя край односпальной кровати. Белый потолок. Старая люстра в виде зеленого стеклянного диска. Он уже видел эту люстру, только не мог вспомнить, где. И эту комнату он тоже видел, хотя раньше она выглядела несколько иначе.

«Где я? Как я здесь оказался?» Он вспомнил смерть Андрея, вечер, укол деда. Ему пришло в голову, что старик, наверное, перевез его куда-то, пока он спал, обколотый наркотиком. Он резко сел на кровати, задел головой игрушечного панка, и тот стал насмешливо раскачиваться над ним. Тут Корби обнаружил, что не одет. Его тело под одеялом было совершенно голым. Ноги болели. На руках остались ссадины.

«Что я с собой сделал?» – испуганно подумал Корби, и тут же вспомнил, что после смерти Андрея был еще целый день. Отделение полиции, друзья, Токомин-старший, небоскреб, воспоминания, Однокрылый Ангел, прыжок, вокзал, тетка-квартиросъемщица.

Он почувствовал на себе взгляд, обернулся и увидел в дверях комнаты Аню. Она была в майке и домашних джинсах, в руке держала сильно початую бутылку мартини. Мокрые волосы, на щеках играет румянец.

– А я все не мог вспомнить, где видел эту люстру.

– Доброе утро.

– Утро?

Аня подошла к кровати. Корби отчетливо представил, как она уже полчаса стоит там, у двери, прикладывается к мартини и смотрит на него.

– Ты проспал часов пятнадцать.

Корби попытался оценить значение этой новости. Значит, за все это время никто его не нашел.

– А кто меня раздел?

– В основном мы с Пашей. Комар застеснялся. – Аня чуть-чуть улыбнулась. Она не красилась, у нее от природы были яркие губы. Корби снизу вверх смотрел на нее. Ему пришло в голову, что она не слишком изменилась, просто стала старше. – Извини, ты был весь в пыли и в крови. Нам пришлось засунуть тебя под душ. Как ты себя чувствуешь?

– Мне намного лучше. Спасибо. – Корби попытался представить, как они его раздевали, но фантазии не хватило.

– Паша настаивал, что надо вызвать скорую.

– Я выглядел так плохо?

Аня кивнула.

– А почему не вызвали?

– Ты очнулся и сказал: «Только не полиция».

– Правда? – удивился Корби. – Не помню.

– Зачем мне врать? Мы решили, что раз нельзя полицию, то нельзя и скорую. Что с тобой случилось?

– Это долгая история.

– Сделай краткое изложение.

– Погиб мой одноклассник. Я из пистолета отстрелил яйца какому-то парню. Меня собирались убить, – медленно перечислил Корби, – два раза. Меня держали в плену – тоже два раза. Сумасшедший психиатр из КГБ насильно сделал мне укол…

– У тебя странное выражение лица. Ты не прикалываешься?

Корби покачал головой.

– Я с парашютом прыгнул с крыши небоскреба, а потом меня волочило по дороге за грузовиком… Кажется, я сбиваюсь. Думаешь, я псих?

Аня как-то странно нахмурилась.

– Нет.

– И еще меня все ненавидят. Особенно мои лучшие друзья.

– Новые лучшие друзья?

– Да. – Корби потупился. – За эти четыре года многое изменилось.

Аня усмехнулась.

– Комар говорит, что ты выглядишь как Раскольников летом. Симпатичный сумасшедший молодой человек студенческого возраста, в рваной одежде и в неладах с законом.

– Почему летом? – Корби чувствовал, что это самый странный разговор в его жизни.

– Потому что в другое время года Раскольников носил пальто с петлицей для топора.

Корби промолчал. Он замечал в ней напряженность. «Она не знает, за кого меня считать, не знает, что я выкину дальше. Может, ей кажется, что я украду деньги из туалетного столика ее мамы и смоюсь восвояси».

– Насчет Раскольникова ты мог бы и догадаться. У тебя пятерки по гуманитарным предметам.

– У меня были тройки, когда я учился с вами.

Аня пожала плечами.

– Я говорю не про те времена. Сейчас у тебя отличные результаты ЕГЭ.

– ЕГЭ? Откуда ты знаешь результаты моего ЕГЭ?

– Посмотрела в интернете. База данных с результатами работает с девяти утра.

– Точно, – вспомнил Корби, – сегодня же день результатов.

– Добро пожаловать в реальный мир, – сказала Аня. – Все мои друзья, мать их, заканчивают школу. А ко мне... – Она замолчала.

– Что? – спросил Корби.

– Неважно. Есть хочешь?

– Да, очень.

– Тогда пойдем на кухню.

– Но я голый.

Аня фыркнула.

– Я принесу тебе папины шмотки. Родителей все равно нет дома. Уехали в отпуск. Вернутся через две недели.

– А моя одежда?

– То, что от нее осталось, еще не высохло. Он проснулся! – крикнула она кому-то, выходя. Корби перевернулся под одеялом, лег на живот и посмотрел на вход в комнату. Он видел дверь туалета, зеркало в прихожей и движущуюся по полу тень большого человека. Он подумал, что это либо Паша, либо отец Ани.

У его прежней квартиры была точно такая же планировка. Его комната находилась точно под ее комнатой. Они слышали, когда стучали друг другу по батарее, но так и не разработали единой системы сигналов. Корби вспомнил, как в дни депрессии после смерти родителей лежал в своей кровати и иногда слышал, как звонит телефон и как кто-то тихонько постукивает по батарее. На звонки отвечал дед. А на стук по батарее Корби не реагировал. Он почти и не замечал его. А дальше была странная пустота. Он совсем не мог вспомнить, видел ли друзей в период ложного выздоровления перед попыткой самоубийства, когда на несколько дней вернулся в школу. Кажется, они смешались с толпой всех тех, кто выражал ему соболезнования.

Тень большого человека потемнела, потом из кухни в коридор вышел Паша. Они встретились глазами.

– Привет, – сказал Паша. – Ты как?

– Привет. Кажется, почти хорошо.

Паша кивнул.

– Мог бы позвонить.

Корби вдруг сделалось одиноко и холодно. «И здесь тоже, – подумал он, – здесь тоже все ненавидят меня. Я сам это все устроил. Я плевал на людей. И вот результат».

– Пару лет назад я почему-то ждал, что ты позвонишь. Ладно. – Паше явно было неловко говорить, он отводил взгляд, трогал рукой косяк двери. – Рад, что ты пришел в себя.

– Я не мог позвонить, – тихо сказал Корби. – После смерти родителей я все забыл. Я не помнил, что у меня были друзья. Мне жаль.

Паша посмотрел на него долгим взглядом, опять кивнул, на этот раз чуть-чуть.

– Приходи на кухню.

Когда Аня вернулась в комнату, Корби лежал лицом в подушку и не шевелился.

– Эй. Я выбрала те, что с самой тугой резинкой.

– Спасибо, – глухо ответил Корби. – Прикрой дверь, я сейчас оденусь.

Аня секунду смотрела на него, потом повесила одежду на стул рядом с кроватью и вышла из комнаты.

Несколько долгих минут Корби не двигался. Он смотрел в темноту и тяжело дышал. «Неужели все случайно, – думал он, – неужели так может быть, что вчера вечером я упал в обморок именно под ноги моим старым друзьям? Но Аня живет в этом доме. Эта встреча была вероятной. Нет, не была. Я бывал здесь и раньше, но никого не встретил. Может, я просто проходил мимо?»

– Не знаю, – выдохнул он. Он вспомнил, как вчера просил удачи. Все получилось странно, не так, как он хотел, но и не так плохо, как он ждал. Он мог бы сейчас лежать посреди улицы, голодный и замерзший, и ловить приоткрытым ртом капли дождя. Он мог бы так умереть. Он мог бы вообще не проснуться, или оказаться в руках каких-нибудь плохих людей. Ему снова стало не по себе, так же, как прошлым утром. «Что-то присматривает за мной, – подумал он, – наверное, надо сказать спасибо». Вот только он не был уверен в том, что это что-то – хорошее.

Он перевернулся на спину, спустил ноги с кровати, сел. Он был голодным и побитым, но чувствовал себя намного лучше, чем вчера утром. Его тело снова стало легким и послушным, голова не болела и не кружилась. Он встал с кровати и, неожиданно сильно смущаясь собственной наготы в чужой комнате, сделал первые шаги. Семейники Аниного отца оказались просто огромными, зато с забавными узором: зеленые слоники несли на спинах стопки золотых монеток. Кроме трусов, Аня дала ему старые спортивные штаны, рубашку в бежевую клетку и тапочки с помпончиками. Вся одежда была велика, вещи пахли средством от моли. Корби криво улыбнулся – выбора у него не было. Он затянул до предела резинку на поясе, подвернул штанины и рукава, но все равно выглядел как лилипут, обокравший великана. Ощущая себя одетым в пыльные мешки и при этом все еще полуголым, он вышел из комнаты.

На кухне негромко играла музыка: на столе стояли колонки, подключенные к мп3-плееру, а Аня сидела на угловом диванчике у стены и прокручивала треки. Корби узнал Limp Bizkit . Паша хозяйничал у плиты. Аня перехватила взгляд Корби.

– Он отнял у меня сковородки. У него все равно лучше получается.

– Будешь жареную картошку с пикачиками? – спросил Паша. Корби сглотнул так громко, что Аня его услышала и фыркнула. – Придется подождать еще пятнадцать минут.

– Значит, ты научился готовить?

– Угу.

Корби посмотрел на Аню.

– Можно я умоюсь и почищу зубы?

– А, конечно. – Девушка встала, обошла его, зажгла свет в ванной. – Бери ту щетку и то полотенце.

Корби остановился перед раковиной и долго не мог заставить себя взглянуть в зеркало. Ему казалось, что сейчас он снова увидит страшную галлюцинацию. «Этого не будет, – настоятельно сказал себе Корби, – тогда я просто был под наркотой». Он нерешительно поднял глаза. Зеркало было обычным, и отражение тоже было обычным: бледный парень со спутанными черными волосами, еле заметным налетом щетины на щеках, кровоизлиянием на скуле и черточками царапин на лбу. Корби уже не мог вспомнить, где получил эти мелкие травмы. Но не они его волновали. Он по-прежнему видел что-то чужое в своем лице. Как будто за последние сутки тот призрак из видения немножечко с ним слился. Он потрогал свой шершавый подбородок, потянул себя за щеки – и вдруг догадался, в чем дело. Его лицо перестало улыбаться. Позавчера оно делало это само. Оно улыбалось, даже когда он был серьезен. А теперь это ушло. Не было искорок в глазах, уголки губ вели себя как-то иначе.

«Все равно, – подумал Корби, – что бы там ни было, а я приведу себя в порядок и буду таким же душкой, как в любой другой день». Он тщательно почистил зубы, умылся. В волосах засели остатки вчерашней дорожной пыли, и он сунул голову под кран.

Когда он вытирался, на пороге ванны показался Комар. Один его глаз был совсем закрыт ниспадающей прядью, другой пристально смотрел на Корби. Корби выдержал его взгляд.

– Давно тебя не было в наших краях, – мрачно сказал Комар.

– Приехал при первой возможности.

Комар постоял, посмотрел на него, потом протянул руку. Корби ответил на рукопожатие и вздрогнул, когда ему в ладонь воткнулась булавка. Он удивленно посмотрел на нее. Булавка засела глубоко, торчала вверх зеленой пластиковой головой. Корби молча вытащил ее, положил на край раковины, облизнул с ладони кровь.

– А ты думал, я скажу «здравствуй, дорогой друг»?

– Я думал, ты стал парнем Ани.

Комар усмехнулся, встряхнул алой прядью.

– Нет.

– Почему?

– Ты бы видел ее нынешнего бойфренда. Больной на всю голову и крутой, как бычьи яйца. Экстремал. Я его боюсь.

– Давно?

– Год.

– А раньше?

– А то ты не знаешь.

– Откуда?

– Она была в тебя по уши влюблена.

– С чего ты взял?

Комар пожал плечами.

– Она на твою фотку дрочила три года и говорила, что никому не даст. А потом появился этот новый.

Корби повесил полотенце на крючок.

– Вы здесь сидели всю ночь?

– Мы с Пашей, когда можем, живем в гостях у других людей. Мои родаки не просыхают и стали совсем говном, а его мать нашла тридцатилетнего мужика, и тот шпарит ее шесть раз в день. Ты представляешь, что это такое в однокомнатной квартире?

– Да.

– Куришь?

– Почти нет. Так получилось, что денег мне хватало только на выпивку.

Комар скривился.

– Тоже мне отмазка. Эти двое тоже не курят, типа ведут здоровый образ жизни. Пойдем на балкон. Я покурю и покажу тебе кое-что.

Балкон выходил в комнату Аниных родителей. Здесь было уютно и цивильно, напротив двуспальной кровати стоял большой телевизор. Комар привычно открыл балконную дверь и вышел на улицу.

Дождь не переставал. Ветер нес волны серой мглы. Пол лоджии был вымощен плиткой, и его уже наполовину залило водой. Они остановились на сухой половине. Комар вытащил из кармана пачку сигарет.

– Слышал сирены? – прикуривая, спросил он. – Или спал еще?

Корби вдруг вспомнил, с чего начался этот день, и встревожено посмотрел на Комара.

– Они меня разбудили.

Комар затянулся, потом отставил руку с сигаретой так, чтобы ее не потушил дождь, и перегнулся через перила балкона.

– Иди посмотри, – предложил он. Корби подошел, глянул вниз. На подъездной дорожке перед домом выстроился целый ряд машин: полицейский уазик, патрульная легковушка, автомобиль скорой помощи и второй автомобиль, похожий на скорую, но без мигалок. Труповозка. – Думаешь, они за тобой приехали?

У Корби заболело сердце. Он отпустил перила и попятился от края балкона, пока не уперся спиной в косяк приоткрытой балконной двери. Отступать дальше было некуда, и он медленно сел на корточки.

– Слушай, они там стоят минут сорок, – сказал Комар. – Нам бы спецназ уже десять раз двери выломал за это время.

– Какой спецназ? – тихо спросил Корби.

– Тебе виднее. Я же не знаю, почему ты бродил по Москве ободранный и босиком. Срань господня, ты бы видел сейчас свое лицо, – криво ухмыльнулся Комар.

– Корби, – окликнула Аня с кухни. Корби не шевелился. Комар сел перед ним на корточки.

– Эй, хватит так париться.

Корби почувствовал, что Аня подошла к балконной двери, но не обернулся.

– Я не парюсь. Просто кто-то умер.

– Ты, типа, медиумом теперь стал? – Комар протянул мимо Корби дрожащую руку с зажатой между пальцами сигаретой. – «Я чувствую смерть», – изрек он, – «это место пронизывают темные эманации души, покинувшей тело против своей воли».

Корби бледно улыбнулся. «Все-таки некоторые вещи не меняются, – подумал он. – Комар такой же прикольный».

– Можно? – спросил он.

– Да не вопрос.

Корби взял сигарету из его пальцев, затянулся, закашлялся.

– Я не медиум, – хрипло сказал он, – я просто знаю.

Сигарета вернулась к Комару.

– Ты успел кого-то мочкануть у нас в подъезде? Лучше скажи.

– Там внизу стоит фургончик без мигалок. Это труповозка. Я знаю, как она выглядит, потому что вчера видел такую же.

Комар встал, перегнулся через перила и снова посмотрел вниз. Корби снизу вверх разглядывал его тощую, обтянутую джинсами задницу. На правом кармане были вышиты губки, из левого свисала цепочка. Под коленом зачем-то была вколота английская булавка.

– А я-то думал, на хрена вторая скорая.

– Это не скорая, – сказал Корби. Комар перестал смотреть вниз, по-собачьи отряхнулся от воды, снова затянулся. Дождь оставил на его черной майке россыпь особенно темных пятен. Аня пролезла мимо Корби и тоже глянула за край балкона.

– Че-то я замерз, – потирая узкие плечи, сказал Комар. Он печально посмотрел на Анину филейную часть, сделал последнюю затяжку и бросил окурок в дождь. – Пошли отсюда.

– Несут, – сказала Аня.

– Что, труп?

– Кажется. Лицо закрыто.

– Значит, точно труп. – Несмотря на дрожь, Комар снова высунулся под дождь. Корби медленно встал, присоединился к ним. Он увидел двух людей в синих комбинезонах, выходивших из подъезда с закрытыми носилками.

– Подождите, я бинокль принесу. – Аня убежала обратно в комнату.

– Ты все пропустишь! – крикнул Комар ей вслед.

Носилки поставили прямо на асфальт. Один из синих комбинезонов открыл двери труповозки. Корби смотрел на их неспешную работу и чувствовал, как тонкая боль, возникшая в сердце, расползается по всей груди. У него онемело левое плечо, левая рука ослабла и задрожала.

«Мне плохо, – удивленно подумал он, – но почему? Нежели я думаю, что это…» «Кто?» – почти испуганно спросил он. «Это может быть кто угодно. В этом подъезде живет несколько сот человек. Мог умереть любой из них или любой, кто заходил к ним в гости. Мог умереть почтальон, слесарь или электрик. Да мало ли кто мог умереть».

«Случайность, – подсказал предательский шепот. – После всего, что случилось, ты еще веришь в случайности. Так вот. Это случайность. Совпадение. Просто там, куда ты приходишь, иногда умирают люди. Не больше и не меньше».

Корби стало холодно. Он так ослаб, что повалился грудью на ржавый брус балконных перил. Он почти ничего не видел, но продолжал смотреть вниз.

Глава 19

НЕВЕСОМОСТЬ

Труп уже грузили в машину, когда Аня вернулась вместе с Пашей и с биноклем.

– Мокро, – отметил Паша, но вместе со всеми перегнулся через перила и глянул вниз. Корби пришлось потесниться. Он прислонился плечом к белой, оштукатуренной стене лоджии. Его начала бить мелкая дрожь.

– Он прав, это точно труповозка, – сказала Аня. – Там внутри ничего нет, только полки для тел.

– Дай посмотреть. – Комар почти вырвал у нее бинокль.

– Осторожно, он не мой.

– А чей? – поинтересовался Паша.

– Моего парня.

Комар закрутил ремешок на своем запястье и поднес бинокль к глазам.

– Я даже не думал, что бывают такие штуки. Прикиньте, я могу прочитать марку сигарет на пачке у санитара в кармане.

– Правда?

– Сам посмотри.

– Ой, – сказал Паша, – земля как будто в глаза прыгнула.

– Классная вещь, – констатировал Комар. – У него что, цифровой дальномер?

– Да, – подтвердила Аня. Корби видел, как санитары отщелкивают какие-то стерженьки на углах носилок и задвигают закрытого брезентом покойника в одну из ячеек в кузове своего автомобиля. Он представил, что стоит около носилок. Все остановилось. Капли дождя висят в воздухе и не падают. Оцепенели руки и плечи людей в синих комбинезонах. Носилки замерли, один край лежит в полозьях ячейки, другой еще держат двое мужчин. Неподвижное лицо полицейского за лобовым стеклом патрульной машины. Два оперативника курят под коньком подъезда, дымок их сигарет завис в воздухе. Корби мог смотреть сквозь него, как сквозь тонкую кисейную ткань. В мире, где больше не падали капли дождя, наступила абсолютная тишина. Корби переступил с ноги на ногу, снова взглянул на носилки. Очертания тела под гладкой поверхностью. Покойник рядом, до него можно дотянуться рукой, можно ощупать сквозь эту скользкую резину. А потом откинуть покров. Увидеть лицо.

– Интересно, что за жмурик, – сказал Комар.

Корби представил, как протягивает руку. «Да, интересно, что это за жмурик? Что там будет, если поднять брезент? Может, там уже нет лица, его соскоблили ножом или вытравили кислотой? А может быть, там тот, кого ты знаешь».

– Его задвигают, – сообщил Паша. – Корби, хочешь посмотреть?

Корби заторможено оглянулся на своих старых друзей. Паша совал ему в руки бинокль. Тот был огромный, тяжелый, с рифленым корпусом из черного металла, с какими-то кнопочками и колесиками на боку. Он вспомнил, как четыре года назад чужой человек обругал его за то, что он, мальчишка, смотрел на разбившуюся машину своих родителей. Но даже если тот мужчина был неправ на его счет, он был прав насчет всех остальных, кто пришел туда поглазеть. Корби повернулся к Паше, взял у него бинокль и импульсивно швырнул об пол балкона. Тяжелый прибор с грохотом упал на кафель; одна из плиток раскололась, из металлической рампы бинокля выпала стекляшка окуляра. Корби сам немного испугался того, что сделал – он не хотел таких разрушений. Он стоял, дрожа, прижавшись спиной к боковой стене лоджии, и смотрел на трех людей, которые когда-то немало для него значили.

– Срань господня, ты разбил его, – сказал Комар.

– Это не цирк, – ответил ему Корби.

Аня села на корточки и подняла стекляшку окуляра.

– Ты сумасшедший, – растерянно произнес Паша.

– Там умер кто-то! – закричал ему в лицо Корби. – А вы пялитесь на носилки с трупом, как на бесплатное шоу!

Ему никто не ответил. В наступившей тишине Комар издал странный смешок. Аня пыталась вставить стекло обратно в бинокль. Ее руки немного дрожали.

– Люди всегда пялятся. Они смотрят мертвым в глаза, или на крышку гроба, или на разбитую машину. Им не больно. Им это нравится.

– Старый добрый Корби вернулся, – сказал Комар. – Теперь я вижу.

Аня не смогла установить окуляр на прежнее место и просто поднесла бинокль к глазам.

– Работает одна половина. Я обещала Сане, что с этой штукой ничего не случится.

– Может, получится починить? – спросил Паша.

Аня перевела взгляд на Корби.

– Уходи. Я верну тебе твою одежду, и вали отсюда.

– Никуда он не пойдет, – сказал Комар.

– Это мой дом, – огрызнулась Аня.

Корби молча открыл балконную дверь и вернулся в комнату. Комар бросился вслед за ним.

– Никуда ты не уйдешь, – повторил он, хватая Корби за руку. Они остановились. В комнате было тепло и сухо. Комар потирал плечи, а Корби просто стоял на пушистом ковре и медленно согревался. Вслед за ними с балкона вернулись Паша и Аня.

– Сними одежду моего отца, – сказала Аня. Ее лицо было диким, взбудораженным, на щеках горели красные пятна. Корби медленно начал расстегивать рубашку.

– Ты кончаешь на цацки своего бойфренда, – взвился Комар, – а на человека тебе насрать. А он, черт подери, прав. Мы вели себя, как говно. Люди всегда пялятся.

– Зачем ты его защищаешь? Мы его не знаем. Он неизвестно кто. Он не появлялся четыре года. Он жил неизвестно как, неизвестно чем.

– Пусть он хотя бы поест, – заступился за Корби Паша. – Я готовил на четверых.

– Пусть он убирается, – ответила Аня и села на кровать своих родителей. Она все еще сжимала бинокль в руках, ко лбу прилип локон промокших от дождя волос.

– Ты можешь орать про свой дом, – сказал Комар, – но жрачка куплена на общие бабки и приготовлена не тобой. Так что он будет есть.

– Нет, я пойду, – пробормотал Корби. – Она права. Мы чужие.

– На хрена ты разбил бинокль? – спросил Паша. – Можно было просто сказать, что мы не правы.

– Так получилось. Я все в последние дни делаю неправильно. Я всех предаю и подвергаю опасности. Я ненормальный. – Речь звучала глухо и странно. Он медленно стянул рубашку и бросил ее на кровать рядом с Аней. – Дай мне мои вещи.

– Вы что, все вконец сдурели? – спросил Комар.

– Одень рубашку, – зло сказала Аня. Руки Корби замерли на перетянутой резинке спортивных штанов. Он стоял, опустив голову, бледный свет пасмурного дня бликами ложился на его хрупкие плечи.

– Будет то же самое. Вы меня возненавидите.

– Я начинаю понимать, как он оказался босым и избитым, – сказал Комар.

Паша принюхался.

– Картошка горит! – воскликнул он и выскочил из комнаты.

– Ну вот, жрачку испортили.

– Я хочу знать, где ты взял свои темные очки, – неожиданно сказала Аня.

– Зачем? – спросил Корби.

– Не спрашивай.

– Мне их дал один человек перед тем, как я прыгнул с парашютом с крыши башни Северо-Запад.

– Чего? – переспросил Комар.

– Это строящийся небоскреб в комплексе Москва-Сити.

– Ты остаешься, – решила Аня. – Надень рубашку и иди есть.

– Ничего не понял, – пробормотал Комар. – Ты прыгал с парашютом?

– Прыгал. – Корби поднял с постели рубашку Аниного отца и надел ее обратно.

– Еда готова! – крикнул с кухни Паша.

– Пойдем. – Комар бросил на Аню тревожный взгляд и легонько дернул Корби за рукав. – Пока она добрая.

Корби пошел за ним. Ему казалось, что мир вокруг него вот-вот снова обрушится в пустоту чужой смерти, слезы заволокут глаза, а память о моментах счастья исчезнет. Он боялся, что может снова захотеть убить себя. Он понял, что запутался. Жизнь и смерть были так близко, дышали друг другу в лицо. Веселые, молодые, красивые люди, его бывшие лучшие друзья, только что с азартом смотрели, как из их подъезда выносят чужой труп. «А разве я вел себя иначе? Когда я подумал, что это не мои родители погибли, я все равно решил перейти дорогу, чтобы взглянуть на мертвых. И потом, когда погиб Андрей, все было таким странным. Сначала его смерть вызывала только удивление и дурацкие мысли».

Они вошли на кухню. Паша оглянулся на них. Его взгляд на секунду задержался на лице Корби, потом он снова занялся сковородкой.

– Картошка пережарилась.

– Съедим, – сказал Комар.

Молчание. Запах еды. Горка золотистой картошки, вокруг нее – полумесяц красных, сочащихся жиром колбасных долек. Корби не ел уже сутки и должен был бы сходить с ума от голода, но вместо этого сидел и отчужденно смотрел на еду. Он забился в самый угол. Комар достал из холодильника банку пива, взял у Паши свою порцию и устроился рядом с Корби. Аня пришла на кухню только через несколько минут, взяла еду и села напротив. Паша поставил перед Корби полную тарелку и последним опустился за стол.

Корби пришло в голову, что все ненавидят его потому, что он не рассказывает им одну-единственную вещь, которая объясняет все его поступки. Из-за этого он виноват перед своими новыми лучшими друзьями, из-за этого может сейчас навсегда потерять своих старых лучших друзей. «Но я не смогу», – подумал Корби. Его лицо дернулось. Есть начал только Комар. Аня наколола картошку на вилку, но отложила ее и снова стала перебирать на плеере музыкальные треки. Паша, хмурясь, выдавливал майонез на край своей тарелки.

– Четыре года назад… – начал Корби, и оборвал.

– Что? – спросил Комар.

– Я делал уроки, и услышал, как на улице затормозила и разбилась машина. Я подошел к окну. Я видел место аварии, но не понял, что это машина моих родителей.

Паша поднял голову от тарелки и прямо посмотрел в глаза Корби. Что-то изменилось в его лице. Палец Ани замер на экране плеера. Корби почувствовал руку Комара у себя на плече.

– Эй, приятель, может, не надо? У тебя страшное лицо.

Корби медленно покачал головой.

– Я должен объяснить, почему разбил бинокль, и почему не звонил четыре года. – Он нечаянно коснулся столового ножа, лежащего рядом с его тарелкой. Его рука так тряслась, что лезвие выбило из фарфора мелкую звонкую дробь. – Я сейчас поем, но сначала договорю. Прошло полчаса, а потом эта машина стала казаться мне похожей. Я позвонил родителям на сотовые и на работу. Сотовые молчали, а на работе мне сказали, что они уехали час назад.

– Давай ты все-таки поешь, – странным голосом попросил Паша.

Аня замерла и смотрела в стол.

– Послушай, расслабься, все окей, – говорил Комар.

– Дай мне сказать, – потребовал Корби.

Комар замолчал.

– Я вышел на улицу, – продолжал Корби, – и дошел до дороги.

– Я не люблю душещипательных историй, – сказала Аня, – и события, случившиеся четыре года назад, не повод ломать дорогие мне вещи.

– Ну ты и сука, – тихо произнес Комар.

– Там собралась толпа зевак, и они пялились на три трупа. Один – какого-то парня. И два в машине – моих родителей.

– Хватит, – попросила Аня.

– Насчет бинокля я закончил, – сказал Корби. Он начал есть. Он жевал и чувствовал, как истерика понемногу оставляет его. Сначала его руки так дрожали, что он боялся вилкой проткнуть губу, но потом тремор прошел. Комар отлил Корби пива в чашку, и он сделал пару больших глотков.

– А как ты вообще оказался в наших краях? – осторожно спросил Паша.

– Босой и в темных очках, – добавил Комар. – Мы знаем, что ты неплохо закончил школу – Аня сказала про результаты. Какую музыку слушаешь?

– Разную. Но, в общем, рок.

– На концерты ходишь?

– Только на бесплатные. Денег нет.

– А живешь с кем? – полюбопытствовал Паша.

– С дедом.

– А как личная жизнь? – поинтересовался Комар. Корби посмотрел на него долгим взглядом.

– А что?

– Просто.

– Была.

– Хочешь куда-то поступать?

– Не решил еще. Это что, допрос? Лучше расскажите, как у вас дела.

Повисла пауза.

– Пусть Аня начнет, – решил Комар.

– С чего это? – спросила Аня.

– Дамы вперед, и хватит дуться.

Аня пожала плечами.

– Я закончила десятый класс. Катаюсь агрессив инлайн. У меня все нормально.

– Катаешься что? – спросил Корби.

– Экстремальные ролики.

– У нее все экстремальное, – вставил Комар. – Особенно парень.

– А, вспомнила. Еще я все время слушаю, как он говорит про моего парня.

– А агрессивные ролики, это как?

– Каталась на роликах по перилам школьного крыльца и сломала руку. Видишь? – Аня составила вместе свои запястья. Выступающая косточка на одном из них была чуть больше, чем на другом. – Отец вправил мне мозги, и потом я два года училась у ребят в скейтпарке. Теперь без травм катаюсь везде и по всему.

Корби кивнул.

– А вы как закончили?

– У меня пять только по физкультуре, – сказал Паша, – но это как раз то, чего я хотел.

– Звучит не очень. Так можно попасть в армию.

– Я хочу поступать в физкультурный.

– Серьезно? – удивился Корби. Паша кивнул.

– Хочу стать преподавателем системы Пилатеса.

– Сейчас он спросит, системы чего, – предупредил Комар.

– Системы чего? – спросил Корби.

– Кого. Это человек. Он разработал систему контроля над телом. Это когда ты не просто делаешь зарядку, а учишься узнавать и настраивать каждую свою мышцу.

Корби поднял брови.

– Он мне показывал видеозапись, – сказала Аня. – Это просто фитнес.

– Пилатес погиб в восемьдесят три года, когда вытаскивал из своей горящей студии шестисоткилограммовые тренажеры. После обычной оздоровительной зарядки люди такого не делают.

– Старый спор и старые аргументы, – сказал Комар. – Плевать, что это такое. Если он станет инструктором, то будет зарабатывать три косаря в час.

– Ты уже этим занимаешься, или только хочешь начать? – спросил Корби.

– Я уже различаю по четыре группы мышц с каждой стороны своей спины.

– И еще вкусно готовишь, – улыбнулся Корби.

– Спасибо, – улыбнулся в ответ Паша.

Корби был среди людей, у которых никто не умер. Не покалеченные, цельные, они не теряли попусту годы своей жизни, знали, что будут делать в следующие несколько лет. Корби не завидовал им. Он был рад, что они есть.

– А ты? – спросил он у Комара.

– Играю на электрогитаре. Но меня выгоняют из всех групп. Вот так.

– Что играешь?

– Хардкор. Гитары тоже нет. Я брал ее в кредит. Не заплатил бабки, и ее забрали обратно. – Аня фыркнула. – Она надо мной смеется, а в косяке с гитарой виноват не я, а мои гребаные родители.

– Хорошо играешь?

Комар пожал плечами.

– Мне говорят, я неправильно держу руки. А я отвечаю, что имел их в гробу. У меня есть несколько песен. Ищу, с кем их можно исполнять.

– По-моему, он хорошо играет, – вставил Паша.

– А ЕГЭ?

– Сдал на пятерки химию, алгебру и английский. Поступлю куда-нибудь. Буду делать пищевые добавки, чтобы от них все сдохли.

Звонок в дверь.

Корби вздрогнул. Все посмотрели на него.

– Что? – спросил он. – Просто звук такой же, как в моей старой квартире.

– Естественно, – рассудил Паша, – у вас же с Аней одинаковые квартиры. Только этаж разный.

Аня встала.

– Не знаю, кто это, – сказала она и вышла с кухни. Комар совсем заглушил колонки. В наступившей тишине Корби услышал, как Аня разговаривает с кем-то через дверь.

– Кто там?

Ей глухо ответили несколько голосов.

– Хорошо. – Щелкнул замок. – Значит, вы наш участковый?

– Да. – Густой мужской голос. Корби встретился глазами с Комаром. «Все-таки они пришли за тобой», было написано у того на лице. – Мы бы хотели поговорить со всеми жильцами квартиры. Вы одна?

– Родители уехали в отпуск. А что случилось?

– Мы делаем поквартирный обход.

– Зарезали пожилого мужчину, – добавила какая-то женщина.

Корби закрыл глаза. В темноте остались только голоса из прихожей и аритмичные удары усталого сердца. «Пожилого, – подумал он, – она сказала, пожилого. Это ерунда. Есть очень много пожилых людей».

– Местного?

«Сейчас он скажет что-то. Наверняка не то, что я думаю. Любую вещь».

– Владельца пятьдесят седьмой квартиры. Он здесь не проживал, только приезжал раз в месяц. Вы его знали?

– Нет, – как-то медленно ответила Аня. Корби провел трясущей рукой по лбу, почувствовал холодный пот. Он по-прежнему сидел с закрытыми глазами. Ему некуда было падать, но все равно казалось, что он теряет равновесие. Его будто подняло на странной волне и бросило в невесомость. Земля уходила из-под ног.

– Вы видели что-нибудь? – спросил второй мужской голос.

– Нет.

– А сегодня утром из дома выходили?

– Нет. У меня друзья закончили школу. Мы вчера гуляли. Я поздно встала.

– Вам еще нет восемнадцати?

– Мне семнадцать. Я закончила десятый класс.

– А зовут Вас?

– Анна Ивановна Собелик.

– Вы здесь прописаны?

– Здесь.

– А ваших родителей зовут?

Аня назвала. Корби сидел с закрытыми глазами и смотрел, как в темноте под веками вспыхивают искорки.

– Может быть, Вы что-то слышали?

– Вроде бы нет. Не знаю. Ну, то есть, что-то я всегда слышу. Это панельный дом. Стены тонкие.

– Крик, беготню, звуки борьбы. Падение каких-нибудь вещей.

– Нет. А когда было убийство, сегодня или вчера?

– Часов в девять утра. А почему Вы спрашиваете?

– Нипочему. Просто в это время я еще даже не проснулась.

– Ладно, спасибо. Простите за беспокойство.

– Все нормально.

– Вот Вам моя визитка. Если что-то вспомните…

– Конечно. До свидания.

Аня закрыла дверь. Корби медленно открыл глаза.

– Подождите-ка, – сказал Комар. – Пятьдесят седьмая квартира. Что-то знакомое.

– Да, точно! – Паша хлопнул себя рукой по лбу. – Это же прежняя квартира Корби. – В его голосе прозвучала идиотская радость догадки, но уже секундой спустя он изменился в лице и испуганно уставился на Корби.

– Срань господня, – тихо сказал Комар. Вошла Аня, комкая в руке белый квадратик визитки.

– Корби, – окликнула она.

– Я все слышал, – глухо ответил Корби. – Это мой дед.

Глава 20

ДРУЗЬЯ

Корби сидел на кожаном диванчике, смотрел в одну точку и чуть покачивался всем телом взад-вперед. Аня, Комар и Паша смотрели на него.

– Не знаю, что сказать, – сказал Паша.

– Тогда помолчи, – предложил Комар. Аня медленно села на стул напротив Корби.

– Я им про тебя не рассказала. Я все правильно сделала? – испуганно и как-то по-детски спросила она.

– Да, спасибо.

– Но ведь это не обязательно его дед, – предположил Паша. – Владелец квартиры может быть уже другой, или номером ошиблись.

– По крайней мере, мы знаем, что не Корби его зарезал, – отметил Комар. – В девять утра он крепко спал.

– Заткнитесь вы оба! – крикнула на них Аня.

В наступившей тишине Корби издал сухой смешок. Он вдруг понял, что меньше всего ждал того, что сейчас произошло. Даже весь последний час, когда мысль о смерти деда уже подкрадывалась к нему, он все еще воспринимал ее как нечто совершенно невероятное. «Теперь я последний Рябин», – опустошенно подумал он.

– Тебе что-нибудь сделать? – спросила Аня. Корби перевел на нее невидящий взгляд. – Еще осталось мартини.

– И банка пива в холодильнике, – добавил Комар.

– Не надо.

– Твой дед был ничего? – спросил Комар.

– Он говорил, что убил семнадцать человек, пока работал в КГБ. Он был жадным, грубым уродом, пресмыкался перед властью и ненавидел все современное.

– Тогда, может, неплохо, что он откинулся?

– Дурак, – обругал Комара Паша.

– Он поносил моих родителей, не давал мне денег, пытался заставить меня учиться на военного. Позавчера он разбил мне нос. Включите музыку.

Аня покрутила громкость на колонках. Снова зазвучала музыка.

– Просто не обращайте на меня внимания, – попросил Корби. – Мне надо подумать.

– Ладно, – тихо согласился Паша.

Корби отодвинул полупустую тарелку, по-ученически сложил руки на краю стола и уткнулся в них лбом. Деда зарезали. Еще один труп. Корби представил дряблую шею старика, красноватую кожу, покрытую растительностью грудь. Теперь там раны.

Это было не так, как с родителями, и одновременно очень похоже. Поверить в их смерть Корби не мог, потому что они составляли весь его мир. И поверить в смерть деда он не мог по той же причине. Это был столп.

Все эти четыре года Корби боролся с этим человеком. Он ненавидел его голос и его взгляды. Он терпел его мелкие пакости. Он ругался с ним. Он притворялся перед ним. Он клянчил у него деньги. Он собирался от него убежать. И вот все закончилось. После стрельбы в школе ему казалось, что звонок деду обесценивает его побег. Теперь он понял, что ошибался. Это сейчас, а не тогда, был утрачен смысл всего, что связывало их. Кто-то одним движением снял с доски фигуру, с которой и против которой Корби играл четыре года. Он начал осознавать, что это означает. Он увидел себя посреди кладбища ничтожных планов, мимолетных побед и опустошающих поражений. Пугающие мысли приходили к нему одна за другой. Чего теперь стоит вся история с пистолетом? Дед был ложным свидетелем перестрелки в школе, на нем держалось все вранье, которое они рассказали полиции. Но сейчас дед мертв. А значит, правда выплывет наружу.

Кто убил старика? Корби видел здесь два варианта, один не лучше другого: либо это сделали убийцы Андрея, либо его сумасшедший отец. Скорее даже последнее, потому что убийцы не стали бы охотиться на ложного свидетеля. И если это правда, значит, отец Андрея перешел черту, и ему больше ничто не мешает проливать кровь. Может, он не собирался убивать деда, но тот оказал сопротивление его громилам. Корби вполне мог такое представить.

«Он выходил из подъезда, нагруженный двадцатью пятью тысячами рублей, – попытался он переубедить себя. – На него могли напасть из-за денег. А еще он старый кагэбешник, и его смерть может быть расплатой за давние делишки».

«Ты хоть сам-то себе веришь? – спросил у Корби его внутренний голос. – Ты всерьез думаешь, что это совпадение? Совпадение, что старика зарезали через тридцать шесть часов после смерти Андрея? Совпадение, что это произошло в двухстах метрах от того места, где ты мирно спал?»

«Не верю», – ответил Корби. Ему стало совершенно не по себе. Гибель деда показывала, что все свидетели убийства Андрея находятся в смертельной опасности. «Или уже мертвы, – подумалось ему. – Кто сказал, что мои друзья дожили до этого часа? Может, я – последний? Может, я жив только потому, что убежал и отсиживаюсь там, где меня никто не будет искать?» У него внутри все похолодело. «Я же ничего не знаю, – понял он, – я уже сутки отрезан от мира. Могло случиться все что угодно». Он медленно поднял голову. В колонках играли Smashing Pumpkins. Паша мыл тарелки, Аня куда-то ушла. Только Комар по-прежнему сидел в углу и допивал свое пиво.

– Ты как? – спросил он у Корби.

Корби посмотрел на него диким взглядом.

– Мне нужен телефон.

– Городской или сотовый?

– Все равно.

Комар протянул ему свой мобильный.

– Разблокировка звездочкой.

– Спасибо. – Корби взял телефон и вышел с кухни. По дроге он услышал, что Аня в своей комнате тоже с кем-то разговаривает по телефону. Договаривается о встрече.

– Сегодня вечером, – долетело до Корби. – Да, я принесу…

Он повернул в комнату Аниных родителей. Здесь было тихо и сумеречно. Разбитый бинокль все так же лежал на кровати. Корби сел на покрывало рядом с ним. Ему было страшно. Он не знал, кому позвонит, чей голос услышит. Что, если Ара и Ник мертвы? Корби показалось, что он снова стоит в своей квартире, у телефона на кухне. Сначала будут холостые гудки, а потом трубку снимет чужой человек. А если они живы, будут ли рады его звонку, станут ли говорить? У Корби задрожали руки. Он положил телефон Комара на покрывало рядом с собой, поднял тяжелый бинокль и сжал его в обеих руках, как талисман.

Он мог позвонить Аре. Черный брат не станет кричать, обвинять. Не потому, что не сердится, а потому, что почти никогда так не делает. Он не Ник. Корби почувствовал себя отвратительным трусом. Они могли умереть, а он сидит здесь, в относительной безопасности, и прикидывает, как бы все обставить так, чтобы ему, после всего, что он сделал, не сказали недоброго слова. Ему стало тошно от самого себя. Бездумно он поднял бинокль к глазам. В единственном работающем окуляре плавала надпись: « to close ». Корби перевел бинокль на окно, и из-за пелены дождя на него прыгнуло размытое изображение дальнего дома. Поплыли значения дальномера: «2300 m > 2400 m > 2500 m ». Корби увидел чей-то балкон, кактус за окном, кирпичную стену. Он опустил бинокль. Ему стало только хуже. «Я сломал хорошую дорогую вещь незнакомого человека». Он положил бинокль на место и поднял телефон.

Ник снял трубку почти мгновенно. Его голос прозвучал прежде первого гудка, как будто он уже держал мобильный в руке.

– Алло.

«Живой», – подумал Корби.

– Ник, это я.

Повисла пауза.

– Моего деда убили.

Ник ответил не сразу, некоторое время в трубке был слышен только слабый звук его дыхания. Корби закрыл глаза, ожидая, что сейчас раздастся матерное слово, или просто гудки.

– Я знаю, – наконец, сказал Ник. – Мне звонил Крин. А откуда об этом знаешь ты?

– Я нахожусь в том же доме, где его убили. Я слышал, как полиция опрашивала свидетелей. – Корби заметил, что сжимает в кулак свободную от трубки руку. Он медленно расслабил пальцы и увидел, что на ладони остались следы ногтей. «Ник говорит со мной, – подумал он. – Не так, как обычно, но все-таки говорит».

– Я мог бы спросить, как ты там оказался. Но если честно, мне плевать.

– Я… – Корби хотел ответить, что знает это чувство, но не знал, как об этом сказать.

– Ты, – повторил Ник.

– …знаю, что ты чувствуешь.

– Да?

– Я тоже чувствовал равнодушие.

– Сомнительная заслуга.

Корби не нашелся с ответом.

– Ара тебе звонил? У него все в порядке?

– Да. Вчера утром нам угрожала только одна банда убийц, а теперь их стало две. – Ник говорил очень спокойно. – Зачем ты позвонил?

– Мы ведь еще друзья.

– Ты уверен?

Трубка вспотела у Корби в руке.

– Только ты можешь мне сказать, – еле слышно ответил он.

– Ты мог отправить в тюремную больницу всех трех убийц Андрея. Вместо этого они на свободе. Ты мог нормально дать показания в полиции и поговорить с отцом Андрея. Вместо этого ты сделал так, что он теперь тоже готов нас убить.

Корби молчал.

– На нас с Арой давит полиция. Нас допрашивали еще раз. Теперь убили твоего деда, и через час я опять пойду в полицию, потому что у них снова есть вопросы. И знаешь что? Не знаю зачем, но мы продолжали нести лабуду про пистолет твоего дедушки, прикрывая твою гребаную задницу. Ты убежал из отделения и шлялся черт знает где, пока мы врали людям в глаза. А через два часа Ара позвонил мне и сказал, что ты погиб.

– Погиб? – переспросил Корби.

– Да, погиб. Ара получил ммс с твоей фоткой и перезвонил на сотовый, с которого она пришла. Твой странный новый знакомый сказал ему, что ты прыгнул с крыши с парашютом и попал под грузовик. Мы тебя похоронили, а еще через два часа узнали, что ты жив, что тебя волочило по дороге через пол-Москвы, и что ты чуть ли не герой вечерних новостей. И тогда нас второй раз дернули на допрос. – Корби слушал в оцепенении. – Ты не стоишь слез черного брата. И мне даже неинтересно, как ты оказался в месте, где убили твоего деда.

– Я не хотел, – ответил Корби. Ему показалось, что вот, вот сейчас это произойдет: Ник бросит трубку. Но этого не происходило. Корби понял, что снова должен говорить, как полчаса назад говорил за столом на Аниной кухне.

– Мои родители умерли, и я порезал вены. – Его голос сорвался. – Я ненормальный. Когда Андрей погиб, у меня стало сносить крышу. Не сразу. Сначала я просто испугался, что меня посадят. А потом у меня стало сносить крышу. Как будто все повторилось. Кровь, смерть, машины ночью. Я снова захотел покончить с собой. Прошлой ночью дед нашел черного психиатра, и тот вколол мне какую-то дрянь.

– Это правда?

– Да. Утром я сбежал из отделения, потому что снова хотел себя убить. Я прошел полквартала, а потом они меня забрали.

Ник молчал.

– Не надо меня ненавидеть, – голос Корби опять сорвался. – После смерти деда я испугался, что вас с Арой тоже могли убить. Я позвонил узнать, как у тебя дела.

– Не знаю, – сказал Ник. – Наверное, очень плохо.

– Нам нужно встретиться.

– Зачем?

– Чтобы держаться вместе. Мы в опасности, и нужно что-то придумать.

– Я не уверен, что хочу тебя видеть. Извини, Корби. В какой-то момент мне слишком понравилось думать, что ты тоже умер.

Корби пришло в голову, что ситуация странным образом перевернулась. Несколько дней назад он вот так же отвергал дружбу Андрея: гнал навязчивого мальчика от себя, просил его не звонить и не появляться.

– Ник, я никому не хотел причинять боль. Я просто хотел не испытывать ее сам.

– Это пустые слова.

И Андрей тоже говорил много слов. Корби не знал, были ли они пустыми, но точно помнил, что они до него не доходили. Его отношение изменилось только тогда, когда Андрей погиб.

– Ник, как ты можешь говорить, что тебе это понравилось? Что тебе понравилась моя смерть?

Ник ответил не сразу.

– Обещай мне, что не позвонишь Аре, – сказал он.

– Почему я должен тебе это обещать? – затравленно спросил Корби.

– Потому что он может сойти с ума, если ты не оставишь его в покое. Мы все можем сойти с ума. Ты сам сказал, что сумасшедший. Твое безумие заразно. Я тоже в эти дни вспомнил, как умирала мама, и я не хочу этого больше.

Корби вдруг понял, что ему было дано почти невозможное. Это невозможное ему дали друзья. Четыре года он жил в неведении, посреди разрушения и смерти он снова стал счастливым. От ненависти, которая заставляла его бросаться даже на траву и деревья, он пришел к тому, что снова смог дышать воздухом, ходить в школу, слушать музыку, смеяться.

«А Ник? – подумал Корби. – У него умерла мать, отец медленно спивается. Ара? Он живет с матерью-кликушей, которая таскает его, чернокожего, в армянскую общину, где он никогда не будет своим. Мы все должны были быть несчастны на протяжении всех этих четырех лет. Но мы были счастливы. Пока не погиб Андрей».

– Все кончилось со смертью Андрея? – спросил Корби. – Вся наша дружба?

Ник молчал. Корби на глаза навернулись слезы.

– Я благодарен, – пробормотал он, – что мы были вместе. И я не могу тебе обещать, что не позвоню Аре. Потому что он и мой друг тоже, и только он может мне сказать, что не будет со мной общаться.

В трубке раздались гудки. «Все-таки Ник бросил трубку, – подумал Корби, – как он и сказал, мои слова ничего не значат». Он выронил телефон из рук и отчужденно уставился на серую пелену дождя за окном.

– Все-таки ты замочил кого-то, – сказали у него за спиной. Корби вздрогнул и обернулся. В дверях комнаты стоял Комар.

– Нет. Но лучше бы замочил. – Он сполз с кровати на пол и скорчился на коленях под серым квадратом окна. Комар прошел через комнату, поднял с пола свой мобильник и сел на край кровати рядом с Корби.

– Хочешь, покажу кое-что?

Корби посмотрел на него. Угловатые колени Комара почти касались его плеча.

– Вот. – Комар показал Корби свою левую руку. На тыльной стороне запястья были вьющиеся неровные шрамы. – У меня ничего не было. Я резал руку осколком водочной бутылки. Выпил ее, потом разбил о стену и стал резать руку.

Корби показал ему обе свои руки.

– Круто, – оценил Комар. – Длинные, и на обеих.

– Тебе кто-то помешал?

– Паша. Он нашел меня в сортире, в том, который напротив школьной библиотеки. Помнишь?

– Конечно. Самое тихое место в школе.

– Да. А тебе кто помешал?

– Я резался у себя в комнате. Меня застукал дед. Первый раз в жизни кому-то об этом рассказываю.

– Я рассказал одной девке, – вздохнул Комар, – после того, как она рассказала, как травилась таблетками. А эта сука стала надо мной ржать, сказала, что пошутила, и что такие, как я, должны сдохнуть.

– Лучше бы она сама сдохла.

– Я ответил ей то же самое.

– Почему?

– В смысле, почему я это сделал?

– Да.

– Ты уехал. Аня не дала. Родители говно. Люди суки. Мне казалось, я никому не нужен.

Корби вскинул на него глаза, и его вдруг обожгло внутри. Комар смотрел на него почти как Андрей.

– Я – первая причина, по которой ты резал вены?

Комар молча смотрел на него. То выражение ушло из его глаз. Они стали холодными, как у Ани, когда Корби разбил бинокль, как у Ника утром прошлого дня.

– Иди на хрен, – вдруг с ненавистью сказал он, вскочил и быстро вышел из комнаты. Корби остался сидеть на полу. Он вдруг ясно вспомнил момент смерти Андрея.

– Это я вам принес! Корби, ты должен… – Договорить он не успел. На него налетели преследовали, несколько секунд он с перочинным ножом в руках пытался защищать свою жизнь, а потом его сбросили с крыши.

«Это безумие, – подумал Корби. – Он же понимал, что его убивают. Как он мог думать о какой-то карточке и обо мне? Как он мог думать о нашем идиотском испытании, которое я изобрел за минуту похмельного утра, только чтобы отделаться от него?»

«Как же Комар хотел дружить со мной, – подумал Корби, – что порезал вены, когда я уехал». «Ты не стоишь слез черного брата», – вспомнил Корби слова Ника. Он начал понимать, что его друзья должны были чувствовать, когда узнали о его смерти, что должен был чувствовать Андрей, когда они говорили на лестничной площадке перед флэтом «Зеленых Созданий», что чувствовали Аня, Комар и Паша, когда он уехал, не оставив ни адреса, ни телефона.

«Я хотел бы быть тем, за кого они меня принимают, – подумал Корби, – тем, кто заслуживает такой сумасшедший преданности, как та, которую мне подарил Андрей. Я хотел бы заслуживать дружбы Ары и Ника, и Комара, и Паши, и Ани. И дружбы Андрея».

– И я этим стану. Я буду бороться за каждого из них до смерти.

Он мог бы попытаться снова позвонить Нику, но этого было недостаточно. Ему пришло в голову, что он может встретиться с Ником лично. Ник сам сказал ему, что через час будет у отделения полиции. Корби понял, что у него мало времени. Он поднялся с пола и неверным, но решительным шагом пошел на кухню.

– И что делать с его тарелкой? – спросил Паша.

– Не знаю. Я бы после известия о смерти родственника не смогла есть.

Корби остановился в дверях. Аня задумчиво трогала колючки стоящего на окне кактуса. Паша собирался мыть посуду. Комар сидел в своем углу, сжав голову руками и запустив пальцы в вихры взъерошенных волос. Увидев Корби, он подобрался.

– Мне нужно срочно идти, – сообщил Корби.

Комар отпустил свою голову, и она безвольно склонилась, пока его лоб не коснулся стола.

– Как хочешь, – сказала Аня. Паша посмотрел на нее, на Корби и, наконец, на Комара.

– О чем вы говорили в той комнате? Оба как будто спятили.

– Не говори им, – глухо попросил Комар.

– О прошлом. – Корби нервным жестом потер лоб. – Прежде, чем я уйду, у меня есть еще одна просьба. – Он повернулся к Ане. – Ты могла бы одолжить мне одну вещь?

– Какую?

– Какой нож самый острый?

Аня уставилась на него.

– Зачем тебе?

– Я бы не хотел говорить. Но очень нужен.

– Не дам.

Комар поднял голову и безумно посмотрел на Корби.

– Срань господня. Решил опять?

Корби стоял посреди кухни. Друзья смотрели на него.

– Нет, – сказал он. – Не то, о чем ты подумал.

– О чем он подумал? – спросил Паша.

– Неважно. Нож мне нужен для того, чтобы вернуть друга.

– Может, чтобы убить?

– Просто поверь мне, ладно? – попросил Корби. Аня молчала. – Я постараюсь тебе его вернуть.

– Когда?

– Не знаю. Где-нибудь на неделе.

Аня открыла верхний ящик стоящего рядом с плитой кухонного столика и достала маленький нож с десятисантиметровым лезвием и маленькой ручкой.

– Мы им почти не пользуемся в хозяйстве. Бери.

– Не давай ему, – попытался остановить ее Паша.

– Он мог просто его стащить. Но он попросил. И этот нож действительно не нужен.

Корби взял нож.

– Спасибо большое. За нож и вообще за все. И извини, что разбил бинокль. – Уголки его губ нервно вздрогнули. – Ну ладно. Я пойду.

Аня слегка кивнула.

– Сейчас дам тебе твою одежду.

– И он вот так просто уйдет? – привскочил Комар.

– Если хочет, – пожал плечами Паша.

– Я постараюсь вернуться.

Аня вышла в коридор. В этот момент снова раздался звонок в дверь.

– Это еще кто? – вслух удивился Паша. Аня остановилась, потом подбежала к двери. Корби, Комар и Паша напряженно прислушивались.

– Кто там?

– Участковый. Откройте, пожалуйста.

Звякнул глазок.

– Да, вижу, – сказала Аня. – Сейчас.

Глава 21

ИНКОГНИТО

– Они вернулись, – шепотом сказал Паша.

– Корби, положи нож, – попросил Комар.

Корби понял, что действительно сжимает в руке Анин нож. Он расслабил побелевшие от напряжения пальцы и положил оружие на край обеденного стола. Аня открыла дверь.

– Извините за беспокойство. Мы повторно опрашиваем жильцов. Вы случайно не видели этого человека?

– Сейчас, – сказала Аня. – Темно.

Она зажгла в коридоре свет.

– Нет, не видела.

«Кого они ей показывают?» – подумал Корби.

– Он мог выглядеть иначе, – пояснил другой голос. Корби он показался знакомым. – В рваной одежде, возможно, с разбитым лицом.

«Меня», – понял Корби. И тут же он вспомнил обладателя голоса. Это был оперативник Крина, тот, что любил кукурузу. Барыбкин.

– Я бы запомнила, если бы увидела такое. Вы же спрашивали про все странное. Я бы и раньше сказала.

В тишине кухни Корби услышал, как Паша шумно вздохнул.

– А этого человека?

– Нет, тоже не видела. У него на лице шрам. Я бы опять же запомнила.

«Отец Андрея», – подумал Корби. Голос Ани слегка дрогнул, и участковый, видимо, принял это за раздражение.

– Последний вопрос. Вы не видели зеленый внедорожник с золотой полосой на борту? Предположительно, «шевроле» девяносто седьмого года.

«Ник узнал о смерти деда от Крина, – подумал Корби, – значит, Крин узнал об этом от местной полиции. На все вместе ушло несколько часов, и вот Барыбкин здесь. Они не знают, кто его убил, и думают о разных вариантах».

– Я не разбираюсь в машинах и не запоминаю их.

– Хорошо, спасибо. Больше мы Вас не побеспокоим.

– До свидания. – Аня закрыла дверь. Щелкнул замок. С лестничной клетки долетали едва различимые голоса. Видимо, опрашивали других соседей.

Паша первым озвучил очевидное.

– Кажется, тебя ищут.

Аня появилась в дверях кухни, молча посмотрела на него. Корби выдержал ее взгляд. «И она тоже, – вдруг подумал он, – второй раз лжет ради меня, как Ара и Ник, хотя я только что ее обидел». Аня отвернулась и ушла в ванную.

– Что ты на самом деле сделал? – спросил Комар.

– Позавчера один парень погиб из-за того, что хотел дружить со мной.

Аня вернулась из ванны. Она принесла джинсы, до дыр протертые на заднице, и майку с подолом, превратившимся в рваную бахрому. Корби взял вещи. Он смотрел в пол.

– А я не хотел с ним дружить. Он казался мне придурком. Я придумал пари, чтобы от него отделаться. И он погиб, когда его выполнял.

– Он этого заслуживал? – спросил Паша.

– Его на моих глазах избили и столкнули с крыши. Не знаю, за что и почему.

– Я не понял, – сказал Комар, – пари было такое, что он должен был через это пройти?

– Он должен был что-нибудь украсть. Что-нибудь важное, по собственному выбору. Он украл карту доступа на один закрытый объект, успел бросить ее мне, и сразу после этого погиб. Я не знаю, убили его из-за этого или из-за чего-то еще.

– Грязная история, – вздохнул Паша.

– В любом случае так не может продолжаться, – сказала Аня. – Я не могу прятать преступника. Раз ты хотел уйти, уходи.

– Но там полиция, и теперь его фотографию видели все жильцы дома, – возразил Комар.

– Зачем ты его защищаешь? Посмотри на себя. Мы разговариваем с ним только два часа, а он уже успел всем испортить настроение. Он не такой, каким был раньше. Он ведет себя как говно, и даже довел человека до смерти. Все. Конец.

– Зачем тогда было его спасать, если теперь его поймают?

Аня пожала плечами.

– Лишь бы они не видели, как он выходит из моей квартиры.

Комар встал из-за стола.

– Строишь из себя ледяную суку?

– Мне действительно надо уйти прямо сейчас, – возразил Корби. – Я должен встретиться с другом.

Комар удивленно посмотрел на него. А Аня неожиданно взяла его за руку и потянула к Корби.

– Иди-ка сюда, – с какой-то мстительной радостью сказала она.

– Зачем? – не понял Комар.

– Иди-иди, – настаивала Аня. Другой рукой она схватила Корби и потянула обоих к дверям ванной. Затолкав их туда, она поставила Комара рядом с Корби, потом зажгла свет. Оба отражались в зеркале над раковиной. – Повернись. Видишь?

– Что?

– Рост. Комплекция. – Комар и Корби удивленно смотрели на нее. – Хочешь его спасти? Отдай ему свою одежду.

– Что? А в чем я буду ходить?

В дверях ванны появился Паша.

– Паша, Корби нужно уйти незамеченным. Мы сможем сделать из него Комара?

– Но мне раньше не подходила его одежда, – сказал Комар.

– В тринадцать ты был ниже ростом, но теперь ты его догнал.

Корби посмотрел на Комара. Его губы тронула неуверенная улыбка. Аня говорила дело. Если он хочет действительно встретиться с Ником, ему нужно изменить внешность. Он не может больше ходить по Москве в своей изорванной одежде.

– И челку? – спросил он.

– Я не говорил, что согласен, – нервно заметил Комар.

– Пожалуйста, – попросил Корби. – Мне это очень нужно.

– У меня единственные джинсы.

– Ты хотел спасти Корби? – напомнила Аня насмешливо. – Значит, перебьешься.

Комар поджал губы.

– Это тебе за ледяную суку.

– Да ладно вам, – сказал Паша, – не ругайтесь. Он вернет одежду.

– Да я вообще не хочу его отпускать, – пробормотал Комар. – Пусть остается. Что, если он опять исчезнет на четыре года?

– У меня квартира, а не коммуна. Где он будет спать, когда придет Саня? Собственно, я вообще всех вас тогда отсюда выгоню.

– А когда он придет? – уточнил Паша.

– Сегодня вечером.

Комар стоял мрачный, потом повернулся к Корби.

– Поклянись, – потребовал он, – что мы еще увидимся и ты вернешь мне мои шмотки.

– Хорошо, – сказал Корби. – Я снова вас найду. Я больше не потеряю свое прошлое.

– Нет, это херня! – заорал Комар. – Сегодня вечером. В клубе «Sacrifice». Считай, что я тебе забиваю стрелку.

Корби смотрел на него. Он знал, что не может этого обещать. Собственно, он даже не знал, успеет ли перехватить Ника. Будущее тонуло в неизвестности. Он, вероятно, сможет доехать до отделения полиции, но что будет потом?

– И друзей своих приводи. Хочу посмотреть, с кем ты якшался эти четыре года.

– Я постараюсь. Но я не знаю, где этот клуб.

Комар назвал адрес.

– Нет, ты, гнида, не постараешься. Ты действительно придешь туда. Жизнью клянись.

– Клянусь жизнью, – ответил Корби. «Это самое неценное, что у меня еще осталось, – подумал он, – я ведь не приду туда. Я уже обманываю Комара. Какая же я сволочь».

– Теперь ты согласен? – спросила Аня.

– Да! Ты не могла бы выйти, пока мы будем переодеваться?

– Он не вернет тебе твои штаны, – сказала Аня и вышла из ванной.

– Корби, не подведи его, – угрюмо пожелал Паша и последовал за ней.

Они остались одни. Корби начал расстегивать рубашку Аниного отца.

– Спасибо, – сказал он.

– Почему я чувствую себя идиотом? – Комар стянул майку. Его тело было очень худым: угловатые плечи, четкие линии ребер, живот с мелкими складочками. – Потому что ты не придешь. Но я все равно буду там. Буду ждать в этом долбанном клубе.

– Что за клуб? – Корби снял рубашку и бросил ее на стиральную машину рядом с майкой Комара.

– Ну, это не совсем клуб. Там куча помещений. Комнаты репетиционной базы, музыкальные кружки и даже школа танцев. Я туда хожу, потому что там самая дешевая в Москве аренда гитар. – Комар стянул штаны до колен, сел на край ванны, нервозно оглянулся на Корби. – Ты странно смотришь.

– Да? Извини. – Корби отвел взгляд и стал возиться с морским узлом, который у него случайно получился на резинке треников Аниного отца.

– Говоришь, у тебя была личная жизнь? У тебя была девушка? – Комар вытряхивал вещи из карманов своих штанов и одновременно поглядывал на Корби. «Он тоже меня рассматривает», – подумал Корби.

– Да. Несколько. Всегда недолго.

Комар протянул ему свои джинсы.

– Не уколись. Там цепочки, булавки и прочее веселье.

– Я буду осторожен. – Корби освободился от треников, и они обменялись одеждой. «Боже, – подумал Корби, – теперь я буду ходить с губками на заднице». Он ждал подвоха, ждал, что Комар устроит фокус вроде той булавки, которую он вколол ему в ладонь, но ничего не произошло. Штаны сидели туго. Корби чувствовал, как они облегают его бедра и ягодицы. Он проверил карманы и нашел немного мелочи.

– Можно, я оставлю это себе? Мне понадобится на проезд.

– Бери. – Комар забрался в непомерные штаны Аниного отца. – Как они с тебя не свалились?

– Завяжи узел на резинке.

Комар неловко выполнил.

– Ненавижу штаны без пояса. Как гопник.

Корби натянул его майку. Она была почти чистой, но слегка пахла потом и пивом. Корби подумал, что так же обычно пахнет от одежды Ника. Он решил, что это хороший знак, и посмотрел на свое отражение в зеркале. Он все-таки был чуть выше Комара – майка еле доходила до пояса джинсов, и он догадывался, что если потянется, у него над поясом будет видна полоска голого живота. Но это оказался единственный недостаток.

– А как делать челку?

– Это буду делать не я, а Аня. Мне она делает. Она и косички классно вяжет. Ань!

– Иду, – отозвалась Аня. Она и Паша пришли вместе.

– Тебя не узнать, – сказал Паша.

– Да, – согласилась Аня, – но челки не хватает.

– Сколько на нее уйдет времени? – тревожно спросил Корби.

– Тебе ведь надо только на один день?

– Да. И быстро.

– Будет быстро. Меньше чем за десять минут.

– Сделаешь прямо сейчас?

– Да. Паш, принеси табуретку. – Паша послушался. Аня убежала в свою комнату. – У тебя волосы чуть короче, поэтому и челка будет короче!

– Первый раз увижу это со стороны, – вздохнул Комар.

Паша принес табурет. Корби сел перед раковиной. Комар вышел в коридор и смотрел на него оттуда. Аня вернулась с коробкой пастельных мелков.

– Не обещаю, что будет такой же оттенок.

– Неважно.

– Ты будешь красить этим? – ужаснулся Комар.

– Зато очень быстро. – Аня выбрала красный мелок, наклонилась над плечом Корби и стала скручивать в жгут прядь волос над его лбом. – Закрой глаза.

Корби закрыл, почувствовал запах меловой пыли, услышал, как полилась вода.

– Просто конкурс двойников, – сказал Паша.

– Вот так малолетние преступники становятся эмо-боями, – мрачно прокомментировал Комар. Аня фыркнула. Корби почувствовал, что улыбается.

– Комар, почему ты носишь эту прядь?

– Мне нравится.

– Цвет огня и крови. Позавчера один из моих новых друзей обокрал церковь и вынес оттуда три бутылки вина для причастия.

– Ты серьезно? – Аня закончила красить и уже расчесывала его волосы.

– Если твой друг так крут, я тем более хочу с ним познакомиться, – сказал Комар.

– Он шутит, – предположил Паша.

– Нет. Это была часть того же пари, из-за которого погиб другой мальчик.

– И ты тоже что-то украл?

– Автоматический пистолет Стечкина и семьдесят косарей.

– Ты и твои новые друзья – чокнутые.

Аня чем-то попшикала. Запахло лаком.

– Похож, – признал Комар.

Несколько раз щелкнули ножницы. Корби понял, что Аня подравняла его стрижку.

– Все.

Он открыл глаза и увидел в зеркале чужое лицо. Слева его прикрывала прядь выпрямленных красных волос. Глаза смотрели темно и холодно. Губы не умели улыбаться, но словно заново учились это делать. Выражение этого лица могло напугать.

– Это я? – тихо спросил Корби.

– А кто бы еще это мог быть?

Корби понял, что ждал другого. Ему казалось, что, когда Аня закончит, он будет выглядеть глупо и нелепо. Но человек в зеркале выглядел как тот, над кем никто никогда не посмеется. Он смотрел на Корби странным и немного пугающим взглядом.

«Он украл мое лицо, – подумал Корби. – Тот парень из зеркала, которого я видел вчера утром. Он украл мое лицо». Корби медленно встал с табуретки и провел пальцами от центра лба к виску. Алая прядь всколыхнулась. «И это не мой жест», – подумал он. Он повернулся и посмотрел на друзей.

– Тебе идет даже больше, чем мне, – сказал Комар.

– Да, – подтвердила Аня. Паша, и тот казался удивленным.

– Спасибо, – поблагодарил Корби. Ему захотелось пить. – Можно стакан воды перед тем, как я уйду?

Паша налил кипяченую воду в большую старую фаянсовую кружку. Корби пил и чувствовал, что все на него смотрят. Вода была холодной, с легким кисловатым привкусом.

– Ты помнишь, что у нас был целый мир? – спросил Комар. – Помнишь, какие ты придумывал игры?

Корби допил, поставил чашку на стол. Взял нож, который полчаса назад ему подарила Аня, и долго не знал, куда его убрать. Наконец, сунул в карман, лезвием вверх.

– Мне здорово отшибло память после смерти родителей. Но я продолжаю вспоминать. Я вспомню. – Неожиданно для себя он слегка обнял Аню за плечи. Она удивленно вздрогнула. Потом он посмотрел на Комара и Пашу. – Я снова хочу быть вашим другом. Но сейчас мне нужно идти.

– Может, вернешь Комару штаны, – без особой уверенности ответил Паша. Корби пожал его руку, потом руку Комара. На этот раз тот не держал между пальцами булавку, а глаза его странно блестели.

Все вчетвером они вышли в прихожую. Комар отдал Корби носки и черно-красные кроссовки, попадающие в цвет его прически.

– Если ты не вернешь мне мои вещи, это будет маленькая катастрофа.

Аня открыла дверь. В последний момент Корби показалось, что сейчас они скажут что-нибудь сочувственное насчет смерти его деда, что-нибудь формальное, как все то, что самые разные люди говорили ему после гибели его родителей. Но он ошибся.

– Я рад, что снова тебя увидел, – признался Паша.

– И я, – сказал Комар. – А еще больше я буду рад, если увижу тебя сегодня вечером.

– Удачи, – закончила Аня.

В подъезде было шумно: двумя или тремя этажами выше полицейские продолжали опрашивать жильцов. Корби вызвал лифт. Двери кабины открылись, он зашел внутрь и нажал первый этаж. У него появилось странное чувство, что он все-таки побывал дома, прыгнул в прошлое, увидел мираж – и теперь снова уходит отсюда в то время, где его родители уже четыре года как мертвы.

На крыльце подъезда Корби встретил Барыбкина. Тот курил, устало прислонившись к стене.

– Без зонтика? – спросил он, скользнув взглядом по подростку.

– Ночевал у друзей. Не знал, что будет ливень. – Не оборачиваясь, Корби быстро пошел в дождь. Вот забор платной школы. Опять тот же путь. Несколько секунд ему казалось, что сейчас Барыбкин узнает его и бросится вслед, но он заставил себя не оглядываться, и этого так и не произошло. Он уходил неузнанным. Его красная прядь мокла под дождем и липла ко лбу. Впереди была встреча с Ником, и он понятия не имел, чем она может закончиться.