Боевой опыт

Привет, меня зовут Антон. Сейчас мне шестнадцать, но на моей левой руке до сих пор видно шрамы от гвоздей, пунктиром проходящие через ладонь и подушечки пальцев. Ранки, оставленные стальными шипами, теперь стали совсем маленькими и напоминают следы от снятого пирсинга. А мой средний палец до сих пор не вырос. Он остался таким, каким был семь лет назад. И он не гнется.

Я могу чувствовать странные вещи. Когда я касаюсь руки своего лучшего друга, то иногда вижу, как он вчера ругался с мамой. Но только раз в жизни мои видения были по-настоящему сильными. Это случилось семь лет назад, во время летних каникул, когда я жил на даче с дедушкой.

Осенью того года я пошел в третий класс. После первого урока словесности нам дали домашнее задание: написать маленький рассказ о том, как мы провели лето. Я вернулся из школы домой, пообедал, сел за стол, открыл тетрадь… и понял, что за все лето произошло только одно по-настоящему важное для меня событие.

Я описал его. И хотя все действие моей истории укладывалось в несколько дней, ее текст оказался в десять раз больше, чем тот, который требовала учительница. Тогда, в девять лет, мне казалось, что я написал настоящий большой рассказ, вроде тех которые печатают в книгах. Конечно, это было не так.

Неделю назад, перебирая хлам в ящиках своего стола, я снова увидел эту исписанную почти до конца зеленую школьную тетрадку на двенадцать листов. Я перечитал свой опус, нашел в конце оценку «удовлетворительно» и сделанную красной ручкой приписку учительницы: «Бурная фантазия, но: 1) работа не соответствует теме; 2) правила грамматики и чистописания за лето были забыты». Надо отметить, что наша учительница была той еще стервой.

– Чистописание, ха, – сказал я. – У меня было вдохновение!

Я долго не знал, куда положить старую тетрадь. Пару дней она просто валялась у меня на столе. Затем я поймал себя на том, что хочу снова и снова перечитывать свой глупый детский лепет. Наконец, я решился и сел за компьютер, чтобы сделать из этой истории «настоящий большой рассказ, вроде тех, что печатают в книгах».

Насколько хорошо у меня получилось, будет судить читатель.

Это лето начиналось как самое обычное лето. Мама и папа составили план и, как всегда, не спросили, чего хочу я. Они решили, что будут брать отпуска с конца июля на начало августа, и тогда мы всей семьей поедем на Кипр.

Еще они посчитали, что в первые полтора месяца каникул мне, в отличие от них, совершенно нечего делать в большом душном городе, и поэтому меня следует вместе с дедушкой сослать на дачу. Так они и сделали. Дедушка был рад, я – не очень. Но это никого не волновало.

Наша дача – это старый трехкомнатный домик на заросших репьем шести сотках. Она стоит посреди бескрайнего поселка, застроенного такими же дачами. Поблизости нет ничего: ни озера, ни реки. Здесь негде гулять и не на что смотреть. Вокруг только десять километров разноцветных заборов. Единственной местной достопримечательностью является лес, но чтобы дойти до него, приходится потратить час. Через лес проходит дорога, она же является главной улицей поселка. В одном месте она превращается в небольшую площадь. Там находится магазинчик и стихийный развал, на котором затовариваются дачники. Раньше я любил покупать там самодельные леденцы, которыми торговала какая-то старушка, но со временем она исчезла. И сопровождать дедушку в магазин я больше не хотел, зато теперь он сам меня брал, чтобы я помогал ему тащить сумки.

Соседи у нас тоже были скучные: пара участков в начале лета пустовала, один снимала замкнутая семейная пара с совсем маленьким ребенком, другой, обнесенный высоким кирпичным забором, принадлежал новому русскому.

Через забор от нас жила пара старух. У них была не дача, а зимний дом. Они никуда из него не выезжали, получали копеечную немосковскую пенсию, вели хозяйство по старинке: рубили дрова, поддерживали огород, даже держали кур. Современную технику они не признавали и траву перед своим забором косили большой крестьянской косой. Их звали Тамара и Даздраперма. Сейчас я предполагаю, что они были двадцать пятого и двадцать шестого годов рождения. Но это только догадка. В детстве я ничего не знал об истории СССР, да и не интересовался этим.

Наша семья со старухами как бы дружила. Зимой мы платили им небольшое жалование за то, чтобы они присматривали за нашим домиком, летом они были единственными соседями, к которым мы обращались по бытовым вопросам. Особенно хорошо к старухам относился дедушка. Он, кажется, любил что-то пофантазировать на их счет. Когда он сталкивался с ними на улице, его беззубый рот растягивался в самой что ни на есть галантной улыбке. В их присутствии у него менялась походка. Превозмогая боль в пояснице, он распрямлялся, расправлял плечи и на пять минут становился почти таким же статным мужчиной, как и сорок лет назад.

Он любил называть старух дамами. «Ах, эти прекрасные да-амы, которые живут у нас по соседству», – растягивая «а», говорил он папе, – «они не то, что мы. Всегда держат свое хозяйство в порядке. Ты только посмотри на их забор! Вот если бы была жива бабушка…» И дальше в том же духе.

С Тамарой дедушка любил поделиться кулинарными рецептами. А с Даздрапермой он говорил о том, как ходил на рыбацком баркасе помощником капитана, и как они помогли поймать браконьеров в шестьдесят пятом. С Тамарой старик позволял себе скабрезные шутки. А про Даздраперму он однажды с придыханием сказал: «недоступная женщина».

Когда мы с дедом второй или третий раз за это лето отправились в магазин, нам «повезло» встретить Тамару. Она ходила быстрее дедушки и нагнала нас, когда мы уже прошли две трети забора военной части.

– О, Тамарочка, – просиял дедушка. – Как я рад Вас видеть! Как Ваши дела?

– Здрасьте, Мишечка, – отозвалась Тамара. – Дела неплохо.

Скоро они заговорили о том, как хорошо замачивать лук в масле, а я тащился позади и пинал придорожные камни.

Новомодные веяния дошли до сельского Подмосковья, и еще в прошлом году местный магазинчик перешел на систему самообслуживания. На кассе дедушка велел мне пройти вперед и помочь «почтенной да-аме» перегрузить продукты в сумку. Я без энтузиазма исполнил поручение.

Когда старуха расплатилась, я протянул ей тяжелую сумку. Она попыталась взять ее у меня из рук. Ее пальцы коснулись моих, и сумка полетела на пол. Внутри побились яйца и лопнул пакет с молоком. Начался скандал. Дедушка кричал на меня, Тамара, зло комментируя случившееся, разбирала свои мокрые вещи. А я молча смотрел на нее и слушал оскорбления.

Дело в том, что часто, когда я трогаю другого человека, я начинаю видеть вещи, связанные с ним. Иногда это похоже на воспоминания, иногда – на галлюцинации.

Когда мне было шесть лет, я полюбил строить карточные замки. Мой лучший шедевр имел четыре яруса в высоту. Я возводил его весь вечер и был очень горд достигнутым результатом. На ночь я оставил конструкцию на полу у моей кровати. У меня был план продолжить строительство на следующий день. Я верил, что построю шесть или семь этажей, и что здание не обвалится.

Утром я обнаружил, что моего замка нет. В ответ на мои вопросы мама, не задумываясь, сказала, что строение упало само, что ночью его, наверное, разрушил сквозняк. Я ей поверил, а полчаса спустя, когда мы завтракали, она случайно коснулась моей руки, и я увидел, как она ночью зашла в мою комнату и наступила на шедевр.

Это было первое видение, которое я запомнил. Не знаю, быть может, они случались и раньше, но до этого я просто не понимал, что со мной происходит и в чем смысл этих событий.

Потом это стало происходить чаще. Я видел одно или два видения в день. Я ненавидел свою способность, потому что она заставляла меня глупо вздрагивать, когда мамины подруги гладили меня по голове. И еще потому, что я не видел ничего хорошего. К семи годам я стал хранителем грязных секретов и мелких пакостей.

Я видел и прошлое, и будущее. Обычно мой взгляд не простирался дальше, чем на три дня назад и на три часа вперед.

В самые плохие моменты я пробовал объяснить другим людям, что со мной происходит, но никто мне не верил. В лучшем случае меня называли фантазером. Но намного чаще на меня обрушивались несправедливые обвинения в том, что я подглядываю, подслушиваю, притворяюсь спящим, роюсь в чужих вещах и совершаю другие мелкие преступления.

Мать дала мне кличку «шпион». А когда мне было восемь, отец отвесил мне подзатыльник и заорал, что я специально ссорю его с мамой. С этого времени я окончательно замолчал. Почти год я никому не рассказывал о своих видениях.

Но потом я увидел такое, что мне пришлось снова заговорить.

После того, как старуха случайно коснулась моей руки, я увидел двух маленьких девочек. Обе на вид были лет пяти-шести, но одна казалась немного старше другой. Они сидели на корточках посреди какого-то раскопа или карьера. На них были простые белые платьица с подолами, испачканными в грязи. Их ноги были босыми, руки – совсем тонкими, лица – обескровленными и истощенными. Глаза казались неестественно большими.

Старшая девочка учила младшую странной игре.

– Вода – это молоко, – объясняла она. – Песок – это мука. Глина – это творог.

Все субстанции были отделены друг от друга. Комок глины и кучка песка лежали на берегу большой лужи.

– А земля? – спросила вторая девочка. Она вытянула руки. В ее ладошках оказалась полужидкая темно-коричневая масса. В карьере было много глины песка и камней, но земля здесь была в дефиците. Девочка явно принесла ее издалека.

– А земля – это яичный желток, – ответила старшая. – Теперь мы роем ямку.

Она ловко впилась пальчиками в грязь у своих ног и стала раскапывать ее.

– Ямка – это миска.

– Ямка – это миска, – как заклинание, повторила младшая.

– Мы разбиваем в миску яйцо, – старшая потянула младшую за руки, и та пролила в ямку всю темную жижу.

– Ой, – сказал она. – Тамара, ты же все испортила.

– Нет, все правильно, – ободрила старшая девочка. – А в яйцо мы сыпем муку.

Она стала перекладывать песок в земляную жижу. Младшая девочка смотрела, потом принялась помогать. В несколько движений они уничтожили кучку песка.

– И размешиваем, – продолжала Тамара.

Она стала возить руками в ямке. Желтый песок потонул в черной грязи.

– Теперь мы кладем творог. – Тамара добавила в ямку глины. – И если нужно, добавляем молока.

– Добавляем молока, – эхом откликнулась младшая.

Они размочили ком глины, ладошками проливая на него воду из лужи, а потом перемешали глину с песком и землей.

– И как дальше? – спросила младшая.

– Теперь мы лепим лепешки, – ответила Тамара. Она пальцем нарисовала квадрат рядом с кругом ямки-миски, сорвала ноготь о камень и начала сосать свой перепачканный палец во рту.

– Это противень. На него мы будем класть лепешки.

– Давай, – согласилась младшая.

Уже тогда, в первые несколько секунд видения, мне пришло в голову, что я вижу старух такими, какими они были много лет назад.

Тамара взяла комок смеси, слепила маленький круглый куличик и положила его на противень.

– Первая лепешка, – сказала она. – Помогай.

Несколько минут девочки молча трудились над тщательно взбитым куском грязи, пока он не превратился в три ряда аккуратных маленьких блинчиков. У Тамары они вышли более четкими, чем у ее младшей сестры.

– Ну, вот и все, – сказала старшая девочка, когда смесь закончилась.

– А печь мы их будем? – спросила младшая.

– Да. Давай думать о том, как мы поставили их в печь.

– Мы поставили их в печь, – повторила сестричка.

Они долго сидели и смотрели на свои куличики. Потом младшая нарушила тишину.

– Они готовятся? – спросила она.

– Уже готовы, – ответила Тамара.

– Но их же нельзя есть. Это просто песок и глина.

– Даз, я не говорила, что их можно будет есть. Я говорила, что так легче терпеть голод.

По лицу младшей девочки скатилась слезинка.

– Мне не легче, – пожаловалась она. – Мне точно так же.

– Тогда представь, что мы их едим, – предложила Тамара.

Губки Даз задрожали. Она не плакала – скорее, боролась с какой-то нервной судорогой. Всхлипывая, она начала рушить куличики, слеплять их обратно в грязевой ком. Старшая ей не мешала, просто смотрела.

Даз сделала ком, потом раскатала его в колбасу. Смесь хорошо лепилась. Девочка разделила один конец колбасы на расходящуюся рогатину кривых ног и поставила фигуру в центр ямки. Когда она сделала руки и начала выдавливать над ними очертания головы, ее лицо снова стало спокойным, только глаза горели ненавистью.

– Кто это? – спросила Тамара.

– Это Вумква, – ответила Даз.

– Как собака Умка?

– Нет. Вумква это просто Вумква. Он богатырь. Он убьет жадных комиссаров и остановит голод.

Она сделала голему лицо. Страшное лицо.

– Вумква богатый? – спросила Тамара.

– Да, как бояре раньше. У него свои амбары и мельница, и он только скачет на лошади с шашкой от одного к другому, и смотрит, как всего много, и убивает врагов.

На этом видение оборвалось. Это был единственный случай в моей жизни, когда я увидел вещи, происходившие более семидесяти лет назад. Сила, с которой видение вторглось в мое сознание, напугала меня. Некоторое время я мучился воспоминаниями о том моменте, но не знал, что мне делать с увиденным, и постепенно перестал думать о голодных девочках.

После памятного похода в магазин наступили дождливые дни. В плохую погоду жизнь на даче невыносима. Ливень стучит по крыше. Двор превращается в грязь. В доме сыро и холодно, из него никуда нельзя уйти, а в нем нечем заняться.

Я забрался на чердак и среди пыльных коробок нашел кусок книжки. Именно кусок, потому что от нее были оторваны и начало и конец. На оставшихся страницах (с 93 по 207) речь шла о Луи Гормане, детективе из далекого города Ванкувера.

В его мире были высокие, подсвеченные солнцем небоскребы, залив с голубыми водами, холодные северные горы, вершины которых тонут в низких грозовых облаках, и трущобы, где прячется Ллойд Мэсси.

В девять лет я читал достаточно медленно. Когда закончились дожди, я успел дойти до сто шестьдесят девятой страницы и уже понял, что в утраченном начале книги Ллойд ограбил банк, в котором работала Линда, невеста Луи. Разумеется, Ллойд взял девушку в заложницы, и разумеется, это была большая ошибка.

Первые страницы обрывка начинались со сцены погони на катерах. Отважный Луи преследовал бандитов, несмотря на то, что у него не было с собой оружия, а мотор его катера был прострелен пулей из пистолета Ллойда. Я представлял, как из-под носа гоночной моторки вылетают водяные брызги, как ледяной ветер северного океана треплет ворот черной полицейской куртки Луи, и с каким мрачным отчаянием он смотрит вслед свой утраченной возлюбленной.

Дождливые дни доканали дедушку. Он простудился и часами сидел в кресле в самой душной комнате, курил, кашлял, ругался, жаловался на радикулит и простатит, утверждал, что не может встать, и рассказывал, каким он раньше был крепким человеком.

В первый солнечный день старик выполз на крыльцо, постоял, качнулся, чуть не упал и был вынужден вернуться обратно в дом. Вскоре ему на мобильный позвонил папа, и они долго ругались. Наконец, дед принял решение, что «все выдержит» и «будет лечиться сам», а если что – ему помогут «наши прекрасные дамы».

Перед обедом дед осмотрел продовольственные запасы и отправил меня к старухам за чесноком. Чеснок в его понимании был панацеей если не от всех, то от многих болезней. Идти я не хотел, но выбора у меня не было.

Калитка оказалась заперта. Звонка у Тамары и Даздрапермы не было, сторожевую собаку они не держали. Мне пришлось долго торчать у их калитки и кричать: «Дедушка Миша заболел, это его внук Антон, пустите меня, пожалуйста».

Наконец, к калитке подошла Тамара.

– Заболел? – спросила она.

– Да, – подтвердил я, – и очень просил три головки чеснока.

– А… – поняла Тамара. – Пойди, спроси у Даз.

Она махнула рукой на дом. Я разминулся с ней на узкой садовой дорожке, причем сумел избежать телесного контакта – у меня не было ни малейшего желания видеть продолжение истории голодных девочек – и пошел к дому.

– Она на кухне. Это направо, – подсказала Тамара.

– Хорошо, – смиренно ответил я.

На их участке почему-то очень сильно пахло сырой землей. И в доме тоже. Когда я зашел на маленькую кухню, оказалось, что Даздраперма – сутулая узкоплечая старушенция в синем фартуке – моет только что выкопанную на огороде морковку. Ее руки были перепачканы в земле. Я невольно вспомнил, как она держала в своих детских ладошках кучу грязи, чтобы слепить из нее куличики. Меня передернуло, и я, сбиваясь, начал заново повторять просьбу деда.

– Ладно, – ответила старуха. Ее глаза измерили меня с ног до головы. Взгляд Даздрапермы был цепким и неприятным. Ни слова не говоря, она отмыла руки от чернозема, вытерла их тряпкой, снова посмотрела на меня и приказала:

– Отойди.

Я удивился, но послушно сделал шаг в сторону. Оказалось, что я стою на крышке вделанного в пол люка. Старая карга с удивительной легкостью подцепила эту тяжелую дубовую крышку, подняла ее и по удобной кирпичной лесенке спустилась вниз. Исчезла в темноте.

Всматриваясь в темноту, я понял, что под домом находится не погребок, а настоящий подвал. Там было несколько темных комнат с кирпичными стенами, а между ними хорошие деревянные двери с коваными засовами.

Скоро Даздраперма вернулась. Когда я брал три головки чеснока из ее рук, ее мизинец нечаянно коснулся моей ладони. Я вскрикнул и отшатнулся.

– Чего ты орешь? – спросила Даздраперма.

– Ничего, – выдавил я.

– Ну, раз ничего, тогда иди и неси чеснок своему дедушке, – направила меня старуха.

Два раза просить было ненужно. Я не попрощался, не сказал спасибо, и бегом бросился с их участка. Я невежливо хлопнул калиткой. Только на улице мне стало немного лучше.

Прикоснувшись к старухе, я перенесся в узкое длинное помещение со стенами, сложенными из вертикально поставленных бревен, и земляным полом. Единственный вход уходил вверх. Для удобства в землю были вбиты разнокалиберные деревянные ступени. Вход ничем не закрывался, и в него заносило хлещущие потоки дождя. Под порогом собиралась лужа. В свои девять лет я подумал, что вижу жуткий подвал, вроде того, где Даздраперма только что взяла чеснок, только намного хуже. Теперь я понимаю, что это была обычная партизанская землянка.

В помещении горела одна-единственная коптящая лучина. Она стояла на грязном полу и выхватывала из полумрака жалкий кружок света. Я увидел лицо молодого мужчины. У него были глаза затравленного зверя. Он казался больным, полусумасшедшим. Его лоб был сильно разбит, светлые волосы промокли от крови. Его серая гимнастерка с красивыми черно-золотыми погонами третьего рейха стала грязной и жалкой. Его руки и ноги были неестественно вывернуты и проволокой прикручены к кольям, вбитым глубоко в земляной пол.

– Атпузтидте мэня, – на плохом русском языке попросил немец.

Видимо, он просил не в первый раз. Из темноты ему ответил короткий девичий смешок.

– Отпуздить? – передразнил женский голос.

– Васт вазнаградядт, – он невольно делал звуки русской речи более жесткими и отчетливыми, чем они должны быть.

– Вумква говорит, что ты лжешь, – сказала из темноты девушка.

Огонек лучины затрепетал, и стало совсем темно. Девушка подошла к коптилке и поправила фитиль. Она носила мужскую одежду: грубо ушитые серые брюки, снятые с немца, и зеленую гимнастерку, снятую с красноармейца. Ей еще не исполнилось семнадцати лет. Ее лицо было худым и болезненным, но она не выглядела слабой. Казалось, воздух землянки вокруг нее сгущается и дрожит. Она была темным пятном в темноте. Дым коптилки кружился у нее над головой. Под низким бревенчатым потолком ткалось и таяло страшное лицо. Ткалось и таяло снова.

– Кдо тдакой Вумкгва? – спросил немец.

Девушка-подросток схватила его за подбородок и заставила смотреть себе в глаза. В ее маленькой белокожей руке была неестественная сила. Лицо немецкого офицера перекосилось гримасой ужаса.

– Тот, кто съест твои кишки, – ответила она.

– Он тгой камандер? – переспросил немец.

Девушка усмехнулась. Его слова неожиданно ей понравились.

– Да, – сказала она. – Он мой командир. Он знает все и всегда подсказывает, что делать. Он всегда побеждает.

На улице раздался какой-то шорох, и девушка, вскинув голову, уставилась на вход в землянку.

– Тамара? – окликнула она.

– Даз! – прорвался из-за шума дождя другой женский голос. – Это я, не подстрели меня!

Из дождливого мрака ночи появилась фигура в плащ-палатке. На второй плащ-палатке она волочила связанные в кишку мешки с какими-то вещами.

– Все принесла? – спросила Даз.

– Винтовки бросила, – буднично ответила Тамара. – Но есть автоматы, курица и канистра бензина.

Она с грохотом спустила по лестнице свой груз, зашла внутрь и скинула треугольный капюшон плаща. Она почти не отличалась от своей сестры. Худая, бледная, с большими глазами и маленьким тонким ртом. Ее волосы были сплетены в косу, на мокром лице виднелись следы грязи.

– Хорошо ты его связала, – похвалила Тамара.

– Вумква мне помогал, – ответила Даз.

– Он здесь? – спросила Тамара.

– Да. Неужели ты его не чувствуешь?

– Вумква, – громко позвала Тамара.

Казалось, что-то происходит с дымом и темнотой. Сгустились запахи дождя, земли, крови и пота трех людей.

– Вумква, – повторила Тамара. Она уже не звала – скорее, испуганно узнавала давно знакомую тварь.

Старшая девушка посмотрела на младшую.

– Я хочу кое-что сделать, если ты и он не против, – сказала она.

– Что? – спросила Даздраперма.

– Переименовать его, – ответила Тамара.

Даз серьезно задумалась.

– А какое ты предлагаешь имя? – после паузы поинтересовалась она.

– Свэф, – ответила Тамара. – Смерть Всем Фашистам. Говорящее имя, как твое.

– Я не люблю свое дурацкое имя, – возразила Даз.

– Но это не значит, что ему не понравится новое имя, – заметила Тамара.

– Вумква – это хорошо, – сказала младшая. – Я не хочу убирать имя Вумква.

Девушки сели на свою общую лежанку, устроенную в углу тесного помещения. Тамара глубоко задумалась. Немец внезапно нарушил тишину.

– Руссише хексе, руссише хексе, – в ужасе забормотал он.

– Ты понимаешь, что он лопочет? – спросила Тамара.

– Вумква говорит, что он называет нас ведьмами, – перевела Даз.

Старшая девушка подошла к немцу и села рядом с ним на корточки. Он замолчал. Его лицо в свете лучины казалось желтым. По коже текли крупные капли холодного пота.

– Давай сделаем вот что, – предложила Тамара. – Вумква – это имя, которое придумала ты.

– Я не придумала, – не согласилась Даз. – Я узнала.

– Как скажешь, – тут же отступила Тамара. – Дело не в этом. Пусть Вумква будет его именем, а Свэф – фамилией. Свэф придумала я. Мне кажется, я стану ближе к нему, если тоже буду называть его по-своему.

– Вумква Свэф, – соединила Даз.

Долго они молчали. В тишине стало ясно, что вопрос решен. Пленный снова заговорил по-немецки. Кажется, он молился.

– Что мы будем с ним делать? – спросила Даздраперма.

– А, с этим, – ответила Тамара. – Я придумала новую игру.

Она погладила немца по животу, потом начала расстегивать пояс его брюк. Выражение ее лица стало странным.

– Что ты делаешь? – засмеялась Даз. – У него там то же самое, что у быков, козлов и кобелей.

– Тебе понравится новая игра, – заверила Тамара. – А потом мы его убьем. Как обычно.

Я расстраивался, когда трогал отца за руку и видел, как он, вжав голову в плечи, стоит в кабинете своего начальника, а тот орет на него, называя сукой и козлом. Я обижался, когда после прикосновения матери узнавал, что, когда я вечером вернусь из школы, она будет репрессировать меня за плохие оценки, которых я еще не получил. Я переживал, когда задевал плечо одноклассницы и видел, как бабушка порола ее прыгалками по ногам.

Но все это было ничто по сравнению с шоком от последнего видения. Тамара и Даздраперма могли мучить и убивать людей. Они могли делать это улыбаясь. И у них был Вумква Свэф.

После эпизода с чесноком я всем сердцем хотел держаться от старух подальше.

Но мои планы неожиданно разрушил их кот Тихон и его смерть.

В последние месяцы своей жизни Тихон был слеп на один глаз. Его шерсть облезала большими серыми клочьями, а на холке вырос уродливый розовый мешок раковой опухоли. Но до последнего дня котяра оставался хищником и самцом.

Он был ненормальный кот. Из той редкой породы котов, которые откровенно не любят или даже ненавидят людей. С ним невозможно было договориться. Он не пил молоко, а мясо хватал и, как военный трофей, утаскивал с собой. Когда кто-нибудь звал его по имени, он оборачивался и несколько долгих секунд смотрел на человека своими жуткими глазами: одним – обычным кошачьим, зеленым, и другим – белым, мертвым, округлившимся.

Он ходил везде, но безусловным центром его владений оставался участок Тамары и Даздрапермы. Его можно было увидеть спящим у них на подоконнике. Я никогда не замечал, чтобы старухи ласкали Тихона, но они оставляли ему еду.

Наш участок и нашего милого толстого кастрата Барсика Тихон воспринимал как личное оскорбление. Сначала он путал кастрата с кошкой и увивался за ним. Но Барсик ему не дал, и, разобравшись в ошибочке, Тихон стал тиранить нашего кота и требовать себе права на всю его территорию. Я, разумеется, занял в этой войне сторону Барсика.

Тем летом у меня была любимая игрушка – синий пластиковый арбалет с тетивой из белой синтетической нити. К оружию прилагались три красных пластиковых стрелы с большими резиновыми наконечниками-присосками. На даче было абсолютно нечего делать, и арбалет стал моим главным развлечением. Его стрелы летели достаточно сильно, но присоски имели привычку ни к чему не прилипать. Единственная поверхность, на которой они держались – стекла окон – уже на второй вечер пребывания на даче стала для меня запретной. Дедушка якобы нашел на стекле кухни какую-то трещину и обвинил в этом меня. Кстати, как раз в окно кухни я не стрелял.

С этого момента моей излюбленной мишенью стал Тихон.

Нет, не подумайте плохого, я вовсе не из тех злых мальчишек, которые мучают животных. Я знал, что стрелы с липучками не причиняют старому котяре ровно никакого вреда. И стрелял я по Тихону исключительно в рамках поддержки Барсика.

Однако Тихон моего оружия боялся. После того, как красная стрела падала в траву в полуметре от него, он опрометью бросался обратно на участок Тамары и Даздрапермы. Если же мне удавалось попасть в его кошачью задницу, то его скорость мигом возрастала в два раза.

Стрельба по Тихону закончилась тем, чем и должна была закончиться. А именно, тем, что мои стрелы – сначала одна, потом вторая и, наконец, последняя – улетели на участок старух.

Про то, как улетела последняя стрела, следует рассказать отдельно. Это произошло вечером, уже в сумерках, в тот момент, когда Тихон, по всей видимости, доживал свои последние часы.

Я заметил котяру на крыше уличного туалета, пристроенного к забору Тамары и Даздрапермы. Он стоял там совершенно неподвижно, со слегка изогнутой спиной. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом, а с опухолью было что-то не так. Она лопнула, и из нее выливались отвратительные сгустки какой-то массы. Тихон шипел. Я подумал, что он видит галлюцинацию, потом что вся его ярость была направлена на пустое пространство огородов, расположенных вдоль забора рядом с сортиром.

Я долго не мог решить, стрелять мне или не стрелять. Все-таки кот был не на нашей территории, хотя и у самого нашего забора. Наконец, я не выдержал. Соблазнился тем, какую хорошую он собой представляет мишень.

Стрела шлепнула его липучкой в бок и отлетела на участок старух. А сам кот свалился с крыши сортира и куда-то убежал. Больше я его живым не видел.

Честное слово, я не понимал, что он умирает. Иначе бы я не стал в него стрелять. Собственно, мне даже казалось, что он выиграл этот раунд. Я думал о том, что остался без стрел. Ведь я понятия не имел о том, как вернуть их в свое распоряжение.

Утром следующего дня я попытался зарядить в арбалет палочку и в результате получил крошкой коры в глаз. Проморгавшись, я понял, что с экспериментами следует завязывать. Руки всегда были моим слабым местом. Мне не хватало ловкости, чтобы аккуратно склеивать аппликации на уроках труда. О самодельных стрелах я даже не думал.

Оставался единственный вариант: перелезть на территорию соседского участка и попытаться найти хотя бы одну стрелу. Но я боялся старух и понимал, что они пожалуются деду, если увидят, как я ищу что-то у них на огороде.

Поэтому я не решился на прямое вторжение и начал искать изъяны в заборе, около которых можно было бы устроить засаду. Мне хотелось, чтобы обе старухи пошли в магазин или вообще куда-нибудь уехали.

Скоро я нашел слабую доску, сдвинул ее в сторону и получил обзор примерно четверти их участка. Я принес из дома пластиковый стул, пригрелся на солнышке, открыл историю детектива Луи Гормана на сто шестьдесят девятой странице и продолжил чтение. Одним словом, я приготовился к долгому ожиданию в засаде.

Особенно мне нравилось, что на сто семидесятых страницах Луи тоже был вынужден томиться и ждать. Он сидел в номере на третьем этаже гостиницы Ви-Си-Си Кларк и в бинокль смотрел на дом черного бухгалтера Дональди, где с минуты на минуту мог появиться Ллойд Мэсси.

Луи все время порывался пойти и «разговорить» некоего плохиша Джонстона, о котором я ничего не знал из-за отсутствия первых страниц книги. Но верный напарник Марк все время останавливал Луи, убеждая того, что это лишь приведет к гибели Линды.

Когда я дочитал до сто семьдесят седьмой страницы, на огород пришла Тамара и принялась полоть сорняки. Она действовала методично, почти не разгибала спину, покряхтывала и оставляла за собой след из убитых растений.

Скоро я стал терять к этому зрелищу интерес. Я уже был готов вернуться к книге, когда к Тамаре подошла Даздраперма.

– Где Тихон? – спросила она.

– Ходит где-нибудь, – отозвалась Тамара.

– Я не видела его со вчерашнего дня.

– Я не знаю, – сказала Тамара. – Если тебе это так важно, то спроси у него.

– И спрошу.

Даздраперма ушла, а я вдруг понял, что «он» – это Вумква Свэф.

Я сидел у забора. На меня светило солнце. Дожди кончились. Чирикали птицы, благоухали цветы. Был чудный летний день. А мне почему-то стало так страшно, как не бывает страшно в самую жуткую грозовую ночь. Мне казалось, что сейчас что-то произойдет, что раздастся громовой голос глиняного великана. Но этого не случилось. Просто через пятнадцать минут Даздраперма вернулась с мертвым Тихоном на руках.

– Ушел умирать, – объявила она. – Как все коты.

Тихон выглядел странно и страшно. Его глаза были открыты. Он растопырил окоченевшие лапы, болячка на шее почернела, а серая шерсть все еще стояла дыбом.

– Даз, где он был? – спросила Тамара.

– Забился под поленницу. Еле достала.

– Что мы будем с ним делать? – поинтересовалась Тамара. Она спросила это почти тем же самым тоном, которым шестьдесят лет назад ее сестра спрашивала о судьбе связанного немецкого офицера. Мне хотелось убежать, но я не мог. Меня сковал паралич. Мои пальцы побелели на забытой книге, которую я все еще держал в руках. А мои глаза смотрели в щель.

– Надо похоронить, – буднично ответила Даздраперма. – Лопату принеси.

Тамара ушла и вернулась с лопатой.

– Где будем копать? – спросила она.

– Между грядками, где же еще?

– Пойдет на удобрение, – согласилась Тамара. В них не было ни капли сожаления. Я представил, как было бы плохо и больно мне, если бы умер Барсик. А эти старые стервы держали своего мертвого кота как дохлую крысу. Они не знали ни брезгливости, ни сострадания.

Тамара начала копать. Она умела эта делать. С первого удара ее лопата вошла глубоко в землю. Помню этот звук. Звук слегка вибрирующего металла и слабое податливое чавканье почвы. Старуха отбросила первый ком глины, потом второй.

– Поглубже, – попросила Даздраперма.

– Зачем? – удивилась Тамара.

– Проще ямку углубить, чем лапы ему разгибать. – Старая карга усмехнулась. – Ты же не хочешь, чтобы они торчали.

Тамара пожала плечами и снова всадила лопату в землю. Раздался глухой лязг.

– Там что-то есть. Камень, наверное. – Она поковыряла лопатой в земле, выкинула наружу пласт почвы.

– Нет, не камень, – убежденно возразила Даздраперма. – Звук железный. Возьми кота.

Они поменялись ролями. Теперь Тамара держала мертвого Тихона, а Даздраперма копала.

– Круглое, – через некоторое время сообщила она.

– Давай рыть в другом месте, – предложила Тамара.

– Нет, надо здесь, – не согласилась Даздраперма. – Вумква так говорит.

Ей пришлось поднять доски, которыми были обложены края грядок. Яма, выкопанная Тамарой, была длинной. Даздраперма раскопала ее в ширину, присела на корточки и двумя руками очистила то, что было на дне.

Я видел, как Тамара отшатнулась и выронила кота. Тот упал мертвой мордочкой в цветную капусту.

– Не трогай! – вскрикнула Тамара. – Сейчас грохнет!

Даздраперма посмотрела на нее снизу вверх.

– Да? – с издевкой спросила она. – А, по-моему, как мы их тогда выкапывали и перекладывали, так можно и сейчас.

Она ухватилась руками за какой-то предмет на дне ямки и рванула его вверх. Я видел, как вздулись жилы на ее дряблой старушечьей шее, но она справилась и вытянула. Когда она, задыхаясь, распрямилась в полный рост, у нее в руках был здоровый, сантиметров сорок диаметром, металлический диск. Сверху из него торчали какие-то перепачканные в земле штыри.

– Ты спятила, сестра, – сказала Тамара.

– Вовсе я не спятила, – ответила Даздраперма. – Закопай кота и приходи в дом. Я пока помою мину.

Я слышал каждое слово их разговора. Я не все понимал, но слово «мина» в сочетании с испугом Тамары вдруг объяснили мне, что это за ржавый диск. В моей голове пронеслись образы из документального телефильма про саперов: танк с крутящимся тралом едет через поле, а перед ним одна за другой взрываются мины. Земля, камни и осколки металла грохочущими столбами пыли взметаются к небу.

– Зачем ее мыть? – спросила Тамара.

– Если уж она лежит здесь с сорок второго года, – объяснила Даздраперма, – значит, ждет именно нас. И Вумква Свэф тоже так считает.

Я видел, как Тамара ушла, как Даздраперма зарыла Тихона в ямку и вернула прежние очертания грядкам. В какой-то момент я просто перестал думать о том, что вижу. Впечатления для моего девятилетнего ума были слишком сильными, и мне оставалось только смотреть.

Старухи ушли, а я остался. Медленно, как в дурном сне, я отложил книгу, встал и отошел от забора. Внезапно до меня дошло, что сейчас именно тот момент, которого я ждал. Мне было точно известно, что они обе находятся в своем доме, причем в кухне, окна которой выходили на другую сторону участка. И они обе были очень заняты. Заняты этой опасной штукой, Вумквой Свэфом, своим спором.

В моей душе началась трудная внутренняя борьба.

– Ты не полезешь туда, – говорил один мой голос.

– Но там мои стрелы, – отвечал другой.

– Они больше тебе не нужны, – говорил первый голос, – потому что Тихон умер.

– Ну и что? – говорил другой голос. – Через пару дней я точно дочитаю книжку, и что тогда? Что я буду делать?

– Придумаешь новую игру, – уверял первый голос.

– Мне только в этом году подарили арбалет! – возмутился второй голос. – А без стрел его все равно что нет!

И я полез через забор.

Я забрался на стул, достал до верха забора, подтянулся. Какое-то время мои ноги скользили по доскам, но потом я нашел опору и смог взобраться наверх. Я оказался на крыше сортира, на том самом месте, где днем раньше стоял котяра Тихон. Ветхая крыша туалета начала опасно пружинить под моим весом, и мне пришлось спрыгнуть вниз, на грядки цветной капусты. Я чувствовал под своими ногами свежевскопанную землю, слышал, как бьется мое сердце. Оно едва не выпрыгивало из груди.

– Ой, зря ты это делаешь! – закричал на меня голос моего разума.

– А вон одна из стрел, – возразил ему другой голос.

Я увидел что-то красное, запутавшееся в ветвях дерева, растущего у стены дома.

– Подожди, подожди, – потребовал голос разума. – Хотя бы найди путь отступления.

Я послушался и внимательно осмотрел забор. В пяти метрах от места, где я остановился, его чинили. Там на вертикальные доски самого забора было набито две толстых дополнительных перекладины. Я решил, что перелезу по ним, как по ступенькам.

Голос разума больше ничего мне не говорил. И я пошел к дому старух. Я все время оглядывался и прислушивался, но все было спокойно, только куры квохтали и возились под навесом у торцевой стены.

Дерево, в кроне которого застряла моя стрела, было старой, разросшейся яблоней. Ее ствол распадался на множество ответвлений, и мне показалось, что на него легко залезть, но когда я преодолел двойную высоту своего роста, оказалось, что добраться до стрелы будет не так просто: она находилась в самой вершине кроны, на уровне тонких ветвей.

Я подобрался к ней еще на полметра ближе и в этот момент услышал голоса старух. Они доносились из комнаты первого этажа, над окном которой я сейчас висел. Я замер и не мог пошевелиться, потому что, когда я двигался, яблоня вздрагивала и качалась, задевая ветвями стекло окна.

– Я собираюсь до-о-олго жить, сестра! – возбужденно говорила Даздраперма. – До ста лет, или дольше. И я не собираюсь все это время горбатить спину на огороде, как делаю это сейчас.

– Мы живем лучше, чем когда-либо, – возразила ей Тамара.

Даздраперма нехорошо засмеялась.

– Да, – подтвердила она. – Но ты не заметила одну вещь. Мы, как и прежде, живем хуже всех. Посмотри в окно!

Я вжался в ствол яблони. Я видел бледные лица старух за стеклом в метре от моего лица, но пока они меня не замечали.

– Видишь черепичную крышу? – продолжала Даздраперма. – Там, за соседним участком, живет новый русский. Это тот же кулак. Вся моя жизнь – это позор нищеты. Мать назвала меня «Да здравствует первое мая», чтобы подластиться к управлению колхоза, но мы все равно жрали отруби с древесной корой!

Тамара не отвечала. Я видел ее угрюмый взгляд, направленный мимо меня.

– А теперь мы держим кур, когда все их покупают, – почти в исступлении продолжала младшая. – Мы копаем землю, чтобы поесть вкусненького, когда ему курьер на заказ привозит готовые пироги! Кто мы, Тамара? Чего мы добились? И что мы можем потерять?

– Ничего, – глухо ответила старшая сестра.

На полминуты наступило молчание.

– Нам платят пенсию, как последним вшивым шмадовкам, – продолжала Даздраперма, – хотя мы немцев убили больше, чем любой гребаный солдат. Где наши ордена? А? Где честь? Я видела семидесятилетнюю еврейскую с-с-сучку в орденах. Она что, воевала? А мы? Она вот ветеранка, хотя в войну под стол ходила, а мы?

– А нам сказали – вы никто, – согласилась Тамара.

Я понял, что у меня затекает нога. Это было плохо. Очень, очень плохо.

– Да! – воскликнула Даздраперма. – Но у нас есть боевой опыт. Так давай покажем им всем. Куркулям, продавцам родины, жирным гадам, которые морили нас голодом всю нашу жизнь. Давай покажем им наш боевой опыт!

Она закончила почти тихо. Теперь сестры смотрели друг на друга, точнее, сверлили и ели друг друга глазами.

– Да, – подтвердила Тамара. Казалось, что-то перетекает к ней от Даздрапермы. Их обоих захватывала и обнимала какая-то темная тень.

– В фургоне хватит денег на каменный дом, – убежденно сказала Даздраперма. – Мне так говорит Вумква Свэф.

Тамара втянула носом воздух.

– На дороге слишком много машин. Это не те старые дороги.

– Завтра там будет пусто. Так говорит Вумква Свэф. Завтра там будет только броневик.

– А взрыв не испортит деньги?

– Ты же знаешь наш метод, – сказала Даздраперма. – Он разнесет кабину, а деньги лежат в кузове.

В этот момент ветка подо мной резко переломилась, и я рухнул на клумбу под окном. Старухи уставились на меня. Я вскочил и попытался бежать, вот только нога не слушалась.

– За ним, – рявкнула Даздраперма.

Началась погоня. Им пришлось бежать назад, к выходу на крыльцо, а уже потом гнаться за мной. Я бы легко мог убежать, если бы не моя нога. Ниже колена я ничего не чувствовал, а в бедре бегали болезненные колючие ежики – последствие медленно проходящего онемения. Я еле ковылял, два раза падал и, в итоге, достиг забора лишь чуть раньше старых стерв. Я начал карабкаться на него, но в этот момент преследовательницы схватили меня за ноги. Руки Тамары и Даздрапермы одновременно сомкнулись на моих лодыжках. Одна держала за правую, другая – за левую. Их хватка была нечеловечески сильной, а пальцы – жесткими и холодными.

В тот день я был в голубых детских шортиках. Мои ноги оставались голыми по колено. Я чувствовал, как вечно перепачканные в земле ногти Даздрапермы впиваются в мою незащищенную кожу. Из последних сил я попытался перевалиться через забор. Но шансов вырваться у меня не было. Старухи потащили меня назад. И тут я увидел, как на крылечко нашего дома, потягиваясь, выходит дед. Я совершил последний отчаянный рывок, набрал в рот воздух и завопил:

– Помогите!!!

А потом на меня обрушилось видение, точнее, сразу два видения. Они пришли вместе, слились, как две наложенные друг на друга кинопленки.

Я увидел дорогу. Она была старой, проселочной, с глинистыми колеями и разбитой серединой, на которой остались следы множества лошадиных копыт. И одновременно это была асфальтированная дорога, которую я очень хорошо знал. По этой дороге папа отвозил нас с дедушкой на дачу; она проходила через весь поселок, дальше шла лесом, ныряла в тоннель под железной дорогой и выходила к большому шоссе. Эта дорога играла в поселке роль центральной улицы. Именно на нее выходил своим фасадом маленький продуктовый магазин.

Сгущались сумерки. Собственно, стало уже почти темно.

Тамара и Даздраперма стояли у обочины. Они не имели возраста. Их лица были старыми и одновременно молодыми. Я видел, как в остановившемся времени бледная кожа девушек растягивается и превращается в дряблую кожу старух. Я видел, как углубляются незаметные морщинки на лбу и вокруг глаз, как разрастаются маленькие бородавки, как расширяются рты и обвисают губы, как бледнеют и выцветают глаза. Я видел черные и седые волосы. И все это было сразу, в один-единственный, замерший момент.

Я видел, как по дороге едет подвода. Над правым ее бортом, освещая дорогу, горел масляный фонарь. Черная приземистая лошадка, худая, но еще сильная, месила копытами грязь. Резиновые, видимо, снятые с какой-то машины колеса подводы легко перескакивали извивы и выбоины. На облучке трясся парень в легкой белой рубашке. Около Тамары и Даздрапермы он притормозил.

– Эй, девчата! – окликнул он. – Подвезти вас?

– Нет, – сказала Тамара.

– Да ладно, – улыбнулся парень, – я же ничего такого…

– Лошадь твоя? – спросил Даздраперма.

– А чья же? – удивился парень.

– Не конфисковали? – уточнила Даздраперма.

– Даз, – попыталась остановить ее Тамара.

Я увидел, как подводу нагоняет темно-синий семейный фольксваген. При виде двух пожилых женщин водитель сбавил скорость, но все равно было ясно, что сейчас машина столкнется с телегой. Этого не произошло. Они существовали в разном времени. Я смотрел, как бампер машины медленно проходит сквозь задние колеса повозки, пока, наконец, они полностью не наложились друг на друга.

– И при немцах жить можно, – невозмутимо заметил парень.

– Вас до станции подбросить? – спросил уже седой мужчина, который, однако, был на тридцать лет моложе старух.

– Продался немцам, сволочь! – закричала Даздраперма. – А ну, проваливай отсюда! Пошел!

В ее руке неожиданно появился пистолет. Мужчина выжидательно смотрел на старушек.

– Нет, милок, не нужно, – ответила Тамара.

– Партизанки, – охнул парень и что есть мочи стегнул лошадь.

– Вы, наверное, боитесь, что я грабитель какой? – спросил мужчина.

– Давай, давай! – закричала Даздраперма вслед уносящейся подводе. – Хлещи свою падаль, чтоб скорей издохла!

– Тише, Даз, – остановила ее Тамара.

– Не боимся мы ничего, – ответила Даздраперма мужчине. – Просто мы здесь ждем не вас.

– А, ну дело ваше, – согласился он и тронул машину.

– Я слышу мотор, – сказала Тамара.

– Вумква говорит, сейчас! – скомандовала Даздраперма.

Тамара наклонилась, и я увидел, что в темной канаве у обочины дороги спрятана мина. Злодейки и не пытались закопать ее – они просто наклонили снаряд так, чтобы его ударная волна сбоку врезалась в проезжающий по дороге транспорт.

Тамара схватила конец проволоки, другой конец которой был укреплен на рожках мины, и бросилась через дорогу. За ней тянулась смертельно опасная серебристая нить. Даздраперма села на корточки рядом с миной и придерживала рожки рукой, чтобы снаряд не сдетонировал от случайного рывка.

Тамара достигла другой стороны дороги и надела проволочную петлю на заранее вбитый в землю колышек.

– Есть! – выкрикнула она.

Даздраперма что-то сделала с миной – возможно, сняла ее с предохранителя – и обе девушки-старухи бросились в кусты, растущие по разным сторонам дороги.

Я увидел огни фар. Они приближались с противоположных сторон. Их было восемь. Две машины ехали в прошлом и две – в будущем.

Бежевый инкассаторский броневик с узнаваемой зеленой полосой на борту ехал из нашего поселка в Москву, увозя с собой недельную выручку из местного магазина. Сквозь него проступала черная гражданская машина, в которой по плохой русской дороге пробирался офицер СС.

Ему навстречу торопился грузовик с загулявшими итальянскими солдатами. Они были пьяны, радовались ночному ветру, пели и смеялись. Кто-то обнимал девушку, кто-то свешивался за борт и забавы ради ловил рукой пролетающие мимо листья деревьев.

Мне бросился в глаза смуглокожий молодой человек. Он стоял у самой кабины грузовика. Его блокнот лежал на крыше кабины и, несмотря на тряску, он пытался что-то писать. Его губы шевелились, как будто он подбирал стихотворную рифму.

Сквозь грузовик проступал наш сельский автобус. Я знал его, потому что когда папа был занят, мы с дедушкой пользовались этим маршрутом, чтобы доехать в Москву. В окне старенького автобуса я увидел лицо сероглазого мальчика. Он был чуть старше меня. Он слушал плеер, и его губы шевелились, как будто он подпевал. Или тоже подбирал рифму. Я вдруг понял, что так оно и есть. Все сходилось.

Свет фар прорезал темноту, и проволока засверкала стальным блеском.

В своих видениях я не мог кричать. Но я хотел, чтобы те, кто сидит за рулем, увидели, как блестит в темноте их смерть.

Они не видели.

Грузовик и автобус ехали быстрее, чем машина СС и инкассаторский броневик. Прогремел взрыв. Свет фар померк. В темноте взметнулся столб огня. Он опал, и осталась только туча пыли. Я увидел, как дым и взвешенные в воздухе частички глины складываются в лицо. В улыбающееся лицо Вумквы Свэфа, который наконец получил достаточно еды.

Когда видение закончилось, я обнаружил себя лежащим на спине. Мой истошный крик о помощи оборвался, и наступила тишина. Я встретился взглядом с немигающими глазами Даздрапермы. Было слышно, как дедушка, покряхтывая, подбежал к забору.

– Что здесь происходит? – осведомился он.

Я лежал и в ужасе смотрел на двух склонившихся надо мной старух. В ту минуту мне казалось, что они убьют меня. Прямо здесь. Прямо сейчас. Я видел на их лицах темную тень. Видел в их глазах смертоносный блеск.

– Что происходит? – снова спросил дедушка.

Даздраперма засопела и выпрямилась. Тамара посмотрела на нее. Я обессилено откинулся на землю. Я понял, что спасен. Прямо сейчас со мной ничего не сделают.

– Ваш внучек лазил к нам на огород! – объявила Даздраперма. – Истоптал нашу цветную капусту!

Дедушка прошел вдоль забора, пыхтя, взобрался на принесенный мной стул и теперь смотрел на нас сверху вниз.

– Ах ты, мозгляк, – выругался он. – Зачем?

Я не ответил. Мне было не до того. В тот момент мое сознание просто стало отключаться. Помню только одну деталь.

– Я пойду, зайду к вам через калитку, – вдоволь поругав меня, решил старик.

И тут я в первый раз отреагировал на его слова.

– Не уходи! – завопил я. – Они убьют меня!

– С ума сошел, – рявкнул на меня дед. И ушел. На протяжении почти целой минуты я думал, что старухи меня прикончат, но они этого не сделали. Только Тамара наклонилась ко мне, до дикой боли сжала рукой мой пах и прошипела:

– Ни слова про то, что ты видел и слышал.

Даздраперма открыла дедушке калитку, и он увел меня к нам на участок – точнее, утащил за выкрученное ухо. Но после действий Тамары у меня так болели яички, что на помятое ухо я просто не обратил внимания.

Старик вдоволь поругался, а потом запер меня в моей комнате. Я снял с себя испачканную одежду, забился под одеяло и долго, пока не прошла боль, лежал не шевелясь.

Некоторое время я просто переживал ужас. Передо мной стояло лицо мальчика с серыми глазами. Я представлял, что он разорван на куски. Я понимал, что там будет еще девятнадцать других людей, но их я вообще не знал, и их смерть казалась от этого немного более далекой.

Я ужасно боялся старух, но, в конце концов, решил, что попытаюсь им помешать, несмотря на то, что они, наверное, убьют меня за это. Я знал место, где произойдет взрыв. Знал, как и почему он произойдет. Мне не хватало только одной детали: времени. И я приказал себе думать. Думать, как думал детектив Луи Горман.

Магазинчик нашего поселка работает по собственному графику. Вторник у него выходной. Раз или два дедушка впопыхах вспоминал, что завтра магазин не будет работать, хватал меня и поздно, уже в сумерках, шел за продуктами.

Я вспомнил, как несколько лет назад, еще совсем маленьким ребенком, в первый раз увидел инкассаторскую машину. Дедушка тогда почти опоздал. Охранник магазина не хотел его впускать.

– Мы закрываемся, – говорил он.

– Да молоко только купить, – стал умалять дедушка. – Видишь, я пенсионер, с ребенком. Ну забыл я, что вы завтра не работаете.

Охранник сжалился. Дед потащил меня по узким рядам продуктового зала. И в этот момент в магазин вошли два человека. Оба были в черном. Один нес мешки, другой, вооруженный автоматом, сопровождал его. Я спросил, кто эти люди. Дед ответил, что они перевозят деньги. Когда мы выходили из магазинчика, их машина еще стояла у входа. Необычный фургон с зелеными стеклами.

– Бронированный автомобиль, – сказал дедушка. – А это, – он показал на круглые, закрывающиеся изнутри лючки в дверях кабины, – бойницы для стрельбы.

Во многих мальчишках есть врожденное уважение к суровым вооруженным людям на боевых машинах. Я не исключение. Инкассаторы остались у меня в памяти на много лет. И позже я всегда обращал на них внимание.

Складывая свои воспоминания, я пришел к выводу, что они приезжают в магазинчик вечером каждого понедельника. Таким образом, я знал, когда Тамара и Даздраперма могут выйти на дело.

Я немного успокоился и стал ждать, когда ситуация изменится.

Два часа спустя дед открыл двери моей комнаты и сухо позвал ужинать. Несмотря на его тон, я чувствовал, что весь его гнев уже испарился. Да и был ли у него повод злиться на меня? Я ведь давал ему лишний случай пообщаться с милыми дамами.

Я помыл руки и зашел на кухню. Там на стене висел бережно поддерживаемый дедом отрывной календарь. И, к моему ужасу, под текущим числом было написано: «воскресенье».

До трагедии осталось двадцать семь часов.

Конечно, старухи могли бы использовать мину и не в этот день, а через неделю или через две, или даже через год. Но я знал, что все произойдет завтра. Почему? Потому что еще никогда я не видел будущее дальше, чем на несколько часов. Я не верил, что мог заглянуть на неделю вперед. Это противоречило всему моему опыту.

– Ну, чего стоишь? – спросил дед. – Садись за стол.

– Да, – ответил я, но остался стоять и смотреть на календарь.

– За стол! – строго повторил старик. – Будешь плохо себя вести – запру без ужина.

Угроза подействовала. Я сел за стол и начал уплетать курицу с картошкой. Кстати, мой дедушка действительно вкусно готовил. Иногда он даже использовал рецепты Тамары, и выходило недурно. Я ел и лихорадочно пытался придумать, как же мне сказать деду то, что вертелось у меня на языке.

– Эм, дамы, – начал я, – Тамара и Даздраперма…

– Очень на тебя сердятся, – буркнул дед.

– Они хоронили кота сегодня утром, – продолжал я.

– Да, Тихона. Тамара сказала.

– И я… – тут до меня дошло, что не стоит говорить о том, что я подглядывал, – и они… случайно…

– Что? – дед, наконец, посмотрел на меня.

– Нашли мину, – ответил я.

– Какую еще мину?

– Военную. Такими танки взрывают.

Дедушка хмыкнул.

– Да ты что? – спросил он. – И как же она выглядела?

– Большая, круглая, – показал я, – с рожками сверху.

– Мина с рожками? – переспросил дед.

– Да. – Я чувствовал, что тону. – Их нельзя трогать, иначе она взорвется.

– Как в кино, – кивнул старик.

Мы замолчали. Я – от отчаяния. Он – потому, что снова меня не замечал.

– Ты больше к ним не полезешь, – сказал старик через пять минут, – иначе я пожалуюсь твоему отцу.

Его угроза меня не напугала.

– И твоей маме, – со значением добавил дед.

– Мина была настоящая, – ответил я ему, – хотя в кино такие тоже бывают.

– И что? – спросил старик.

– А то, что я знаю, что они хотят взорвать ей инкассаторскую машину, но подорвется автобус с людьми! – выпалил я.

Дедушка уставился на меня.

– Глупо, молодой человек. Очень глупо наговаривать гадости на двух приличных пожилых женщин, да еще такие… нереальные гадости!

Я заплакал. Думаю, это было лучшее, что я мог сделать. Если бы мой дед хоть на йоту лучше разбирался в людях вообще и в детях в частности, он поверил бы мне. Но он не поверил. А когда я, размазывая по лицу слезы, начал умолять его позвонить в милицию, он снова рассердился.

Я был вынужден сдаться и признать, что старик мне не поможет. Я был один против Вумквы Свэфа и двух его ведьм.

Той ночью я не мог уснуть. В половине двенадцатого я тихонько вышел из своей комнаты. Дед сидел на веранде, курил, отгоняя комаров струйкой дыма, и раскладывал пасьянс. Мне удалось бесшумно прокрасться за спинкой его кресла и выбраться в сад.

Светила луна. Все казалось странным и необычным, опасным. Я пришел к тому месту, где перелезал забор, нашел в темноте стул. Обрывок книжки про Луи Гормана все еще лежал на том месте, где я его оставил. Я взял книжку и вернулся в дом. Когда я снова крался мимо деда, мне посчастливилось заметить, что на столе, рядом с настольной лампой, колодой карт и чашкой чая, лежит его мобильный телефон.

У меня тут же созрел новый план. Я могу позвонить в милицию сам! И уж они-то мне поверят! В прошлом году какой-то хулиган в восемь утра позвонил в милицию и сказал, что в нашей школе заложена бомба. Когда я пришел к школе, толпа детей стояла у входа во двор, но дальше их не пускали. С тех пор я знал, что милиционеры обязаны проверять все сообщения о бомбах. Даже если те поступают от детей и даже если звонивший не объяснил, откуда он взял информацию о взрыве.

Несколько часов я лежал в постели и дочитывал обрывок книги. Луи и Марк увидели, как Ллойд Мэсси входит в дом черного бухгалтера Дональди. Они бросились туда, чтобы схватить его, но когда они вышибли двери дома Дональди, выяснилось, что там не настоящий Ллойд, а лишь его двойник. Сам же Ллойд в этот момент готовил засаду для копов. Стоило разочарованным напарникам оказаться внутри дома, как тот тут же был окружен людьми Ллойда. Началась настоящая мясорубка.

Как ни странно, книга позволила мне отвлечься. Я почти забыл о событиях прошедшего дня. Моя душа была в Ванкувере. Я чувствовал запах пороха, слышал, как Мэсси своим гнусавым голосом кричит: «Окружайте их!», видел перекошенное от ужаса лицо Дональди, который стоял перед зеркалом в своей разгромленной ванной и смотрел, как кровь вытекает из его простреленной груди.

Где-то в третьем часу ночи я прикрыл усталые глаза и осознал, что меня окружает абсолютная тишина. Я встал, на цыпочках подошел к своей двери и выглянул из комнаты. Дедушка по-прежнему сидел на веранде, только он уже не курил. Его голова откинулась на мягкую спинку кресла, глаза были закрыты. Он спал.

Я подкрался к нему, взял телефон и вернулся в свою комнату. Мне вспомнилось, как на следующий день после того случая с телефонным террористом учительница наставляла нас: «Никогда! Не звоните в милицию просто так! Иначе ваши родители! Отправятся в тюрьму!» Но ведь у меня был самый настоящий повод, так?

Я набрал «02». В трубке раздались гудки. Я, затаив дыхание, ждал. Наконец, щелкнуло.

– Слушаю, – спросил сонный мужской голос.

– Здравствуйте, – сказал я. – Завтра вечером на дороге в поселок Пальский будет заложена мина.

В трубке была тишина. Человек тяжело дышал.

– Мне сказать что-то еще? – нервно спросил я.

– Антон, это ты? – поинтересовался мужчина.

Я с безмерным удивлением узнал голос своего отца.

– Да, я, – подтвердил я.

– Антон, – сказал отец, – зачем ты звонишь мне в три часа ночи?

Я ничего не знал про функцию быстрого вызова. Дело в том, что папин номер был записан в телефон дедушки вторым. Поэтому не обязательно было заново набирать его или искать в списке контактов. Дедушка просто нажимал цифру два + вызов – и звонил своему сыну. Чтобы дозвонится в милицию, на этом мобильном следовало набирать «102» или горячую линию службы спасения «911». Но этого я тогда не знал.

– Пап, я не тебе звонил, – испуганно ответил я, – я звонил в милицию.

– Что случилось? – медленно просыпаясь, спросил отец.

– Завтра случится ужасная вещь, – объяснил я. – Наши соседки взорвут автобус.

– Антон, мне завтра на работу, – ледяным голосом сказал отец. – Ты понимаешь, что я больше не усну, что я буду еле живой, что ты испортил мне весь день?

– Папа, извини, – попросил я, – но, пожалуйста, позвони в милицию, это очень важно, погибнет много людей.

– Антон, это идиотская шутка, и завтра ты будешь наказан, – отец бросил трубку.

Я держал телефон в трясущихся руках. Я подумал, что, наверное, что-то сделал не так. Проверяя и продумывая нажатие каждой кнопки, я снова набрал «02». Цифры «02» светились на экране. Ошибки быть не могло. Я нажал вызов.

Отец сразу снял трубку.

– Антон, – сказал он.

– Папа, – опешил я, – но я набираю «02».

– Ты не улучшаешь своего положения, – рассвирепел отец. – Ты уже разбудил маму.

Он снова бросил трубку. Я сидел на кровати, совершенно ошеломленный. Мое разочарование было тяжелым, как бетонная плита. Я ощутил полную беспомощность. Я знал, что завтра случится преступление, и не мог позвонить в милицию. Каждый следующий шаг обещал мне еще большие репрессии со стороны взрослых. Я даже начал сомневаться в своей правоте. Вдруг это правы они все, дед и отец, которые мне не верят, вдруг ничего этого нет, вдруг я просто сумасшедший. И одновременно я со злорадством подумал, что завтра вечером они узнают, что это они виноваты в гибели двадцати человек. Потому что они ничего не сделали.

Я уснул в слезах и даже не позаботился о том, чтобы вернуть мобильник на стол деду.

Мне приснился мертвый мир. Там было небо цвета жженого сахара, а под ним, по потрескавшейся серой земле, несся всадник. Он был как земля, с такой же неживой, сухой, рубчатой кожей. Его лицо выглядело твердым, как камень, а в глубоко продавленных глазах притаилась тьма.

Его конь был как облако серой пыли. Он втягивал в себя весь мелкий прах этой мертвой земли. Он скакал и рос. Он состоял из песчинок, из золы, из струпьев, опавших с больной кожи, из растертых в руке осенних листьев, из железных стружек и из самого твердого и холодного снега, какой бывает лютой зимой. Только его глаза и ноздри горели огнем, будто вопреки той тьме, в которой тонули глаза его всадника и господина. Я слышал топот копыт, дыхание ветра и дикий крик. Если каменная пустыня может кричать, то она кричит так.

В моих глазницах два угля

В моем сердце лишь земля

В моих жилах черный прах

В моей тени дремлет страх

Я держу в руке свой меч

Он срубает главы с плеч

Я трублю в свой длинный рог

Когда дев везу в чертог

Подо мной мой черный конь

Грива – дым; нутро – огонь

Он быстрее, чем твой крик

Всегда скачет напрямик

Впереди него лишь псы

Свиты из гнилой лозы

Они чуют время бед

Людской ужас – их обед

Рядом неслись две огромных собаки. Они бежали быстрее лошади, а их морды, покрытые жуткой кожей, показались мне смутно знакомыми. У них не было шерсти, их огромные тела были странного белого или даже розоватого цвета. Их слюна оставляла на серой почве дорожки омерзительной влаги.

Я пришел по просьбе злой

Мне ты душу приоткрой

Я люблю ее сырой

Я войду в нее с войной

Станем мы с тобой дружить

Вместе резать, вместе жить

Мясом будешь мне стелить

Песней на ночь веселить

Песню я люблю одну

Про себя и пустоту

Песня – правда, а не блеф

Мое имя Вумква Свэф

Я увидел, что чудовищный наездник приближается ко мне. Он поднял свою шашку, и та сверкнула кремниевым блеском. Ее огромное лезвие было корявым, как край самого грубого каменного ножа. Я стоял посреди поля, и мне некуда было деться. Я был один на прицеле его страшного удара.

Но прежде чем он рубанул меня, я услышал его мысли. Глиняный богатырь думал о том, что он хочет есть, и что Тамара и Даздраперма помогут ему. Он странно о них думал. В последний момент, перед самым его ударом, я осознал, что для него это имена двух его собак.

Мой слух заполнился свистом шашки. Я проснулся и обнаружил, что сжимаю в руках обрывок книжки про Луи Гормана. И в глазах у меня по-прежнему стояли слезы.

Я поспал всего несколько часов. Было раннее утро, теплые оранжево-золотые лучи солнца проникали в комнату, в саду щебетали птицы, а мои загорелые ноги красиво выглядывали из-под белого одеяла.

Я встал, оделся, взял телефон, чтобы вернуть его дедушке, и пошел к двери комнаты, но не дошел до нее, остановился посередине помещения. Я не мог оторвать взгляда от светлых полос солнечного света, от окна, от белой кровати и от зеленых кустов на улице.

Меня захватило ощущение жизни. Мир сиял красотой. А с другой стороны был Вумква Свэф. Он мчался сюда по слизистому следу своих псов.

– На что я рассчитывал? – спросил я себя.

Обычно в жизни все происходило именно так, как я видел это в своих видениях. Мама могла достать мой дневник на пять минут раньше или на пять минут позже, но плохие оценки всегда вызывали у нее одну и ту же реакцию. Если я видел, как подерутся мои одноклассники, то они дрались, если я узнавал, что через час нас с папой остановит и оштрафует гаишник, то так и происходило. А если я пытался предупредить, то папа сначала не верил, а потом обвинял меня в том, что я причина беды и все так вышло не само по себе, а из-за плохого наговора. Вот и сейчас никто из моих родных не верил мне и не собирался мне помогать.

На мой подоконник сел воробушек и посмотрел на меня. Вдоль забора, не обращая никакого внимания на птичку, прошествовал Барсик.

Неужели двадцать человек были приговорены к смерти еще вчера, еще в тот момент, когда две старухи схватили меня за ноги? Неужели еще неделю, месяц, год назад мир был устроен так, что я должен был оказаться в этой комнате в эту минуту и, сжимая кулаки, смотреть на всю окружающую меня красоту? А если да, то зачем? Чтобы мучиться, зная, что Вумква Свэф сожрет кишки мальчика-поэта с серыми глазами?

Я вспомнил, как отдавал Тамаре пакет и как уронил его, когда меня ударило видением. Я вспомнил, как брал у Даздрапермы чеснок и как вздрогнул, когда узнал о пленном немце и о втором имени Вумквы. А потом я полез за стрелами и попался старухам – видимо, лишь затем, чтобы теперь мучиться своим последним двойным видением.

– Почему я вообще нахожусь здесь и сейчас? – спросил я. – Почему папа и мама не поехали на Кипр вначале лета? Почему им обязательно было нужно засовывать меня сюда именно в этот момент?

Воробушек сорвался с подоконника и улетел. Я стоял совершенно неподвижно и даже начал замечать, как двигаются лучи солнца по деревянному полу. Где-то далеко хлопнула дверь – значит, встал дед.

– И наконец, почему я впервые в жизни начал видеть вещи, которые были так давно? – спросил я себя.

Последняя мысль поразила меня особенно. Сотни раз я видел чужие мелкие ссоры, разборки, пакости и неприятности. Только сейчас мои видения как будто обрели смысл. Они сложились в единую цепочку. Они все касались Вумквы Свэфа, ключевых точек его истории. Я узнал про него почти все.

– Как все это может быть случайностью? – спросил я. – И зачем было все это, если его нельзя остановить?

Утреннюю тишину разорвал запоздалый крик петуха. Будто подчиняясь ему, дедушка распахнул дверь моей комнаты.

– Встал? – спросил он. – Не видел мой…

Я понял, что дед смотрит на мобильник, и попытался спрятать его за спину.

– …телефон, – закончил старик. – Ты кому-то звонил?

Я не угадал правильный ответ. Поэтому все утро того дня мне пришлось пробыть взаперти у себя в комнате, без завтрака и с пылающе-красными ушами. Дежурный звонок отца только добавил острастки.

Дед не додумался отнять у меня книжку, и я, наконец, дочитал ее до конца, до оборванной двести седьмой страницы.

Перестрелка в доме Дональди закончилась трагически. Бандиты ворвались в комнату, где Луи и Марк держали оборону. Луи получил пулю и вывалился на улицу через разбитое окно, а Марк остался в доме, один против пятерых выживших в перестрелке людей Ллойда.

Сцена заканчивалась тем, что детектив Горман лежит на траве и видит приближающиеся мигалки полицейских машин. Начинается холодный дождь. Капли падают на лицо Луи, и кажется, что все потеряно. Он один, у него больше нет ни друга, ни девушки. Луи теряет сознание и снова приходит в себя в больнице. И тогда он снова начинает думать. Он вспоминает, что среди бандитов Ллойда был один рыжий ирландец. В Ванкувере мало ирландцев, и Луи приходит к выводу, что тот парень наверняка является братом плохиша Джонстона.

– Я никогда не сдаюсь, – говорит себе детектив Горман. Он вытаскивает из себя трубки и иглы, встает на ноги и бежит из больницы. Он понимает, что ему больше не нужны ни плохиш Джонстон, ни черный бухгалтер Дональди. Теперь у него есть реальная зацепка. Он узнает, где дом брата плохиша, приходит туда и успевает забраться в открытый кузов джипа, когда шестерка-гангстер и один из его товарищей садятся в машину. Машина приезжает в грузовой порт.

Я читал описание порта, и перед моим разыгравшимся воображением вставали огромные многоногие краны, штабеля контейнеров и полупустые склады с ржавыми кран-балками. Именно на такой склад и приезжает джип бандитов.

Луи приподнимает брезент и видит, что находится прямо посреди банды Ллойда Мэсси. Она почти в полном сборе, а в центре склада, под единственной слепящей лампой, на коленях стоит Марк.

– Что ты сделаешь с этим копом, Ллойд? – спрашивает рыжий.

– О, – отвечает Ллойд Мэсси. – Я хочу привязать его к двум автомобилям и разорвать пополам. Для этого специально ждал, когда приедешь ты.

Они смеются. Ирландец обходит машину, чтобы взять из кузова трос, и в этот момент Луи начинает стрелять. Ему удается сразу убить четверых.

– Он один! – в ярости кричит Ллойд. – Завалите его!

Но бандиты пугаются и отступают. Луи выбирается из джипа и подходит к напарнику. Марк как бы засыпает у него на руках. Но в последний момент успевает пробормотать, что видел Линду.

На этой сцене книжка оборвалась. Я плакал и был в ярости от того, что не могу узнать конец. Я даже не знал, погиб Марк или нет. Мне очень хотелось, чтобы все было хорошо, но я понимал, как мало у них шансов победить в этой игре.

Днем старик меня выпустил и накормил обедом. Пока мы ели, он то и дело поднимал на меня строгий взгляд.

– И что с тобой в последние дни случилось? – удручался он. – Ведешь себя как бесенок.

Я помалкивал. Что я мог ему сказать, когда уже прекрасно понимал, что скоро в его глазах совершу следующее преступление. Чем оно закончится, я не знал. Но я твердо решил, что не буду сдаваться, как не сдавался Луи Горман.

У меня возник простой план. Я хотел снова забраться на участок старух, только на этот раз не ради стрел, а ради спасения многих жизней. Я предполагал, что найду мину и либо перепрячу ее, либо унесу, либо, если не смогу поднять, то взорву. Я видел, как это делали Тамара и Даздраперма, и для своей цели специально позаимствовал из-за дома бельевую веревку.

К середине дня я чувствовал себя чрезвычайно странно. Мое состояние можно описать как коктейль из страха, гордости и решимости. Соображал я плохо. Другого выхода кроме повторной атаки на участок старух у меня, на мой взгляд, не оставалось.

С замирающим сердцем я вернулся на свой наблюдательный пункт. Веревка висела у меня через плечо, как у скалолаза прошлого века. Я посмотрел в щель в заборе и не увидел ни Тамары, ни Даздрапермы. Тогда я поднялся на стул, подтянулся и, в точности повторяя свои вчерашние действия, перебрался сначала на крышу уличного туалета, а потом на территорию самого участка. Мне пришла в голову привлекательная мысль, что, возможно, обе старухи наслаждаются послеобеденным сном. От деда я знал, что у них есть такая привычка. Но они почивали не каждый день, а только тогда, когда к обеду переделывали всю необходимую на участке работу. Поэтому стопроцентной уверенности у меня не было.

Я шел медленно и опасливо. Добрался до крыльца, взошел по ступенькам, перевел дух, открыл дверь дома – и замер. Передо мной стояла Даздраперма.

– Вумква говорил, что ты придешь, – сообщила она. Ее глаза блестели безумием.

Я отступил на нижнюю ступеньку лестницы. Мгновение мы смотрели друг на друга, а потом я бросился бежать.

Как и в прошлый раз, я бежал к перелазу через забор, к удобным планкам, по которым мог бы вернуться на свой участок. На этот раз мои ноги были в полном порядке, и бежал я очень быстро. Но я не учел того, что Вумква Свэф предугадает мой маневр. Перед самым забором я оглянулся. Даздраперма не бежала, а спокойно шла за мной. На ее иссушенном лице играла нехорошая улыбка.

– Давай, – сказала она. – Чего же ты ждешь?

Я, не глядя, схватился за перекладину и вскрикнул от боли. Когда я посмотрел на свою левую руку, то увидел, что она вся в крови. Планка по-прежнему была на своем месте, но старухи истыкали дерево гвоздями с откусанными шляпками. Они потрудились на славу, и теперь на перекладинах негде было поставить даже маленькую, цепкую детскую руку. Эту ловушку делали специально для меня. Я схватился за планку сильно. Частокол острых гвоздей проткнул мою кожу до костей, перепоночки кожи между пальцами были разорваны.

Боль, должно быть, была невыносимая, но я ее тогда не почувствовал. Я отчетливо понимал, что сейчас меня убьют. И ноги сами понесли меня к калитке участка. Я хотел выскочить на улицу. Там могли быть какие-нибудь люди. Но даже если их там не будет, я не сомневался, что в беге на большую дистанцию старухи меня не победят.

Я бежал самозабвенно, не слышал, как мои ноги ступают по земле, почти не дышал. Но до калитки я не добежал. У калитки стояла Тамара. Я сначала не видел ее за кустами, но стоило мне выскочить на садовую дорожку, как она оказалась прямо передо мной. Она улыбалась почти так же, как ее сестра и, если я правильно помню, манила меня своим корявым пальцем.

В моей душе заметался ужас. Я повернул обратно. Мне очень хотелось хоть в каком-нибудь месте подбежать к забору их участка. У меня был бы шанс его перелезть, если бы я на двадцать метров оторвался от обеих старух, но Даздраперма блокировала мне путь. И я побежал прямо по садовой дорожке в их дом.

У меня было две мысли. Одна – героическая. Я хотел найти мину и подорваться вместе с ней, спасти людей и, возможно, уложить вместе с собой старух. Другая мысль состояла в том, что можно проскочить через дом, вылезти в окно и получить ту минуту у забора, в которой я нуждался, чтобы спастись.

Я вбежал в дом, пролетел, распахивая двери, через две комнаты, нигде не увидел мины и остановился перед окном с другой стороны дома.

Я был в спальне «почтенных пожилых дам». Это была странная полутемная комната с единственной огромной кроватью. Все вещи здесь распространяли тонкий, едва уловимый запах земли. Дедушка, наверное, умер бы от восторга, окажись он на моем месте. Но я умирал от страха. У себя за спиной я слышал топот преследовательниц.

На подоконнике я, к своему удивлению, увидел две мои красные стрелы. Они, как трофей, стояли в стеклянной банке вроде тех, в которых маринуют огурцы. Думать мне было некогда. Я выхватил стрелы из банки, а саму банку швырнул в окно.

Плохая попытка. Стекло, конечно, разбилась, но дырка была слишком маленькой, чтобы мне удалось через нее выпрыгнуть. Мне не хватило сил, чтобы швырнуть в окно стул, и не хватило решимости, чтобы разбежаться и выбить стекло собственным телом. Я просто метнулся в соседнюю комнату.

Началась адская карусель. Я бегал по кругу, из комнаты в комнату, а старухи бежали за мной. Мне удалось вернуться к входной двери, но оказалось, что Тамара предусмотрительно заперла ее. Я метнулся на кухню и понял, что попал в тупик.

Тут я вспомнил про люк в подвал. Я обгонял старух метров на десять. Мне хватило времени, чтобы распластаться на полу, приподнять тяжелую крышку люка и закатиться под нее. Я провалился в темноту и упал вниз с каменной лестницы.

Пол был земляной. Мне тут же стало холодно. В одной руке я по-прежнему держал пару стрел, другая дико болела и вся была мокрой от крови. Я слышал, как у меня над головой старухи вбежали в кухню.

– Где он, Даз? – спросил Тамара.

– Подожди, – ответила Даздраперма.

У меня возникла безумная надежда, что они меня не найдут, что они забудут про свой подвал, не спустятся вниз. А даже если спустятся, то не найдут в нем меня. Я вскочил и осмотрелся.

Подвал делился на коридор и две выходящие в него комнаты. Стены были из голого кирпича, в некоторых местах старухи пристроили к ним стеллажи, на которых хранили всякие скляночки с солениями, консервы, мешки семян и все остальное, что обязательно бывает в хозяйстве заядлого огородника.

Я бросился сначала в одну комнату, потом в другую, надеясь увидеть другой выход, но единственный лучик света проникал в подвал через щель в кухонном люке.

Вторая комната, в которую я вбежал, оказалась довольно странной. Она являла собой пустой кирпичный короб с земляным полом, только в стену напротив двери было вделано прочное металлическое кольцо.

– Вумква говорит, что он внизу, – нарушила тишину Даздраперма.

Я понял, что мне конец, но не сдался. С решимостью отчаяния я стал выстраивать оборону. Я отшвырнул бесполезные стрелы, стянул с себя бельевую веревку и принялся лихорадочно связывать ручку двери с вделанным в стену кольцом.

Старухи мгновенно отреагировали на шум. Они рванули вниз и начали ломиться в дверь. Я ответил на их атаку новыми витками веревки. Я пачкал все кровью и стонал от боли, когда больными руками тянул за веревку, но не останавливался, пока в коридоре не наступила тишина.

– Не нужно ломать, – услышал я голос Даздрапермы. – Мышонок сам залез в мышеловку. Посторожи.

Я слышал, как она ушла. Помню, что опустился на холодный пол и слушал, как стучит сердце. Я был жив.

– Ты кому-нибудь рассказал про наш план? – спросила Тамара.

Я не ответил.

– Притаился, мышонок, – рассмеялась старуха.

Я смотрел на дверь. Мне пришло в голову, что надо ей ответить. Если мне удастся убедить ее, что я не один, что меня будут искать, она не станет убивать меня. Ведь пока Тамара и Даздраперма еще ничего не сделали. Им достаточно избавиться от мины и отпустить меня, и все снова пойдет своим чередом.

Я хотел сказать, что рассказал про все дедушке, но испугался, что тогда старухи могут убить и его.

Снова послышались шаги Даздрапермы.

– Мышонок, – снова позвала Тамара, – ты в мышеловке.

– Я все рассказал отцу, по телефону, – ответил я.

– А ведь мы предупреждали, что не стоит тебе этого делать, – заметила Тамара.

– Это неважно, – сказала Даздраперма. Я услышал, как с другой стороны в замочную скважину вошел ключ. Замок повернулся и щелкнул. Мое сердце екнуло. Они сделали то же самое, что и я. Они заперли дверь.

Признаться, я вообще не имею понятия о том, откуда в этом подвале взялись замки. Вполне возможно, что в комнате, где я тогда оказался, уже держали и мучили кого-то. Быть может, это несчастное создание, человека или животное, приковывали к вделанному в стену стальному обручу. Мне легко представить, как Даздраперма год за годом спускалась сюда с Тамарой и год за годом говорила ей: «Я придумала новую игру».

– Это ты хорошо придумала, сестра, – похвалила Тамара.

– Что мы теперь будем с ним делать? – спросила Даздраперма.

На моем лице выступил холодный пот. Я как будто был на месте пленного немецкого солдата. Я прекрасно понимал, что, в сущности, моя судьба для них решена, они лишь обсуждают один нюанс: как именно меня убить.

– Есть идея, – сказала Тамара.

– Какая? – заинтересовалась Даздраперма.

– Пойдем, покажу, – ответила Тамара. – Немцы любили так делать.

Они ушли. Я остался сидеть в темноте. В коридоре подвала было чуточку светлее, чем в комнате. Я смотрел на крошечный светлячок замочной скважины. Часто в своей жизни я чувствовал себя одиноко, но никогда до того я не чувствовал себя в последнем одиночестве. Ко мне приближалась сама смерть. Вумква Свэф был рядом. Я чувствовал, как его лицо сгущается в темноте под потолком.

Я приказал себе думать, думать, как думал вчера, думать, как детектив, как сильный. И тогда сквозь панику ко мне вдруг прорвалась одна мысль. Я еще кое-что могу. Я могу обратить старух, или хотя бы одну из них, на свою сторону. Я расскажу ей, что узнал из своего сна. Объясню ей, что она в этой игре пешка.

Я выбрал Тамару. Я не думал, что она лучше Даздрапермы. Но не она говорила с Вумквой Свэфом. Не ее дедушка называл «недоступной женщиной». Я поверил, что Тамару будет легче уговорить.

Заговорить с ней мне помогли обстоятельства.

Примерно через час люк на кухне снова открыли, и я услышал голоса старух. Они тащили что-то тяжелое.

– Подавай, – говорила Тамара.

– Спускай, – отвечала Даздраперма.

– Подавай, – снова требовала Тамара.

– Спускай, – вторила ей сестра.

После каждой команды я слышал негромкий железный лязг. Какая-то громоздкая вещь, ступенька за ступенькой, спускалась вниз по лестнице. Я приник к замочной скважине и сначала увидел спину Тамары. Потом разглядел, что она контролирует перед двуручной садовой тачки, и, наконец, понял, что в этой тачке лежит огромный синий газовый баллон. Старухи были сильными, но баллон оказался тяжелым даже для них.

– Готово, – сказала Тамара. – Он внизу.

Даздраперма крякнула и разогнула спину.

– Ну что, сестра? – спросила она. – Справишься одна? Мне уже миной пора заниматься.

– Теперь справлюсь, – заверила Тамара. – Да и не развернемся мы здесь вдвоем с этой тачкой. Тут одни руки нужны.

Даздраперма ушла, а Тамара небольшими рывками стала пододвигать тачку к моей двери. Она заговорила первая.

– Ну что, мышонок, ты здесь?

– Да, – ответил я, лихорадочно пытаясь сообразить, зачем им баллон. Сначала мне пришло в голову, что они будут использовать эту штуку, чтобы протаранить мою дверь, но тут же, из объяснений самой Тамары, понял, что их план лучше.

– Хочешь нюхнуть газку, а, мышонок? Он отлично пахнет.

У нас дома была газовая плита, а за дачным домиком стояли точно такие же баллоны. Однажды мама забыла выключить газ на плите, и папа устроил ей скандал. Он кричал, что утром мы могли не проснуться. Я знал, что в таких баллонах находится горючий газ, что он взрывоопасен и ядовит. Отвечать на издевательский вопрос старухи я не стал.

– Вумква плохой, – сказал я.

– О да, очень плохой, – согласилась пожилая женщина.

Она дотащила тачку до моей двери и поставила ее так, что голова баллона оказалась у самой замочной скважины.

– Он плохой для всех, – продолжал я. – Для вас тоже. Он не помогает вам.

Тамара не ответила, только бросила один короткий странный взгляд на темную дырочку, из которой я, загнанный мышонок, смотрел на нее.

– Тамара, – обратился я, – Вумква вас обманывает. Вы не взорвете инкассаторскую машину. Вы взорвете автобус.

Старая ведьма усмехнулась и повернула вентиль. Сильный поток газа ударил прямо в замочную скважину.

– Все будет как раньше! – закричал я. – Как тогда, когда вы взорвали грузовик с солдатами вместо черной машины!

Старуха замерла. Мои слова, наконец, проняли ее.

– Что ты знаешь про Вумкву? – спросила она.

– Он очень голодный, – ответил я. – Он просто хочет, чтобы пролилось больше крови.

– И все? – Тамара наклонилась к замочной скважине. Ее иссохшие губы теперь почти касались медного носика газового баллона. Она прикрутила клапан, и в подвале снова наступила тишина.

– Я знаю, что его еще зовут Свэф, – выдохнул я. – Я знаю, что твоя сестра слепила его из игрушечного печенья. Знаю, что вы ночью в землянке замучили немецкого солдата.

Некоторое время Тамара молчала.

– Откуда? – наконец спросила она.

– Я вижу прошлое и будущее, когда трогаю людей, – объяснил я. Меня вдруг охватило странное чувство. Я был уверен, что эта злая, уродливая, страшная, ненавистная мне женщина понимает меня. Быть может, она была первой, кто мне поверил.

– Кто тебе подсказывает? – поинтересовалась она. – У тебя есть твой Вумква Свэф? А, мышонок? Есть?

Я ответил не сразу. Я сидел на земляном полу, слушал, как ведьма дышит за дверью, и вспоминал утренний солнечный свет, траву, воробья, яркие цвета живого мира. Я вспомнил, как рассуждал, когда решился прийти сюда.

– Есть, – сказал я.

– Кто? – спросила она.

Я не знал, есть ли у этого всего имя, может ли оно вообще быть, но неожиданно сам, как будто со стороны, услышал свой голос.

– Луи Горман.

Старуха долго молчала.

– Тогда позови его, – наконец, предложила она. – Позови, как Даз зовет нашего Вумкву.

Я лихорадочно облизнул губы.

– Луи Горман, – прошептал я. Я представил, как он плечом высаживает калитку и входит на участок Тамары и Даздрапермы. Стояло теплое лето, и теперь он носил простую клетчатую рубашку и синие джинсы. Вот он встретил Даздраперму, выхватил оружие и застрелил ее, вот он поднимается по ступенькам крыльца, входит на кухню, видит распахнутый люк и берет на прицел вторую злую старуху.

Прошло несколько минут. Я обливался холодным потом, а Тамара дышала в замочную скважину.

– Нет, – наконец, сказала она. – Ты врешь. Я верю, что ты видишь всякие вещи, когда касаешься людей, но это все, что у тебя есть. И это не поможет тебе.

Заскрипел крантик клапана. Я услышал, как медленно нарастает шипение газа. Меня охватило отчаяние.

– Тамара, – взмолился я, – не делайте этого, он играет с вами, он не на вашей стороне!

В ответ мне из коридора раздался смех. Не смех Тамары. Я понял, что за дверью стоит Вумква Свэф. Запах земли стал таким сильным, что перебивал запах газа. Потом я услышал, как он уходит. Тяжелые шаги глиняного богатыря прогрохотали по ступеням. Хлопнула крышка подвала.

Я остался один.

Я сидел на холодном земляном полу и чувствовал, что убит. Луи Горман не пришел ко мне. Свет не помог мне, не ворвался в мою темную камеру, не разметал ее двери и стены, не выключил газ.

Я заревел в голос. Я был один. Я не мог изменить будущее. Я мог только стать его частью, еще одним существом, уничтоженным на пути зла.

– Луи Горман! – закричал я. – Марк умер, умер, умер у тебя на руках! И Линду ты не спас! Ее убили. Ты остался один! Вот! Понял! Ты никому не помог и ничего не сделал!

От моих слов мне стало только хуже. Ведь на самом деле я не хотел этого всего говорить или думать. Мне просто было очень больно.

– Ты врешь, – сказал я себе сквозь слезы. – Он сделал все, что мог.

Сделал все, что мог.

– Где ты, тот, кто выбирает, какие именно видения мне видеть? – спросил я.

Тишину нарушало только мерное шипение газа. Я представил моего героя с телом друга на руках и с кровоточащей раной в плече, сидящего посреди пустого склада, на полу которого лежат четверо убитых им гангстеров. Я представил, что он просто ляжет там, рядом со своим другом, и умрет. Отдаст Линду Ллойду. Отдаст Ллойду весь мир. Не будет обращать внимание на то, что вся его жизнь почему-то была так устроена, что он встречал Ллойда снова и снова. Как будто мир хотел, чтобы они боролись.

Мне пришло в голову, что тот, кто привел меня сюда, совсем не такой, как Вумква Свэф. Вумква сделал Тамару и Даздраперму своими рабами. Я не был рабом. А тот, кто показал мне мои видения, почему-то не мог или не хотел врываться в этот мир и разносить дом старух на атомы. Он действовал по-другому.

Я сидел под дверью, шмыгал носом и думал.

Много раз я видел будущее. И ни разу мне не удавалось его изменить. Может, потому, что я видел всякую ерунду. Ерунду, которая должна случиться просто потому, что она ерунда. Мамы обязательно заглядывают в дневники, а мальчишки обязательно дерутся.

Но сейчас все по-другому. Потому что речь о двадцати жизнях. У Луи Гормана все еще есть возможность остановить Ллойда. И я здесь потому, что у меня есть Возможность.

– Возможность, – повторил я.

И начал действовать.

Я размотал веревку и попытался открыть дверь. Я налегал на нее всем телом, бил по ней ногами и плечом, прыгал на нее. Ничего не получилось. Я был слишком маленьким и легким.

Скоро мне стало казаться, что звук шипения баллона становится мелодичным. Он растекался по темному помещению, превращался в странный мерный звон. У меня начала кружиться голова. Светлая точка замочной скважины уплывала из поля моего зрения, и мне было все труднее возвращать ее обратно. В висках ныло.

Я догадался, что отравлен. Мое время, минута за минутой, утекало. Когда старухи сделают свое черное дело и придут назад, я уже буду мертв. И тогда Вумква Свэф сожрет мои кишки. А то, что останется, Даздраперма закопает под своими грядками, рядом с котом Тихоном. Я стану удобрением.

Я не мог выбить дверь, но внезапно меня осенило, что я могу остановить поступающий в комнату поток газа. Замочная скважина была крупной, старой. Я заткнул ее указательным пальцем и обессилено опустился на пол под дверью. Шипение стало тише. Я чувствовал, как идущая под напором струйка газа холодит мой палец. «Думай», – в очередной раз, приказал я себе.

То, что нельзя сломать, иногда можно открыть. Внимательно, сантиметр за сантиметром я стал ощупывать дверь. До сих пор помню ее поверхность. Она поросла плесенью и грибком. Моя рука скользила по этой липкой, слегка влажной древесине. Я нашел две мощные дверные петли, понял, что они мне ничем не помогут, и стал ощупывать пространство вокруг замка.

Оказалось, что косяк двери сделан с погрешностями. Лунка, куда входит язык замка, была слишком большой, а над ней прикрутили металлическую пластину, винты в которой держались не слишком хорошо.

– Спасибо, – сказал я, и потом добавил, – Луи Горман.

Ощупывая винты, я вспомнил про стрелы и нашарил их в темноте. У одной из них наконечник-липучка неплотно сидел на древке. Мне удалось содрать его. Теперь стрела превратилась в упругий пластиковый прутик с концом, как у отвертки.

Я кое-как стал выкручивать винт. Мне все время казалось, что сейчас стрела сломается, но этого не происходило, а стальной стержень винта миллиметр за миллиметром выходил из плохой древесины косяка.

Я крутил, и мне становилось все хуже. Конечно, я заблокировал прямой доступ газа, но он все равно попадал в комнату, где я находился. Меня начало тошнить, голова раскалывалась от боли, руки не слушались.

В какой-то момент я догадался заменить свой палец на липучку от стрелы и вдавил эту резиновую штуку в замочную скважину. Когда я освободил обе руки, дело пошло быстрее. Я выкрутил один из винтов, закричал от радости, взялся за второй – и тут же сломал свою «отвертку». Шляпка второго винта оказалось другой формы, и острые кромки на ней попросту срезали пластик отвертки.

Но я хотел жить. Я должен был жить, чтобы смогли жить другие. Срывая ногти с пальцев, я вцепился в металлическую накладку. Теперь она держалась только на одном винте. Рывками мне удалось повернуть ее на девяносто градусов.

После этого дверь открылась.

Я взял оставшуюся стрелу и вскарабкался вверх по лестнице. Вумква Свэф так верил в свою силу, что даже не потрудился закрыть выход из подвала. Я откинул незапертую тяжелую крышку, выбрался на пол кухни, вдохнул свежий воздух и упал. Меня вырвало.

Дальше я, по всей видимости, выполз на крыльцо. Я не помню, как сделал это, помню только, как выглядело склонившееся к закату солнце. Оно показалось мне нереальным, красным и ярким, как капля вулканической лавы. И бесконечно красивым. Мне показалось красивым небо. Я упивался дуновением ветра, зеленью листвы, жужжанием насекомых. Я увидел, что на нашем заборе сидит Барсик – он быстро осознал исчезновение Тихона и больше не боялся ходить в эту сторону – и я улыбнулся ему.

Когда я окончательно пришел в себя, вокруг наступили светлые летние сумерки. Был вечер понедельника. Оставался час до взрыва.

Я выглядел страшно. Из-за действия газа мое лицо пошло красными пятнами. Майка была испачкана рвотой, шорты извалялись в земле. Мои руки были изрезаны и окровавлены, ладони засажены занозами, а ногти сломаны. Все ссадины и ранки слились в одну сплошную коричневую корку. Именно тогда я впервые обнаружил, что средний палец на левой руке больше не гнется, но тогда это не произвело на меня ровно никакого впечатления.

Целенаправленно и устало – наверное, именно так ходят зомби – я вышел на улицу. Там я никого не встретил. Думаю, мне очень повезло, потому что, увидев меня в таком состоянии, добропорядочные соседи могли помешать моим дальнейшим планам.

Помню, входя на наш участок, я подумал, что, наконец, добился своего: в правой руке я сжимал красную стрелу. Так что я снова был вооружен. Я зашел в дом, взял арбалет и карманный фонарик, попил воды, чтобы отбить вкус рвоты, а потом быстро, как только мог, пошел к дороге.

Позже выяснилось, что я не встретил дедушку потому, что он в тот момент уже искал меня. Первым делом он спросил Тамару и Даздраперму, но те, разумеется, ответили, что не видели меня с тех пор, как я вчера перелез их забор. Дед решил, что я совсем спятил, пошел искать меня вдоль всей нашей улицы, не нашел и двинулся опрашивать людей на соседних улицах. Когда я брал свой арбалет, дед уже вызвал милицию и на встречу с ними возвращался к дому. Но так случилось, что и милиция, и дед выбрали не те улицы, по которым двигался я. Луи Горман хранил меня. В сгущающихся сумерках прохожие перестали замечать, какой я странный. Сорок минут спустя я все еще шел и даже почти не сбавил скорость, только слегка задыхался от усталости.

В тот момент я думал о том, чем могла бы закончиться эта книга. Я вспомнил, что вокруг Ванкувера горы, и стал представлять себе безумные вещи. Я решил, что там должен быть вулкан, а в его кратере пещера, куда Ллойд Мэсси уносит награбленные деньги. Я думал о том, что Линда наверняка лежит полуобнаженная на раскаленных камнях и что она прикована к кольцу, вделанному в стену.

Из-за испарений вулканической лавы в пещерах был взрывоопасный газ. Поэтому Луи Горману пришлось оставить свой пистолет дома. Вместо огнестрельного оружия он вооружился арбалетом. Я представлял, как в финале Ллойд, пронзенный красной, но настоящей и очень опасной стрелой, упадет прямо в клокочущее жерло вулкана.

– Умри, Ллойд Мэсси, отправляйся прямо в ад, – напутствовал его детектив Горман, а затем бросался к своей возлюбленной.

Иногда сквозь эти фантазии прорывались плохие мысли. Я снова думал о том, что, скорее всего, ничего не смогу изменить. Мне начинало казаться, что я просто опоздаю. Я хотел бы бежать, но я не мог – слишком плохо себя чувствовал.

Я все еще шел, когда мне навстречу проехала инкассаторская машина. Она ехала в магазин. После этого я слегка сбавил темп, так как точно узнал, что у меня есть еще двадцать минут.

Вскоре после встречи с машиной я дошел почти до того места, где все должно было случится. Поселок Пальский здесь заканчивался. За заборами окраинных участков начинался перелесок, через него дорога шла в темноте. Машины там замедляли движение и переключали фары на дальний свет.

Я увидел старух издалека. Их легко было не заметить, но я точно знал, где они будут стоять, и не спутал их силуэты с придорожными кустами. Прямая встреча с ними была бы излишней, и я свернул на последнюю из маленьких улочек, ответвляющихся от центральной.

Мне повезло наткнуться на пустующий участок. На краю Пальского такие есть. Это шестисоточные участки, владельцы которых так и не построили себе дома. На некоторых из них есть огороды, другие поросли репьем. Вся эта земля кому-то принадлежит, но у некоторых владельцев не хватает времени даже на то, чтобы поправить забор.

Я пролез через брешь в очень старом плетне, прошел по кочковатому пустырю заброшенного участка и остановился. Впереди, в пятнадцати метрах от меня, были Тамара и Даздраперма. Я услышал, как они разговаривают с кем-то еще.

– Боитесь, что я грабитель? – громко, весело спросил мужской голос.

Тамара что-то ответила. Ее слов я расслышать не мог.

Меня всегда завораживал момент, когда будущее становится действительностью. Я как-то умудрился прижать к себе арбалет больной рукой и полез на плетень. Лазать на плетни намного легче, чем на заборы. Даже в таком состоянии я смог достичь его верха. Поднявшись над изгородью, я увидел, как от двух старух отъезжает синий фольксваген.

Я был в темноте, совсем близко от двух убийц. Я смотрел на них, а они меня не видели. Меня не видел даже Вумква Свэф, тень которого сгущала мрак рядом с ними.

Я зарядил стрелу в арбалет.

– Вумква говорит, сейчас! – скомандовала Даздраперма. Тамара наклонилась и подняла спрятанную в придорожной канаве серебристую ленту проволоки. Даздраперма опустилась на корточки, но еще не придерживала рожки мины рукой.

Я поднял арбалет и приложил к его ложу фонарь. Луи Горман делал точно так же, когда с пистолетом врывался в темное помещение.

– Умри, Вумква Свэф, – прошептал я. – Отправляйся прямо в ад.

Ярко-белый луч света упал на обочину дороги. Старухи одновременно обернулись. Я помню их лица. Они были скорее удивленными, чем злыми. Свет слепил их. Тамара прикрыла глаза рукой. Даздраперма невидящим взглядом пялилась на меня. Прямо у них под ногами я увидел блестящую нить растяжки.

Я медленно опускал линию прицела, пока она не совпала с серебристой струной. Я знал, что у меня нет второй попытки. Я выстрелил. Долю мгновения красная игрушечная стрела с широким носом-липучкой неслась в воздухе, а потом раздался оглушительный взрыв.

Меня сбросило с забора. Контуженный, я лежал на спине, на грядках заброшенного огорода. А вокруг меня, как в замедленной съемке, падали поднятые взрывом камни, куски асфальта и глины. Вумква Свэф был разорван на части.

Шок заставляет людей не чувствовать боли. Оглушенный, совершенно ничего не соображающий, я вышел с заброшенного участка и вдоль по дороге пошел к тому месту, где прогремел взрыв. Он разрушил асфальтовое покрытие. Часть дороги превратилась в странную косую воронку. С одной стороны от нее стояла инкассаторская машина, с другой – автобус. Пассажиры, все одинаково перепуганные, толпой стояли у своего транспортного средства и смотрели на то, что осталось от Даздрапермы.

Только один из них заметил меня. Это был мальчик с серыми глазами. Помню, что встретил его взгляд и безумно улыбнулся, а он показал на меня пальцем и крикнул:

– Вон пострадавший, помогите ему!

Он видел меня. Он прорвал круг моего одиночества. Не того одиночества, с которым я справился в подвале Тамары и Даздрапермы, а простого человеческого одиночества, на которое меня обрекли родители и другие не верившие мне люди.

Теперь он мой лучший друг, и когда я касаюсь его руки, то иногда вижу, как он ругался с мамой.