Земля в иллюминаторе

---

Часть пятая

ВЫБОР

А Слон поет глубоко в чаще

О звезде мира без смерти и боли,

Но ни один астроном не может

Найти ее.

Тед Хьюз

Глава 13

ЛИЛОВЫЙ ШРАМ

Из прихожей донесся сигнал звонка.

– Это не шлюз на улицу, – сказал Тави. – Внутренняя дверь.

Они пошли открывать и на пороге столкнулись с испуганным запыхавшимся администратором, который сообщил Тави, что тот должен быть готов впустить в свою квартиру чужих людей.

– В экстренных ситуациях и в случае труднодоступности других убежищ основным местом сбора гражданских Шарту становится административный центр, а жилые блоки временно перестают принадлежать их собственникам, и в них могут быть расквартированы беженцы.

– Когда?

– Это не обязательно. Только если нам не хватит других мест. Сначала мы заполняем большие помещения, такие, как зал гумпрайма.

Он поспешил дальше. Хинта, выглянув в общий коридор, увидел, что половина квартир уже открыта. Люди шумели, спрашивали о чем-то, на лицах застыла растерянность.

Когда мальчики вернулись к Иваре, тот сказал им, что должен идти: у него, как у школьного учителя, была своя обязанность – позаботиться о детях-беженцах.

– Ты вчера с трудом держался на ногах, – запротестовал Тави.

– Это не имеет значения. Я один из немногих невоеннообязанных мужчин в Шарту. Никто за меня не сделает мою работу. Кроме того, я, возможно, узнаю что-то важное. Спрячьте все, что можно спрятать. – Он протянул Тави ключ-карту от своей квартиры.

– Мы уберем все, что кажется странным, – обещал Хинта. Как только Ивара ушел, они приступили к лихорадочной деятельности: вернули колпак на жерло вентиляционной системы, перетащили терминал обратно в комнату Тави, завернули останки омара в полотнище и спрятали сверток под шаткой махиной опрокинутого шкафа. Где-то в процессе Хинта осознал, что не знает, к какому убежищу приписана его семья. Он слишком долго не жил дома – лежал в больнице, потом пользовался гостеприимством Фирхайфа. Он знал, что Атипа, если не струсит, пойдет на пункт военного сбора. Куда должны двигаться Лика и Ашайта, он не имел ни малейшего представления. Он предпринял попытку позвонить матери, но та ему не ответила. Несколько нервных минут он пытался решить, что же ему следует делать.

– Если нужно, беги домой, – сказал Тави. – Я справлюсь.

Но Хинте не пришлось – мать сама перезвонила ему, обрадовалась, узнав, что он все еще у друга, и обещала, что скоро придет и приведет младшего. Их семья не получала отдельного предписания, а значит, они должны были явиться в центр. Хинта с новой энергией принялся помогать Тави. Они упаковали и спрятали все платы омара, скопировали из терминала ценную информацию, а сам терминал Хинта наспех закрыл, чтобы тот не выглядел разобранным.

Лишь раз у них возникла заминка.

– Если это сделал кристалл, – сказал Хинта, – то мы должны его уничтожить.

– Нет. Ивара прав, дело не в нем.

– Почему?

– Подумай сам. Все произошло слишком быстро. Не могли омары напасть через несколько минут после того, как эта штука начала светиться. Омары напали раньше. Потом была неизбежная задержка: кто-то принял бой. И лишь когда этот первый бой был проигран, нам сообщили, что поселок переходит на осадное положение. Если это нападение было спланированным, если в нем участвует больше чем одна группа омаров, значит, оно готовилась задолго до того, как мы вообще подключили эту штуку.

Хинта упрямо покачал головой.

– Уничтожить его? Но как? Если мы его разобьем, из него потечет неизвестно что. Лучше всего схоронить его в земле или в воде, но у нас нет на это времени. Расплавить его или сделать что-то другое мы тоже не можем.

Эти технические аргументы сломили Хинту. Мальчики сунули остывающий кристалл в маленький контейнер с водой и запаковали его вместе с остальными платами. Когда с уборкой было кончено, они поднялись в квартиру Ивары. Пока Тави возился с ключ-картой, Хинта вдруг осознал, что еще толком не бывал в доме учителя. Лишь пару раз он переступал порог, но это всегда было случайностью, происходило в каких-то спешных обстоятельствах, когда что-то надо было убрать, отнести, передать.

– Ты увидишь, – словно прочитав его мысли, сказал Тави, – там нам почти нечего делать. Он не умеет создавать вокруг себя обжитое пространство. Болезнь мешает. У него почти никогда нет еды. Он пользуется самой простой мебелью. А его вещи лежат, как на складе.

Это оказалось правдой. Квартира Ивары была небольшой, куда меньше, чем у Тави. Единственная комната выглядела полупустой. У одной стены дремали три терминала, соединенные в кластер, рядом с ними возвышался стеллаж, на полупустых полках которого, словно музейные экспонаты, стояли убранные под стекло приборы.

– Здесь я впервые увидел Вечный Компас, – указав на стеллаж, сказал Тави.

У другой стены громоздился ряд контейнеров с маркировкой транспортной службы. Хинта догадался, что там были литтаплампские вещи, которые Ивара привез с собой, но так и не удосужился распаковать.

– Он ведь здесь уже полгода…

– Всего лишь полгода.

Над постелью, заваленной хаотически разбросанной одеждой, висел необычный, старинного вида составной барельеф-триптих, изображающий карту уровней какого-то древнего подледного города. Хинта засмотрелся на изогнутые очертания улиц.

– Это я повесил, – сказал Тави. – Теперь это лучше убрать – в Шарту таких вещей больше ни у кого нет. Не будем смущать людей.

Меньше чем за двадцать минут они вернули все ценные вещи Ивары обратно в контейнеры транспортной компании. Когда все было закончено, квартира стала совсем пустой. Тави ввел в замки контейнеров блокирующую комбинацию. Хинта опустошил кластер Ивары, переписав все данные на свой портативный терминал.

– Все?

– Вроде бы. – Тави устало остановился у окна.

– Что теперь?

– Не знаю. Будем ждать вместе с остальными. – Плечи Тави дрогнули. – Все кончилось. Времени больше нет.

– Мы же все успели.

– Я про другое время. Про наше время. Я чувствую, что оно ушло. Ивара закончил свои дела. Мы сейчас собрали его чемоданы. Понимаешь? Это конец. Его здесь больше ничто не держит. Он все узнал. Он уедет.

– Его не пустят в Литтапламп.

– Смотри, снег пошел.

Хинта подошел, робко положил руку Тави на плечо. Сумерки превратились в ночь. Из окна было видно соседнее крыло административного центра – линии светящихся окон, яркие лучи софитов, бьющие с крыши. В воздухе, улавливая весь этот свет, кружились белые пушинки.

– Да. Первый в этом году.

– Он найдет способ, чтобы его пустили в Литтапламп.

– Это займет время.

Тави тихо покачал головой. Ядовитый снег беззвучно ложился на пустынную землю технического двора. Покров был таким тонким, что черно-красная глина просвечивала сквозь него, придавая ему грязно-розовый цвет.

– После этого нападения опять что-то изменится. Погибнут люди – скорее всего, кто-то уже погиб; начнется новая волна шартусского патриотизма; на улицах станет еще опаснее; тебе придется снова работать на твою семью. Я знаю, как это происходит. У этих вещей всегда один и тот же сценарий. – Широко раскрытые глаза Тави казались очень темными. В них читалось предчувствие одиночества. – Эту квартиру займет кто-то другой. Возможно, кто-нибудь из «Джиликон Сомос», ведь они неизбежно начнут сюда приезжать, отправлять своих инженеров и управленцев.

– Ты… – Хинта хотел спросить, насколько часто Тави бывал в доме у Ивары.

– Я буду в порядке. Смотри: там, за окнами, в том крыле, зал гумпрайма. Видно тени людей. Думаю, там уже толпа, и скоро их начнут переводить сюда.

– Ага.

В наступившей тишине опять зазвучало стандартное сообщение. Оно повторялось так часто, что Хинта выучил его наизусть.

– Мама уже должна была прийти.

– Да. Перезвони ей.

– Она задыхается. Если она сейчас спешит где-то по улицам, я своим звонком только собью ее.

– Как думаешь, она пойдет через центральный шлюз?

– Нет. В твою дверь.

– Тогда надо спуститься.

Они ровно успели вернуться, когда Лика позвонила с улицы. Ашайту она несла на руках. Пройдя через шлюз, она отпустила его и обессиленно привалилась плечом к стене прихожей. Ее дыхательная маска сильно запотела, лицо покрылось красно-белыми пятнами. Она была почти в обмороке.

– Мама? – Хинта передал брата в распоряжение Тави, а сам помог матери снять шлем. – Ты несла его всю дорогу? А как же Иджи?

– Ключ от гаража… Атипа случайно забрал… Что было делать? Я пошла так…

– Лучше бы ты осталась дома. Омары могут и не дойти до Шарту.

– Да. Зря я…

– Не надо себя корить, – сказал Тави. – Мы же понимаем, как принимаются такие решения. Казалось, что времени нет.

Лика ненадолго подняла на него благодарный, заинтересованный, оценивающий взгляд, но ей было слишком плохо, и ее внимание быстро угасло. Мальчикам пришлось подхватить ее под руки и отвести туда, где собирали других больных. Вчетвером, с Ашайтой, которого Хинта придерживал за плечо, они проталкивались сквозь взволнованную толпу. Некоторые из присутствующих в страхе оборачивались в их сторону; на смутно знакомых лицах Хинта читал один и тот же набор реакций – сначала люди думали, что видят раненого, потом до них доходило, что это просто больная женщина, и весь их интерес мгновенно сменялся глухим недовольством. Их раздражало, что нужно уступать место, что их вырвали из привычного круга их домашних и рабочих дел, и что теперь они будут делить свое пространство с кем-то, кому может понадобиться их помощь и кому они из вежливости не смогут отказать. А потом начинал работать сам механизм вежливости, и они отступали в сторону, убирали ноги, отодвигали сумки, дергали вслед за собой своих детей. Толпа была неравномерной – в одних помещениях людей было так много, что там не удавалось пройти по прямой, но раз или два они находили пустые коридоры, где им никто не мешал. Все время приходилось спрашивать дорогу – никто ничего не знал, царила неразбериха. Наконец, они отыскали небольшой конференц-зал, где собирали больных. Там было полно злых стариков и молчаливых полусонных калек, прикорнувших в своих инвалидных креслах. Ликой тут же стали заниматься, а мальчикам велели идти в детскую комнату рядом с гумпраймом. Там их зарегистрировали в качестве детей без родителей. Пришлось ждать. Пару раз, но лишь издали, они видели Ивару – тот провожал куда-то группы подростков, раздавал одеяла. Лишь через час он улучил минуту, чтобы подойти к ним.

– Ра, – обрадовался Ашайта.

– Мы все сделали, – сказал Тави, возвращая ему ключ.

– Что теперь? – спросил Хинта.

– Здесь места не хватило. Зал гумпрайма набит битком. Кресла унесли, теперь там повсюду постели – даже вокруг кафедры. Поэтому детей и семьи с детьми решили перевести в наше крыло. Вы возвращаетесь к Тави. Я присмотрю, чтобы комнату Тави оставили за вами. Подселю к вам ваших одноклассников. Когда я говорил о твоей квартире, рядом со мной стояла женщина, кажется, ее имя Кифа. Она сказала, что ее племянник учится с тобой.

– Кифа, тетя Дваны? – упавшим голосом переспросил Хинта.

– Это плохо?

– Нет, – сказал Тави. – Просто Двана это мальчик, с которым у нас очень странные и сложные отношения. Мы когда-то почти дружили, но из этого ничего не вышло.

– Жаль. Я бы не сделал так, если бы знал. Но он не ходил ни на один из моих предметов. И вы двое никогда о нем не говорили. Я могу…

– Впрочем, его тетя хорошая женщина, – быстро добавил Тави. – Если она с ним, то все станет намного проще. Пусть будет так.

– Ладно.

– А как ты?

– Работаю. Успокаиваю людей. Раздаю одеяла. Делаю все, что могу. Боюсь, это еще надолго. Кто-то прибывает издалека. У многих есть особенные проблемы, которые приходится для них решать. Если выдастся минута, я зайду к вам.

– Спасибо.

– Идите к себе. Ашайте уже пора ложиться спать.

Это было правдой – младший брат устало вис на руке Хинты. Так они и разошлись: Ивара остался в круговороте толпы, а мальчики через заполненные людьми коридоры вернулись к квартире Тави. Там их ждала Кифа с постельным бельем.

– Мне сказали, у вас здесь нет взрослого, так что в этом качестве буду я. Ребята несут матрасы. Нужно будет подготовить десять спальных мест. Или больше, если к нам подселят еще.

– У меня есть кровать, – сказал Тави. – Я хочу отдать ее Ашайте.

– Да, пусть он ляжет уже сейчас, – попросил Хинта.

– Конечно, конечно…

Через пять минут Ашайта уже был в постели. Но он так и не уснул: звуковое сообщение продолжало повторяться каждые пять минут, беспокойным эхом разносясь по помещениям административного центра. Хинте казалось, что эти формальные слова кислотой въедаются ему в мозг.

Коридор перед квартирой Тави постепенно заполнялся детьми и подростками. Поползли слухи. Их передавали неохотно – никто не понимал, откуда они берутся, и все делали вид, что не верят в них. Но вот кто-то сказал, что пали все форпосты, что офис шерифа пуст, что администрация бежала – тайком уехала на тихоходном, что перестрелку уже слышно с южных улиц. Какая-то девочка разрыдалась в иррациональной уверенности, что ее отец погиб одним из первых. Те немногочисленные взрослые, которые были рядом, бросились ее утешать, но в их собственных голосах звучала паника. Потом разразился скандал – люди в другом коридоре стали требовать, чтобы кто-то отключил систему экстренного оповещения.

– Мы все уже здесь! Мы все пришли! Так зачем она говорит одно и то же!? Пусть скажет новости! Почему нам не сообщают новости!?

Шум взрослой перепалки эмоциональным эхом резонировал в толпе несовершеннолетних. Здесь тоже многие согласились, что сообщение надоело. Какой-то малыш-роботехник полез на плечи других, чтобы открутить от потолка динамик. Его отговорили, но покоя это не принесло. То и дело появлялся кто-то из взрослых: испуганные матери искали потерянных детей, плаксивые бабушки и дедушки – внуков. В какой-то момент в коридор потянулась длинная процессия подростков с матами и матрасами. Их возглавлял Двана. А вслед за Дваной, к ужасу Хинты, шли все его новые друзья – банда Круны в полном составе.

– Если бы Ивара знал… – шепотом сказал он.

– Он не виноват, – так же тихо ответил Тави. Им пришлось отступить, чтобы Двана и Круна прошли в квартиру Тави. Шагая мимо Хинты, Круна на мгновение страшно осклабился. Хинта не опустил взгляд: он помнил, как разбил в кровь это лицо. Впрочем, неприятное соседство было сглажено тем, что Круна и старшая часть его компании отселились в бывшую комнату Эрники. Двана, Кифа и еще пара младших мальчиков остались в комнате Тави.

Тревожное сообщение наконец-то перестало повторяться. Наступила ночь, полная шепотов и шорохов. Свет в комнатах погасили, но оставили в коридорах. Все двери были приоткрыты. По-прежнему никто не спал, но шуметь было запрещено. Хинта лежал на постели рядом с братом, смотрел на освещенный контур двери и думал о том, что сейчас все это похоже на дом мертвеца. За окном ищуще бродили всполохи прожекторов.

– Они выбрали хорошую ночь, чтобы напасть, – чуть слышно сказал кто-то.

– Ш-ш-ш, – пресекла Кифа.

Тави лежал в метре от Хинты, на матрасе. Хинта протянул руку и нашел друга. В темноте они сцепились пальцами. Казалось, только страх сейчас свободен. Нематериальный, но вполне ощутимый, он бродил по коридорам административного центра, заглядывал в спальни, склонялся над постелями беженцев, дышал в лица, покрытые холодным потом, заставлял сжиматься сердца, шептал о погибших бойцах, о телах в снегу, о крадущихся омарах. Закрывая глаза, Хинта представлял, что сам является омаром, что стоит у рубежей Шарту и смотрит на поселок, но видит не снежную пелену, а игру полупрозрачных энергетических полей.

В какой-то момент у Тави запиликал коммуникатор.

– Ответь, – сказала Кифа. – Еще никто не уснул.

Но Тави почему-то медлил. Хинта приподнялся на локтях и встревоженно посмотрел на него. Фигура Тави выглядела темной на фоне белых подушек и одеял, лица не было видно, лишь россыпь взъерошенных волос.

– Кто? Ивара?

Тави отрицательно тряхнул головой.

– Ответь уже, – донесся из дальнего угла недовольный голос одного из мальчиков, – люди пытаются спать.

Тави принял вызов.

– Да. Нет, я в полном порядке. Нет! Это ты послушай! Ты не имеешь права быть такой! Не имеешь права уходить и возвращаться, заботиться и бросать! Оставь меня! Хватит!

Хинта понял, что это Эрника. Теперь он следил за разговором, затаив дыхание.

– Что ты знаешь? – холодно спросил Тави. В ответ – неразличимо-тихий призрак голоса в динамиках коммуникатора.

– Моя жизнь? Нет. Я не приду. Я больше никогда к тебе не приду. Нет, хватит. Оставь меня. Если ты хочешь кого-то спасти, спасай весь Шарту. А меня оставь. Ты же знаешь, кто я. Вот и оставь это. Оставь в покое то, что тебе казалось твоим сыном. Забудь этот номер. Хватит травить меня. Хватит жалеть меня.

Наступила тишина. Тави сидел на своем матрасе, сгорбленный, съежившийся. Хинта коснулся его плеча. Тави вздрогнул, потом расслабился. Сквозь тонкую ткань пижамы Хинта ощутил дрожащую, теплую, полную жизни энергию чужого тела. Как будто Тави был Экватором – живым Экватором из плоти и крови.

– Что она сказала?

– Что вместе с Джифоем сидит в их собственном штабе. По их мнению, Шарту обречен. Она хотела прислать за мной машину. Сказала, что несколько робо-джипов еще могут прорваться. Хотела меня спасти. Видимо, любовь заговорила в ней в последний раз.

У Хинты вся спина покрылась мурашками.

– Обречен? Но у нас тихо.

Тави молчал. Кто-то из случайных свидетелей этого разговора испуганно зашевелился в темноте. Это уже не было одним из тех неясных слухов, которые приходили невесть откуда. Это была настоящая плохая новость. И Хинта ощутил странный холод – будто что-то ускользало, уходило из этих стен, этих мест. Словно у Шарту была душа, и прямо сейчас эта душа начинала отделяться от своего больного, порушенного тысячью недугов тела.

А потом погас свет. В комнате и так уже было темно, но сейчас внезапно перестали работать прожектора на улице и лампы в коридоре. На мгновение тьма сделалась абсолютной, кромешной; лишь один или два огонька слабо мерцали где-то далеко за окном – видимо, это были ручные фонарики, с которыми кто-то пробирался по другой стороне улицы.

– Должен заработать аварийный генератор, – срывающимся голосом произнесла Кифа. – Все оставайтесь на своих местах. Ничего не бойтесь. Это здание – самое защищенное в поселке.

– Это как тогда, за день до землетрясения? – негромко, но отчетливо спросил кто-то. – Если это как тогда, то аварийный генератор тоже не будет работать. Тогда ничего не работало.

Хинта нащупал в темноте свой коммуникатор и активировал его. Устройство работало, значит, отключение коснулось лишь базовой электросети Шарту.

– Это не как тогда, – сказал он. В другом углу комнаты начался приглушенный спор. В нем Хинта уже не участвовал – он заметил, что его брат странно и учащенно дышит.

– Ашайта, Ашайта, – позвал он, – ты плачешь?

– А оу иеть ау.

– Хочешь видеть Ивару? Почему? Зачем?

– О ает, о оиет ея.

– Ивара знает? Ивара проведет тебя? Знает что? Проведет куда?

Ашайта лишь прильнул к его руке. И в это же мгновение что-то достаточно большое пролетело мимо герметичного окна комнаты и глухо, влажно ударило о заснеженную землю.

– Тави, – испуганно окликнул Хинта.

– Что-то сбросили с крыши, – подтвердил тот. – Прямо рядом с нами. Я знаю этот звук – рабочие бросали вниз рулоны, когда ремонтировали...

Снова вспыхнул свет. На этот раз горели не все уличные прожектора, а лишь те, которые были установлены на здании административного центра – другая сторона улицы исчезла за пеленой снега. Тави приподнялся, переступил на коленях, выглянул в окно.

– Лежи, – с суеверным страхом потребовала Кифа.

– Там человек. Упал с крыши. Он еще жив.

Половина мальчиков повскакивала со своих мест и бросилась к окну. Тави метнулся в противоположную сторону. Хинта, хотя ему этого не хотелось, оставил брата и побежал вслед за ним.

– Стойте! – крикнула Кифа. – Стойте, вы, оба! Ему не вы должны помогать!

В коридоре Тави и Хинта столкнулись с Круной. Чуть ли не впервые в жизни его лицо показалось Хинте осмысленным – Круна больше не лыбился, губы были плотно сжаты, в широко раскрытых глазах застыл страх.

Хинта нагнал Тави только у самого шлюза.

– Стой, – задыхаясь, попросил он, – не ходи туда.

– Помоги мне. – Тави судорожно натягивал скафандр. – Я один его не вытащу. Ты пойдешь со мной.

– Я даже не знаю, что ты видел!

– Он без шлема. Упавший без шлема. Если мы успеем за минуту, то он еще будет жить.

Хинта тоже начал одеваться.

– В шлюзе, – бросил Тави. – В шлюзе закончим.

Без масок, нарушая технику безопасности, они вошли в шлюз. Круна нагнал их, но не пытался вмешаться, только смотрел.

– Что происходит? Вы что, мелкие, с ума сошли?

Они набрали в легкие воздуха.

– Стойте, вы, двое… – донесся издалека голос Кифы. Круна протянул руку в неясном намерении задержать беглецов. В этот момент внутренняя дверь шлюза закрылась. Тави и Хинта продолжали одеваться, ощущая, как пространство вокруг них заполняется холодом. Воздух тяжело теснился в груди. Надев маску, Хинта сделал облегченный вздох. Шлемы они с Тави взять не успели, и когда шлюз распахнулся, ледяной воздух обжег им лица.

Сразу, как только они оказались на улице, Хинта услышал канонаду: где-то неподалеку глухо стрекотала перестрелка. Ад был уже совсем рядом, на соседних улицах. Словно во сне, Хинта замер и устремил взгляд незащищенных глаз в кружащуюся бесконечность ядовитого снега. Где-то там, всего в тридцати шагах от них, мог стоять омар. И они бы не увидели его.

Тави дернул его за плечо, и они побежали вдоль стены здания к месту под окном, где упал пострадавший. Хинта увидел его почти сразу – крупный мужчина лежал на спине, хватая воздух окровавленным ртом. Его распластанные руки оставили на снегу след, напоминающий очертания крыльев какой-то вымершей птицы, ослепший взгляд был устремлен к темному небу. Заглянув в эти глаза, Хинта почему-то сразу понял, что их с Тави подвиг не имел смысла: они опоздали, человек был уже мертв, и убило его не падение с крыши двухэтажного здания, а тендра-газ.

Они подхватили тяжелое напряженное тело за плечи и потащили его к шлюзу. Умирающий не видел их, но из его рта вместе с паром последнего дыхания вырывались какие-то звуки, жуткий хрип, в котором, казалось, звучит одно-единственное слово: «жить». Из-за этого слова, из-за этой просьбы, Хинта был не в силах отпустить тяжелое плечо; выбиваясь из сил, упираясь скользящими ногами в мокрую оледеневшую землю, он тянул человека вслед за собой, и Тави тянул вместе с ним – рывок за рывком, шаг за шагом. Им обоим казалось, что все происходит ужасно долго, что они действуют ужасно медленно. На самом деле, они не пробыли на улице и полутора минут.

Когда они уже были у шлюза, у них над головой оглушительно грохнул взрыв. Следом застрекотала автоматная очередь. На краю крыши лопнули и погасли два прожектора подряд. Раздался страшный, мучительный человеческий крик, усиленный громкой связью. Потом – еще выстрелы, шум непонятной природы, новый сильный взрыв, от которого вниз с угла здания слетела целая снежная волна. Задыхаясь от напряжения, ощущая, как сердце безумно колотится в груди, Хинта сделал последний рывок, и они оказались в шлюзе. Тави упал на колени, Хинта привалился к стене. Внешняя дверь закрылась, отгораживая их от снежной тьмы, но звуки боя не смолкли – он шел уже так близко, что его теперь было слышно изнутри здания. Потом загорелся ровный электрический свет и пришла волна теплого чистого воздуха.

– Снежинки, – срывая с себя маску, выдохнул Тави. – Стряхни их с волос, а то ожог будет.

Но снег уже таял, и отряхиваться было поздно. Мужчина, которого они спасли, лежал неподвижный, с оледеневшим лицом, с багровыми разводами крови на плохо выбритом подбородке. Белки его широко раскрытых глаз казались блеклыми, тусклыми и мягкими, словно охлажденное желе. Он не дышал. И тут только Хинту нагнал настоящий страх.

– Омары на крыше, – сдавленно произнес он. Тави кивнул. Внутренняя дверь шлюза открылась. Там стояла Кифа и другие мальчики, все, включая Круну. – Омары на крыше, – повторил он для них. – Это омары сорвали с него маску и сбросили вниз.

– Мы слышали взрыв…

– Взрыв тоже был на крыше.

Где-то далеко, наверху и за стенами, продолжало грохотать. Словно надвигался, разрастался шторм.

– Что будем делать? – спросил за всех Двана.

– Нам с Хинтой надо вытереться, – сказал Тави. Другие мальчики расступились, пропуская их через прихожую. Хинту начало трясти. Канонада слышалась даже в глубине квартиры. Еще было слышно голоса – нарастающий ропот панических возгласов из коридора. Потом все здание содрогнулось от нового большого взрыва. Потолочные лампы замигали, кто-то испуганно вскрикнул. Хинта машинально присел. По всему зданию раздался сигнал тревоги.

– РАЗГЕРМЕТИЗАЦИЯ… РАЗГЕРМЕТИЗАЦИЯ… РАЗГЕРМЕТИЗАЦИЯ…

– К выходу! – закричала Кифа. – Все бежим к центральному выходу! Вспоминаем, кто в какой раздевалке оставлял скафандр!

– Где мой брат? – испуганно спросил Хинта. Он бросил полотенце и побежал назад, в комнату Тави. Свет здесь так и не горел. Ашайта, забытый, одиноко стоял посреди комнаты, его руки были расставлены в стороны, но он не танцевал, не дирижировал ими как обычно – лишь держал их высоко поднятыми, словно хотел отгородиться от какой-то беды.

– Прости меня, – падая на колени и обнимая его, произнес Хинта.

– А оу иеть ау.

– Что он говорит? – спросил Тави.

– Хочет видеть Ивару.

– Мы пойдем искать Ивару, – обещал Тави. Он подошел и забрал со столика портативные терминалы, в которых оставалась вся их научная работа. Хинта смотрел на него, продолжая обнимать брата. Тави единственный сейчас казался спокойным. Он все помнил, все делал последовательно.

– Ты не боишься?

– Не знаю, – сказал Тави. – Боюсь. Но я боялся и до этих минут. У меня чувство, что я все потерял, Хинта. Я знаю, это несправедливо; я знаю, ты рядом, и ты пойдешь со мной куда угодно, как сделал это только что. Но все равно у меня чувство, что я все потерял. Я теряю или уже потерял Ивару. Я потерял мать. Теперь теряю дом. Наше время ушло. Теперь будет что-то другое. Не будет всех этих мыслей, не будет вечеров вокруг Аджелика Рахна.

– Ты ведешь себя, как герой, – почти запальчиво сказал Хинта.

– Я не хочу быть героем, если им становишься, когда внутри у тебя такая пустота.

Грохот боя все нарастал. В коридоре звучал топот бегущих ног. Хлопали двери. Плакали и кричали маленькие дети. Вопила настырная система оповещения.

Вдруг за окном пролетела ракета. Ее свет белым всполохом прошел по комнате, яростным огнем отразился в глазах Тави. Взрыв, дрожь земли. На дальней стороне улицы протянулась длинная линия пылающих обломков.

– Чем они стреляют? – в ужасе спросил Хинта. Тави пригнулся, прикрыл глаза рукой.

– Здесь нельзя оставаться! – крикнул он. Они бросились в прихожую, где был скафандр Ашайты. Одевая брата, Хинта думал о том, что к этому нельзя было быть готовым. Бой перемещался по поселку с невероятной скоростью. Каких-то пять минут назад казалось, что административный центр глубоко в тылу. Быть может, еще пять минут назад омары чего-то ждали? Ждали, когда один из их отрядов подорвет электростанцию Шарту? А теперь они пошли на штурм? Но все это были лишь догадки. Полностью одетые, в скафандрах и шлемах, они выбежали в общий коридор. Напротив квартиры Тави было совершенно пусто, но в дальнем конце коридора возникла давка, и казалось, что пройти там будет просто невозможно.

– В другую сторону, – скомандовал Тави. – Там запасная лестница на второй этаж.

Они добежали до поворота, поднялись. Восхождение с Ашайтой на руках далось Хинте тяжело, и наверху ему пришлось поставить младшего на ноги. Из-за этого они сильно замедлились.

– Давай я понесу его, – вызвался Тави.

– Ты слабее меня, и ты об этом знаешь. Ты и пятьдесят метров его не протащишь. Береги силы.

– Квартира Ивары открыта. Никого.

Они прошли прямо по матрасам, по брошенным вещам: бутылки, игрушки, чей-то игровой портативный терминал, пакеты со сладостями – все, что дети взяли с собой, чтобы скоротать тяжелую ночь, сотни маленьких ценностей, которые должны были помогать против страха и скуки. Ашайта то и дело спотыкался, но Хинта продолжал напряженно тянуть его за руку.

Они добрались до середины коридора, когда впереди в одно из окон с хрустом врезался какой-то предмет. За ударом последовал характерный звук – шипение декомпрессии. Хинта шарахнулся к стене и увидел огромную, около метра в длину, стрелу из грубого черного металла. Ее наконечник имел раскрывающиеся лепестки, а к другому концу был прикреплен трос – он покачивался, уходя куда-то вдаль, за снежную пелену. Через мгновение трос дернули с той стороны. Стрела рванула назад, ее лепестки раскрылись, и она прочно засела в толще ударопрочного оконного стекла. Тут же в другой угол окна врезалась вторая стрела. Она прошла более криво, и ее лепестки поцарапали облицовку потолка; на пол брызнула россыпь стеклянных и пластиковых осколков. Хинта машинально прикрыл рукой шлем брата.

Тави опомнился первым.

– Проскочим! – крикнул он. Хинта снова подхватил Ашайту на руки, и они ринулись вперед. Но как бы быстро они ни двигались, то, что было за окном, оказалось быстрее. Они еще только делали первые шаги, а вторая стрела уже сдала назад и так же прочно засела в оконном стекле. Сквозь снег порхнула жуткая бесформенная тень – черно-белая, окрашенная в цвета пурги и ночи. Звук декомпрессии перешел в свист и начал затихать – давление стабилизировалось. Приблизились, обострились все звуки улицы: прерывистый стрекот пулеметов, одиночные выстрелы, взрывы, крики, шипение, шум огня. Под потолком, сигнализируя о появлении тендра-газа, вспыхнули красным светом тревожные маркеры.

Хинта увидел за стеклом лицо. Огромный розовато-белый лоб разросся овалами полипов. На месте провалившегося носа вспенились белой слизью ржавые заглушки. Из-под обвисшей кожи скул лезли рифленые трубки. Зашитый на углах рот скруглился, но сквозь маленькие ощеренные губы можно было рассмотреть перламутровые скорлупки зубов. Однако хуже всех прочих подробностей была другая: тот, за окном, тоже смотрел на людей. Это был осмысленный, испытующий взгляд – огромные глаза, и в их глубине, где-то по ту сторону зрачка – знакомый, страшный, блекло-фиолетовый свет.

Это был первый живой омар, которого Хинта встретил в реальности. И сейчас он смотрел в эти глаза, словно в кривое зеркало. Он видел в них разум, работу нервов, направленность воли. Он видел, что омар знает, зачем он здесь, знает почти так же, как это мог бы знать человек. И при этом омар не был человеком. Хинта видел на его лице эмоции, но они не были человеческими эмоциями – их можно было видеть, но нельзя было прочесть, словно то была книга, написанная на совершенно незнакомом языке. От этого кровь стыла в жилах. Это было все равно, что смотреть сквозь фантастический портал на какую-то завораживающую картину из другого мира, другого времени, другого измерения. Только там, за этими глазами, скрывалось не место, не время, а другое сознание, другая иерархия для всех вещей, другая причина быть. И еще Хинта видел подробности – слишком много подробностей, и от каждой его разум заходился в спазмах истерики. Черные тросы, на которых тварь подбросила себя к окну, тянулись прямо из-под кожи перекрученных рук; оттуда же наружу просовывались черные дула. Тяжи мышц, между ними – многочисленные приставные магазины разнокалиберных пулеметов. Ноги, оснащенные выкидными крючьями. Торчащие из спины и боков серые кожистые стержни вросших в плоть антенн. Посреди брюха – черный металлический паук, завязавшийся в паутину проводов. Обвисшие мокрые лохмотья белесой плоти на ничем не прикрытом месте, где у людей и животных бывают гениталии.

– Нет, – в приступе животного ужаса произнес Хинта. Тави, бежавший впереди, взмахнул руками и так круто повернул, что чуть не упал. Задыхаясь, не чуя под собой ног, они бросились назад, и вовремя, потому что в следующее мгновение тварь начала стрелять сквозь стекло. Очередь кривой петлей прошла по стене коридора. Хинта упал, навалился грудью на брата. Их осыпало искрами.

– Вставай, – сказал Тави. Хинта ухватился за его руку, поднялся, поднял брата вместе с собой. Они побежали дальше. Омар у них за спиной рвал и крошил хрустящее стекло. Они повернули, кубарем скатились вниз по лестнице, на считанные секунды остановились, чтобы перевести дыхание. Хинта сел на нижнюю ступеньку, запрокинул лицо вверх и посмотрел на неясный, дрожащий свет потолочных ламп. Его сердце выпрыгивало из груди.

– Он попал в тебя? – спросил Тави.

– Разве? – удивился Хинта. Тави схватил его за плечо, заставил нагнуться.

– Царапина.

– Где?

– На креплении кислородного ранца. Но все трубки целы.

– У меня черные точки в глазах.

– Я понесу Ашайту. Хотя бы недолго.

На этот раз Хинта не возражал. Они бросились дальше. Без брата на руках Хинта ощутил себя легким; в его крови было море адреналина, и хотя в груди и боках засела боль, мышцы полнились энергией. Он хотел бежать, мог бежать. На бегу он подумал, что так омары и попали на крышу. У этих тварей был способ прыгать – забрасывать себя на любую высоту.

Пробка в конце коридора почти рассосалась, но хвост толпы еще ворочался, пытаясь прорваться сквозь узкие двери. Большинство было без скафандров. Когда до человеческих спин оставались считанные шаги, Хинта переключил свой коммуникатор на громкую связь.

– Омары в здании… – выпалил он, – идут за нами…

Толпа дернулась, словно эти слова хлестнули по ней бичом, и одним страшным движением втиснулась в двери. Страх за свою жизнь оказался сильнее боли, сильнее социальных инстинктов; никто уже не смотрел на других. Какого-то щуплого мальчика так вдавили лицом в стену, что у него пошла носом кровь. Отброшенный, потерявший своих, скорченный, плачущий, он упал и остался лежать на боку, пока его более крупные товарищи грубо ломились вперед. Тави к тому моменту уже запыхался. Передав Ашайту обратно на руки Хинты, он подбежал к упавшему малышу и заставил того встать на ноги. Потом они все бросились дальше. Задавленный мальчик на бегу стонал и зажимал руками окровавленное лицо. Впереди тоже были крики – непрерывный, сливающийся в адскую какофонию вой боли и страха. Сзади, сверху и с улицы, подстегивая толпу, долетал грохот взрывов. Свет мерцал; стены дрожали; система оповещения с бездумным усердием повторяла, что в здании разгерметизация. Когда они замешкались у очередного перекрестка, Хинта, словно в дурном сне, увидел уходящую вдаль перспективу пустых пространств: поваленные стулья в маленьком кафетерии, распахнутые двери, брошенные вещи, мигающие красным сигнальные маячки под потолком, темное окно с прострелом от пули.

– Мы последние, – сказал он.

– Но мы в скафандрах, – ответил Тави. – А они нет.

– Мы не нашли Ивару.

– Я снова несу Ашайту

Они сменились и побежали дальше. Иногда они нагоняли кого-то, но в итоге оставались одни – Ашайта тормозил их. В одном из коридоров они встретили одинокую старуху. Та стояла и озиралась по сторонам с видом потерянным и задумчивым.

– Вам нельзя здесь быть, пта! – закричал ей Хинта.

– Беги, сынок, – ответила она, – мое дело конченое. – И улыбнулась безумной, страшной старческой улыбкой. Но это было лишь мельком. Скоро все коридоры слились в один. Они так устали, что перестали обращать внимание на раненых, забытых, уставших, упавших; у них остались силы лишь на то, чтобы спасать самих себя и Ашайту. Между тем, они встречали все больше отставших и потерявшихся людей. Паника рассеяла жителей Шарту – порядка больше не было, никто не занимался планом эвакуации. Царил хаос. И где-то в этом хаосе, убивая всех на своем пути, орудовали омары. Уже подбегая к холлу, мальчики увидели раненую женщину – она шла, шатаясь, с остекленевшим взглядом, с простреленным плечом, с кровью, сбегающей вниз по руке. Никто ей не помогал, при виде нее все лишь ускоряли шаг – она была вестницей смерти, лишним напоминанием, что омары уже внутри, что они повсюду.

– Шарту пал! Шарту пал! – в приступе безумия завопил какой-то полуголый старик. – Куда вы все бежите!? Шарту пал! Нет больше спасения! Конец нашей истории! Конец нашей земле! – Он начал исступленно бить себя в грудь. Вокруг, закручиваясь человеческим водоворотом, метались другие люди.

– А куда мы бежим? – вторя старику, спросил Хинта у Тави.

– Не знаю, – ответил тот. В этот момент они наткнулись на Кифу и Двану: те только что вырвались из гущи толпы, с боем отбили свои скафандры и теперь поспешно и сбивчиво надевали их на себя.

– Мальчики! Мальчики! – с радостью отчаяния закричала Кифа. – Я думала, потерялись, погибли… Думала, уже не увижу вас! Бегите к малому южному шлюзу центрального корпуса!

– Зачем? – спросил Хинта.

– Мы собираемся там. Мы знаем, куда дальше.

– И куда?

– На станцию землемеров, – сказал Двана. – Там есть все: оружие, еда, кислород, даже рободжипы.

Тави и Хинта переглянулись.

– Спасение? – спросил Хинта.

– Если прорвемся, – ответила Кифа.

– Там работали мои родители. – Двана добавил эти слова таким тоном, словно сейчас это имело для него решающее значение.

– Ну же, быстрее! – крикнула Кифа. Они побежали прочь из холла.

– А Ивара? – на ходу спросил Тави.

– Я хочу найти мать, – осипшим, измотанным голосом ответил Хинта, – но разве это возможно? Разве мы еще можем выбирать?

Позади них грохнул взрыв столь мощный, что его ударной волной выгнуло и прорвало часть стеклянной стены на другом конце холла. Люди попадали на пол. Те, кто уже успел раздобыть скафандр, спешно натягивали на лицо дыхательные маски. Тави оглянулся, колеблясь, выискивая глазами Кифу, но Хинта не позволил ему повернуть назад.

– Вперед, – прохрипел он, – они смогут выбраться, им проще, им не нужно нести Ашайту.

Через несколько минут они подбежали к назначенному месту сбора. Здесь было на удивление тихо и пустынно – раздевалку этого шлюза уже обчистили, скафандров не осталось. На полу лежало несколько мертвецов; кровь, пена и рвота на лицах говорили о том, что их убил тендра-газ.

– Как страшно, – обнимая плачущего брата, прошептал Хинта.

Канонада, казалось, стихает. Взрывы тоже прекратились, но винтовочная перестрелка еще шла, причем совсем близко, словно бой шел прямо в коридорах здания. Тави опасливо подошел к окну, выглянул на улицу.

– Хинта.

– Что?

– Отсюда видно тот корпус, в котором моя квартира. Тебе надо на это посмотреть.

Хинта отпустил брата, подошел к окну. Двор, час назад ярко освещенный, теперь казался темным – из всех прожекторов уцелели только два. Их лучи, скрещиваясь, рассекали розовато-белую гладь первого снега. Густая метель уже закончилась, сменившись ровным и редким снегопадом. В самом центре освещенного креста лежал мертвый омар. Его антенны стальными пиками поднимались над бесформенной тушей тела. Было похоже, что он погиб в самом начале штурма. На другой стороне двора, в оставленном людьми корпусе, светилось лишь одно окно. И свет в нем был не белым и не желтым, как у обычных ламп, а фиолетовым. Чьи-то тени медленно двигались там.

– Что это? – уже предчувствуя ответ, спросил Хинта.

– Это комната моей мамы, – сказал Тави. – Я знаю ее окно. Это свет от кристалла. Они нашли его.

Хинта лишь качнул головой, тихо опустился на пол и привалился спиной к стене.

– Омары победили. Ты видишь?

Тави встал на колени рядом с ним, расстегнул карман на бедре своего скафандра и показал угол одного из портативных терминалов.

– Нет. Ведь это осталось у меня. Послушай, Хинта, если мы выживем, если донесем это людям, то все будет не зря.

Хинта вздохнул.

– Раз омары здесь, то, скорее всего, мой отец погиб еще несколько часов назад.

– Ты этого не знаешь.

– Он всегда был невезучим. Слабым. Всего боялся. Я знаю, что он погиб. – Тави хотел что-то ответить, но Хинта жестом показал, что не закончил. – Слушай, все в порядке. Меня это не сломит. Не надо меня утешать.

Тави отвел взгляд.

– И все же, ты не знаешь о судьбе отца или о судьбе матери. Они могут быть живы.

– Твоя мать точно жива. Под крылом Джифоя.

На это Тави не ответил.

– Прости, – попросил Хинта, – я не хотел говорить гадость, я просто очень устал.

– Это не гадость. Я не желаю ей смерти. Но да, твой тон стал странным. А ведь я тоже боюсь. Больше всего я бы хотел сейчас, чтобы Ивара был с нами.

Лицо Хинты страдальчески дернулось.

– Я бы тоже этого хотел.

– Ты не просто устал, ты зол. Я знаю эту твою злость, я уже много раз с ней боролся.

Хинта тяжело сглотнул.

– Это мы привели омаров. Я говорил, говорил, что надо все это уничтожить. Надо было разбить проклятый кристалл, сжечь его в какой-нибудь кислоте. Но ты убедил меня, что это не необходимо.

– Мои аргументы будут все те же. Омары не могли прийти так быстро. А мы не имели ресурсов, чтобы уничтожить эту вещь.

– Но омары там, в ее комнате, со светом! – крикнул Хинта. – Кто в этом виноват, если не мы? Мы привели их сюда. Мы все это время знали, что делаем безумные вещи. Мы словно вызывали сам мир на ответ. Мы даже прямо об этом говорили. И вот…

– Нет, – почти спокойно сказал Тави. – Мы стремились к свободе, к счастью, к благу для всех. И если все плохое, что происходит вокруг – это ответ конкретно нам… а я в это не верю… но допустим, что это так – то это лишь доказывает нашу правоту. Мы противостоим злу. Это оно виновато в творящихся бедах. А мы виноваты только в том, что еще не успели его остановить. Мы должны это закончить – сейчас или через годы, сами или руками следующего поколения. Мы не должны умереть здесь, Хинта. Я уверен, так было уже тысячу раз: кто-то подходил к истине на полшага, как друзья Ивары, говорил с самим Аджелика Рахна, стоял на пороге – а потом погибал под непонятным и страшным ответным ударом, исходящим отовсюду, сокрушающим все. Но мы не должны погибнуть. Не потому, что мы особенные. А потому, что это надо прекратить. Я хочу на Землю, на ту настоящую Землю, которую человечество потеряло века назад. Я хочу этого так же сильно, как хочу видеть Ивару. И ты этого хочешь. И каждый другой человек.

Хинта мрачно склонил голову. Что-то боролось в нем – две воли, две силы, две ярости – и это мешало ему говорить. А потом они увидели Двану и Круну. Те неслись со всех ног. За ними плотной группой следовали другие спасшиеся мальчики. Позади грузно бежала Кифа. Даже издалека Хинта понял, что здесь не все: пропала – потерялась или погибла – почти половина тех, кто ночевал в квартире Тави.

– Шлюз! – закричал по громкой связи Двана. – Открывайте шлюз!

Хинта подхватил Ашайту, и они бросились к ближайшему шлюзу. Сейчас, когда тендра-газ и так уже был внутри, тот стал бесполезной преградой; Тави нажал кнопку, и первая из двух его герметичных дверей начала открываться, но ужасно медленно, приостанавливаясь, когда в здании мигал свет, а происходило это раз в несколько секунд. Тави и Хинта навалились на створки, чтобы раскрыть их шире. Круна и Двана были от них в двадцати шагах. В этот момент в дальнем конце коридора появился омар – самый большой, которого Хинта видел в своей жизни. Чудовище ползло по коридору на четырех ногах, антенны на его спине поднимались так высоко, что царапали потолок, но гигантский омар словно бы не замечал тесноты – с проворством древнего хищника переставляя когтистые руки и ноги по полу и стенам, он тащил, проталкивал, ввинчивал свое жуткое тело вперед. Коридор позади него застилала тьма, так как он бил на своем пути все лампы. Даже издалека Хинта увидел проблеск фиолетового сияния в огромных глазах на уродливом лице.

– А-а-а! А-а-а! – бессмысленно закричал кто-то. Двана сбился с ритма бега, задержался. Остальным пришлось проскакивать мимо него. Кто-то упал.

– Тетя! – закричал Двана. Кифа махнула ему рукой, и он снова побежал, а она отставала все больше. Омар с невероятной скоростью наверстывал разрыв между собой и людьми. Его тело было машиной смерти. Хинта уже слышал, как стучат-скребут по полу и стенам стальные когти, как визжит и трескается пластик, когда копья антенн в очередной раз сшибают лампу с потолка. Но часть выживших еще имела шансы добраться до шлюза. Круна бежал со спортивной выправкой, его руки и ноги мелькали с невероятной скоростью. Тави и Хинта достаточно разжали створки, сами вошли внутрь и ждали, когда к ним присоединятся остальные. Хинта обнял брата. Тави положил руку на кнопку, закрывающую внутреннюю дверь.

– Быстрее, быстрее, – шептал он. Но и омар видел, что люди от него ускользают.

– Тетя! – снова закричал Двана. Он кричал, не оборачиваясь, продолжая бежать. В его голосе слышались безумная надежда и мольба – он знал, что сейчас позади него умрет последний близкий ему человек.

Погасла еще одна лампа. Кифа сделала рывок вперед, но ее попытка уже не имела значения: стальная рука перехватила ее ноги, она упала, а чудовищная полумеханическая омарья туша с лязгом наехала на нее. Ударом второй руки омар разбил шлем и размозжил голову жертвы. Хинта увидел, как он резко вынимает когти из лица Кифы. На потолок брызнула кровь. Это длилось лишь мгновение, а потом тварь снова продвинулась вперед. Погасла очередная лампа. И вдруг омар остановился. Он остался там, в тени, больше не пытаясь нагнать бегущих.

Круна в прыжке проскочил через двери шлюза, за ним – еще несколько старших парней. Они сшиблись и упали. Хинта посмотрел на Тави. Сам Тави в этот момент смотрел на Двану и других не добежавших. А потом омар, скрывшийся в тени, начал стрелять. Пули ударили в полуприкрытые створки шлюза; загрохотало, застонал металл. Хинта успел обернуться и увидел глаза Дваны – потрясенные, смертельно испуганные. Двана был последним, кто успел забежать в шлюз. Все, кто следовал за ним, умерли. Они еще падали, а омар продолжал стрелять, превращая тела в кровавый фарш. Одного мальчика убило внутри шлюза – пули изрешетили ему спину между лопаток. Все остальные прижались к стенам, спрятались за сталью двери.

– Закрывай! – закричал Круна. – Закрывай уже!

Но Тави не мог шевельнуться, он смотрел на лежащие в шаге от него тела. Хинта ударил своей рукой по руке друга – нажал кнопку. Створки двери начали сходиться, все так же медленно, а омар посылал в сужающуюся щель пули, выбивая искры из стальной обшивки. Двери, наконец, закрылись, тесное помещение заполнилось сбивчивым шумом дыхания.

– Проклятые малолетки, – со свистом выдохнул Круна. Но настоящей злобы в его голосах не было – еще не было. Сейчас все они переживали эхо страха и чувство утраты: их друзья и одноклассники лежали там, по ту сторону двери, по ту сторону жизни и смерти. А один погибший – Хинта припомнил, что этого мальчика звали Тинга – лежал лицом вниз прямо посреди шлюза. Двана, потерявший свою тетю, впал в оцепенение. Хинта с болью подумал, что Дване кое в чем повезло: было бы хуже, если бы тот видел, как именно умерла Кифа.

Передышка была короткой – начала открываться внешняя дверь шлюза. В воздухе закружились редкие снежинки, стало видно улицу. Шарту горел. Пылали во мраке голубоватым пламенем баки с кислородом, светили последние прожектора, тлели расстрелянные рободжипы и взорванные дома. Смешанный отблеск всего этого зарева ложился на мертвые тела омаров и людей. Где-то вдали, за снежной пеленой, вспыхивали трассирующие линии пулеметных очередей. Взлетела и сразу погасла ракета. Бухнул взрыв. Мгновение спустя снова затараторили пулеметы.

– Мы на виду! – крикнул Круна. – Двана! Эй, Двана! Это твое место – оно ведь в юго-восточной части поселка?

– Да, – автоматически подтвердил Двана. – Направо.

Они побежали сквозь темноту, разорванную огнями. Хинта из последних сил прижимал брата к груди и старался не отставать от остальных. Тави, готовый помочь, держался рядом. Где-то рядом были и другие люди – бегущие пугливые тени в дрожащих отсветах пожаров. Все, кто успел, покидали административный центр. Он был создан, как надежное убежище, но превратился в ловушку – в место, где собрались все те, кто не мог дать омарам настоящего отпора.

Они были уже в сотне шагов от школы, когда их небольшой отряд опять попал под огонь. Стреляли сзади, с захваченной омарами крыши административного центра. Хинта сиганул в сторону, упал в неглубокий снег, ударился рукой о камень и вместе с братом перекатился в тень разбитой машины. Тави упал рядом. Снег от пуль взметнулся неровными фонтанчиками. Они потеряли еще двоих; тела мальчиков остались лежать на открытом месте.

– Перебежками! – кричал Круна. Но выжившие ребята были уже не в силах подняться на ноги. Страх сковал их. Кровь впитывалась в холодную землю. Мертвые машины дышали жаром. А омар-снайпер стрелял всякий раз, когда хоть кто-то пытался шевельнуться. Ночь гудела, пела песню погибели.

– Думаешь, мы умрем здесь? – ощущая рядом плечо Тави, спросил Хинта.

– Если побежим сейчас, то да. Но он не будет вечно нами заниматься. Все меняется. Побежим, когда снайпера отвлекут.

Хинта перевернулся на спину и, прерывисто дыша, стал смотреть в небо. Снежинки таяли на силовом экране шлема. Глаза отчего-то щипало. Он вспомнил, что не так давно они с Тави без шлемов выскочили на улицу. Тендра-газ успел на них подействовать, но урон был небольшим. Тогда было страшно. Но теперь было хуже. Теперь Хинта знал, что страх может накапливаться в человеке. Страх утомлял, ослаблял, изматывал. И целый час страха – это было слишком много, слишком долго.

– Мы так много говорили о мире мертвых, – сказал он, – о душах, о путешествии.

– Да, хотел бы я сейчас увидеть звезды, а не это небо, – тихо согласился Тави, и Хинта вдруг понял, что его друг плачет. – Поклянись, что не бросишь терминалы на моем теле, если вдруг меня убьют. Что ты будешь нести их, как я.

– Клянусь. А ты будешь нести Ашайту.

– Да.

– Но это я и так знал.

Они рассмеялись. Омар не стрелял уже минуту, но тишины не было, близкая перестрелка грохотала где-то у другого угла административного центра. А потом в шум боя ворвался какой-то новый звук – свист, рев, шипение. Хинта, вжимая затылок в землю, подумал, что сейчас увидит ракету, падающую прямо на них. Но вместо этого по небу пронеслось что-то другое – какой-то угловатый длинный аппарат. Его детальных очертаний было невозможно рассмотреть: он скрывался высоко в ночной тьме, за пеленой снега. Но вот, внезапно, посреди темного неба вспыхнул ослепительный свет. Десятки маленьких ракет разлетелись в разные стороны. Каждая горела, словно новое солнце. Ночь исчезла, все остальные огни померкли в этом сиянии. Снег, который до этого сливался с тьмой, стал ослепительно белым. Шарту засверкал; все его раны, все разрушения с невероятной отчетливостью проступили из мрака. Хинта увидел, что разбитая машина, у борта которой они прятались, выкрашена в синий цвет, увидел пестрые квадраты на детском скафандре Ашайты, багровые пятна на снегу вокруг мертвых тел. И еще он увидел силуэт в небе – темный прямоугольник странного летающего аппарата. На его глазах брюхо этой штуковины распалось, и вниз соскользнули шесть жутких, громоздких механических силуэтов.

– Они прибыли, – прошептал Тави.

– Кто? – в отчаянии спросил Хинта. – Новые омары?

– Нет. «Джиликон Сомос».

В ту же секунду спускающиеся вниз солдаты начали стрелять. Заговорила дюжина пулеметов. Осветительные ракеты угасали, но теперь из небесной мглы падали трассирующие очереди. Эти новые пулеметы стреляли не с грохотом, а с каким-то жужжанием, словно буры сверлили камень. Крупнокалиберные пули попали в здание административного центра. Те окна, что еще были целы, разбились, брызнула осколками герметичная облицовка стен.

– Бежим, – крикнул Хинта, – это тот момент!

Он подхватил Ашайту, и они бросились прочь от эпицентра боя. Круна, Двана и другие уцелевшие мальчики бежали рядом. Теперь все они были умнее – они петляли, падали, прятались, ползли и снова бежали. А вокруг них разворачивался настоящий ад. Кто-то начал стрелять с земли по спускающемуся десанту. Один из солдат корпорации просто взорвался в воздухе, дымящиеся кровавые обломки его скафандра упали на дорогу в двадцати шагах от Хинты. Но и те, кто был на земле, тоже несли потери.

В одном квартале от административного центра, на перекрестке у дымящей полуразрушенной баррикады, они впервые за этот час увидели действующих бойцов Шарту. Те были живы и вели бой, и это могло бы стать хорошей новостью – но, к своему ужасу, Хинта обнаружил, что ополченцы стреляют не в омаров, а в летящий над улицей аппарат «Джиликон Сомос». Пилоты корпорации ответили им тем же – послали в них ракету с кластерной боеголовкой. От этого удара три или четыре дома разметало в пыль. Вооруженные мужики исчезли за пеленой порохового смога.

– Хватит с вас патриотизма! – исступленно крикнул Тави. – Хватит убивать тех, кто пытается вам помочь!

Но его голоса не услышал никто, кроме Хинты. Нужен был сам Джилайси Аргнира, настоящий и вооруженный золотыми вещами, чтобы остановить это безумие, эту войну всех против всех. Раненых взрывом добивали, но не омары и не солдаты «Джиликон Сомос», а другие шартуссцы. На рукавах их скафандров золотились шерифские нашивки. Обычная война смешалась с гражданской. Казалось, Шарту стал полем для смертельной игры в прятки: безоружные люди, вооруженные люди, омары, солдаты наемной армии – все делились на маленькие отряды и сквозь горящую мглу спешили навстречу погибели. Воздух гудел не только от взрывов и выстрелов, но еще и от рева двигателей. Вслед за аппаратами «Джиликон Сомос» в Шарту вторглись боевые дроны. Только один человек мог послать их сюда – Джифой. Зачем он так поступил, они никогда уже не узнали. Но они увидели сами дроны. Приземистые стальные полусферы катили на гусеницах, давя и расстреливая все на своем пути. В обычных условиях дроны могли различить человека, но сейчас, в суматохе боя, их вычислительной мощности не хватало на детали, и они не всегда правильно распознавали цель. Еще один мальчик из отряда пал жертвой этих машин: выстрел разорвал его тело надвое, и ноги упали на землю, а грудь, голова и руки сделали кульбит в темном небе.

Постепенно ужасов стало так много, что Хинта перестал их осознавать. Вес брата он уже тоже не осознавал, и плача Ашайты не замечал. Он просто шел вперед, бежал со всеми, падал со всеми. Он перестал думать. Его глаза ослепли, уши оглохли, тело занемело от усталости и ударов. Их путь стал казаться ему бесконечно длинным. На деле же они преодолели лишь два небольших квартала.

И вот, наконец, Двана довел их до станции землемеров.

Станция занимала двор с парой неуклюжих складских ангаров, грузовые шлюзы которых выходили сразу на две улицы. Здесь, как и всюду, прокатился разрушительный шквал огня: один из ангаров горел, крышу другого пробила бомба – она взорвалась внутри, выбив все окна. Двор был открыт, сетчатые ворота дряхло обвисли – это сделала не война, а годы человеческого небрежения. Уцелевшие подростки забежали внутрь и, задыхаясь, повалились между припорошенных снегом старых рободжипов. Они достигли цели, они все еще были живы, и почти все теперь испытывали чувство ложного облегчения. Наступила пауза. Грохот канонады уже не пугал. Хинта сидел на земле, привалившись спиной к колесу машины, и зачарованно смотрел вверх, на языки пламени, ползущие вдоль края крыши догорающего ангара.

Только Тави сумел остаться сосредоточенным.

– Это место уничтожено.

Его слова отрезвили остальных

– Двана! Эй, Двана! – окликнул Круна. – Что дальше? Что конкретно мы должны были здесь взять? И куда потом?

Но Двана почему-то не ответил. Он полулежал, распластав руки и ноги по снегу, упираясь плечами в борт какого-то заржавленного контейнера. Его лицо было запрокинуто вверх, и он, как и Хинта, смотрел на огонь.

– Двана, – снова позвал Круна. Прогоревшая пластиковая накладка с тихим скрипом отделилась от здания ангара и, мягко изгибаясь, начала оседать вниз. Чад пожаров смешивался со снегом и с темнотой.

– Он не в себе, – сказал Хинта.

– Заткнись, – грубо ответил Круна. – Эй, Гиди, встряхни нашего друга. Без него мы можем пропасть.

Гиди был чуть младше Круны, но старше всех остальных. После долгого бега и всех страхов этой ночи эти двое, пожалуй, ощущали себя лучше других: оба были крепкими спортивными парнями – ловкими, тренированными, широкоплечими, оба уже созрели, чтобы кутить и драться в кувраймах, дурачиться с девушками, батрачить на полях и воевать за эту беспощадную землю.

Гиди на четвереньках дополз до Дваны и достаточно сильно хлопнул того по плечу. Но Двана не проснулся, лишь еще больше обмяк и безвольной куклой повалился на бок. Его громкая связь, как и у всех, была включена, но ребята не услышали ни звука.

– Двана! – рявкнул Круна. Гиди встал на колени и каким-то беспомощным жестом потянул мальчика назад. Но Двана не выпрямился – его тело странно отяжелело. Хинта заглянул сквозь экран шлема в лицо своего бывшего приятеля и замер.

– Он что? – спросил Круна.

– Не знаю, – испуганно сказал Гиди. – Я ничего ему не делал. Двана, эй, Двана, очнись.

– Он умер, – тихо произнес Тави.

– Не смей это говорить! – заорал Круна. Он тоже пополз по снегу, остановился у тела, начал теребить и дергать его.

– Не может быть, – бормотал Гиди. – Я ничего ему не делал. Он не должен умирать. Он должен быть в норме.

Хинта в оцепенении наблюдал за этой сценой.

– Конечно, ты ничего ему не делал, – успокаивающим тоном говорил в ответ Круна. – Ты просто его будил. Двана, эй, друг, очнись.

– Переверните его, – подал голос Хорда. – Вдруг рана на спине.

Хорда был младше Круны и Гиди, но старше Тави, Хинты и Дваны. Он сидел на снегу, плотно поджав колени к груди, и часто вертел головой – смотрел на небо и по сторонам во тьму, словно боялся, что ночь в любой момент может извергнуть из себя новый смертельный подарок.

– Перевернем его, – повторил Круна. Они с Гиди перевернули Двану лицом вниз, отряхнули его спину от снега. Там не было раны. Не было повреждений и на кислородном ранце скафандра. Двана был совершенно цел. И все же он не шевелился. Его пустой измученный взгляд был устремлен в никуда.

– Он умер, – повторил Тави. – Нас осталось всего шестеро.

– Но на нем нет ни царапины, – возмутился Гиди.

Круна повернулся к Тави.

– Ты обсчитался. – Его голос был странным, нечетким. – Нас шестеро, потому что он жив.

– Он не мог умереть, – ни к кому не обращаясь, произнес Гиди. – Так не умирают. Так не умирают на войне.

– Нет, это ты обсчитался, – сказал Тави. – Вместе с Дваной нас оставалось семеро. Теперь нас шестеро. Я, Хинта, Ашайта, Хорда, Гиди и ты.

– А… – понял Круна, – ты посчитал это … – Он небрежно кивнул куда-то в направлении Хинты и Ашайты.

– Он не мог умереть, – в который раз повторил Гиди. – Его же ничем не убило.

– Мой брат – человек, – тихо и напряженно произнес Хинта, – а Двану убил страх. Он не знал, как ему дальше жить, и умер, потому что это было проще всего.

– Что ты сейчас сказал? – переспросил Круна.

– Что Ашайта – человек, – ответил Тави за Хинту.

– Да, – вскинулся Круна, – точно. А я-то думал, мне послышалось. Но еще мне послышалось, что ты назвал Двану трусом. Ты ведь этого не говорил, да, Хин? Ты ведь не мог этого сказать? Хотя бы потому, что это ты – отродье самой трусливой семьи во всем Шарту. А символ вашей трусости ты сейчас обнимаешь и прижимаешь к себе. Этого слюнявого улипку-омареныша.

Засвистело, потом совсем рядом с ними упал шальной снаряд. Ударная волна прокатилась через двор станции землемеров, шарахнула по старым машинам и зданиям ангаров. В шуме взрыва захлебнулся, пропал возможный ответ Хинты. Мальчиков осыпало градом мелких камней и битого стекла. В воздухе заклубилась смесь из пыли, снега и дыма. Хорда пискляво всхлипнул. Он и все остальные скорчились, прикрывая головы руками. Только Хинта прикрывал не свою голову, а голову брата. И Двана – мертвый Двана – уже ничего не боялся; он просто лежал в той позе, в которую его перевернули, упираясь козырьком шлема в заснеженную землю.

Когда пыль немного осела, Круна поднял голову и посмотрел на остальных.

– Вот что, – заявил он. – Двана не умер. У него шок. Или сотрясение. Или мы не видим рану. Или не видим трещину в снаряжении. Или еще чего… Я не знаю. Или он просто устал. И мы понесем его.

– Куда? – спросил Хорда.

– Внутрь здания склада. Там наши головы будут прикрыты хоть какой-то крышей.

– И мы можем найти там что-то полезное, – добавил Гиди. – Плевать на взрыв. Ну, выбило окна. Но оружие ведь все еще там. И припасы, и снаряжение.

В этот момент Хинте пришло в голову, что сейчас им троим – ему, брату и Тави – следует просто уйти. Пусть Двану заносят на склад. Пусть Круна и двое других парней делают что хотят. Пусть выживают. И плевать на все снаряжение, которое им достанется, плевать на то, что это пустынное полуразрушенное здание в сто раз безопаснее, чем новый путь по улицам в неизвестность.

Но по какой-то причине Хинта не мог уйти. Он ощущал странное оцепенение, отрешенность. Его способность оценивать ситуацию притупилась. И еще им овладела лень – лень отчаяния, лень смертельной усталости. Он не мог больше себя заставлять. Он не хотел снова уворачиваться от пуль, бежать и падать, тащить брата. Он не хотел этой бездарной смертельной работы.

Хинта посмотрел на Тави и увидел, что Тави тоже смотрит на него. Ни один из них в эту минуту ничего не сказал. Потом Круна, Гиди, Хорда и Тави подняли Двану под колени и за плечи и, пригибаясь, побежали к зданию склада. Безвольное тело, как дурацкая кукла, дергалось у них на руках. Хинта подхватил Ашайту, крепко обнял его и побежал за остальными. Эту одну перебежку – через небольшой двор – он еще мог выдержать.

Где-то за оградой двора станции раздались три коротких винтовочных очереди. Подростки не знали, кто и в кого стреляет, но близкий грохот боя заставил их ускорить свой бег. Они упали под помятой стеной ангара, коротко перевели дыхание и стали искать удобный путь, чтобы проникнуть внутрь. Шлюзы выглядели мертвыми. В конце концов, Круна и Гиди пролезли в окно. Тави и Хорда подали им тело Дваны, и мертвеца втащили в здание. Потом в окно забрались Тави и Хорда. Хинта был последним. Он подсадил Ашайту, чтобы тот смог перебраться на руки Тави. Потом сам Хинта подтянулся и грузно перевалился через высокий подоконник. Осколки стекла оставили шрамы на нагруднике его полускафандра.

Внутри склада царил полумрак – гуще, чем на улице. Попавшая сюда ракета оставила в потолке длинную рваную брешь. Сквозь эту дыру тихо и редко падал снег. Взрывная волна прошла по помещению неравномерно: одни вещи разрушила, другие лишь опрокинула, а какие-то предметы, казалось, все еще были на прежних местах. Хинта увидел горы контейнеров, стеллажи, бочки, рободжип и пару робоосликов. С потолка и стен свисали цепи и тросы. Некоторые окна с дальней стороны были целы. Над ними желто-синей зубчатой громадиной нависла боковина старой кран-балки.

Двану положили в разгрузочной зоне одного из шлюзов – на широкий и гладкий металлический стол.

– Нам придется расстегнуть его полускафандр, – сказал Круна, – иначе мы не поймем, что с ним. Но сначала мы должны найти аптечку и запасной баллон с дыхательной смесью.

Ребята стали вяло оглядываться по сторонам.

– Ну же, – поторопил их Круна, – так он и вправду умрет.

Гиди и Хорда пошли вдоль по ангару и скоро скрылись за рядами погнутых неустойчивых стеллажей. Хинта снова поднял брата на руки и, баюкая его, устроился на контейнере у стены. Тави стоял молча и смотрел на мертвое тело. Хинте пришла в голову неясная мысль, что еще никогда он не видел своего друга таким измотанным, таким потерянным, таким странным. И при этом в Тави было что-то почти величественное. Он не вздрагивал от взрывов, гремящих на улице – в нем появилось что-то от древней статуи. Хинта видел такие статуи среди изображений, которые были в библиотеке Ивары. Где-то, в какой-то местности, у какого-то народа, еще задолго до войны, была традиция ставить памятники жертвам Великой Катастрофы. Почти всегда это были статуи мальчиков: они стояли на месте или одиноко брели сквозь снега, склоняя голову на грудь и протягивая руки немного вперед – словно искали утраченный древний мир у себя под ногами и всюду вокруг. В этих мальчиках было что-то очень внимательное и скорбное, словно они знали в тысячу раз больше, чем могли сказать.

– Малолетки, – нарушил тишину Круна, – до чего же вы двое бесполезны. Я велел искать. А вы торчите здесь.

– Ты тоже, – ответил Тави.

– Кто-то должен оставаться с раненым.

– Посмотри на него. Он не шевелится, не дышит, не страдает. Ничего не изменится, если ты уйдешь.

– Не перечь мне! Я все делал правильно. А ты – нет. Из-за тебя погибли мои друзья. Ты вместе с улипо-другом и его улипо-братом должен был держать для нас открытый шлюз. Ты это сделал? Нет. Ты ждал, пока омар не начнет нам стрелять в спину.

– Все было не так. Кифа не говорила нам, что мы должны заранее открывать шлюз. А когда стало горячо, мы его открыли раньше, чем первый из вас добежал до двери.

Круна до этого сидел у Дваны в изголовье, но теперь он нервно встал.

– Вы его открыли слишком узко. Мы не могли вбежать в двери быстро.

– Двери клинило. Кроме того, если бы мы их открыли настежь, то омар смог бы простреливать все пространство шлюза. И тогда мы бы все лежали сейчас там мертвые, а ты не имел бы возможности бросать обвинения мне и Хинте в лицо.

– Как же это? Как? Как же так выходит, что мы были в одном месте, но помним разное? Кто мешал вам выбрать шлюзовую камеру в стороне? Но нет, вы, двое мелких придурков, стали открывать именно ту, которая была ровно напротив коридора. Если бы вы настежь открыли ту, из которой коридор не просматривается, то сейчас еще десять человек были бы живы!

– Возможно, и так. Но когда мы начали ее открывать, омар еще не появился. Мы даже не знали, от какой опасности вы все бежите.

– Возможно, и так, – писклявым голосом передразнил Круна. Он полукругом прошел мимо Тави, потом назад. Хинта видел, что Круну начинает трясти. Его плечи дергались, он напрягал руки и ноги, слегка подпрыгивал, пританцовывал. Усталость не брала его, адреналин не гас в крови.

Где-то в глубине склада с грохотом упали ящики.

– Нашел! – крикнул Хорда.

– Ну так неси сюда, – приказал Круна, и снова повернулся к младшим мальчикам. – А когда все началось, в первые минуты – что вы там устроили? Побежали на улицу. Кифа кричала вам, чтобы вы этого не делали. Но нет, надо было устроить геройский подвиг. Хотели кого-то впечатлить, придурки?

– Я хотел спасти человека, – сказал Тави. Хинта еще не произнес ни слова за все время перепалки.

– Спас? – издевательски спросил Круна. – Вы двое задержали нас всех. Мы бы могли уже бежать к своим скафандрам, если бы не этот ваш идиотский жест. И теперь, когда я говорю «ищи лекарство», ты стоишь здесь, опухшее, тупое, литтаплампское маменькино ссыкло! Ты так же на сцене гумпрайма торчал. Не знаю, чего ты там хотел.

Он повернулся и резко, двумя руками, толкнул Тави в грудь. Тави упал на спину. От падения он не пострадал, и сразу снова сел.

– Не смей меня трогать, – сказал он с пола.

– Что? – переспросил Круна. Тави не ответил, и Круна переключился на Хинту.

– А ты? Ты чего тут расселся?

– У меня на руках брат, – сказал Хинта. – Я занят.

– Улипкой своей занят? Нянчишь слюнявого омареныша, когда рядом умирает нормальный человек?

– Двана уже умер.

– Встал, – рявкнул Круна, – приказ выполняй!

Хинта ощущал, как Ашайта с каждым новым выпадом Круны все сильнее цепляется за него. Ашайта знал этот голос. Круна дразнил его всю жизнь, издевался над ним из года в год. И сейчас больной мальчик был напуган даже сильнее, чем десять минут назад, когда они бежали по озаренным огнем улицам.

– Замолчи, – глядя на старшего подростка, произнес Хинта. – Ты мне не командир. А за брата я в ответе.

– Ищи аптечку! – заорал Круна.

Сердце Хинты постепенно ускоряло свой бег. Он почувствовал, что может сейчас заплакать. Нет, ему не было так страшно, как на улице. Но и мужества он в себе тоже не ощущал. С ним творилось что-то странное: боль, много боли; она, как кислота, разъела все на своем пути, просочилась через все поры души и тела. Хинта чувствовал себя слабым: боль изнутри растворила, растравила все, чем он был.

Тысячу раз он уводил брата прочь. Тысячу раз он вытирал ему слезы. И тогда он обещал себе, что отомстит. В тот день, когда они впервые встретились с Иварой, Хинта сказал Тави правду: он хотел убить Круну. Всю жизнь он ждал такой ночи, такой темноты, такого огня, такого разрушенного мира. И вот это время и место настало, все это было вокруг. Людей убивали. В поселке творился хаос. Уже не было ответственности, уже не стоило ждать. Сам шериф сейчас ходил по улицам с руками по локоть в крови и добивал выстрелами в голову тех, кто не захотел ему подчиниться.

Хинта смотрел на Круну и ощущал у себя внутри страшный, влажный разрыв. Его мысли спутались. Но сейчас ему и не нужно было думать. В нем заработала программа, которую он закладывал в себя из года в год. Он создал эту ситуацию не сейчас – он продумывал ее часто, и она выросла в нем, как какой-то фантом, как видение будущего. Он представлял свою месть разными способами, мысленно разыграл эту сцену на каждой из улиц Шарту, в каждом из помещений школы, в каждом из домов, где бывал. Он ошибся, и в то же время был прав. Он никогда не представлял, что это будет здесь. Но все, что он видел здесь, все вещи вокруг него – все они казались ему знакомыми, потому что он знал, как использовать их для мести.

– Что молчишь? – спросил Круна. – Опух, как и твой ссыкливый дружок? Ищи аптечку! Делай, что я сказал!

Он пошел к Хинте. Хинта сидел, не шевелясь, каждая его мышца вдруг напряглась, исполнилась новой тайной силы. Но Круну внезапно остановили: вернулись Гиди и Хорда.

– Мы нашли, – подбегая, напомнил Хорда.

– Может, не нужно так повышать голос по громкой связи? – спросил Гиди. – А то омара какого-нибудь с улицы привлечешь.

– Я… – яростно начал Круна, – а, не важно. Займемся делом.

Он вырвал аптечку из рук у Хорды, и они сгрудились вокруг недвижного тела Дваны. Хинта в злом оцепенении смотрел на их спины. Он начал бороться с собой. Он попытался сказать себе, что Круна не виноват. Круна лишь повторял слова других. Он сам был жертвой – этот поселок был для него домом и тюрьмой. Ничего другого Круна не знал. Он никогда не встречался с умными людьми, никогда не ощущал свободного полета мысли. И все же Хинта очень сильно его ненавидел – именно его.

– А если он все-таки мертв? – вдруг спросил Гиди.

– Ты спятил? Это они тебя запутали.

Тави медленно поднялся с пола и подошел к Хинте.

– Мы не там, где нам нужно быть, – тихо сказал он. – Давай уйдем. Давай вернемся и найдем Ивару – живого или мертвого.

Хинта ответил не сразу. Чтобы заговорить с Тави, ему пришлось возвращаться назад – из того темного океана, по которому он плыл, из мыслей о крови и слезах.

– Но как? Пока мы бежали, за нашей спиной все время убивали других. Мы спаслись только потому, что нас было много и бежали мы врассыпную. Втроем мы точно умрем. И я не могу, не могу больше нести брата. А в административном центре хозяйничают омары.

– Возможно, их оттуда уже выбили.

– А если нет?

– Ладно, – кивнул Тави. Они замолчали. Между тем Круна уже успел стянуть с Дваны шлем. Наступила пауза, потом раздался плаксивый голос Хорды:

– Он мертв. У него не бьется сердце. Совсем.

– Дай, я попробую, – попросил Гиди. Прошла еще минута. От нового близкого взрыва с потолка ангара посыпалась ржавчина.

– Ну? – спросил Круна.

– Двана умер, – сказал Гиди. – Они были правы. Он умер еще там, на улице, между машин. Я не знаю, почему. Но люди же умирают от горя, или от страха. У него тетю убили. Она его последняя родня была. А на улице был ад. И бежали мы долго.

Круна молчал. Он стоял в пол-оборота, так что одна сторона его лица сейчас была обращена к друзьям и к мертвому Дване, а другая – к Хинте и Тави.

– То есть, – сказал он, – они, вот они – выжили, а Двана, сын героев и действительно отличный парень, умер от страха?

Гиди и Хорда молчали.

– Я задал вопрос, – процедил Круна.

Хинта медленно перевел взгляд на двух грузовых осликов. Они находились как раз между ним и Круной. Один из осликов во время взрыва опрокинулся, но другой устоял, и оба были подключены – вниз от их стальных подбрюший спускались кабеля зарядных устройств. Хинта предположил, что ослики стоят здесь на приколе с тех самых дней, когда погибли родители Дваны. Обе машины могли быть на ходу, но из-за долгого ожидания впали в режим глубокого сна.

– Ну нет, – наконец, решился Гиди, – не надо так.

– Почему? Оглянись вокруг. Наши дома в огне. Наши отцы умирают. Теперь надо так. Теперь как раз так и надо. Теперь должно стать понятно, кто наследует эту землю. И я не буду терпеть рядом с собой тех, кто этого не достоин.

– Вот почему я хотел уйти, – чуть слышно произнес Тави. – Хинта, Хинта, ты вообще в порядке?

– Нет, – ответил Хинта. – Мы не уйдем.

– Они дети, – сказал Гиди. – Да, они хуже нас. Мы никогда не были такими слабаками. Но что толку на них кричать? Кто-нибудь с улицы услышит и вломится сюда. Тварь, или робот, или…

Круна повернулся и схватил своего сверстника за грудки.

– Ты кого защищаешь? Ссыкливого недоделка из-за стены? Он не один из нас. Он один из них, из тех, которые стали прыгать с неба. Мне отец говорил, что они придут. И вот. Или, может, тебе милы маленькие омарчики? Такие, с полвершка, но уже достаточно уродливые, чтобы им впору было заглушку на морду ставить? А, Гиди? Ну давай, ударь меня, если хочешь. Давай, а то я подумаю, что ты сам испугался.

Гиди ударил его – шлемом в шлем, а потом просунул свои руки между руками Круны и рывком освободился от захвата.

– Че ты на меня лезешь? Если найдем стволы... Да я один против омаров выйду! Мне не страшно. Просто сейчас мы уязвимы. А ты нас подставляешь. Границу между храбростью и глупостью ты потерял.

Рядом ухнул очередной близкий взрыв. Потолочные балки застонали, зазвенели цепи, висящие вдоль стен. Хинта сквозь оседающую пыль смотрел на силуэты этих разъяренных болванов, и мысль о мести росла в нем, превращалась в лавину, в цунами, в метеоритный поток, в стихию, сметающую все на своем пути. Его темное море обид и боли вышло из берегов.

– Хватит! – закричал он. – Ты не будешь больше называть его омаром! Не будешь называть улипой! И меня ты так называть не будешь! И моего друга ты унижать не будешь! Ты тупой скот! На таких, как ты, Джифой возделывает свои поля! Ты дерьмо! Ты ничто! И друзья твои! И Двана твой, дохлый, не был сыном героев! Они просто умерли! Они не сражались! Они убегали! Омары пришили их, как и его тетю! И тебя пришьют, с пушкой ты будешь или нет!

Хинта спустил Ашайту на пол и сразу ощутил свободу и легкость, словно брат и был его усталостью. Злоба сплошной пеленой застила разум. Он забыл обо всем – об Иваре, об Аджелика Рахна, о Тави, о мыслях и событиях последних месяцев, о ламах, о смехе, о светлых днях. Но он помнил, с каким упоением разбил Круне лицо. Он тогда смог, сможет и теперь. И теперь вокруг его врага не стоят стеной старшеклассники. Здесь только Гиди и Хорда. Он уложит их всех. Он заберет их в свою тьму, они в крови отпразднуют эту ночь насилия.

– Заговорил? – оборачиваясь к Хинте, спросил Круна. – Эй, Гиди, ты утверждал, что можешь убить омара. А не нужно далеко ходить. Он прямо здесь. Вот эта мелкая слюнявая улипа. И он тебе как раз по силам. Даже ствол не нужен.

Хинта схватил с полки у стены тяжелый разводной ключ. Массивный металлический предмет сразу оттянул ему руку – приятный смертоносный вес.

– И что ты будешь с этим делать? – спросил Круна.

– Хинта, стой, – взмолился Тави. – Ты же это не всерьез. Нельзя устраивать драку. В поселке война.

– Он толкнул тебя первым, – ответил Хинта.

– И толкну еще раз, – обещал Круна. – И не только толкну.

Хинта размахнул и швырнул ключ в него. Длинная железка полетела, вращаясь в воздухе. Круна не увернулся от нее – слишком уверен он был в своих силах, слишком безобидными, ничтожными казались ему эти сопляки. Ключ попал ему в стекло шлема, и то пошло трещинами. Голова Круны от удара откинулась назад, и сам он чуть не упал.

– Вспомни! – крикнул ему Хинта. – Вспомни, как я бил тебе лицо!

С этими словами он ринулся вперед, на врага. И Круна вспомнил. Теперь он начал воспринимать Хинту всерьез и уклонился от его броска. Но Хинта и не собирался напрямую кидаться на Круну. Он знал, что в простой рукопашной драке ему не выстоять против старших парней. Поэтому у него был другой план. В три прыжка он пронесся мимо своего противника к робоосликам. Круна воспринял это движение как промах, посчитал, что Хинта сейчас потеряет равновесие, и бросился вслед за ним. Но Хинта двигался точно. Он ловко перемахнул через ослика, лежащего на боку, прыгнул и двумя ногами опустился на массивную панель, в которую уходили зарядные кабели от всех робо. Питания в панели уже не было, однако на контактах находились чувствительные клавиши. Когда панель отошла от стены, робо сразу же вышли из состояния гибернации. Упавший ослик взбрыкнул и начал переворачиваться, чтобы затем подняться на ноги. Круна не успел через него перепрыгнуть, упал и жестко ударился головой и плечом о металлический пол.

– Хватит! – закричал Тави. – Стойте, вы, оба!

Но было слишком поздно. Подростки уже начали битву, и их битва была в сто раз больше, чем они сами. В эту минуту они не принадлежали себе – они были пылающими пылинками в большом огненном смерче. В этом ангаре в миниатюре продолжилось все то, что творилось на улицах поселка; старые конфликты, годами растравлявшие души, теперь обратились безумием гражданской войны.

Лишь мгновения Круна пробыл на полу. Стоило ему чуточку прийти в себя, как он, резко оттолкнувшись руками от пола, с новой силой бросился вперед. Однако Хинта успел обернуть в свою пользу эти секунды. Он подступил к тому ослику, что стоял на ногах, и провел рукой перед его мордой: два жеста, две быстрых команды. Первая отменяла избегание препятствий и соблюдение личного пространства людей. Вторая уменьшала критическое значение равновесия. С такими настройками сбить бодрствующего ослика с ног было почти невозможно. Зато с ними тот двигался как пьяный, врезался в предметы и на крутом вираже мог опрокинуть все содержимое своего кузова.

Хинта наклонился, налег плечом на борт робо и изо всех сил толкнул того в сторону Круны. Ослик начал падать. Мгновение спустя его ноги взметнулись – робот с невероятной скоростью перебирал своими сверхгибкими конечностями, стараясь не упасть. При этом он все же падал, ноги не успевали нагнать уходящий в бок центр тяжести. На мгновение все стало выглядеть так, словно четвероногий механизм боком бежит на Круну. Круна, ослепленный и взбешенный своим падением, тоже бежал вперед. Хинта оторвал от пола громоздкую, тяжелую зарядную панель и, разгибаясь с этим оружием в руках, бросился вперед. Наверное, он кричал. И, наверное, Тави что-то кричал ему. Но позже Хинта не мог ясно вспомнить этого. Зато он запомнил силуэт Круны: как тот неуклюже падал, когда робо сильно ударил его бортом в живот.

Если бы не случайность, то Круна, как и в первый раз, мог бы отделаться лишь ушибом. Однако ему не повезло – ослик зацепился бортом за нагрудную пластину его полускафандра так, что, падая, Круна утянул машину вслед за собой, и та рухнула на него, разметывая пыль взбесившимися ногами. Весил робо около центнера; хоть Круна и был крупным парнем, масса ослика выжала у него из груди весь воздух. Тревожное верещание машины слилось в единый звук с воплем боли поверженного подростка.

Упал не только Круна. Гиди шарахнулся в сторону от ослика, споткнулся о ящики, перевалился через них, ударился плечом о стеллаж и спровоцировал лавину из мелких пищевых пакетов, которые хлынули на него сверху, погребая под собой. Из всех троих на ногах остался только Хорда. Он упал на колени рядом с Круной и хотел как-то помочь тому освободиться из-под упавшего робо. Но Хорда не успел ничего сделать, так как в это самое мгновение Хинта вскочил сверху на борт четвероногой машины и обрушил на их головы удары тяжелой стальной панели.

– Вы не будете, – кричал он, – не будете больше обижать Ашайту! И меня! И Тави!

Очередной шальной снаряд взорвался во дворе – брызнуло битое стекло и стенная облицовка, застонал металл, ржаво-снежно-дымная пыль встала такой густой стеной, что воздух сделался непроглядным. Теперь они боролись практически вслепую. Хорда мешал Хинте атаковать Круну, а потому сначала Хинта обрушил удары панелью именно на него. Хорде пришлось отбиваться руками – сам он ничего полезного подобрать не успел. Их столкновение длилось лишь считанные мгновения: со второго или третьего удара Хинта попал противнику по локтю, ослепленный болью, тот опустил руки, и тогда Хинта ударил его в шлем. Защитный экран прогнулся и съехал в сторону. Пробоина была ничтожно мала, но в воздухе раздалось отчетливое шипение декомпрессии. Хорда завопил от страха и откатился назад. Его лицо было защищено дыхательной маской, так что ему не угрожала опасность глотнуть ядовитой атмосферы, но Хорда в это мгновение не осознавал, что по-прежнему дышит чистой газовой смесью. Он испуганно зажал щели на шлеме руками и выбыл из боя. Это открыло Хинте путь к Круне, который дергался внизу, тщетно пытаясь сбросить с себя чужой вес. Но Хинта и опрокинутый ослик вместе были слишком тяжелы для того, чтобы он сумел их приподнять над собой. Беспомощный, поверженный, ненавистный враг был прямо под ним, и Хинта обрушил острый угол стальной панели ему на шлем. Удар вышел очень сильным; на стекле шлема и без того были трещины, теперь же оно разбилось – во мраке тускло блеснули белые грани сколов, а к Круне в глубину шлема посыпалась стеклянная крошка.

– Теперь ты будешь таким же, – кричал Хинта, – таким же, как мой брат! Каково? Страшно?

Он уронил свое оружие и вцепился руками в дыхательную маску Круны. Сам Круна, задыхаясь под тяжестью навалившегося на него веса, тоже вцепился в свою маску.

– Не надо, – хрипел он, – перестань, остановись, Хин.

Отчаяние в его голосе было для Хинты как музыка.

– Один глоток, – бормотал он. Ему удалось подцепить маску за трубки. Но в этот момент кто-то перехватил Хинту под руки и потянул его назад и вбок. Не понимая, кем является этот новый противник, Хинта начал бороться и с ним – бил локтями. Но новый противник не отпускал его, и вот они вместе, скатившись с борта ослика вниз, упали на россыпь какого-то хлама. Только тогда Хинта осознал, что перед ним Тави. И уже увидев Тави, Хинта начал понимать, что тот все это время кричал ему.

– Остановись! Это не повод убивать! Это глупо, Хинта!

Вместе с криком Тави Хинта вдруг осознал и все остальное, что происходило вокруг. Какая-то из сторон конфликта накрыла этот район ракетным огнем. На улице, близкие и страшные, грохотали взрывы. Здание дрожало, жуткое эхо летало в стальных стенах.

– Он проломил мне шлем! – вопил Хорда.

– Кто это? – хрипел Круна. – Кто его держит? Это ты, Гиди? Убей его, Гиди – он хотел убить меня.

Но Гиди был не там, где думал Круна – он только сейчас сумел выбраться из груды пищевых пакетов. Весь его скафандр был перепачкан чем-то липким, облеплен лопнувшими пластиковыми упаковками, так что при каждом движении он рисковал поскользнуться и упасть. Идти в полный рост у него не получалось, и он полз, изрыгая проклятия и силясь отряхнуться. Слыша вопли своих друзей, он решил, что обязан героически за них заступиться, нашел тяжелый ключ – тот самый, который Хинта швырнул в Круну – и размахивая им, неуклюже бросился на тени перед собой. Сначала он чуть было не добил Хорду, но чудом успел узнать того по голосу. Тогда он обрушил мощь своего оружия на шлем Тави.

Тави спасся только благодаря дороговизне и качеству своего скафандра. Его шлем смягчил и парировал удар так, что сам Гиди выронил ключ из рук. Однако травму Тави все-таки получил, и взвыл от боли. До этого он уже пытался встать на ноги, но удар заставил его снова распластаться на полу. Гиди, видя, что враги и так лежат, начал бить их ногами. Это стало переломным моментом схватки. У него были хорошие ботинки, с металлической подбойкой. Дважды он ударил Тави под ребра. Потом, заметив, что Хинта начинает вставать, Гиди обрушил каблук на голову Хинты. Хинта начал защищаться руками. Тави выворачивался внизу. Гиди не удержался на разъехавшихся ногах и упал навзничь. Хинта использовал это мгновение, полез вперед, схватил противника за ворот скафандра, попытался прижать к полу, но это было сложно, потому что Гиди весь был скользким, и потому что он ожесточенно бил Хинту кулаком в экран шлема. Началась свалка.

Если бы Гиди был один, Тави и Хинта, ценой множества синяков, возможно, сумели бы его одолеть. Однако, пока Гиди занимал их двоих, произошло событие, которое Хинта не сумел просчитать. Ослик перестал брыкать ногами, его сенсоры зарегистрировали критический завал, и он перешел в режим саморегуляции настроек. Робо отменил для себя последние команды Хинты, поджал ноги, перекатился на живот и встал, тем самым освобождая Круну от своего веса. Будучи не в силах сразу подняться на ноги, Круна пополз в направлении других людей. Во время их борьбы Хинта все-таки сумел оттянуть край его маски, и теперь Круна ощущал, как его легкие горят медленным огнем. Он вдохнул недостаточно яда, чтобы стать инвалидом вроде Лики, но даже пары кубических сантиметров отравленной атмосферы хватило, чтобы он ослабел. Голова у него кружилась, звуки чужой борьбы и взрывы на улице дезориентировали и пугали. Он прополз вокруг дерущихся Хинты, Тави и Гиди, наткнулся на Хорду и повис на нем, стараясь отлепить его руки от щелей в шлеме.

– Нет, – взмолился Хорда, – что ты делаешь, друг, ты убиваешь меня, они убивают меня, и ты тоже?

– Идиот, – прохрипел Круна, – на тебе же еще маска.

До Хорды начало что-то доходить. Потасовка длилась ничтожное время – не прошло и двух минут с момента, как Хинта бросил ключ в Круну. Хорда, наконец, осознал глупость своих действий, перестал зажимать шлем и опустил руки.

– Не будь ссыклом, – твердил ему Круна, – и помоги мне встать.

Они вместе поднялись на ноги. Круна шатался, как пьяный, в груди у него хрипело. Но, поднявшись, он сумел устоять на ногах. Вместе они двинулись на помощь Гиди.

– Хватит! – кричал Тави. – Хинта больше не причинит вам вреда, не надо его бить!

– Не я это начал! – бутузя его, ревел Гиди. – Пока сами – значит, можно, а как вас бьют, так плакать?

– Да я… с самого начала… этого не хотел, – задыхаясь, ответил Тави.

Хинта сумел использовать крик Тави в своих целях. Пока Гиди отвлекся, Хинта нашарил рядом какой-то предмет – это оказалась машинка для укладки пластиковой облицовки. Хинта приложил ее к колену противника и нажал на спуск. Гиди завопил от боли, когда маленькая стольная скобка врезалась ему в кость ноги. Раздалось шипение разгерметизации. Воздух выходил сквозь порванную ткань вместе с пузырями крови.

– Нет! – закричал Тави. – Перестань, прекрати, Хинта! Не надо больше насилия!

Гиди отстал от них. Но тут подоспели Круна и Хорда, и драка закипела с новой силой. Теперь ее исход не вызывал ни малейших сомнений. Трое крупных подростков с трех сторон избивали младших мальчишек ногами, а те могли лишь ползти, кричать и жалко защищаться руками, получая десятки ссадин и синяков. В последней мстительной попытке Хинта успел навалиться на ноги Хорды и пробил тому стопу скобой. Тот захромал, как и Гиди. Но мгновение спустя Круна выбил оружие у Хинты из рук.

Тави еще пару раз пытался что-то выкрикнуть, но потом сам понял, что его аргументы сейчас напоминают мольбу о пощаде, и умолк – не хотел доставлять врагам удовольствие. Из внешних динамиков его шлема вылетал лишь звук тяжелого дыхания. То же самое было с Круной и его парнями – они больше не изрыгали проклятий. Их кровь кипела от пережитого страха и унижения: Хинта чуть было не сделал их всех калеками. В слепой ярости они били своих жертв, но попытка вернуть себе гордость оставалась тщетной, и от этого удары делались лишь еще более ожесточенными.

– Зря, – между вздохами боли бормотал Хинта, – зря ты остановил меня, Тави. Видишь, что вышло…

Вероятно, еще минута таких побоев закончилась бы тем, что и Тави, и Хинта получили бы серьезные травмы костей и внутренних органов. Но в этот момент к ним подоспела странная помощь. Это был Ашайта.

Пока длилась драка, малыш, оставшийся без присмотра, бродил в грохочущей темноте, спотыкаясь о вещи. Хинта не совсем правильно оценивал его состояние: Ашайта не боялся взрывов, огня, ночи. Но за последний час он часто плакал, потому что разделял чувства других людей. Он видел, как страдает его брат, как переживает Тави, замечал их усталость, раздражение, горе, боль, гнев, страх. Все их эмоции эхом приходили к нему, и он плакал, потому что не мог им помочь. Когда его несли, он хотел стать легче. Он хотел поскорее исчезнуть, чтобы не мешать им.

Он знал, что скоро должен исчезнуть. Что-то изменилось. Что-то придвинулось к нему. Он видел темноту – не вокруг, а какую-то другую, вторую темноту, ту, которая была под миром и между мирами. Он ясно знал, что там, в этой темноте, есть светлая прожилка – путь, вдоль которого следует идти. Всю жизнь он был на грани между миром брата и этой темнотой. Он болел, слюна текла у него изо рта. Он слышал, как пузырьки булькают у него в голове, чувствовал, как отказывает тело. В эти моменты слабости темнота звала его сильнее, чем обычно. Не так давно, когда он попал в больницу, темнота подошла совсем близко. Тогда он тоже видел в ней золотой путь. Но тогда все было иначе, чем сейчас, тогда золотой путь сузился, стал страшным, его перекрыли другие врата, у которых лежали нехорошие мертвецы с горящими глазами. Ашайта бежал оттуда, бежал назад и очнулся в больничной палате, рядом с братом и среди друзей.

Теперь он знал, что перед ним откроются вторые врата – хорошие. Он хотел пройти через них. Друзья брата тоже ходили там. А Ивара ходил там два раза. Ашайта видел это в сияющих цветах, которые сплетались у того на лице. Вообще в мире было много сияющего. Было плохое сияние, и было хорошее сияние. И все это сияние было началом того просвета, по которому следовало уходить под мир, в темноту. Ашайта любил танцевать, вплетать себя в эти линии. Он любил двигать звезды, сажать цветы, устраивать смерчи из крошечных светящихся листьев. Он любил музыку, потому что музыка была очень похожа на этот свет. Но никто, кроме него, не видел этой красоты. Хотя брат и друзья брата иногда видели что-то, словно призрак сияющего стелился для них вслед за его танцем.

Когда фигуры других людей наконец-то проступили во мраке, Ашайта обрадовался и двинулся к ним. Он был почти уверен – там его брат. Фигуры двигались, и он не знал, что это за игра и что за странный танец. Он бы танцевал иначе. Но разве это важно? Он просто вошел в их круг. Хинта первым увидел брата и попытался махнуть тому рукой, чтобы бежал. Но из его жеста ничего не вышло, а если бы и вышло, то малыш все равно бы его не понял. Круна, задыхающийся, ослепший от боли и ярости, попытался нанести Хинте очередной удар ногой и вместо этого попал по колену малыша. Ашайта упал, и только тогда хулиганы по-настоящему его заметили.

– Омареныш, – выдохнул Хорда. – Это же омареныш.

– Он что, пытался на меня напасть? – безумным свистящим шепотом спросил Круна. – Эй, ты, существо, ты можешь хоть что-то думать? Пришел спасти улипо-брата?

Ашайта лежал на спине. На его мокром подбородке серебрилась слюна, широко раскрытые глаза блестели за стеклом шлема. Он удивленно смотрел вверх – на просвет неба, в котором кружились снежинки.

– Не трогайте его, – простонал Хинта, – не смейте.

– Не трогать? – Круна стоял, наклонившись вперед, уперев руки в колени, как обессилевший борец в финале поединка. – А я вот думаю иначе. Это как раз вас двоих мы можем не трогать. А его мы тронуть должны. Это же все из-за него. Если бы его не было, то даже вы двое были бы сносными пацанами. Таких, как он, просто не должно быть.

– Он не виноват в том, что он такой, – сказал Тави.

– Заткнись, – ответил Гиди.

– Да, – продолжал Круна, – он не виноват. Виновата его семья. Они должны были убить его. Или бросить в пустошах. Не сейчас, а давным-давно, может, в тот самый день, когда это уродилось у их гребаной предмутантной мамаши. Поэтому я называю вас трусами. Вы, Фойта – слабаки и трусы, недостойные нашей общины. И не только я так считаю. Правильно, Гиди?

Наступила пауза. Круну качало, как пьяного.

– Правильно, Гиди? – повысив голос, снова спросил он.

– Да, – наконец, откликнулся Гиди. – Они должны были его убить. Но, похоже, Хинта готов убить нас, но только не своего брата.

– Именно. А что ты думаешь, Хорда?

– А если да, то что мы тогда будем делать? – испуганно, настороженно спросил Хорда.

– Не будь ссыклом, – страшно прошептал Круна.

– Я не…

– Дай прямой ответ, – потребовал Гиди. – Такое можно решать только вместе.

Хорда что-то пролепетал. Рядом рванул взрыв, и его слова утонули в грохоте проседающей стали.

– Что ты сказал? – переспросил Гиди.

– Ладно, да!

– Хинта, – окликнул Круна. – Эй, Хинта…

Хинта лежал, дрожа, скорчившись, стараясь унять растекающуюся по животу боль. Круна разогнулся и потрогал Ашайту ногой. Не ударил, а просто надавил тому на живот.

– Эй, Хинта, я знаю, что нам делать. С тобой и с ним. Бить тебя бессмысленно. Тебя надо исцелить. А чтобы тебя исцелить, нам надо убить его.

– Нет, – прошептал Хинта.

– Парни, кто готов?

Хорда и Гиди молчали. В эту минуту на улице и вообще повсюду вдруг наступила относительная тишина. Обстрел кончился, лишь один пулемет трещал где-то далеко на западе.

– Ведь эти улипки хотели нас убить. Меня особенно. У них, конечно, не вышло. И мы можем убить их. Но это же будет неправильно, так? Надо убить причину. А их – вернуть в общество. Ты же сам это понял, Гиди. Так ведь, Гиди?

– Да, – с каким-то трудом ответил Гиди, – именно это я и сказал.

– Так и надо. А ты что умолк, Хорда?

– Он не омар, – возразил Тави.

– Да заткнись уже, улипа, заткнись! – заорал Гиди и нанес ему пару неприцельных ударов ногой. – Никто тебя не спрашивал.

– …человек, – силясь подняться, запротестовал Тави.

– Ты же хотел убить омара, Гиди, – продолжая давить Ашайту ногой, сказал Круна. – Ну так вот она, твоя цель. Хватит бить этих улипок. Давай, покажи, что ты мужик.

Хинта пружиной рванулся вверх. Ресурсов его избитого тела хватило на то, чтобы обхватить Круну за пояс и сбросить того с брата. Они вместе рухнули на кучу мусора.

– Я тебя все равно убью, – прохрипел Хинта. В безумии последнего усилия он пополз по извивающемуся, отбивающемуся телу более крупного врага. Круна нашарил на полу обрывок цепи и начал ожесточенно стегать им Хинту по голове и плечам. Мальчик немного ослаб, но все равно продолжал. Он превратился в автомат, в машину смерти. Его руки с новой силой вцепились в трубки маски Круны, он подтянулся, и вот они уже смотрели друг другу глаза в глаза. Круна захлестнул цепь вокруг кулака, ударил и разбил проектор защитного поля на шлеме Хинты. Однако это сыграло не в его пользу – в момент разгерметизации поток воздуха, вырвавшегося из шлема Хинты, попал самому же Круне в лицо. Он на мгновение ослеп, растерялся, и Хинта вырвал цепь у него из рук. Сам Хинта уже плохо соображал и не догадался, как можно использовать это оружие, а потому просто отшвырнул его прочь. Теперь они боролись руками в тщетной попытке сорвать друг с друга жизненно необходимое снаряжение. Круна был сильнее, но Хинта сидел на нем верхом, и дрался не за одного себя, но и за брата.

Неизвестно, чем могла бы закончиться их игра в перетягивание дыхательных масок. Но Круну опять спас другой человек. На этот раз это был Гиди – он рывком сдернул Хинту со своего друга. Хинта упал на подвернутую ногу и сразу попытался встать, но Гиди прижал его к полу, борцовским захватом закручивая ему руки за спину. Хинта, который был в меньшей весовой категории, оказался совершенно беспомощен под более крупным противником. Выворачиваясь, с запрокинутой назад головой, он мог видеть все поле битвы. Бледный свет; ржавый металл; горы рваных пищевых пакетов с текущей из них слизью; два робоослика, качающих сенсорами; пыль; снег. Тави стоял на коленях, а Хорда обхватил его сзади за шею и душил, не давая вырваться. Хинта видел брата, безвольно раскинувшегося на полу; видел, как Круна сидит среди разбросанного хлама, поправляя свою истерзанную дыхательную маску.

– Мы держим их, – сказал Гиди над ухом Хинты. – Мы победили.

Круна попытался встать, но это уже было ему не по силам, и он медленно, с расторопностью древнего ужаса, пополз на четвереньках к Ашайте. Он больше не убеждал других, чтобы те совершили убийство; теперь он взял эту миссию на себя.

– Вот и держите их, – бормотал он, – а я сделаю дело. Сделаю самое трудное… Это будет больно… Больно для тебя, Хин. Но когда мы закончим, ты поймешь, как это было нужно. Как он мешал тебе. Как искажал все в тебе. Всю твою жизнь. Этот маленький омар – нарушение порядка.

Хинта услышал собственное частое дыхание, стук сердца, рвущийся крик. И Тави тоже кричал, кричал и кричал «нет»; у него осталось одно-единственное слово, полное отрицание происходящего. Но как бы Хинта и Тави ни сопротивлялись, у них уже не было возможности победить в этой борьбе. Круна дополз до Ашайты, обхватил руками его шею. Его пальцы ненадолго запутались в застежках незнакомой конструкции. Но дело было не только в застежках. Круна медлил. Он ощутил под своими ладонями маленькое, но бесконечно живое тело, и замер над ним. Ему стало страшно. Это был другой страх, не тот, который он испытывал, когда убивали его. Теперь убивал он. Он знал, что все еще может сделать другой выбор, может признать в Ашайте человека. Но это бы означало отречение от многих своих слов и дел, а Круна боялся потерять лицо в глазах товарищей. Поэтому он снял с Ашайты шлем.

Поначалу мальчик как будто не отреагировал на это событие. Его личико бледнело в полутьме, глаза были широко открыты. Еще мгновение Ашайта смотрел вверх, на прореху в крыше, а потом, внезапно, перевел ясный взгляд на лицо Круны. Эти глаза загипнотизировали Круну невозможной смесью интереса, удивления и сострадания. Малыш протянул свои руки к большому парню, словно хотел его обнять. В эту минуту Ашайта видел, как по лицу его убийцы ползет острый и страшный фиолетовый шрам. Ашайта тянулся вверх, потому что хотел снять, убрать этот уродливый зигзаг, поиграть с ним – и, в то же время, вылечить Круну.

– Нет, – сказал Круна, – нет, не надо, не тяни ко мне свои руки. Закрой глаза. Умри. – Но он был не в силах еще что-то сделать, как-то ускорить процесс. Он застыл и смотрел, а Ашайта тянулся к нему снизу. Тави и Хинта перестали кричать. Далеко-далеко шумела канонада, и еще цепи тихо звенели во тьме, соударяясь друг с другом и со стенами ангара.

– Если он и правда омар, его это не убьет, – подал голос Гиди.

Круна импульсивно вскочил и отступил от своей жертвы на два шага, словно боялся какой-то непонятной мести. Ашайта потянулся вслед за ним, почти сел – но тут же снова упал на спину. Его рот широко открылся. Он начал дергаться, слабо закашлялся, слюна смешалась с кровью; потом он откинулся назад и умер. Его глаза снова смотрели в небо. В последнее мгновение они исполнились выражением счастливого удивления. А потом относительную тишину ангара прорезал дикий, скорбный вой Хинты.

Гиди отпустил Хинту. Хорда отпустил Тави. Все они – и победители, и побежденные – вдруг лишились сил и утратили всякую мотивацию для продолжения драки. Все они переживали потрясение, хотя и разное. Хинта дополз до брата и уткнулся головой ему в грудь. Он не плакал, но дважды снова начинал кричать. Все остальные по большей части молчали. Хорда громко шмыгал носом.

– Ну вот, мы это сделали, – неуверенно констатировал Гиди.

– Да, – пьяным голосом ответил Круна.

Тави остался стоять на коленях. Сам того не замечая, он молитвенно стиснул руки на груди. Но его поза не была молитвенной; он весь как-то перекосился, сдвинулся, криво наклонился в сторону, словно из него вынули позвоночник.

У Хинты внутри было темно. И только лицо брата светилось в этой темноте. Он не видел ничего, кроме этого лица. Мир был стерт, разрушен, выжжен. Прошлое и будущее исчезли. Вещи лишились смысла. Звезды погасли. Ветер стих. Экватор остыл. Боги умерли. Сияющий первоисточник жизни задохнулся во мраке. Герои распались в прах. Могилы их были осквернены и преданы забвению. Аджелика Рахна был просто куском металла – таким же, как омары. А люди были просто кусками плоти. Тысяча кровоточащих тел ползла в ад. Тысяча злых душ летела в черную дыру. Бессмысленный кровожадный хохот наполнял вселенную.

– Хинта, – охрипшим, несуществующим голосом позвал Тави. Хинта не ответил, но Тави все равно продолжал говорить. – Огонь и лед сейчас вокруг него, и металл, и зло. Так пусть они не следуют за ним на ту сторону. Он был светлейшим существом, которое жило во вселенной. Так пусть его путь будет светлейшим, самым быстрым и легким.

Раздался стук. Тави поднял голову и увидел, что Круна бьет себя кулаком в грудь – мерные, сильные удары. Что Круна хотел этим сказать? Выражал ли он протест против слов Тави? Уже никто этого не узнал, потому что одновременно с его ударами появился еще один звук – шорох, скрип и скрежет – где-то наверху.

– Что это? – запрокинув голову, плаксиво спросил Хорда.

– Оно над нами, – испуганным шепотом ответил Гиди. – Оно пробирается по крыше, прямо там.

Сразу вслед за его словами, на улице, совсем рядом с ними, взревели два автоматических пулемета. Это стрелял один из солдат «Джиликон Сомос». Скорострельность его оружия была такова, что слух не различал отдельных выстрелов, лишь жужжание, вой, гул – полет убийственного роя. Огонь был направлен на крышу их здания. Сдвоенные очереди прошили стену и потолок. Алыми искрами полыхнул металл, на пол посыпались раскаленные обломки. Кран-балка сорвалась со своих опор и рухнула вниз, давя собой стеллажи. А пулеметы все продолжали стрелять, очереди метались туда и обратно, туда и обратно, заштриховывая, разрушая, испепеляя все на своем пути. Толстые стальные балки не выдерживали кучного попадания разрывных пуль, лопались, проседали вниз. Казалось, очередь пожирает металл.

– Крыша рухнет! – вне себя от страха, завопил Хорда. Он и Гиди бросились прочь, попытались прижаться к стенам. Круна неуклюже остался стоять на своем месте. Хинта продолжал сжимать мертвого брата. Тави на коленях подполз к нему и стал тянуть за плечо, но ему не хватало сил, чтобы сдвинуть оцепеневшего друга с места.

В этот момент дыру в крыше заслонила страшная тень. Омар рухнул вниз, в потоках собственной крови, вслед за ним соскользнула целая шапка снега. Снежинки закружились в воздухе вместе с искрами. Изувеченная тварь, силясь побороть конвульсии, забилась на полу. Она лежала всего в метре от Хинты. У чудовища не было антенн, правой руки и левой ноги ниже колена – от потерянных конечностей остались лишь обломки. Взмыленное тело кипело нанопеной и сочилось кровью. Особенно сильно кровь хлестала из развороченного лица. Омар смотрел на мир одним воспаленным глазом. Маска у него на морде была разбита, из жутких розовато-белых ноздрей вместе с брызгами крови вырывались густые облака пара. Сквозь трещины в голове поблескивало серое вещество гипертрофированного мозга. Но, несмотря на все свои раны, омар был жив и не собирался умирать. Со страшным бесчеловечным упорством он перевернулся на полу и встал – оперся на культю левой и на здоровое колено правой ноги. Подняться в полный рост он уже не мог, но даже так оказался высотой со взрослого мужчину. Круна все еще стоял на месте, и омар распрямился прямо перед ним. Они застыли лицом к лицу. По скафандру подростка текли кровь и нанопена чудовища.

Солдат «Джиликон Сомос» понял, что его цель ускользнула, и прекратил стрелять. На несколько мгновений наступила звенящая тишина. В этой тишине омар произнес свои единственные слова.

– Я есть Кежембер, – хрипло и отчетливо сказал он. Его глубокий гортанный голос заполнил собой все пространство ангара. Хинта поднял лицо и сбоку, снизу вверх, взглянул на чудовище. Тави в этот момент успел увидеть взгляд друга. В глазах Хинты было безумие.

Круна сделал слабый, неловкий шаг назад. Омар смотрел на него своим глазом. Он видел сердце, мозг, глупость и страх. Круна сделал еще один шаг назад, и тогда омар положил свою уцелевшую руку ему на плечо. Подросток упал на колени; его тело перекосилось, он забился, задрожал, потом завопил. Когти чудовища, пронзая пластик и металл, проникли под скафандр. Омар давил, давил, и вдруг дернул свою жуткую клешню в сторону. Круна остался без руки и плеча. Его ребра страшными осколками выступили из края смертельной раны, кровь высоким фонтаном ударила вверх из тела. Его крик смолк. А омар сунул кровоточащий трофей себе в морду и жадно присосался маленьким хищным ртом к влажному мясу.

Вжавшиеся в стену Гиди и Хорда в безмолвном ужасе наблюдали за этой сценой. Тави сделал движение в направлении умирающего Круны, но остановился, так ничего и не предприняв. Омар, насладившись человечиной, отшвырнул руку Круны и обвел помещение взглядом. Он мог убить остальных людей. Но он не стал этого делать. Вместо этого он поднял уцелевшую руку, выстрелил гарпуном в изрешеченную рухлядь крыши и с удивительной легкостью взлетел в вышину. Еще мгновение назад он был здесь, и вот он уже исчез, растаял, его стало невозможно различить во тьме потолочных балок – лишь слышалось его дыхание, да капала сверху его кровь. Там, в тени, он перезарядил свое оружие: вниз с жестяным грохотом упала россыпь пустых гильз, несколько стальных коробок и полая пулеметная лента. Стало тихо. Невозможно было понять, как тварь сумела так ловко устроиться там наверху, и как ей хватило конечностей, чтобы с такой скоростью привести в порядок свои вооружения.

Хинта, продолжая сидеть рядом с братом, запрокинул лицо вверх.

– Мы должны умереть, – сказал он. – Уничтожь нас всех. Этот мир твой по праву. Потому что ты – смерть.

– Это не так, – возразил Тави.

– Замолчите, вы, оба! – вскрикнул Хорда. В ответ не последовало ни звука. А несколько мгновений спустя стена, около которой жались Хорда и Гиди, взорвалась, превратившись в облако пыли. Обломки брызнули во все стороны. Ударная волна прижала к полу Хинту и Тави, опрокинула стеллажи у них за спиной. Лишь чудом их не задел ни один из опасных крупных обломков. Хорда и Гиди исчезли вместе со стеной. От них не осталось ничего – только стон в рушащихся балках, да влажные темные следы на измятой стали пола.

Хинте в разбитый шлем попала пыль. Оглушенный и ослепший, он попытался ползти, снова найти тело брата, но скоро потерялся и упал. Когда он перекатился на спину и сумел открыть глаза, он увидел, что в проломе возвышается огромная нечеловеческая фигура – стальные плечи, заслоняющие небо, белый режущий свет, бьющий из рук и лица. Грудь этого нового чудовища раскрылась, оттуда вылетел маленький реактивный дрон. Он с шипением промчался по воздуху, завис в центре помещения и отбросил в стороны от себя красные линии, сканируя помещение в поисках потенциальных целей. На пол, потолок и стены лег ромбовидный узор. Один из лазеров устремился к голове Хинты. Мальчик рефлекторно поднял руку, чтобы защититься от невыносимой алой вспышки. Он бесчувственно подумал, что сейчас умрет. Но произошло другое: грохнул выстрел, и дрон с механическим визгом отлетел в дальний конец разрушенного ангара. А с потолка, прямо на голову солдата, сиганула страшная тень. Омар решил умереть в битве. Свет померк. Две фигуры сцепились, раздался грохот выстрелов и скрежет металла. Омар цеплялся за робофандр и стрелял в упор, пытаясь поразить человека, скрытого под слоями стали. Пулеметы робофандра на такой дистанции стали бесполезны. Солдат растерялся; он был вооружен, чтобы уничтожать цели на определенной дистанции, его снаряжение не подходило для того, чтобы вести рукопашный бой. Он попытался стрелять в омара в упор и расчертил очередью потолок помещения. Однако раненый монстр остался на нем. И в отличие от человека, омар не промахивался; все его выстрелы попадали в цель. Две слипшиеся, мечущиеся, бьющиеся фигуры упали и, сминая стеллажи, покатились вглубь ангара. Сервоприводы выли, клочьями летели стальные обломки, хлестала кровь, шальные очереди полосовали все вокруг. Потом внезапно из центра этой свалки взмыла ракета. Она улетела вверх, пробила крышу ангара, мгновение спустя вернулась и ударила в дерущихся. Рванул взрыв, настолько мощный, что остатки крыши просели и кусками обвалилась вниз. Этот маленький эпизод битвы за Шарту закончился. И омар, и человек – оба погибли.

Тави очнулся под обломками стеллажа, куда его отбросило последним взрывом. Все тело болело, руки и ноги гнулись с трудом, сердце часто и слабо билось в груди. Он пополз вперед, высвободился из-под горы хлама, сел. В ушах звенело, но он слышал, что на соседних улицах опять идет бой. Крыши у ангара больше не было, стены по большей части разрушились. Целое здание превратилось в гору мусора. Сквозь бреши в руинах было видно перекресток – там горел один из дронов Джифоя. Ночь была светлой, всюду сияло зарево пожаров. В небе, бросая вниз лучи прожекторов, зависла реактивная машина. Снег перестал, но что-то в воздухе кружилось – возможно, пепел.

Тави проверил терминалы – они все еще были при нем, хотя оба казались разбитыми, и он не знал, удастся ли когда-нибудь извлечь из них полезные данные – потом увидел Хинту. Тот стоял в полный рост и держал на руках безвольное тело брата. Голова Ашайты сильно запрокидывалась назад и вниз. Его рот и глаза все еще были открыты, на губах чернела кровь.

– Хинта, – позвал Тави. Тот, не оборачиваясь, шел к пролому в стене. Тави нашел силы подняться на ноги и последовать за ним. Догнать Хинту оказалось непросто; они поравнялись уже у самого пролома. Через перекресток летели трассирующие очереди. Выходить из укрытия туда, под эти пули, было нельзя.

– Стой! – крикнул Тави. – Куда ты идешь?

Хинта не остановился. Тави схватил его за плечо, развернул к себе, заставил укрыться за уцелевшими остатками стен.

– Отпусти меня, – сказал Хинта. Экран его шлема был полностью отключен, лоб и веки глаз казались обожженными. Тави не знал, списать это на действие тендра-газа или на последствия взрыва.

– Ты вообще видишь? – испуганно спросил он. – Ты видишь меня?

Хинта раскрыл глаза шире и устремил на него страшный взгляд.

– Я прекрасно вижу тебя. Ты меня предал. Это из-за тебя они убили моего брата. Я надеялся, что ты погиб. Мы все должны умереть. Все, кто был здесь сегодня. Вина делится поровну между нами. А теперь отпусти меня.

– Нет, не отпущу. – Тави держал его за плечи так крепко, как только мог. Между ними был мертвый Ашайта. За спиной Хинты расстилалась улица. Там стреляли. Тави мог видеть, как пули секут снег всего в нескольких метрах от их укрытия. – Сядь! – крикнул он. – Давай, Хинта, опускайся вниз. Мы стоим в плохом месте!

В ответ Хинта толкнул его, всем телом, потому что его руки были заняты мертвым братом. Они начали бороться. Победила ничья – Хинта не смог вырваться, а Тави не сумел усадить его. Но в Хинте появилась какая-то дикая сила, словно он больше не подчинялся законам биологии и химофизики. Его тело стало напряженным, каждая мышца закаменела.

– Хватит, Тави, – с ужасающей ясностью произнес он. – Ты не Джилайси Аргнира. Да и тот никого не спас. Все люди, которых он пытался уберечь, погибли позже – в тех битвах, на которые он не успел. Кровь застит все. Там, с другой стороны улицы, мой отец. Я видел его. Он все еще жив, хотя скоро тоже погибнет. Пусти меня. Я должен пойти, показать ему тело младшего сына. Я виноват, так пусть отец пристрелит меня за то, что я не уберег…

Глаза Тави наполнились слезами.

– Ты несешь чушь! Тебя контузило!

– Нет, просто я понял смерть. Мы все убийцы. И все умираем. Справедливость в том, что никакой справедливости нет. Отпусти меня, или я тебя убью.

Выстрелы попали в стену, за которой они прятались. Взвизгнул рикошет. На какое-то ужасное мгновение Тави показалось, что Хинта уже мертв, что его достало пулей, прошившей преграду навылет. Потом он понял, что это другая смерть, смерть души, стоит сейчас перед ним, с пустым взглядом и немым лицом.

– Очнись, Хинта, – попросил он. – Только убийцы виноваты в смертях. Я спас тебя. Ты не убийца. И никто, кроме Круны, не виноват в смерти Ашайты. А ты мог бы сам сейчас быть убийцей. Но ты им не стал. Ты не стал убийцей Круны.

Хинта издал безумный смешок.

– Ты – спас – меня? Теперь мы оба – убийцы моего брата. Мы позволили ему умереть. Ты повернул все так, что он умер. Ты слеп, если не видишь этого. А Круна? Круна все равно мертв. Омар порвал его. Так в чем же смысл твоего геройства!?

– Убийца – это тот, кто убивает! – закричал Тави. – Не ты снял с Ашайты шлем, и не я! Это сделал только один человек!

– Бездействие убивает. Слова убивают. Весь мир вокруг – это способы умереть или убить. Не говори мне, что мы не виноваты. Мы виноваты уже в том, что шли с ними. И что остались с ними. Я виноват, что затеял драку. Ты виноват, что остановил ее не в том месте. Гиди и Хорда нас держали. Может, и они – не убийцы? Нет. Мы все его убили. Шарту убивал его с самого первого дня. А мир убивает всех нас. Мы все убийцы и самоубийцы, каждый с руками по плечи в крови. Мы убиваем, когда отпускаем своих родных на войну. И убиваем, когда не делаем этого.

Синева совершенно ушла из глаз Хинты, осталась только тьма. И Тави медленно ослабил свою хватку, отступил под давлением этой тьмы. Он не знал, что делать. У него были тысячи слов, но все слова тонули во тьме. С Хинтой не получалось говорить – сейчас его можно было только слушать, слушать этот спектакль одного актера, разыгрываемый посреди горящего мертвого мира.

– Соберись, – в последней страшной попытке сказал Тави. – Ты говорил, что выдержишь смерть своего отца. Так будь крепким, выдержи смерть брата! Вспомни, Хинта! Вспомни, кто ты, и кто мы, и какое у нас дело! Мы должны остановить все это – все войны, все зло в мире! У меня в кармане лежит ключ. Осталось сделать с него миллион копий и подарить по штуке каждому из людей! У меня в кармане голос звезд, помощь, которая пришла к нам издалека, чтобы мы не убивали и не умирали. Ты ненавидишь мир? Так используй эту ненависть во благо! Только один способ мы нашли, чтобы разорвать этот порочный круг! Мы на пороге. Я плачу о твоем брате, плачу, как ты. Но если мы сделаем наше дело, то не будет больше напрасных смертей. Злой мир будет повержен. Все вокруг расцветет, и мы сделаем первый в нашей жизни глоток чистого воздуха! Сядь, спрячься! Оставь брата! Ему уже не помочь! Давай жить! Нам нужно найти Ивару!

Тави так говорил, что на мгновение ему показалось, что от силы его слов стихли взрывы. Он не смог говорить на гумпрайме. Но вот перед ним был Хинта, потерявшийся друг, который сейчас воплощал в себе все горести и заблуждения людей. И Тави направил острие своей мысли в это средоточие тьмы.

Но тьма в глазах Хинты не дрогнула.

– Думаешь, я не помню? Не помню о наших делах? О нет, я помню о них все. Чудеса. Магия. Спасение человечества. Золотые вещи. Где же все это было? Где все это сейчас? Где вся эта сила добра? Ее нет. Я вижу только трупы. И один из них у меня на руках.

Дым стелился в отравленном воздухе; пепел оседал на землю, на снег, на руины; над развалинами домов величавыми синими факелами пылали цистерны с запасами газа.

– Аджелика Рахна? Где он был, когда Ашайта хватал окровавленными губами воздух? Где он был, когда убивали тысячу людей, наших соседей и знакомых? Я скажу тебе: он лежал в ящике хранения. Он не очнулся, не шевельнулся, не превратился во что-то другое, не облачил лучших из людей в золотые латы. Он не сделал ничего. Потому что он ничего не может. Этот маленький золотой шарлатан обманул нас всех, обманул все человечество. Добро – это ложь. У вселенной нет центра, а если он и есть, то это ледяное и темное сердце, которому нет дела до живых существ, оно любит лишь огромные камни и бездну пустоты. Мы все – бессмысленная случайность. Жизнь – это плесень на мертвых камнях вселенной. Гибель нашего мира ничего не значит. А Ивара – мальчик, поверивший в сказки, еще более глупый, чем мы с тобой, проживший десятки лет без взросления.

– Ты безумен, – в ужасе произнес Тави. Его руки безвольно упали.

– Я разумен, – сказал Хинта, повернулся и начал выходить из укрытия. В эту минуту, на самом краю своего поля зрения, Тави заметил чей-то силуэт. Низко наклонившись, к ним бежал человек. Он пришел не с улицы, а со стороны выжженного двора станции землемеров – оттуда же, откуда они сами час назад. Тави еще не успел рассмотреть деталей, назвать имя, а радость уже захлестнула его. Ивара был жив. Ивара пришел к ним. Теперь они были спасены, и не только они, но что-то великое, общее, чем они занимались – снова могло жить.

Так получилось, что они все трое одновременно вышли из укрытия. Хинта с телом брата на руках шагнул на улицу, споткнулся об обломки стены, чуть не упал, но удержался на одеревеневших ногах и пошел дальше, прямо навстречу пулям. Ивара издалека бросился ему наперерез. Тави, растерянный и счастливый, полный мимолетной надежды, оказался между ними и протянул руки к обоим, словно хотел соединить их, обнять, восстановить ту целостность, в которой они пребывали в лучшие дни. А потом он увидел очередь – череду крошечных двойных взрывов, которая мчалась по снегу, камням и кучам мусора прямо к ним. Трассирующих линий не было видно, и казалось, нет никакого стрелка – только сами пули, сама смерть была здесь, ища себе жертву. Все случилось очень быстро. Ивара налетел на Хинту, схватил его; тело Ашайты упало на снег, маленькое лицо отвернулось в сторону. Потом пули догнали их. Тави закричал – страшно, бессвязно. Его друзья упали, покатились по ледяной грязи. И сразу оба вскочили. «Неужели живы?» – испуганно и удивленно подумал Тави. В те секунды он не осознавал, что и сам стоит в полный рост на открытом месте, под шквалом огня. Хинта повернул назад к телу брата. Ивара опять поймал его. Тави бросился к ним, схватил Хинту со своей стороны. Тот упирался, но вместе с Иварой они затащили его обратно в укрытие. Считанные секунды спустя они уже были в относительной безопасности. Упали.

Черное – это мусор. Белое – снег и пепел. Красное – это… это…

– Ивара, Ивара, – потрясенно шептал Тави.

– Я вас нашел, – через силу произнес учитель, держась за правый бок. Из-под перчатки с шипением и пузырьками воздуха вырывалась кровь. Она стекала по пластику полускафандра, пятная снег. – Ашайта мертв? На нем не было шлема.

– Его убили. Наклонись.

Мужчина послушно повернулся. Рана была сквозная, сзади тоже текло, только туда Ивара не мог дотянуться рукой. Тави зажал прострел, почувствовал под ладонью что-то твердое, странное – возможно, обломок нижнего ребра. Теперь он держал рану со стороны спины, а Ивара – со стороны живота.

– Печень. Мне конец примерно через четверть часа.

– Нет.

Ивара посмотрел на него.

– Все в порядке. Не зажимай рану. В этом нет смысла. Вы двое должны выжить. Вам надо уходить. Мы все повернули не в ту сторону. В северной части поселка бой не такой тяжелый. Надо было уходить туда и на тропу вдоль Экватора.

Тави не ответил и рану не отпустил. Сам Ивара тоже не отпускал. Вместе они так сильно сдавили ее, что кровь почти перестала.

Хинта сидел поодаль. Он больше не пытался дойти до брата. Его руки и плечи мелко дрожали, словно от холода.

– Зачем? – спросил он. – Зачем надо было бежать за мной на смерть?

– Потому что ты должен жить, – сказал Ивара. – А ты пытался покончить с собой.

– Это я виноват, – всхлипнул Тави. – Я не стал его останавливать.

– Нет, – ответил Хинта. – Если здесь вообще кто-то в чем-то виноват, то это я. Я забыл. Думал, что один. Я забыл, что ты пойдешь за мной, и уж тем более не думал, что Ивара пойдет за мной. Я забыл, что принадлежу не только себе.

– Так сделай что-нибудь, – зло отозвался Тави.

– Он ничего не может сделать, – сказал Ивара. – Вам двоим надо уходить.

– Мы не уйдем, пока ты не умрешь. Даже если это неразумно, мы не уйдем.

Они замолчали. Тави горько плакал. Хинта сидел, стиснув голову руками. Ивара истекал кровью. Над землей стелился смог, летел пепел пожарищ. Бойня в Шарту не стихала.

Ранение Ивары оказало на Хинту странное воздействие. Он словно протрезвел, хотя и не до конца, и сам это сознавал. Мир вернулся к нему, покров тьмы был сброшен. Он вспомнил, по-настоящему вспомнил, что он не один, что у него и его друзей есть общее дело. И в то же время он ненадолго утратил способность думать о текущем положении дел. Он понимал, что его брат мертв, что Ивара умирает, слышал, как плачет Тави, но не испытывал по этому поводу почти никаких чувств. Даже сознание вины отступило от него. Он сидел на куче обломков и думал о разных вещах. Об отце, которого разглядел на той стороне улицы. Правда ли то был Атипа? Или другой, похожий на него, бежал и стрелял, пока не исчез за стеной огня? О матери, которая осталась где-то позади, в захваченном омарами административном центре. Жива ли она? А если умерла, то какими были ее последние минуты? О странных летающих машинах, на которых прибыли солдаты «Джиликон Сомос». Как эти штуки попали сюда? Неужели они могли летать над магнитной аномалией Экватора? О дронах Джифоя. О том, что зима в этом году началась как-то особенно резко и яростно. Такой сильный первый снег мог уже и не растаять. Только вот кто это увидит? Доживет ли хоть один человек до завтрашнего дня, или омары будут владеть этими землями? Но что омарам снег? Они ведь даже не видят его, лишь слабо осязают холод своими полумертвыми нервными окончаниями.

– Шарту разрушен, – подумал он вслух. – Все проиграли. Никому ничего не досталось.

Ему никто не ответил, но он этого почти не заметил. Ему вдруг представилось, что он идет по мокрому песку – по морскому дну – но воды нет, она вся ушла, отступила, чтобы подняться огромной волной. Так же сейчас было и у него внутри. Его тьма отступила, и он остался на обмелевшем дне. Тело его брата лежало всего в двадцати шагах, но было вне досягаемости – добраться до него можно было лишь затем, чтобы умереть рядом с ним. Мертвые друзья Ивары лежали на дне – на настоящем морском дне. Мертвый или раненый Аджелика Рахна лежал в ячейке на станции тихоходного поезда. А что стало со станцией? Должно быть, она разрушена, как и все вокруг.

– Тави, – позвал Хинта. – Тави.

Тави шевельнулся, давая понять, что слышит его.

– Терминалы целы?

– Они при мне, но разбиты.

Хинта кивнул так, словно это имело очень большое значение. Ивара дышал часто и тяжело, со стоном. Его начинало трясти, руки слабели, кровь потихоньку снова пошла из раны. Надо было уходить, спасаться. Но Хинта не чувствовал в себе какой-то последней воли, чтобы сдвинуться с места. Волны мыслей катились через его пустынный берег. Омары. Аджелика Рахна. Искусственные тела. Золото. Серебро. Техника. Война. Смерть. Организм человека. Организм омара. Биология и механика. Медицина, которую он не знает. Шансы. Борьба могущественных воль. Подключение. Мир.

– Нас спасли, когда мы умирали на руинах школы, – сказал он. – И сейчас мы можем спасти Ивару.

– Как? – спросил Тави.

– Я не уверен. Если я не прав, или если у нас не получится, то он умрет на несколько минут раньше. Потому что нам придется нести его. Придется отпустить рану. Он быстро потеряет еще больше крови.

– Я в любом случае умру, – сказал Ивара.

– Как, как спасти?! – крикнул Тави.

– Солдаты «Джиликон Сомос» носят боевые робофандры. Нас везли в больницу внутри капсулы. Боевой робофандр должен быть изнутри точь-в-точь как эта капсула. Только она встроена внутрь огромного экзоскелета с пулеметами и прочим вооружением. А солдат внутри нее плавает в желе.

– Робофандр может лечить солдата?

– Возможно. Это бы объясняло, как они продолжают вести бой, когда их уже сто раз расстреляли. Они как омары. Омары восстанавливают себя. И солдаты компании тоже восстанавливают себя. Поэтому они сражаются наравне с омарами.

– И где взять такой робофандр? – спросил Ивара.

– Он здесь, под руинами. Но он может быть сильно разбит.

– Тогда найдите… тряпку, резинку, кусок пластика. Все, что угодно, чем можно заткнуть мою рану. Это выиграет нам время, пока вы будете сажать меня в эту штуку.

Тави яростно кивнул. Хинта перевернулся, начал ворошить кучу мусора, на которой до этого сидел, пополз, перебирая обломки, и вдруг наткнулся на шлем Ашайты – тот все еще валялся там, где его бросил Круна. Хинта вернулся к друзьям, нашел острый осколок, прорезал им внутреннюю обкладку шлема и выдрал оттуда несколько пластов мягкого парапласта.

– Отлично, – шепнул Ивара, – подойдет.

– Он не стерильный.

– Глупости, – сказал Тави. – От заражения он будет умирать три дня. От отравления тендра через кожу мы все умрем через шесть или восемь часов. А от потери крови он умрет уже через десять минут.

Когда мальчики заталкивали парапласт в рану, учитель закричал и потерял сознание. Он еще не пришел в себя, а они уже подхватили его под руки и потащили через руины ангара. Тяжелые балки крыши вмялись в стальные стеллажи, и то, что раньше было центром помещения, теперь превратилось в бурелом из пересекающих металлических конструкций. Иногда им приходилось всходить наверх, на кучи мусора, на горы мятой стали, но чем выше они поднимались, тем больше был риск словить шальную пулю, поэтому они старались держаться низких укромных мест, провалов и щелей, кривых коридоров, образовавшихся под руинами.

– Если тут все такое, – обреченно сказал Тави, – то Ивара умрет раньше, чем мы откопаем робофандр.

Но он оказался неправ. Дойдя до места, где погибли омар и солдат, они увидели перед собой небольшую воронку, оставшуюся от взрыва ракеты. Робофандр был впрессован в ее дно. Боевая броня оказалась в тысячу раз прочнее, чем конструкции здания; все вокруг было согнуто, растерзано, вмято, а робофандр почти полностью сохранил свою форму. На его почерневшем, исцарапанном металле осталось лишь несколько сквозных пробоин – очевидно, те слабые точки, в которые предпочел стрелять омар. Вокруг этих брешей серой слюдой запеклось какое-то вещество. Хинта решил, что это нанопластик, который военные используют в своем снаряжении, чтобы во время боя восстанавливать целостность герметизации. Сам омар тоже был здесь. Он превратился в омерзительную обожженную, склизкую кучу, которая все еще липла к верхней части робофандра

– А они точно погибли? – спросил Тави.

– Омар, думаю, да, а солдат – не знаю. – Хинта спрыгнул на дно воронки, прополз по огромному боевому экзоскелету и остановился прямо перед тушей мертвого омара. Своей изломанной рукой тварь проникла куда-то в глубину робофандра – брешь здесь была такой большой, что серая масса нанопластика вокруг нее еще не успела застыть. Хинта сел на грудь робофандра и начал ногами бить и толкать омара. Ему казалось, что он тратит на это последние остатки своих сил, и ничего не выйдет. Но внезапно омар свалился с головной части робофандра, отрывая вместе с собою расшатанный входной люк.

– Ивара, Ивара, – позвал Тави. – Хинта, он очнулся, но не может говорить.

– Больно, – выдавил учитель.

– Оставь его на минуту, – попросил Хинта. – Спускайся сюда. Сделаем это вместе.

Внутреннюю камеру робофандра озарял мерцающий свет мониторов и датчиков. Вся она, все оборудование в ней были залиты серой слизью. Вместе они вытащили оттуда тело солдата. Тот оказался огромным крепким мужчиной – в Шарту таких больших и сильных людей не было – в простом облегающем комбинезоне, покрытом сетью металлических бляшек-датчиков. Тело его было невероятно изранено: живот разворочен пулями, голова почти отделилась от шеи – видно, омар сумел так глубоко засунуть свою страшную руку, что вогнал когти прямо в горло человека. За каждой из ран тянулись странные нити, похожие на провода. Другим концом они уходили в стенки капсулы.

– Это наниты?

– Надеюсь.

– Нам придется раздеть Ивару и этого тоже, и надеть на Ивару его костюм.

Они помогли учителю спуститься, положили его рядом с мертвецом и принялись за новый этап работы. После землетрясения Хинта успел увидеть некоторое количество человеческой наготы, но тогда он был опьянен, болен, и все происходило мельком. Сейчас, впервые в жизни, он увидел вблизи и ясно донага раздетого взрослого мужчину. Вопреки отупению, усталости, горю и страху он все же испытал приступ стыда. Здесь, в этих голых телах, одном мертвом и одном раненом, пряталось сердце войны. Горящие дома были ужасны, взрывы и выстрелы были ужасны, но настоящий ужас был в кровавой наготе растерзанной плоти. Если омары хотели мести за своих убитых, то они добились желаемого: голый мертвый солдат, с перерезанным горлом и вывороченными кишками, с обнаженным волосатым лобком, с безвольно болтающимся серым мужским достоинством был так же ужасен, как выпотрошенный и подвешенный на крюках омар. Это была казнь, и Хинта ощущал, что довершает ее позор, когда крадет у покойника одежду. В то же время он чувствовал дополнительный стыд от того, что это делают они – мальчики, что Тави вынужден делать это для Ивары. Наверное, именно в этот момент к нему окончательно вернулась способность сопереживать. Пару раз он пытался прочитать чувства друга, но видел только боль. Тави не испытывал стыда, стыд в нем был уничтожен болью, болью Ивары, которую он переживал, как свою.

Пока они переодевали Ивару, тот снова потерял сознание. Комбинезон солдата плохо ему подходил. Но когда переоблачение было завершено, случилось маленькое чудо – он сам начал ссаживаться, менять форму, облегая новое тело. Дыры в тех местах, куда попали пули омара, залатались; пятна крови остались, но узор датчиков полностью восстановился; в том месте, где был ранен Ивара, образовалась новая аккуратная брешь.

– Если робофандр не поможет, – сказал Хинта, – то Ивара уже никогда не очнется.

У них осталась последняя проблема: надо было снять дыхательную маску с мертвеца и надеть ее на учителя, на котором все еще оставалась маска от его собственного скафандра.

– Он не может задержать дыхание, – сказал Тави.

– Когда он без сознания, он дышит слабо и медленно. Значит, мы успеем поменять маски прежде, чем он получит сильное отравление.

Тави кивнул. Хинта снял маску с солдата, услышал тихое шипение – там все еще была дыхательная смесь. Бесценный воздух уходил в атмосферу.Тави расстегнул маску на Иваре, положил руку ему на грудь, чтобы лучше чувствовать дыхание. Потом он резко сорвал маску с лица Ивары, а Хинта опустил на него маску солдата. И сразу, словно дыхательная смесь робофандра сама по себе была целебной, учитель очнулся и открыл глаза.

– Боли нет, – произнес он. Военная маска была устроена так, что человеческий голос почти свободно проходил сквозь нее.

– Значит, там наркотик, – сказал Хинта.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Тави.

– Лучше. – Ивара сел и пьяным, воспаленным взглядом посмотрел на лежащую перед ним стальную махину робофандра. Потом перевел взгляд на солдата, а с него на свою рану. – Это надо вытащить.

– А как же кровь?

– Рана в печень убьет меня еще через несколько минут, даже если мы остановили внешнюю кровопотерю. – По боку Ивары расползалось большое иссиня-черное пятно гематомы. Газ из дыхательной маски прояснил его разум, сделал его движения какими-то иными, механистическими, словно он сам уже стал частью боевой машины. Он резко и бесцеремонно вытянул обрывки парапласта, а Тави, насколько мог, вытащил затычку с другой стороны сквозной раны. Кровь с новой силой выплеснулась наружу, мужчину качнуло, но мальчики поддержали его и помогли ему ногами вперед залезть в глубину робофандра. Ивара со всплеском опустился в серую жижу, обессилено откинулся на спину.

– Удобно? – спросил Тави.

– Очень.

– Смотрите, – показал Хинта. Со стенок капсулы к ране Ивары стремительно потянулись нити-проводки. Вот они достигли ее, ушли внутрь. Серая жижа тоже поднялась, начала обволакивать человека со всех сторон. Тави засмеялся отчаянным надтреснутым смехом.

– Мы спасли его. Мы спасли тебя!

– Да, – ответил Ивара. – Каждый раз я думаю, что сейчас увижу своих старых друзей. И каждый раз оказываюсь не прав.

И тогда заплакал Хинта. Стоя на коленях, в грязи, около раскрытой капсулы робофандра, он тихо и отчаянно оплакивал своего брата. Тави подсел к нему, обнял за плечи. Ивара протянул к мальчикам руку, и они все трое сцепились пальцами. Тело Ашайты, брошенное и изломанное, лежало где-то далеко на улице. Вокруг горел Шарту. Гремели взрывы. Зарево пожара было таким ярким, что его свет достигал низко нависших облаков, отчего небо казалось темно-оранжевым.

– Я каждый раз оказываюсь неправ, когда ищу своих погибших друзей, когда жду с ними встречи. – Наркотик давал Иваре силу, он сжал свою руку очень крепко. – И каждый раз в таких обстоятельствах оказываюсь несправедлив к вам двоим. Я предаю вас.

– Не надо, – испуганно попросил Тави, – не надо сейчас об этом.

– Нет, именно сейчас. Когда напали омары, я стал метаться. Я не знал, куда мне двигаться, с кем быть, что делать. Я разрывался между обязанностями учителя, обязанностями ученого и привязанностью к вам. Один голос говорил мне, что я должен позаботиться о вверенных мне подростках. Другой твердил, что моя жизнь и знания сейчас бесценны, и я должен выжить любой ценой. А третий кричал, что я должен искать вас, потому что важно только это. Вначале победил первый голос. Я был в раздевалках, пытался навести порядок, когда люди дрались и убивали друг друга за скафандры. У меня ничего не получилось. Меня оттеснили, смяли. Потом я возглавил группу из шестнадцати подростков и повел их на юго-запад, к одному из малых убежищ, в надежде, что там нам предоставят укрытие. Мы не прошли и трех сотен метров. Большую часть моих подопечных убило сразу. Один из них умер у меня на руках. Мы отступили во дворы. Там нам встретился отряд ополченцев. Среди них были отцы моих учеников. Они вспомнили меня, вспомнили, что я приехал в Шарту не так давно, и обвинили меня в шпионаже в пользу «Джиликон Сомос». Эти люди были безумны. Я убежал от них. Тогда возобладал второй голос. Я начал думать о том, как спасти собственные знания. Я вернулся в административный центр. Там шел бой, но все же в здании было безопаснее, чем на улице. Я обнаружил радиорубку, из которой администрация Шарту транслировала свои сообщения, и передал сообщение в Литтапламп. Я транслировал его на научных и радиолюбительских частотах ойкумены – рассказал, сколько успел, про артефакты на дне моря и про то, что нашел тела моих друзей.

– Тебя услышали? – спросил Тави.

– Не знаю. Я успел сказать не так много – лишь самые главные вещи. Потом в комнату начал прорываться омар, и мне пришлось уйти. Прячась, я встретил людей, которые случайно знали, куда Кифа повела своих ребят. И только тогда я последовал зову своего третьего голоса и отправился искать вас двоих. Лучше бы я с этого начал.

– Но ты спас мне жизнь, – сказал Хинта.

– Почти случайно.

– Ивара, – сказал Тави, – ты делал то, что мог, там, где мог.

– Нет. Я не сделал очень многих вещей, которые мог бы и должен был сделать. Если бы я слушал лишь один голос, я бы вел себя иначе. Но я плохо делал все. Я плохо искал вас, плохо защищал свою жизнь и плохо оберегал тех, кто был вверен мне на попечение. Я трус. Испугался дружбы. Избегал новых связей. Бредил своими мертвыми и слишком часто не замечал рядом с собой живых. Вел себя высокомерно, хотя не всегда заслуживал быть старшим для вас двоих. Вы ничего мне не должны. Это я должен вам – подружиться с вами было как обрести вторую жизнь. Сколько раз мы уже спасали друг друга от беды, смерти, душевного кризиса? А ведь не прошло и полугода со дня нашего знакомства. Я понял все это, пока шел сюда. На этих улицах смерти я понял, что только с вами двоими у меня получается жить. И делать что-то я начал только здесь. Когда мы расстаемся в важную минуту, все идет наперекосяк. Вместе мы бы спасли Ашайту, спасли друг друга, и даже тех ребят, которые погибли со мной, спасли, и тех безумцев, которые хотели меня убить, образумили бы. Мы любую вещь лучше делаем вместе. К тому же, нам просто хорошо вместе.

– Ашайта звал тебя, – сказал Хинта. – Звал только тебя. Он хотел тебя видеть, еще когда мы были в административном центре. И потом, когда Круна его убивал…

– Что? Я думал…

– Нет, – покачал головой Тави. – Не бомба и не пуля его убила. Старшеклассники сняли с него шлем. С ним и с нами произошло то, что чуть было не случилось с тобой. Они называли его омаренышем.

Дыхание Хинты сбилось, и он заплакал с новой силой.

– Я любил его, – сказал Ивара. Они надолго замолчали. Потом взрослый заговорил снова.

– Вы не будете хранить наши открытия. Я не хочу с вами расставаться. Не хочу, чтобы вы двое были каким-то там моим «запасным вариантом». Я прошу вас идти со мной. Давайте покинем Шарту. Давайте выживем и покинем этот ад, чтобы вместе закончить наше дело.

– Я не могу бросить Хинту, – ответил Тави, – а у него здесь родители. Если он останется в Шарту, то и я останусь.

– Хинта? – спросил Ивара.

Хинта поднял голову, обвел взглядом стены воронки, руины ангара. На всем вокруг лежало зарево пожара. Тендра-газ, холод и слезы жгли глаза, и ему казалось, что все горит прямо в нем.

– Убийцы моего брата мертвы. Мне даже некому мстить. Это конец истории. Моя семья может быть мертва точно так же, как и тысяча других жителей поселка. Найду ли я их? Доживем ли мы до утра, если останемся здесь и если я буду их искать? Ивара, я как ты. Я не знаю, что из этого – мой долг. Но мне больно. Я вижу мертвых. Я слышу их голоса. Мой дом, наверное, сгорел. Даже если омаров прогонят, люди будут здесь умирать завтра, послезавтра, год спустя. Все разрушено. Не будет еды, воды, воздуха, лекарств, будет негде жить. Никакая помощь от корпорации не компенсирует этих потерь. Один поезд, катающийся туда-обратно, не может привести столько припасов. Хотя монорельс, должно быть, разрушен, как все остальное.

– Тогда давай уйдем, – сказал Тави.

– Но как, куда? Ивара прикован ко дну этой воронки. Нам его не сдвинуть. И что потом? Как мы покинем поселок? Как попадем в Литтапламп? И разве нас там примут, даже если мы туда доберемся?

– Нас там примут, если мое сообщение дошло, – сказал Ивара.

– А остальное? – спросил Тави.

– Я знаю, где тихоходный. У меня тут карта всего Шарту прямо перед глазами. Поезд цел и стоит на той маленькой технической станции у тропы, ведущей вдоль Экватора. У них это обозначено как квадрат Тат Север.

– А что поезд там делает? – спросил Хинта.

– Нельзя летать над Экватором. Я думаю, тихоходный привез сюда армию «Джиликон Сомос». Именно поэтому он четко отмечен на карте – это их отправная точка. Если мы сможем добраться до северной окраины поселка, до тропы, и если там у нас не возникнет смертельных проблем с людьми корпорации, то мы доберемся до Литтаплампа.

– Но мы не можем никуда добраться, пока ты лежишь в полуразбитом робофандре, – сказал Тави.

– Он не такой уж разбитый. Он мне показывает, что у него все еще функционируют все основные узлы.

Хинта перевернулся, лег на спину так, что его голова оказалась почти рядом с головой учителя и, смаргивая слезы, тоже начал смотреть на экраны.

– Я не понимаю этот пульт, – быстро признался он, – а ты?

– Это знаковый военный язык номер шесть, он существует со времен поздней Лимпы. Его учат все лингвисты, как пример простейшего синтетического иероглифического языка. Я могу его читать с Дадра. Тело. Энергия. Вооружение. Связь. Дальше начинается детализация функций. Ноги. Руки. Свет. Это, должно быть, тяжелое вооружение…

– Ракеты. Мы с Тави видели, как он запустил одну.

– Пулеметы. Режимы работы реактора. Тут расчетная система. Баллистика. Режимы наведения на цель. Режимы ходьбы и бега. Здесь что-то для прыжков. Кстати, под ногами я чувствую педали.

– Попробуй включить связь, – предложил Тави. – Самое безобидное, чтобы начать.

Обычного пульта управления внутри капсулы у робофандра не было, его заменяли манипуляторы в форме перчаток. Когда Ивара осторожно вдел руки внутрь сенсорной сетки, его тело качнулось и поднялось вверх, нарушая гладь серой жижи, а экраны вспыхнули с удвоенной яркостью. Учитель глубоко вдохнул, его зрачки заметно расширились.

– Ты в порядке? – испуганно спросил Тави.

– Мне дали больше наркотика, а подо мной обнаружился экзоскелет – это он меня сейчас приподнял. Это внутренний сенсорный экзоскелет, и меня к нему пристегнуло. Ощущение, словно я дрейфую в невесомости. Очевидно, когда я начну двигаться внутри капсулы, робофандр будет повторять мои движения. Соблюдайте осторожность, я могу случайно вас задеть.

Мальчики отступили на полшага назад. Ивара со всей возможной предусмотрительностью начал пробовать разные движения перчатками-манипуляторами. По совету Тави он активировал связь, и с внезапной силой из капсулы робофандра донесся чей-то чужой, далекий, с незнакомым акцентом голос.

– Мика, Мика Два, механические цели на тридцать градусов восточной долготы.

– Говорит Мика Два, цель помечена. Веду цель.

– Говорит Геда Один. Центр, центр, сколько нас осталось?

– Говорит Центр. Потери тридцать процентов.

– Отлично. По контракту надбавка после двадцати пяти, я прав?

Чей-то смех.

– Геда, Геда Один, надбавка только в случае победы, и только для выживших.

– Мы удержим свои квадраты.

– Убрать чушь из эфира, – приказал чей-то новый голос. Стало тихо.

– Что же это за люди, если они смеются, когда погибло тридцать процентов из них? – спросил Тави.

– Они все под наркотиками. Через час в этой машине я тоже не буду чувствовать ничего, кроме веселого боевого драйва.

Снова зазвучали переговоры.

– Говорит Эвера Четыре, большая группа живых целей, квадрат Мосо Восток, движутся на север.

– Говорит Мика Восемь, я их перекрою.

– Говорит Геда Три, где наше подкрепление из местных? Почему квадрат Зун Юг опустел?

– Говорит Центр, в этот квадрат будет сброшен Ф-кластер. Они вызвали огонь на себя. Не подходите к квадрату Зун Юг.

– Где квадрат Зун Юг? – спросил Тави.

– Прямо к югу от нас. – Ивара повел рукой перед экранами, и голоса стали тише.

– Жаль, они не называют улиц, – сказал Хинта. В ту же секунду где-то недалеко грохнул страшный взрыв. Он был невиданно мощным – за все время битвы они еще не слышали ничего подобного. Рокот от него катился и катился, небо окрасилось бело-голубым сиянием, лучи страшного света побежали повсюду, даже коснулись одной из сторон воронки. А потом стало тихо. На несколько мгновений бой прекратился во всех квадратах, на всех улицах. Все, кто еще был жив, ненадолго перестали стрелять друг в друга и наблюдали, как прогорают шары объемных взрывов.

– Ф-кластер, – констатировал Ивара. – Если еще услышим про такой, будем обходить стороной место его сброса.

Он медленно наклонился вперед, и мальчики шарахнулись в сторону. Застонал металл, взвыли сервоприводы. Робофандр грузно сел на земле. На дне воронки остался четкий отпечаток его выпуклой стальной спины.

– Выбирайтесь наверх и отойдите, – громовым, усиленным голосом произнес Ивара. – Сейчас я попытаюсь встать и научиться ходить.

Тави и Хинта вскарабкались на верхнюю кромку воронки, сели там и стали смотреть, как Ивара пытается поднять робофандр на ноги. В других обстоятельствах это зрелище было бы смешным: огромная боевая машина казалась пьяной – она вставала и падала, размахивала руками, прыгала, рыхлила ногами землю, танцевала вприсядку, крушила головной частью подвернувшиеся стальные балки. Наконец, учитель сумел остановить робофандр в прямом положении. При этом ноги машины были слегка согнуты в коленях, и поза ее выглядела донельзя комичной.

– Я смогу, – прогремел из динамиков голос учителя.

– Мы идем на север? – крикнул Тави.

– Да. Сначала на большую станцию тихоходного – она нам по пути. Попробуем найти там Аджелика Рахна. Потом, с ним или без него, будем пробиваться к тропе вдоль Экватора.

И они отправились в путь. Правда, при первой попытке вылезти из воронки робофандр снова упал, зато потом он прыгнул и сразу оказался во дворе станции, а мальчикам пришлось нагонять его, пробираясь сквозь руины ангара.

Втроем они снова шли по тем же улицам, на которых чуть не погибли пару часов назад. Сейчас все здесь выглядело еще хуже – сгорели целые ряды домов, снег таял от огня, в лужах воды и крови лежали омары и люди. Робофандр бежал рядом с мальчиками, заслоняя их от опасностей. Довольно часто в Ивару стреляли; он пригибался к земле и отвечал из пулеметов, но не стремился победить, и при первой возможности выходил из боя, отступая во дворы. Когда они дошли до административного центра, учитель научился запускать дымовые шашки – и враз истратил весь их запас, поставив сплошную завесу на несколько сот метров вперед. Теперь они бежали сквозь тьму и дым.

– Я здесь, – иногда говорил Ивара.

– Мы тебя не потеряем, – кричал в ответ Тави, – твои шаги хорошо слышно!

В них с Хинтой открылось третье дыхание. Смертельно уставшие, они бежали на легких ногах, следуя за тяжелой поступью машины, прячась в ее тени, слыша, как пули звенят о прочный корпус. Ивара стал их щитом, их ходячей крепостью посреди этого ада.

И вот они добрались до станции. Разбитый монорельс завалил собой улицы, платформа покосилась, склады фрата пылали упрямым яростным пламенем. Тави и Хинта были вынуждены остановиться перед стеной огня, но Ивара спокойно прошел сквозь нее, исчез в глубине складов, а потом вернулся, волоча за собой дымящийся шкаф с камерами хранения. Когда он вышел целый и невредимый, оба мальчика издали возгласы ликования. Открыть раскаленный шкаф было невозможно, а потому учитель просто продолжал тащить его за собой. Горячий металл прорезал и протапливал неглубокий снег до самой земли.

Скоро они покинули зону боя. Северная окраина Шарту мало пострадала, здесь выгорело лишь несколько домов от шальных ракет; темные окна прочих слепо смотрели на зарево пожаров. Людей не было видно – кто оставался жив, попрятались в укрытиях, мощный силуэт робофандра внушал им страх. Бежать уже не было необходимости, и мальчики сбились на обычный шаг. Шатаясь, изможденные, обгоревшие, ощущающие первые признаки отравления тендра-газом, они пересекли последние улицы и начали подниматься на уходящую в скалы тропу. Здесь Хинта неожиданно остановился и упал на колени.

– Ты что? – замедляя шаг, спросил Тави.

Хинта посмотрел на него снизу вверх.

– Помнишь? Помнишь каникулы, день знакомства с Иварой?

– Да. В этом самом месте Круна сидел со своими дружками. Они начали дразнить Ашайту. И тогда ты сказал мне, что хочешь его убить.

Хинта низко склонился, почти коснулся земли лбом.

– Вставай, – позвал Тави. – Вставай, Хинта. Рано падать. Нам еще далеко идти. Место, где мы стоим, не имеет никакого значения. Все внутри: в твоей памяти, в моей памяти, в памяти Ивары. Ашайта будет жить для нас в нашей памяти.

– Забирайтесь ко мне на плечи, – прогремел сверху Ивара. – Я уже не падаю, и в нас больше не стреляют. Это безопасно.

Они прошли по остывающему стальному шкафу, перебрались на длинную, оснащенную пулеметами руку, с нее – на избитые пулями плечи великана, и путь продолжился. Робофандр Ивары размашисто шагал вперед по знакомой тропе. С его высоты, и с высоты скал они смотрели на оставшийся позади поселок, и видели море огня и черные развалы руин. Юго-запад пестрел всполохами новых взрывов: там бой все еще не стихал.

Кончилась целая эпоха их жизней. Больше не было тех вещей, которые они знали и любили, тех людей, с которыми они вместе росли, которые заботились о них и о которых заботились они сами. Не было и тех, кого они ненавидели. Шарту пал. Теперь его выжившим жителям предстояли месяцы вымирания и борьбы, а потом годы подчинения корпорации. Омарам и людям предстояло продолжить безысходную войну между собой. Все это можно было изменить лишь одним способом – с помощью маленького золотого человечка, который, спасенный из пожара, лежал в камере хранения внутри стального шкафа.

Четверть часа спустя они миновали Слепой Изгиб, услышали шум и увидели перед собой свет. Спираль тихоходной дороги была озарена сиянием десятков прожекторов. Светил и светился и сам поезд. Рядом с ним, между прозрачных опор монорельса, парили две летающие машины. На скалах стояли пять или шесть солдат в робофандрах. Один из них прыгнул навстречу Иваре и наставил на него свои пулеметы.

– Нила, Нила десять, – обратился он по громкой связи, – что ты делаешь? Тебя контузило?

Ивара замер на месте. Сердце Хинты сжалось – он подумал, что они все умрут здесь, после стольких страданий, спасшие друг друга и спасшиеся из Шарту, умрут на этих скалах. Позже он вспоминал эту сцену, словно сон.

– Я не Нила десять, – ответил Ивара. – Прошу, не стреляйте. Я почти не умею пользоваться этим костюмом. Я один, я тяжело ранен, и со мной дети. Меня зовут Ивара Румпа. Я брат Квандры Вевады. И не я убил вашего товарища, я лишь забрал его костюм, чтобы выжить.

– Тогда сбрось свое вооружение, – приказал солдат.

Учитель сразу подчинился. Из груди, спины и рук робофандра выпали картриджи с боекомплектом. Хинта все еще ждал грохота выстрелов. Одной рукой он вцепился в изгиб брони, другую протянул к Тави. Но ничего не происходило. Солдат перед ними стоял совершенно неподвижно. Другие тоже не двигались со своих мест. Они о чем-то говорили – беззвучно, между собой.

Постепенно, по мере того, как глаза Хинты привыкали к слепящему свету прожекторов, он рассмотрел в сотне метров от них, на первой платформе тихоходного, знакомую фигуру. Это был Фирхайф. Старик остался жив и, как всегда, делал свою работу – управлял поездом.

Потом по направлению к Иваре и мальчикам двинулась одна из парящих машин.

– Говорит центр, – раздался с высоты оглушительный голос. – Ивара Румпа, у нас есть предписание на Вашу эвакуацию из Шарту. Но Вам придется ждать. Поезд теперь ходит по нашему расписанию, в соответствии с потребностями военной миссии.

Солдат опустил свое оружие.

– Я могу узнать, кто выдал это предписание? – спросил в ответ Ивара. – Это мой брат?

– Нет. На данный момент предписание одобрено только Ливой Огафтой, членом правления «Джиликон Сомос» и почетным членом совета по предотвращению катастроф Литтаплампа.

– Спасибо, – с облегчением произнес Ивара.

– Прошу Вас проследовать на поезд. Детей можете взять с собой.

Солдат отступил в сторону, и Ивара, по прежнему волоча за собой шкаф, двинулся к поезду. Еще через несколько минут Тави и Хинта обнимали Фирхайфа.

– После всего, что случилось, ты поедешь с нами в Литтапламп, или останешься в Шарту? – спросил его Хинта.

– Сейчас я заложник на этом поезде. Как только военные меня отпустят, пойду в поселок. Там мои дочь и сын. Я должен узнать, что с ними, помочь. А если они погибли – отправить в последний путь. – В глазах старика блестели слезы. – Как же я рад, что вы все живы! А где Ашайта?

– Его убили, – сказал Тави.

Фирхайф не смог ответить. Но это и не было нужно.

Ивара в своем костюме был вынужден сесть на грузовую платформу вместе с другими солдатами. Тави и Хинта остались с Фирхайфом. У того была аптечка, и он дал им спрей для лица, чтобы уберечь глаза и кожу от дальнейшего воздействия тендра-газа. Он же помог им извлечь Аджелика Рахна из ячейки хранения. Никто из солдат не воспрепятствовал их действиям и не спросил, зачем они волокли с собой стальной шкаф.

Час или два им пришлось ждать, когда поезд тронется. Временами Хинта проваливался в полузабытье. Тихоходный поехал лишь тогда, когда солдаты корпорации забрали из Шарту всех своих убитых и раненых, и все боевые робофандры. Уже под утро, когда облачное небо начало светлеть, они перевалили через вершину Экватора, и Хинта в последний раз оглянулся на догорающий, разрушенный поселок, на протянувшуюся до горизонта темноту пустошей. А потом он посмотрел вперед и увидел город. В предутренних сумерках далекие купола Литтаплампа сияли, словно две дюжины бледных лун, опустившихся на Землю.

Голова Тави лежала у Хинты на плече; они сидели рядом, обессиленно привалившись друг к другу.

– Ты всегда верил, что мы окажемся там, – прошептал Хинта, – а я не мог в это поверить.

– Только не так. Я не хотел и не хочу, чтобы это случилось такой ценой. Все неправильно. Наш путь искажен, беспредельно ускорен и запятнан кровью.

– Но мы здесь, – ничего не чувствуя, сказал Хинта. Тави не ответил. Поезд начал спуск. Они заскользили вниз, полумертвые, потерянные. Тави баюкал Аджелика Рахна на руках. Впереди их ждала неизвестность.

Глава 14

ЗАКОН ВОЙНЫ

Занялся новый рассвет; солнце пробилось сквозь вчерашние снежные тучи, день пришел на смену слишком долгой ночи. Тихоходный медленно подполз к яркому сине-оранжевому перрону конечной станции. Вокруг расстилались поля фрата. Здесь они были немного другими, чем в Шарту – шляпки треупсов отливали незнакомым красным цветом, а сам фрат казался ослепительно зеленым, сочным и чистым, словно мякоть какого-то свежеразрезанного плода. Только в некоторых местах зеленую гладь разрывали широкие белые полосы тающего наста. Дороги между полями были шире, чем в Шарту, вдоль них стояли жилые дома. Они выглядели очень бедно и не складывались в улицы единого поселения, но были рассыпаны повсюду, на каждом клочке не занятой фратом земли, даже на участках между опорами монорельса. Это был тесный, плотно утрамбованный мир. По ту сторону прилегающих к станции складов начиналась огромная техническая зона – целый лес серебристо-черных фабричных труб; над большинством вился лишь слабый парок, но другие яростно дымили, а над несколькими было даже видно синие или красные факелы газового пламени.

– Это так начинается Литтапламп? – глядя на трубы, спросил Хинта.

– Нет, – сказал Фирхайф. – Это просто земли «Джиликон Сомос». У всех этих мест даже нет точного названия. Эта территория – юго-восточная часть равнины Тарпала. Люди здесь живут, но формально нет ни городов, ни деревень. А значит, нет и социальной инфраструктуры: ни школ, ни гумпраймов, ни больниц. Только поля и заводы для переработки фрата, хибары батраков компании и дороги, чтобы перевозить груз.

– Настоящий пригород Литтаплампа начинается в десятках километров отсюда, – сказал Тави. – Я смутно помню, как мы ехали с мамой на джипе. До этой самой стации.

– Но купола города… Мы же видели их с высоты.

– Купола как горы. Они огромны. От этого издали порой кажется, что они рядом. Так же и с Экватором. Ты привык жить под ним. Но с большого расстояния ты все еще будешь его видеть.

– После этой ночи для меня все похоже на сон.

Они замолчали.

Вдоль всей станции, расставив неуклюже выглядящие ноги-опоры, стояли летательные аппараты «Джиликон Сомос». Их причудливые белые крылья сильно загибались назад и вверх, а кабины были совсем прозрачными. Рассветное небо отражалось в выпуклых стеклах, в серебристых диафрагмах маленьких реактивных двигателей. Рядом с машинами наготове ждали люди. Чувствовался во всем этом какой-то особый, военный порядок; но Хинта догадался, что ожидающие – не солдаты, а врачи и техники, и что их ажурный стремительный транспорт предназначен не для битв, а для эвакуации раненых.

Началось движение. Роботизированные тележки опускались из кабин летающих машин и ехали к краю перрона, вдоль которого медленно проплывали платформы замедляющегося поезда. Люди несли ручную кладь – боксы с инструментами, баллоны с газом и какие-то приборы, подобных которым Хинта никогда еще не видел. В конце перрона была небольшая постройка – домик для отдыха машинистов, такой же, как на станции в Шарту. Рядом с ним стояла еще одна группа ожидающих. Эти отличались от техников и медиков – на них были дорогие гражданские скафандры, и они явно принадлежали какому-то иному порядку: не выполняли приказов, но, возможно, сами могли приказывать.

Поезд остановился. Хинта ощутил, как за него цепляются взгляды людей с платформы. Они буквально таращились на его грязный убитый скафандр и обожженное лицо.

– Они смотрят на нас.

– От них зависит, что с вами будет, – сказал Фирхайф.

Хинта обернулся к нему.

– Мы прощаемся?

– Нет, еще нет. Поезду нужно четверть часа на разгрузку и перезарядку. Все это время я буду здесь. Да и вы не сразу уйдете далеко.

– Хорошо. – Тави встал, пошатнулся, крепче прижал Аджелика Рахна к груди, сошел на перрон и, тяжело ступая, поплелся вдоль поезда к той платформе, где лежал Ивара. Хинта направился вслед за ним. Они двое выглядели намного страшнее, чем побитые в бою робофандры солдат «Джиликон Сомос»: два подростка, двигающиеся словно старики, оставляющие на чистом, окрашенном металле следы из пепла и крови. Они вырвались из ада, сам воздух вокруг них клубился войной и ночью, и не было в этом веселом утреннем свете ничего более чужеродного, чем они – пришедшие с юга вестники погибели. И как-то так вышло, что вся делегация, стоявшая на перроне, сначала пропустила их мимо себя, а потом медленно пошла следом. В результате к робофандру Ивары они подошли все вместе: мальчики в тесном полукольце взрослых. Хинта чувствовал, что эти богатые незнакомцы о чем-то говорят между собой, но все они были на своих радиочастотах, а по громкой связи еще не произнесли ни единого слова.

Иварой уже занимались. Его робофандр с помощью тележки развернули головной частью к перрону, а поврежденную капсулу каким-то невероятно хитрым способом выдвинули из глубины боевой машины и раскрыли, поделив на секции. Учитель лежал на дне капсулы, как на открытых носилках. Он был в сознании и сквозь дыхательную маску общался с медиком, осматривавшим рану на его боку.

– Да, боль возвращается, – приглушенно, хрипло, однако требовательно говорил он, – но не надо наркоз. Во сне я стану просто вещью, пленником. Я должен думать, контактировать с людьми, понимать, куда меня перемещают.

– В ране были посторонние предметы, – настоятельно ответил врач. – Ее прямо сейчас надо чистить. А дренаж и зонд ставят только под общим наркозом. Мы можем подождать минуту. Но потом будет наркоз. Это не спор.

Ивара поднял бессильную руку в отрицающем жесте, потом повернул голову к мальчикам.

– Тави, Хинта, – тихо произнес он.

– Как ты? – спросил Тави.

– Буду жить, – ответил Ивара. Слизь из капсулы, защищая его от тендра-газа и холода, обволакивала все его тело ровным тонким слоем. От этого его лоб и волосы блестели на солнце, а глаза выглядели так, словно он смотрел на мальчиков из-под воды. Он скользнул взглядом по свертку в руках Тави, едва заметно кивнул и переключил свое внимание на группу встречающих.

– Лива, – позвал он, – ты здесь? Я тебя не узнаю.

Взрослый, который остановился у изголовья Ивары, провел рукой по своему коммуникатору, переключаясь на громкую связь.

– Я здесь. – Он взглянул на медика. – Мы должны поговорить. – Тот отступил, и Лива наклонился к Иваре. – И голос, и глаза знакомые, а я все не могу поверить. Ты ли это?

– Кто же еще?

– Тебя считали мертвым.

– Я не умер.

– Ты исчез, и никто ничего не знал точно. Твою последнюю книгу издали с траурными ремарками о тебе, Амике, Эдре и Кири. А содержание ее было таким, словно Вева Курари дожил до наших лет и превратил свою предсмертную записку в томик исторической философии. Квандра говорил людям, что ты не пережил вины и покончил с собой. Многие поверили.

– Подожди. Как я мог не знать? Когда все это началось? Когда издали книгу?

– Уже три года как прошло. И вот я смотрю на тебя. Живой. Невозможно поверить, что это ты. Но это ты.

– Три года назад я был в Литтаплампе. Хотя и жил под чужим именем, чтобы иметь меньше дел с людьми брата. Так не может быть. Я бы узнал.

Они замолчали. Хинта сбоку рассматривал Ливу Огафту – высокого, худого, слегка сутулящегося человека в серебристо-сером скафандре с узором из синих стыковочных швов и медно-коричневых накладок. В нем было что-то аскетическое и печальное, что-то, что не вязалось с его ролью, положением и богатством. Глаза Ливы казались темными. Смотрел он внимательно.

«И это он, именно он, – оцепенело думал Хинта, – делает фрат для Квандры Вевады? Делает фрат, чтобы его выращивали те нищие батраки с полей под нами, чтобы его выращивали мы в Шарту? Этот человек мог бы приказать, чтобы кто-то начал ремонтировать Экватор. Но он не приказывает. Он виновник стольких бед. Преступник. Но почему же он так смотрит? Почему его рот не наполняется ядом, когда он произносит имена друзей Ивары – имена, священные для самого Ивары? Почему они так похожи? Почему они сами говорят, словно старые друзья? Разве они не враги? Разве не о страшной пропасти между ними рассказывал нам Ивара?»

Потом Хинта перевел взгляд на Тави. Тави тоже наблюдал за разговором между Иварой и Ливой. И он видел что-то еще, чего сам Хинта различить не мог. Растроганность? Боль?

– Ты был мертв для всех нас. Я не знаю, что ты делал и как. Но, похоже, ты исчез более успешно, чем сам можешь себе представить.

– Я же поклялся найти их.

– Я слышал твое радио-сообщение. Все его слушают сейчас, от края до края ойкумены. Ты действительно их нашел?

– Да. Я видел Амику. На дне моря. Но этого мало. Я нашел свидетельство того, как они умерли. Я видел их последние часы и спас то, ради чего они сражались. – Ивара снова начал подниматься на своем ложе. Слизь тянулась за ним. – Мы можем это сделать. Можем спасти планету. Ты поверишь мне, когда увидишь. Теперь все по-другому.

Лива долго молчал.

– Я не могу обещать. Я почти ничего не могу тебе обещать. Но я передам Инке, что ты их нашел. Что ты нашел его.

– Не обещай, но делай. Потому что во мне сейчас веры хватит на весь мир. Ты говоришь, мое сообщение дошло. Тогда, пожалуйста, объясни мне, предупреди меня, что сейчас будет, чего мне ждать? Кто эти люди с тобой? Где мой брат?

– Квандра далеко. Тебе повезло с этим. Он сейчас на северо-западе, в противоположном конце ойкумены, изучает вулканы и ведет войну с партизанами-мусорщиками, населившими руины Тоха. А эти люди работают на меня и будут делать то, что я им скажу. Охрана, врачи, таможенники – все к твоим услугам. Но не ожидай, что прием повсюду будет таким теплым. У моей власти очень короткие руки. Когда Квандра вернется, моя сила иссякнет.

– Спасибо уже за то, что ты здесь, что пустил в страну. А мое сообщение? Если оно дошло до всех, то оно должно давать мне безопасность.

– Да, какую-то безопасность ты обрел. Теперь другой стороне будет сложнее от тебя избавиться.

– Это лучшая новость. А теперь слушай, Лива. – Ивара сумел ухватить своего старого товарища за руку, притянул к себе. – Эти мальчики знают все, что знаю я. Не теряй часы, пока меня нет, пока я болею. Поговори с ними. Возьми то, что они принесли с собой.

– Кто они?

– Довольно и того, что они стояли со мной на берегу, когда мой дрон нашел на дне Амику. Они умны, как мы в их годы. Но они другие. Они видели смерть, тысячу смертей. И они не видели наш с тобой мир. Они с другой планеты – с той, которая уже погибла. Они вышли из того будущего, которое не должно наступить. Позаботься о них. Они нуждаются в заботе, как самые беззащитные из всех детей. Но говори с ними, как с взрослыми.

Он отпустил Ливу, откинулся на спину, потом посмотрел на Тави и Хинту.

– Вы покажете ему все. Другого выбора нет.

Тави медленно кивнул.

– Куда я теперь? – спросил Ивара у медика.

– Лучше всего в военный корпоративный госпиталь, туда же, куда и солдаты. Там знают, что делать с такими ранами.

– Нет. Из госпиталя «Джиликон Сомос» я могу уже не выйти.

– Он не военный. – Лива обернулся к одному из своих спутников. – Мы можем доставить его в гражданскую больницу?

– Да. Я бы предложил клинику Лапула. Высокий уровень технологий, быстрая регенерация тканей, хороший банк органов для пересадки. И при этом туда всегда смогут проникнуть люди из масс-медиа, чтобы Ваш друг оставался на виду.

– Это идеально, – сказал Ивара. – Я хочу, чтобы меня с моими новостями встречал народ всей ойкумены.

– Значит, так и будет, – решил Лива.

Парамедики быстро делали свою работу. Кое-кого из раненых солдат уже забрали из капсул. Стремительные белые машины уносились на запад, под их крыльями метались змейки прирученного пламени. Работа на станции продолжалась; с платформ поезда стаскивали пустые робофандры. С Иварой произвели еще несколько процедур. Один из спутников Ливы дал ему терминал с биометрическим датчиком. Прибор просканировал ладонь мужчины, взял каплю крови из пальца, после чего личность была официально подтверждена, и Ивара вновь вошел в мир живых. Потом врач ввел раненого в наркоз и быстро обработал рану. Через пару минут спящего учителя уже поднимали на борт крылатой машины. Он улетел последним, и его транспорт помчался не на запад, как остальные, а на север, к Литтаплампу.

– Нам нужно время, чтобы попрощаться с еще одним человеком, – глядя на Ливу, сказал Тави. Тот кивнул, и мальчики вернулись к головному вагону поезда. Фирхайф по очереди обнял каждого из них. Хинта назвал ему улицу и дом, где следует искать тело Ашайты.

– Если будет возможно… если мой отец еще жив, если ты его встретишь – помоги ему не сойти с ума в следующие дни.

– Я помогу. И ему, и Лике.

– Я чувствую себя беглецом.

Фирхайф покачал головой.

– Ты никого не бросил. И твоя судьба лучше, чем твои родители могли бы мечтать. А им твоя помощь уже не нужна. Если я найду их, они будут счастливы от того, что я смогу им рассказать. Просто верь в это. Как и в то, что твой брат больше не страдает.

Хинта заплакал. И они расстались. В небе появились боевые машины. Они летели с запада. Черные угловатые бронированные истуканы пришли на смену красивым белым летунам парамедиков. Эти новые машины садились на платформы поезда и отключали свои двигатели. Им предстоял путь через Экватор – «Джиликон Сомос» отправляла на юг, в Шарту, не помощь, но вторую волну оккупационных войск.

– Идем, – позвал Лива. Мальчики спустились вниз с перрона и ступили на землю нового мира.

Здесь шла дорога с остатками снега на ней – не такая пыльная, земляная, как дороги Шарту, но ровная и аккуратная, залитая каким-то черным веществом, разлинованная желтыми и красными маркерами. На краю дороги стоял кортеж из длинных шестиколесных машин. С виду эти машины напоминали рободжипы, но казались более стремительными, а колеса у них были такими маленькими, что Хинта не мог представить, как эти машины смогли бы ехать по плохой дороге. Должно быть, они всегда ездили по хорошим дорогам. И, о чудо, у каждой из них был настоящий шлюз, как у жилого дома.

Около кортежа люди Ливы перегруппировались. Мальчики зашли в шлюз вместе с двумя медиками, которые помогли им быстро снять изуродованные скафандры. Потом последовали простые процедуры: им вкололи тонизирующие средства, тела и лица отерли от пыли, почистили волосы, промыли глаза, обработали их пораженную кожу каким-то составом, который не только лечил, но и оказывал косметический эффект. Потом им дали новую одежду – она не была рассчитана на мальчиков-подростков и смешно висла свободными складками, при этом Тави выглядел более нелепо, чем Хинта. Когда они вышли из шлюза в просторный салон машины, оказалось, что та уже едет, беззвучно и быстро. Лива сидел в глубоком кресле. Выяснилось, что у него есть борода – небольшая, такая, с которой можно комфортно носить дыхательную маску. Его лицо избороздили морщины. Если он был сверстником Ивары, то выглядел старше своих лет. Его взгляд был направлен в окно. Он казался растерянным, задумчивым, утратившим что-то, обретшим что-то, напуганным, и при этом гордым – он выглядел так, как Хинта сейчас ощущал себя изнутри. Но когда он поднял голову и окинул фигуры мальчиков долгим изучающим взглядом, в уголках его губ появилась слабая улыбка.

– Я очень хочу познакомиться, но не знаю, есть ли у вас для этого силы.

– Да, – серьезно ответил Тави. Ему дали кофту, такую широкую, что его тонкие плечи могли бы проскользнуть сквозь ее ворот. Чтобы этого не произошло, он придерживал скомканный ворот рукой. Другой рукой он прижимал к себе Аджелика Рахна и пару разбитых терминалов.

– Куда мы едем? – спросил Хинта.

– В Литтапламп.

– Нет, это я понимаю. Но ведь это огромный город. Куда мы едем там?

– В мой дом. Надеюсь, со временем вам присвоят статус беженцев. Но это не так просто. И если вы не хотите проводить дни в лагере ожидания, то вам придется держаться вместе со мной. У вас нет документов. Вас двоих, скорее всего, нет в базах данных Литтаплампа. Вас не примет ни одна гостиница. Все, что я могу предложить, это собственное гостеприимство. Обещаю, у меня вам будет хорошо.

– Спасибо, – сказал Тави. Лива кивнул.

Водителя у машины не было – ею управлял компьютер. Медики, которые помогали мальчикам в шлюзе, перешли в задний отсек; Лива, Тави и Хинта остались наедине, в роскошном переднем отсеке. Дорога мчалась им навстречу. За окнами промелькнули индустриальные районы и снова раскинулись поля фрата. Хинта никак не мог привыкнуть к красным шляпкам треупсов.

– Мое имя Тави Руварта, – представился Тави. – А Ваше имя, пта, я, как ни странно, знаю давно. Я родился в Литтаплампе. Моя мать – агроном. Шесть лет назад мы переехали в Шарту. Мама привезла с собой Ваши книги.

– Идеалистка? Хотела помогать в провинции?

– Нет. Кажется, ей было что скрывать.

– Шесть лет назад…

– Да. В тот же год, когда Ивара потерял трех своих самых близких друзей.

Взрослый внимательно посмотрел на мальчика.

– Я почти не помню Литтапламп, – добавил Тави.

– А меня зовут Хинта Фойта, – представился Хинта. – Не знаю, что про себя сказать. Мои родители – необразованные фермеры.

– Располагайтесь, вы же устали, – без нажима пригласил Лива. Хинта и Тави опустились в свободные кресла. Хинта вдруг вспомнил, как омар отрывал Круне руку. Это было как наваждение: кровь, крик, тьма, огонь. На мгновение он словно выпал из реальности. А потом вокруг снова была тишина, и бегущая дорога. На горизонте синими глыбами вставали купола Литтаплампа.

– Ты весь дрожишь, – глядя на Хинту, сказал Лива.

– Я в порядке. – Хинта отодвинулся назад, проваливаясь в глубину мягкого, теплого кресла. Тави сделал похожее движение, подтянул к себе босые ноги, обнял колени. Сверток с Аджелика Рахна он положил на широкий пушистый подлокотник.

– Ну, вот мы и познакомились.

– Нет, это неправда, – возразил Хинта. Повисла пауза. Тави обернулся к другу, но ничего не сказал. – Мы не знаем Вас, пта. Мы знаем имя, но не понимаем, кто Вы такой. Я этого точно не понимаю. Хотя понимаю, что мы в Вашей власти, и что мое сомнение здесь уже может не иметь никакого значения.

Лива опустил взгляд.

– Если бы в твоих словах был вопрос, я бы попытался найти ответ. Если бы в твоих словах было ясное обвинение, я бы попробовал оправдаться. Но ведь я тоже не знаю, что ты обо мне думаешь. И не знаю, что тебе сказать. – Казалось, он ищет какую-то важную вещь, мысль, какую-то точку отсчета. – Я изучаю растения. В этом весь я. Я человек дела, человек работы, но не такой, как Квандра. Я люблю покой и одиночество. Я ученый, но не такой, как Ивара. Я узкий специалист. С детства и до сих пор я провожу по шесть часов в сутки в моих теплицах. Что я там делаю? Я убиваю водоросли тендра-газом. День за днем. И так до тех пор, пока не найду такую форму, которая выстоит против яда. Ивара сказал, вы видели смерть. Я тоже. Но смерть людей я видел очень редко. Все свое время я наблюдаю за вымиранием видов, за угасанием дыхания жизни, за гибелью планеты. Я проводил в последний путь несметное количество крошечных одушевленных частиц. И я оплакивал их, почитал их, прощался с ними. Я мортейра умирающих биоценозов.

Хинта почувствовал, что все это правда. Ему стало стыдно. Но остановиться он уже не мог.

– Извините, Лива, но я не понимаю нескольких вещей. Ивара рассказывал нам про Дадра. Он сказал, что Вы выбрали сторону Квандры, когда распался ваш закрытый клуб. Почему?

Лива вздрогнул, почти отшатнулся.

– Зачем? Зачем он говорил вам об этих вещах, об этой трагедии?

– А он не должен был?

– Он… – Лива закрыл глаза.

– Он был совсем один, – подал голос Тави, – и рассказал не все, а лишь самые общие вещи. И он сделал это тогда, когда думал, что мы все умрем.

– Да. – Лива тяжело вздохнул. – Я сейчас все объясню.

Он ненадолго умолк. Его лицо теперь выглядело очень бледным, а свои большие, не по-аристократическому натруженные руки он крепко стиснул на подлокотниках кресла.

– Мы дали клятву. Клятву, что будем молчать. Мы дали ее, когда создали Джада Ра. И потом никто не нарушал ее без согласия других – даже тогда, когда клуб распался. Никто, кроме Вевы, написавшего предсмертную записку. Ну и потом Ивара был несколько раз на грани, когда начинал вести информационную войну против своего брата. Но…

– Он не думал, что мы когда-либо пересечем Экватор. Он думал, все останется между нами.

– Что он рассказал?

– Как ответить в двух словах? Чем измерить объем выданных тайн? Я не знаю. Но Вы это поймете, если мы продолжим говорить друг с другом.

– Просто я запутался. Теперь я уже совсем не знаю, кем считать вас двоих. Неужели он сделал вас участниками Джада Ра? Неужели он осмелился воскресить все это там, по ту сторону Стены, нашел себе новых спутников? Это неправильно. И жестоко. По отношению ко всем. Особенно по отношению к нему самому. Зря он так поступил.

– Жестоко предавать любимых, заживо кромсать людей на части, осквернять мертвецов, – сказал Тави. – Я видел, как делают все это. Ивара не такой.

В эту минуту Хинта ощутил в своем друге что-то почти демоническое. Теперь он понял: эта ночь вызвала в душе Тави такую же ярость, как и в его собственной. Но Хинта свою ярость направил против Круны, а потом против всего мира – и тогда его ярость иссякла. А Тави, как всегда, жил мыслями, и его ярость все еще кипела в нем, превращаясь в новое знание, в странную силу.

– Да, Ивара не такой. – Лива опять внимательно смотрел на Тави. – Но и жестокость бывает очень разная. Бывает жестокость простая, а бывает сложная. Бывает намеренная, а бывает случайная. Я не виню Ивару ни в чем. Он один из лучших людей, которых я знаю.

– Тогда почему во время раскола Джада Ра… – начал Хинта.

– Потому что я изучаю растения, – мягко напомнил Лива. – Зачем бы я был нужен в проекте Ивары? Я не был против него. Никогда. Но я хотел быть полезным. Я тоже хотел спасать Землю. И я стал делать это так, как у меня получается.

– С Квандрой?

– С Квандрой. Квандре был нужен агроном. И спасибо ему за это: хотя сейчас я не могу назвать его ни другом, ни даже единомышленником, но он дал мне работу на годы. Когда распался наш клуб, казалось, что погибло, зачахло само наше дело. Мы все тогда вели себя некрасиво, а Ивара и Квандра держались так, словно они настоящие враги. Мне было тяжело, очень тяжело выбирать сторону. Любой выбор был похож на предательство. Когда я озвучил решение, эти четверо – Амика, Ивара, Кири и Эдра – они смотрели сквозь меня, словно я исчез. Признаюсь, я обиделся на них. И несколько раз вел себя трусливо. Потом мне было стыдно. Но я не был против них. Я не выбирал людей. Я выбирал только род занятий.

– И вы делаете фрат, чтобы «Джиликон Сомос» получала из него энергию. Богатые богатеют. Бедные беднеют. Экватор разрушается. В ойкумене войны. Неужели все это шаги к спасению?

Лива вдруг улыбнулся – его печальное лицо стало настолько веселым, насколько это вообще было для него возможно.

– О нет. Энергию можно получать из десятков иных источников. Солнце, ветер, вода, вулканы, ядерный распад – она повсюду. Фрат – один из наиболее многоэтапных, трудоемких способов ее добычи. Но фрат это не только биотопливо. Это биомасса. Он был изобретен не затем, чтобы люди топили им печи. Он был создан, чтобы на Земле снова зазеленели поля. И с каждым годом я делаю его все лучше. Уже есть съедобный фрат. А однажды, возможно, появится фрат, который начнет очищать атмосферу от тендра-газа. Посмотри вокруг. Живой мир расстилается от горизонта до горизонта. Это технология биологической рекреации планеты. Она работает плохо, но она работает. А биотопливо – просто предлог, мотив, чтобы заставить человечество создавать вокруг своих поселений огромные плантации жизни. Задолго до меня, задолго до «Джиликон Сомос» ученые пытались действовать иначе, убеждали правителей и богачей сажать растения, разводить в воде экстремофилы. Все это закончилось ничем. А мои поля процветают. И я рад этому, хотя мне редко нравится, как правит моя корпорация.

Хинта потрясенно молчал. Он ожидал отпора, борьбы, конфликта. Он все не так себе представлял. Ему казалось, что «Джиликон Сомос» возглавляют люди, похожие на Джифоя, но еще более отвратительные – уроды, толстяки, белоручки, манипуляторы. Он хотел услышать циничный ответ, жаждал, чтобы ему рассмеялись в лицо, оскорбили, назвали нищим подонком, деревенщиной. И тогда он в свою очередь начал бы гордое, бессмысленное сопротивление. Но Лива никем не притворялся, ни о чем не пытался лгать. Он мог быть и грустным, и веселым. Он по-настоящему напоминал Ивару. Он любил свое дело. И он, должно быть, был в своем деле гением. Но главное, он говорил на том же языке, о тех же вещах; он заявлял, что тоже спасает планету. И у него получалось.

Хинта вдруг вспомнил Эрнику – мать Тави. Эта женщина никогда не смотрела на поля фрата с такой гордостью. Она что-то умела, что-то делала, но ее работа всегда оставалась просто работой. Лива Огафта не делал пустой работы. Он творил, переживал. Эта зеленая губка была для него ценной, как ребенок для родителя, как творение для художника.

– Ты меня понимаешь? – спросил Лива.

– Но почему не рассказать об этом людям? – взорвался Хинта. – Вас же все ненавидят! Там, за Стеной, и здесь. Все думают, что единственная цель корпораций – это нажива. Мой отец верил в теорию заговора. И не он один. Что «Джиликон Сомос» копит топливо, чтобы пережить новый ледниковый период. Чтобы избавиться от всех бедняков, чтобы осталась только элита.

– Это отчасти правда.

– Что?

– Корпорация производит больше топлива, чем может продать. Существуют огромные резервуары с сотнями тысяч тонн горючего: ресурс, который однажды может быть обращен во благо, а может – во зло. У Квандры есть амбициозный проект по реализации всего этого топлива. При этом я думаю, что его затея обернется катастрофой.

– Какой проект?

– Я не могу сказать, потому что подписал документы о неразглашении. И у меня сейчас нет полной уверенности, что вы двое сможете и станете хранить мои тайны. Я попытаюсь вас защитить, но очень сложно просчитать, как все повернется в ближайшие дни. Так что мне очень жаль, что я вынужден молчать. Это создает неравновесие между нами, а я очень хочу, чтобы вы мне рассказали обо всем, что знаете. Но я пытаюсь объяснить, почему знающие люди молчат об истинном предназначении фрата. Дело в том, что литская ойкумена обладает гипертрофированной системой самоуправления. Нам не пошло на пользу то, что мы наследники Лимпы. Наши предки создали столько социальных философий, что от этого можно сойти с ума. Сейчас в Литтаплампе заседают сразу шесть законодательных гумпраймов. Когда-то их все создали, чтобы они уравновешивали друг друга, но теперь они все поражены коррупцией и мешают прогрессу. А еще есть исполнительная власть, которая тоже нечистоплотна. Литтапламп прогнил до основания. И возвращение Ивары – это бомба, сброшенная в жерло старого спящего вулкана-злодея.

– Я Вас понимаю, – сказал Тави, – понимаю, в каком сложном Вы сейчас положении. И боюсь, это положение станет еще сложнее, когда мы начнем рассказывать. Но сейчас у меня тоже есть вопрос. Не такой, как те, что задавал Хинта. Личный.

– Я отвечу.

– Вы ведь связаны с Иварой чем-то еще? Я не могу понять, чем, но чем-то важным. Почему именно Вы нас встретили? И кто это – Инка?

– Инка? Ивара рассказывал и о ней тоже? Вы, должно быть, очень долго и откровенно общались.

– Нет. Я услышал это имя около поезда. Вы сами его назвали. Я даже не знал, что это женщина. Она имеет значение? Почему она должна знать, что он нашел своих мертвых друзей?

– Она моя жена. Вы познакомитесь, когда мы приедем. И она сестра Амики. Урожденная Инка Нойф, теперь Инка Огафта. Она много потеряла. Не только брата.

– Извините.

– Нет, это был хороший вопрос. Мы связаны многим. А для меня это еще и семейное дело. Я был единственным из Джада Ра, кто… Ладно, не важно. Иногда мы просто отдыхали вчетвером – еще очень молодые. Тогда я был впервые влюблен в Инку. И почему-то я был уверен, что Ивара тоже в нее влюблен. Но все оказалось сложнее. Я, она, Амика, Ивара – у нас сложилась очень хорошая компания. Мы смогли восстановить этот круг после распада клуба. Мы встречались и дружили даже вопреки тому, что я тогда уже работал на Квандру, а Ивара и Амика делали свои дела.

Тави опустил голову, пряча лицо в складках великоватой кофты.

– А ты?

– Что я? – вопросом на вопрос ответил Тави.

– Нет, ничего, – покачал головой Лива, и вдруг тоже отвернулся – бросил долгий взгляд в окно, на свои любимые поля.

Сердце Хинты билось часто и встревоженно. Чего-то сейчас не случилось между ними – или все-таки случилось? Он понимал… и не понимал. А эти двое играли недомолвками, составляли какую-то сложную фигуру из осколков человеческих отношений.

– Лива, я Вам верю, – удивив самого себя, сказал он. – Тави, давай начнем наш рассказ.

Тави не произнес ни слова. Но он кое-что сделал – перестал прятать Аджелика Рахна, развернул покровы. Восходящее солнце уже поднялось достаточно высоко над горизонтом; его лучи проникли в просторный салон чудо-машины, мчащей к Литтаплампу, коснулись золотого лица, искрящейся волной пробежали по маленькому механическому телу. Даже Хинта, уже столько раз видевший эти черты, испытал сейчас потрясение – так особенно прекрасен был этим утром Аджелика Рахна. Словно маленький человечек знал обо всем, что произошло, словно он понимал, что движется навстречу будущему, что должен сиять, очаровывать новых людей.

«И все же… все же… – с болью подумал Хинта, – ты не спас моего брата. Ты не спас Ашайту. А ведь он так хотел поиграть с тобой. Он любил тебя, хотя и не знал тебя. Кто же ты? Неужели ты не мог нам помочь? Ты жив или мертв? У тебя есть план или ты просто вещь? Как мы можем тебе верить? Как мы можем верить в тебя?»

Лива Огафта встал – нет, вскочил – и снова рухнул в свое кресло, поведя рукой в воздухе, будто хотел защитить глаза от золотого света. Стало вдруг так тихо, что Хинта расслышал, как едет эта почти бесшумная машина – ровный стремительный шорох колес, мерный гул мотора где-то под полом салона. Аджелика Рахна все еще лежал на широком подлокотнике кресла. И теперь Тави бережно поднял его, чтобы поднести – поднести в дар человеку, ослепшему от красоты: он встал и, шагнув к ослабшему взрослому, остановился с раскрытым Аджелика Рахна на руках. Вдоль дороги стояли какие-то постройки; машина ехала сквозь полосы света и тени, блики солнца то вспыхивали, то гасли. Хинте вдруг показалось, что он слышит голос – голос брата, неясный, похожий на пение, на музыку, которую Ашайта умел извлекать из Иджи. Во внезапном порыве он поднялся, приблизился к Тави и сплел свои руки вместе с руками друга. Голос в голове у Хинты стал громче, превратился в зов, в крик. Ему показалось, что он слышит какое-то обещание. Аджелика Рахна утешал его, рассказывал ему какую-то историю, объяснял что-то о светлой стороне смерти. Вот только Хинта не мог разобрать слов, не мог увидеть образов. Он лишь ощущал надежду – словно ему в грудь, в самое сердце, выплеснули поток сверкающего, мягкого, теплого золота.

А потом что-то произошло. Хинта почувствовал пульсацию в своих руках, и в руках Тави тоже. Он узнал этот ритм, этот поток. У них в пальцах была энергия Экватора. Она не уходила и не приходила; она просто жила там. Она попала туда, когда они вместе с Тави плавали в море и коснулись Стены, и с тех пор оставалась с ними. И теперь Аджелика Рахна заставлял ее танцевать, двигаться. Он был жив. Он не мог шевелиться, но впервые он мог подать им знак – знак о своем существовании.

Лива сумел оторвать руку от лица и снова поднялся. Он смотрел. Казалось, золотой свет зримо касается его глаз. На несколько мгновений мир вокруг почти растаял, и осталось одно лишь сияние – солнечный ветер, в потоке которого они мчались, без машины, без одежды, без тел, без планеты – три души и золотой Образ, ведущий их за собой.

– Он существует. Существует. Он действительно есть. Он действительно здесь.

Сначала Хинте показалось, что взрослый говорит прямо у него в голове. Потом он понял, что голос звучит наяву. Они снова были в салоне машины, под ними была дорога, которая не парила в пустоте, но лежала на твердой поверхности реальной Земли. Они все сплелись руками – Лива тоже – и с трех сторон обнимали маленькое золотое тело. Глаза Аджелика Рахна, как и всегда, были закрыты. Он спал, и видел сон, в котором он летел сквозь вселенную вместе с людьми, которые спасали его из небытия, которых спасал от небытия он.

– Да, он существует, – сказал Тави. – И он может то, чего не может никакой фрат – он может вернуть прежнюю Землю. Все растения. Всех животных. Чистый воздух. Голубое небо. Теплые дни.

– На нем нарисовано дерево, – прошептал Лива, – и олень. Звезды и цветы. А его лицо…

– Да. Это Образ.

– Аджелика Рахна. Но как? Как он воскресит Землю?

– Мы почти знаем.

– Я слушаю.

Испытывая некоторое смущение, они, наконец, разъединили руки, и между ними начался разговор, который длился около двух часов – пока на горизонте росли купола Литтаплампа. Мальчики рассказали столько, сколько успели, от знакомства с Иварой до прошлой ночи, когда весь их мир был сожжен за несколько часов. Хинта почти ничего не сказал о смерти брата, однако, рассказывая о других вещах, вспоминая детали, пересказывая гипотезы, он вдруг ощутил, что очищается, опустошается, исцеляет свое истерзанное сознание. Им с Тави очень нужно было выговориться, слишком долго они держали все эти вещи в своем узком кругу. Теперь же перед ними был человек, который понимал каждое их слово, удивлялся тем же вещам, которые не так давно удивляли их самих.

Когда они уставали говорить, Лива показывал им новый для них мир, объяснял, что они видят за окном. Там и здесь среди полей фрата встречались индустриальные комплексы, ехали куда-то незнакомого вида машины, скользили по монорельсам грузовые поезда – такие большие, что рядом с ними тихоходный мог бы показаться детской игрушкой. Иногда вдоль дороги встречались большие аграрные комплексы для производства пищевой продукции – целые поля, накрытые щитами из белых перекрытий и мощных силовых полей. Один раз кортеж Ливы промчался сквозь трущобный город. Поля фрата и красивые теплицы отступили в сторону от этого места. Здесь, на красных скалах, громоздились фавелы бедняков; дома, построенные из подручных материалов, пестрели листами ржавого металла и разноцветного пластика, самодельные шлюзы были такими маленькими, что пробираться сквозь них приходилось согнувшись в три погибели. Дети в грязных изодранных скафандрах побежали вдоль дороги и бросили в машину камнем.

– Это в нас? – спросил Хинта.

– Как ты и сам мне сказал, «Джиликон Сомос» все ненавидят. А они знают, кто здесь ездит на таких машинах.

Через равнину Тарпала текла медленная величавая река. Дорога взобралась на ажурный мост, солнце заиграло в волнах на водном просторе. Впервые в жизни Хинта увидел корабли – серые баржи, доверху груженные сочно-зеленым фратом, медленно поднимались вверх по течению. А потом, как-то незаметно, начался пригород Литтаплампа – фратовых полей стало меньше, затем они вовсе исчезли, уступив место плотной жилой застройке: домам в два, три, четыре этажа, бедным и богатым, большим и маленьким. Дороги соединялись безумными развязками. Издали Хинта даже не мог понять, что это такое, и ощутил восторг, когда кортеж Ливы заскользил по огромной навесной автостраде прямо над крышами. Но этот город был слишком большим. Он казался растекшимся. Он мог вдруг отступить, расступиться, открывая новые бессчетные поля и ряды теплиц.

– Здесь много людей, – сказал Лива, – и они много едят. Поэтому ближе к центру сельскохозяйственные зоны не исчезают, а наоборот, становятся более сложными. Здесь есть теплицы, внутри которых агрокультуры выращивают в девять ярусов: сверху – те, которые больше нуждаются в свете, снизу – водоросли или грибы. А еще есть теплицы на крышах зданий. Это очень эффективно. Внизу живут люди, а прямо над ними растет их годовой запас продовольствия.

Потом город окончательно сомкнулся вокруг. Дома взлетели вверх, поднялись на десятки этажей. Рассказ мальчиков был уже почти закончен, и они очень устали, так что Лива посоветовал им прильнуть к окнам и смотреть на то, чего они еще не видели. Хинта чувствовал, что у него кружится голова. Сотни людей ходили прямо над дорогой, по переходам из прочного стекла или за стеклянными стенами домов. Почти никто здесь не выходил на улицу, не надевал скафандра – горожане жили в искусственной среде, в маленьком искусственном раю, и работали не покладая рук, чтобы никогда не оказаться в полях среди бедняков, не ходить пешком по красным камням, не дышать через маску. Этих людей было очень много. И все же Хинта знал, что их меньшинство. Это был последний такой город.

А потом, когда казалось, что все чудеса уже увидены, впереди воздвиглась стена купола. Серо-синяя полусфера из камня, стекла и энергии поднималась до самого неба, заслоняя его, сливаясь с ним. Солнце и отражения облаков плыли по ее поверхности, а вниз по ней стекала вода – сплошной ровный водопад.

– Это тает снег, выпавший за ночь, – объяснил Лива.

Дорога упиралась в огромные врата. Здесь не было шлюза, но был температурный барьер – такой же, как в станционном домике Фирхайфа. На сводах огромной арки замерз лед, а по сторонам от ледовой шапки разбивались и играли белые пенные потоки. Это было очень красиво – дорога словно уходила внутрь искусственного айсберга. Холодные брызги ударялись о лобовое стекло, мгновенно замерзали, покрывая стекло ледяными узорами, и сразу же начинали таять. Сквозь мокрое стекло мальчики увидели Литтапламп изнутри. Тихий серый свет пронизывал этот мир. Люди без скафандров стояли прямо у дороги, люди без скафандров ехали в прозрачных кабинах – вверх и вниз, в сторону, по диагонали. Цвели растения парков. Каменные колонны поднимались на неимоверную высоту, где были перекинуты новые и новые мосты. Небо потерялось, исчезло, его заслонил мир развитой инфраструктуры.

Кортеж замедлил свое движение, свернул на боковую дорогу и остановился.

– Мы на месте? – спросил Хинта.

– Нет, – сказал Лива. – Смотри.

Они взлетели вверх – парковка, на которой они стояли, оказалась платформой огромного лифта. Сквозь этажи ледяного стекла, сквозь сады, мимо оживленных улиц, мимо витрин торговых рядов они взмывали назад к солнцу. Скоро они были на самом верху, под крышей купола. Здесь был спасенный, фальшивый клочок древней Земли: дети в одних трусиках играли в мяч на зеленых газонах, виллы грелись в лучах солнца, огромные перистые листья каких-то странных растений колыхались на искусственном ветру. Потом была ограда; она раскрылась, отключила свои силовые поля, и кортеж въехал в самый роскошный из всех здешних садов – машины заскользили по объездной дорожке вокруг бассейна и остановились у террасы белого дома. На каменных ступенях стояла женщина с заплаканным лицом. Хинта понял, что это Инка – жена Ливы, сестра Амики.

Шлюз, через который они попали внутрь машины, сдвинулся и раскрылся, превращаясь в обычную дверь. Воздух салона сразу же смешался с воздухом купола. Хинта сделал непривычно глубокий вдох, потянул носом, принюхался – и опьянел от свежего запаха жизни: цветов, травы, земли. Лива тронул своих юных гостей за плечи и подтолкнул вперед. Они вышли из машины. У мальчиков не было обуви, так что они шли босиком. Камни под ногами казались сырыми и теплыми, и Хинта вдруг вспомнил все, что Ивара говорил им про осязание – тело радовалось этим прикосновениям, оно было создано, чтобы чувствовать мир вокруг себя. Но сам Хинта не мог радоваться вместе с ним. Он вдруг испытал скованность; к нему пришел иррациональный страх, что вот сейчас следующий его вдох станет последним. Он был голым, голым посреди улицы. Разумом он понимал, что эта улица – лишь иллюзия, что они отсечены от неба прочным и сложно устроенным куполом. Но паника становилась только сильнее, сжимала, захлестывала его, пока перед глазами не поплыли темные круги, и тогда он упал, задыхаясь, пытаясь надышаться, ощущая ослепительный аромат этой богатой атмосферы. Сердце болью взорвалось у него в груди. Он уперся ладонями в камень. Даже с гравитацией здесь было что-то не так: он чувствовал, что его уносит, что мир едет. Казалось, поверхность бунтует прямо у него под ногами, словно он стоит не на полу, а на стене. Все кружилось. Он застонал, перевернулся, увидел над собой танцующее далекое небо и лица людей.

– Хинта, Хинта, дыши, – скороговоркой говорил Лива, – дыши спокойно, ты можешь дышать. Все хорошо. Видишь, я могу здесь дышать. И Тави может здесь дышать. Все здесь могут дышать.

Тави стоял рядом растерянный и прижимал Аджелика Рахна к груди. Маленький человечек снова был скрыт от глаз, завернут в ткань. Тави и сам сейчас выглядел больным – его лоб побледнел, к щекам неровными пятнами прилил румянец. Но он хотя бы не падал.

– Я вспоминаю город, – сказал он. – Все же я прожил здесь первые годы своей жизни. А Хинта никогда не был в таком месте.

– Кто эти мальчики? – спросила Инка. – Откуда? С полей? Выросли в скафандрах?

– Да, они из-за Стены.

– Ты сделал глупость. Зачем ты привел их сюда? Теперь у этого паническая атака.

Хинта ощутил ее ладони у себя на шее и лице. Она гладила его, успокаивала. Потом подбежали медики – те же, что помогали ребятам переодеться в шлюзе. Один из них раздавил перед носом Хинты маленькую белую капсулу. Запах порошка был резким, сухим, химическим – не таким, как дурманящий аромат влажных цветов. После этого Хинта начал приходить в себя.

– Откинь голову назад, – говорила Инка, – просто лежи, не напрягай мышцы.

– Дыши медленно и глубоко, – вторил ей Лива. Его рука была у Хинты на груди, и он нажимал в такт дыханию, помогая легким мальчика в нужный момент сокращаться. Хинта ощутил, как слезы наворачиваются ему на глаза. Вокруг было слишком много рук. Должно быть, Аджелика Рахна ощущал себя так же, когда они втроем обнимали его. И теперь Хинта тоже лежал в объятиях других людей. Он словно бы попал в семью. Они все были готовы помочь ему, все ласкали его так, как не ласкала мать.

– Хватит, – с трудом произнес он. – Я дышу. Все нормально.

Его отпустили. Как только он оказался вне опасности, взрослые тут же заговорили между собой.

– Это слух? – прямо спросила Инка. – Что Ивара… Ты был там?

Она стояла на коленях рядом с Хинтой. Приподнявшись на локтях, он увидел вблизи ее взволнованное лицо. Если она и пользовалась косметикой, то очень аккуратно – ее черты казались натуральными, губы были ярче, чем у Лики, но бледнее, чем у Эрники; на лбу и в уголках глаз собрались морщинки, волосы были стянуты в тугой пучок. Эта женщина казалась умной, немного сварливой и при этом очень простой в общении. В ней была какая-то потрясающая доступность, словно она считала должным, чтобы все вокруг нее в любой момент обращались к ней с просьбами. Это делало ее похожей на хорошего учителя младших классов или на врача. И все же Хинта не мог поверить, что она была настоящим врачом или учителем. Было в ней что-то такое же, как и в ее муже – словно она состарилась раньше времени, словно в ней что-то сломалось, сгорело.

– Он жив, но ранен. Его сейчас оперируют в больнице Лапула.

Инка всем телом подалась вперед, в ее глазах вспыхнула безумная радость. Потом она задохнулась и закрыла рот рукой.

– Он выживет. Эти мальчики были с ним в последние полгода. Я привел их сюда, потому что он хотел, чтобы я за ними присмотрел. Кроме того, у них с собой есть вещи бесконечной ценности – вся работа Ивары за последние годы.

– Они из-за Стены, из того самого поселка?

– Шарту, – подсказал Тави.

– Да, Шарту. Он жил там. Они были его учениками, его соавторами. Мне кажется, он создал из них новый Джада Ра. Они как мы. Ты понимаешь? – В порыве чувств он положил свою руку на плечо жены, и та податливо потянулась ему навстречу. Но было в этом движении что-то очень спокойное, словно обнимались дети; даже Лика и Атипа, в те редкие моменты, когда им удавалось проявить теплые чувства, льнули друг к другу как-то иначе.

– Не может быть. Мы так долго хоронили его в мыслях. Я не поверила, что это его голос в новостях. Я думала, кто-то решил устроить ужасно злую шутку над всеми нами, над всеми, кто потерял тогда родных. – Инка снова заплакала, улыбаясь, вздрагивая, небрежно вытирая слезы загорелыми руками.

– Нет. Все это правда. И кто бы посмел так пошутить?

Улыбка Инки дрогнула.

– Как он мог молчать? Почему раньше не опроверг свою смерть? Почему прятался от всех?

– Если ему верить – он не знал. Послушай, идем в дом. Его приезд принес нам кучу новых дел. А прежде всего надо устроить мальчиков.

Инка с новым вниманием посмотрела в лицо Хинты, потом перевела взгляд на ожидающего рядом Тави. Тави кивнул ей в ответ. Женщина оглянулась. Машины кортежа тронулись, отъезжая, но несколько охранников из группы сопровождения остались стоять в саду – безмолвные крупные мужчины в строгих серых костюмах.

– Идемте в дом, – повторил Лива. – Половина моего персонала доносит на меня Квандре, но и без этого будет много сплетен – эта часть нашего участка просматривается с территории соседних вилл.

Инка кивнула, более тщательно вытерла мокрое лицо. Лива протянул Хинте руку, помог подняться с камней, и они вчетвером медленно направились через террасу к арочному парадному входу. Повсюду были растения. В наполненных водой каменных чашах плавали белые, желтые, бледно-лиловые цветы. Какая-то ползучая лоза, отдаленно напоминающая харут, взбиралась вверх по белокаменным выступам фасада. С лозой соперничали иссиня-черные лианы, распустившие в разные стороны стреловидные отростки с огромными резными листьями. Махровая зелень папоротников сползала из контейнеров, подвешенных под каждым окном. А где терраса кончалась, начинались настоящие джунгли – буйство флоры, хаос из растений всех форм, расцветок и размеров.

– Может, ты нас официально представишь? – спросила Инка.

– Конечно, – спохватился Лива. – Это Хинта Фойта и Тави Руварта. А это моя жена, Инка Огафта.

– Я рад нашей встрече, – сказал Тави. – Лива объяснил, что Вы сестра Амики.

– Я тоже рад, – присоединился Хинта. – Жаль, что мое падение испортило момент.

– Пусть это останется самой большой неприятностью, которая случилась с тобой в моем доме, – сказал Лива. – Я знаю, как вы устали, но прежде отдыха хотел бы сделать еще одно дело: в вашем присутствии показать Инке ту великую ценность, которую вы несете с собой. А потом, если вы не будете против, убрать эту вещь с посторонних глаз. У меня в кабинете есть надежный сейф.

Инка бросила на мужа удивленный, заинтересованный взгляд, но ничего не сказала.

– Инка – одна из самых образованных женщин, которых я встречал в своем кругу. Она инженер – не такой потрясающий, каким был Кири, но очень хороший. Ей даже доводилось работать с репликами золотых вещей. Кому, если не ей, доверить восстановление данных из ваших терминалов? И потом, если все будет идти хорошо, возможно, она попробует что-то сделать для самой вашей находки.

– Хинта, – окликнул Тави, – мы не против?

– Нет, – согласился Хинта. – Это здорово. Я никогда еще не встречал кого-то, кроме Ивары, кто бы имел опыт обращения с золотыми вещами.

– Только с репликами, – качнула головой Инка.

Внутри дома тоже была жизнь. Когда мальчики переступили порог, они увидели, что посреди роскошного холла сидит какое-то странное маленькое существо. Зверек был серым, с зелеными глазами, он беззастенчиво вылизывал задние лапы и пах. При виде незнакомых людей он дернулся и с невероятной скоростью понесся вверх по лестнице на второй этаж – исчез прежде, чем Хинта успел его толком рассмотреть.

– Кто это? – спросил Тави.

– Руппа, – ответила Инка. – Знаешь о них?

– Декоративные животные, которые жили в домах древних людей? Я думал, их больше не существует.

– Как вид они давно потеряны, – сказал Лива. – Их всего двадцать семь в известном нам мире, и все эти особи – потомки двух трофейных рупп, которые были когда-то спасены из городов гибнущего Джидана. Все двадцать семь смертельно больны и почти не способны к дальнейшему размножению. Мы поддерживаем в них жизнь с помощью гормональной терапии. Но рано или поздно это перестанет помогать.

– Кроме людей, только домашние птицы пережили катастрофу, – подумал вслух Хинта, – но и они не живут нормальной жизнью. Они просто куски растущего мяса, подключенные к аппаратам. Моя мать подрабатывала на птицефабрике.

– Да, домашних птиц много. Это один из последних массовых источников натурального животного белка. Не будь их в нашем рационе, возможно, и мы бы стали болеть и умирать.

С неожиданной остротой Хинта вдруг ощутил голод. В предыдущие часы он забыл о нормальных ритмах жизни, забыл о своем теле. Но теперь эта случайная фраза Ливы напомнила ему о еде. А потом Хинта понял, что хочет не только утолить голод. Он хотел дышать, трогать, ступать. Он был жив. Они с Тави выжили. Еще и пяти часов не прошло с тех пор, как они в разбитых скафандрах бежали по улицам горящего поселка. Хинта помнил все это, помнил место, где осталось лежать тело брата, помнил снег, пепел, кровь, страшный грохот войны. А теперь он был в этом чудесном доме, шагал босиком по теплым камням, вдыхал богатый вкусный воздух, слушал, как листья шелестят на искусственном ветру. Такой должна была стать вся Земля. Такую Землю обещало ему его сердце. Он хотел жить к этой цели, хотел закончить начатое.

Инка и Лива вели их через анфиладу комнат. Здесь было много роскоши, да и сам простор этих комнат, по меркам Хинты, был роскошью. В огромных аквариумах колыхались водоросли и плавали какие-то прозрачные шаровидные существа. В обтянутых специальными сетками конструкциях летали суетливые насекомые – последние насекомые Земли. Многочисленные терминалы были встроены прямо в мебель. Со стен смотрели невиданные древние барельефы. Золото. Серебро. Зеркала. Натуральные материалы. Окна с витражами окрашивали солнечный свет в разные цвета. Но среди всех прочих оттенков преобладал зеленый. Это было зеленое царство.

На овальном столе в одной из комнат Хинта увидел блюдо с фруктами и, сам того не сознавая, сделал шаг в его направлении.

– Ты чего-то хочешь? – тут же спросила Инка.

– Мы можем устроить завтрак, – предложил Лива. – Я тоже еще не ел сегодня, и спал всего несколько часов. Работал допоздна, заночевал в лаборатории. Меня разбудили, потому что из-за событий в Шарту началось экстренное голосование на Арджина.

– Где? – переспросил Тави.

– Это один из гумпраймов Литтаплампа. Один из четырех, согласие которых необходимо для начала военных действий. Так я оказался в курсе дела. Потом это помогло мне одним из первых узнать о заявлении Ивары и о том, что ему нужна эвакуация.

Хинта подумал, что от Ливы зависело решение о высылке солдат, вспомнил звук, с которым стреляли пулеметы «Джиликон Сомос», огни в небе и чувство ужаса, когда ты бежишь, а тебе кажется, что в тебя целятся со всех сторон, и мертвого солдата, которого они с Тави вытащили из робофандра, чтобы спасти Ивару.

– Знаете… – начал он.

– Что? – спросил Лива.

Хинта осекся.

– Нет, неважно.

Он хотел произнести обвинительную речь, рассказать, что эта армия, которую к ним прислали, не принесла с собой мир, что все было кроваво и ужасно. Но слова умерли в нем прежде, чем он успел их произнести. Без этой армии их убили бы омары. И Джифой сделал то же самое – послал в Шарту свою собственную армию взбесившихся роботов, которые тоже уничтожали всех подряд. И сами люди Шарту убивали друг друга и всех, кто пришел к ним. Всего этого было слишком много. В этом не было смысла. И разговор об этих вещах не сулил ничего, кроме боли и пустых нападок.

– Я хотел сказать, – сломавшимся голосом произнес Хинта, – что хочу покончить со всеми счетами. Мы все должны так сделать. Есть какой-то барьер, какая-то грань, после которой обычные попытки искать справедливость уже не работают – они лишь оборачиваются еще большей несправедливостью.

Он повернулся к Инке.

– Не надо винить Ивару. Он сделал нечто настолько большое, что уже не важно, почему он ранил чьи-то личные чувства. Он был увлечен. Он не принадлежал себе. У него было столько дел, что не оставалось времени на старую дружбу. – Затем он повернулся к Ливе. – И я хочу перестать винить «Джиликон Сомос», потому что вижу, что здесь все слишком сложно, чтобы судить об этом с одной стороны. И я не буду больше искать виновных в том, как погиб мой брат, потому что виноваты все и никто. Все это устарело. Я знаю, что мы чувствуем. – Он повернулся к Тави. – Ты ведь чувствуешь то же самое?

– Да, – ответил Тави. – Мы должны закончить то, что начали. И я рад твоим словам, рад, что их произнес именно ты – от тебя они значат больше, чем значили бы от меня. Мы ничего не забудем. Но мы должны дружить, и идти вперед, и прощать, иначе не сможем победить. Пусть это свяжет нас.

Бледное, осунувшееся лицо Тави было в этот момент очень красивым, словно заговорил барельеф, изображающий одного из тех мальчиков древности, которые уходили в снега из своих разрушенных городов, узнавали что-то про смерть и про жизнь. Он смотрел на Ливу. Хинта тоже посмотрел на взрослого, и ему показалось, что он видит у того в глазах странную печаль, словно Лива восхищался патетической силой, с которой Хинта и Тави верили в свое дело, и в то же время считал их начинания безнадежными. А может быть, Лива все еще думал, что Ивара совершил преступление, когда вырвал их из их мира, дал им слишком много знаний и притащил их с собой на эту сторону Стены. От этого взгляда Хинта ощутил неловкость и разочарование, словно его собственные слова, для него такие верные и важные, не достигли цели, словно ему самому следовало начать сомневаться во всем, что они делают, и во всех словах Ивары, словно ему было нужно верить в какое-то другое будущее, в какую-то другую борьбу за него.

– Вы двое – особенные, – глядя на мальчиков, произнесла Инка. – Когда-то Ивара и Амика были такими.

Они вошли в кабинет Ливы. Это помещение оказалось очень длинным. Здесь было меньше растений, зато в специальных герметичных садках под ярким светом ламп росли колонии лишайников, кораллов и микроскопических водорослей. Красные, желтые, зеленые пористые структуры липли к аквариумным стеклам. По полу извивались провода и трубки коммуникаций. Рабочий терминал и сейф прятались в самом дальнем конце этой странной комнаты. Здесь, в теплой тесноте, среди компьютеров и препаратов, Тави во второй раз за день распеленал Аджелика Рахна. Несколько долгих минут Инка потрясенно всматривалась в золотое лицо. Хинта, наблюдая за ней, вдруг подумал, что она – первая женщина за много лет, которая увидела эту прекрасную вещь. Постепенно ее взгляд менялся, словно она уже была не здесь, словно она утрачивала и находила себя снова. Она потянулась к маленькому лицу, но ей не хватило смелости, и ее дрожащая рука лишь скользнула мимо.

– Как ты? – спросил ее Лива.

– Я не понимаю. Я словно слышу брата, когда на него смотрю, и это меня не удивляет. Я знаю, он держал эту чудесную вещь в своих руках, был одним из тех, кто нашел, спас ее. Но я слышу не только его, но и других, кто был потерян. Я никогда не встречала такой вещи. Все реплики, которые я держала в руках – они были другими. Они молчали. Это были самые прекрасные вещи в мире, но просто вещи. А здесь перед нами не вещь.

Ей на глаза с новой силой навернулись слезы, она оторвала взгляд от золотого лица и посмотрела на мужа.

– Я думала, Амика умер зря, – в сердцах сказала она. – Ты знаешь, я любила Ивару – возможно, больше, чем это было разумно. Но даже я перестала верить в него, когда он потерял их. Ты всегда учил меня жизни. Любить живое. Я перестала верить, что золото может быть живым. А теперь я вспоминаю. Эту сказку. Они нашептали ее мне вместе – Ивара и Амика. Этого человечка зовут Аджелика Рахна, так ведь? Он тот самый? Тот, кого они искали? Неужели все было не зря?

– Все очень сложно, – сказал Тави. – Умирать было не обязательно. Но их путь был верным.

– Да, теперь я вижу. Кто он – этот маленький золотой человек? Кто он на самом деле?

Тави протянул ей два сложенных вместе разбитых терминала.

– Ответ здесь. Это лучше слов. Там последний час жизни Вашего брата – заснятый глазами чудовища, но достоверный и прекрасный.

Инка непонимающе посмотрела на него, но взяла терминалы.

– Это долгая история, – вмешался Лива. – Позже, когда мальчики уже будут отдыхать, я перескажу тебе все, что узнал от них.

Женщина кивнула. Терминалы остались при ней. Аджелика Рахна был убран в сейф. Хинта ощутил в этом некую печаль – такая уж судьба была у маленького человечка, что, пока люди занимались другими делами, ему приходилось проводить часы, дни, годы в закрытых стальных ячейках, и ждать, ждать, ждать, когда его выпустят, призовут, вольют в него силу.

Потом их провели на второй этаж, в просторную светлую комнату, где были диваны, маленький бассейн с фонтаном и большой обеденный стол. Сквозь огромные панорамные окна открывался вид на край сада Ливы и на стену купола. За ней было видно город – Литтапламп раскинулся, словно бескрайний стекло-каменный лес из высоких и низких зданий. Посреди этого рельефа крыш огромными гладкими полусферами поднимались другие купола. Они действительно были как горы – облака задерживались у их вершин, а у подножия тонули в дымке ущелья далеких улиц. Город был таким необъятным, что детали смазывались, исчезали, оставался лишь грандиозный общий план.

Слуги быстро накрыли на стол. Еда с виду показалась Хинте божественной. В Шарту таких продуктов просто не было. Он принялся жадно поглощать угощения, однако вскоре понял, что почти не чувствует вкуса. Удовольствия он тоже не получал. Война, бессонная ночь и недавний прилив чувств выжгли в нем способность к новым впечатлениям.

Тави, в отличие от него, едва притронулся к пище.

Когда поздний завтрак подходил к концу, Инка вернулась без Ливы и позвала мальчиков за собой.

– Мы открыли две комнаты – гостевую и еще одну. Можете выбирать, кому в какой больше понравится. Пока вы будете здесь, эти комнаты станут вашими. И… и там есть детская одежда, которая как раз может вам подойти.

– У вас есть ребенок? – чутко спросил Тави. Он словно бы понял что-то в этот момент, а Хинта опять что-то упустил.

– Был. Его звали Итака. Он умер год назад. Ему исполнилось двенадцать.

Теперь и Хинта понял. Вот откуда была в этих людях их странная надломленность. Они чем-то походили на Двану: тот потерял родителей, эти – ребенка.

– Мне очень жаль, – сказал Тави.

Лицо Инки дрогнуло.

– Я не знаю, что вы нам принесли. Но я слышала его. Когда я смотрела в это золотое лицо, я будто бы почти узнала какую-то новость. Только не смогла дослушать до конца.

– Мы тоже это испытали. Но он меняется. Он не всегда производил такое сильное впечатление. По ту сторону Стены он казался волшебным, но это было по-другому.

Инка кивнула. Какое-то время они молча шли по коридорам, потом Хинта не удержался.

– Но как? Как он умер? Если здесь лечат даже зверушку? – Он уже очень устал и слишком плохо соображал, чтобы себя сдерживать, и вопрос вырвался у него прежде, чем он успел подумать. Он очень смутился, когда понял, что женщина, возможно, не хочет об этом говорить. Однако она ответила.

– Это был несчастный случай. Квандра пытался продемонстрировать одну новую технологию. Три сотни человек – все с высшим уровнем допуска – получили приглашения на полигон. В том числе и наша семья. Лива решил не ходить. Но Итака стал нас уговаривать. А у нас не нашлось веской причины, чтобы ему отказать. – Она передернула плечами. – На полигоне произошел взрыв. Несколько осколков достигли трибун. Так он и погиб – на месте, где стоял, за секунды.

Хинта вдруг вспомнил, как Лива говорил про тайный проект Квандры – что тот обернется катастрофой. Значит, это было уже не в первый раз. Словно какое-то проклятие лежало на всех, кто вышел из Джада Ра. Они пытались сделать что-то уникальное, часто терпели неудачи и ужасно дорого платили за свои ошибки: всегда кто-то погибал. Друзья Ивары были лучшими – они не убивали других, они лишь погибли сами. Квандра, пусть и нечаянно, но убивал других.

– Медицина, даже самая лучшая, не всесильна. – Голос Инки оставался ровным. – Она не воскрешает мертвых.

– Извините, – попросил Хинта. – Я спросил прежде, чем подумал.

– С друзьями всегда так и делай. Люди должны говорить между собой. Мы ничего не узнаем, если не будем спрашивать, не будем рассказывать. У нас с сыном было правило – он имел право получить честный ответ на любой вопрос. Так он и узнал про это мероприятие. Если бы он не узнал, то остался бы жив. Но я все равно верю, что мы не должны были ему лгать.

Две комнаты, которые она показала мальчикам, были расположены друг рядом с другом, но выглядели по-разному. Бывшая детская сохранила в себе ощущение уюта, здесь осталось много мелких вещей: стеллажи с игрушками, барельефы на стенах, спортивный инвентарь. Гостевая комната была обставлена в официальном стиле – серая мебель, двуспальная кровать, большой рабочий стол с терминалом. Тави вызвался лечь в гостевой, и Хинта подумал, что это из-за того, что в бывшей детской ему сделалось не по себе: все эти игрушки, барельефы, теплые цвета – все это слишком походило на прежнюю комнату самого Тави, и на ту комнату, которую для него готовили в доме Джифоя.

– Хорошо, – сказал он. – Тогда я останусь здесь.

– Отдыхайте, – улыбнулась им Инка. – Можете брать любые вещи. Если вам что-то не подойдет, например, обувь окажется не по ноге, позже мы все это купим. Сейчас середина дня. Не знаю, когда вы двое проснетесь. Дом большой, поэтому у нас есть местные коммуникаторы. Пользуйтесь ими, чтобы позвать меня или Ливу – в любое время, даже ночью.

– И Вы обещайте, что не будете нас щадить и разбудите, как только что-то важное произойдет, – попросил Тави.

– Конечно. Если изменится ситуация с Иварой, или случится что-то еще, что напрямую вас касается, мы вас разбудим.

Потом Инка ушла, и они остались вдвоем. Они остановились в коридоре, у входа в бывшую детскую. У Хинты было такое чувство, что надо что-то сказать, что надо произнести тысячу новых важных слов, подвести итог всему, что произошло. Но не было сил.

Тави слабо улыбнулся.

– Знаешь, все это время – от момента, когда мы были вынуждены выключить воспроизведение памяти омара, и до текущей минуты – все это время я продолжал думать. Я думал даже тогда, когда нас убивали. И я боялся, что мы умрем прежде, чем я успею поговорить с тобой и с Иварой.

– Ты хочешь поговорить сейчас? – безнадежно спросил Хинта.

– Нет. После отдыха, на свежую голову. Нам нужна хоть какая-то пауза посреди всей этой круговерти, нужен просвет. И я знаю, что, если у нас хватит времени, то мы в одном разговоре соединим еще целый пучок важных нитей, достроим эту картину почти до конца. Ведь мы так много узнали.

– Да, – согласился Хинта. – И, – шепотом добавил он, – я хочу обсудить с тобой наших новых друзей.

Тави кивнул.

– Пусть нас не мучают кошмары.

– Пусть отстранится все зло.

Они разошлись по комнатам.

Раздеваясь, стягивая с себя чужую и чуждую мешковатую одежду, Хинта вдруг до конца осознал, насколько он устал. Проходило действие тех тонизирующих слабых наркотиков, которые им с Тави дали в машине у Ливы, и он снова ощутил себя разбитым, уничтоженным, выплюнутым войной существом. Болела обожженная кожа, слезились глаза, в ушах стоял звон. Мир плыл вокруг. Почти падая, с трудом переставляя негнущиеся ноги, он кое-как добрался до постели и обнаженный забрался под покрывало. Вокруг царили тишина и покой, и само это ложе приветливо встретило его тело – уже год здесь никто не спал. Хинта попытался расслабиться, насладиться отдыхом, дать себе время, чтобы подумать о каких-то вещах. Но сон навалился на него черной роковой стеной. Мир упал мимо его сознания. И, вопреки пожеланию Тави, он оказался в кошмарах. Он снова бежал, тряс мертвых людей за плечи, целовал пепельное лицо погибшего брата, наблюдал, как омары жрут человеческое мясо. Он снова сидел на Круне, бил того камнем, кричал и пытался сорвать с него шлем. Война выжгла его изнутри, захватила разум и сердце. И во сне она правила свой бал, здесь от нее не было освобождения. Да, они спаслись, скрылись, они были в этих чудесных богатых покоях – но их души все еще страдали в том огне, из которого сбежали их тела.

Проснулся Хинта с осознанием, что еще никогда не переживал такого страха во сне. Его лихорадило, все тело покрылось потом, мышцы напряглись и болели. Пытаясь отдышаться, он сел на постели. Вокруг царили сумерки. Спальня была чужой и все же казалась знакомой. На мгновение Хинта принял ее за комнату Тави, и его сердце наполнилось великой радостью.

«Ничего этого не было, – восторженно подумал он. – Омары не напали, Ашайта жив, живы все наши знакомые. Шарту не сгорел. Мы в Шарту. Все это было сном, огромным, страшным сном. И солдаты «Джиликон Сомос» никогда сюда не придут. И Ивару не ранят. И я не попытаюсь убить Круну. Какое счастье, что это был только сон».

Он провел руками по лицу, чтобы отереть пот. Кожа на лбу и висках неприятно саднила. Там были маленькие, почти незаметные бугорки – поджившие волдыри, остатки легкого ожога. Что-то было не так. Этих ожогов не должно было существовать – они вырвались из сна. Но и еще что-то было не так: не было слышно дыхания других людей, он был один, и эта комната лишь в самом поверхностном смысле напоминала комнату Тави. Хинта испуганно повернул голову и глянул в окно. Там не было света прожекторов Шарту. Небо было неярким, зеленовато-серым, каким оно бывает до рассвета или после заката. На его фоне сплетались в единое целое линии опорных балок купола. А еще ближе, у самого окна, тихо раскачивались перистые листья какого-то огромного растения.

– Нет, – прошептал Хинта. Ему на глаза навернулись слезы, он скорчился в постели и заплакал, голый и одинокий. Он вспомнил все: долгую дорогу, новых людей, Аджелика Рахна. Но сейчас все это показалось ему ужасно странным. В ту минуту, когда он верил, что все это было лишь сном – вот тогда он чувствовал себя в настоящей реальности. А теперь он вернулся в кошмарный сон, в морок. Он был в чужой комнате – в комнате мертвого мальчика, в чужом доме – в доме несчастных людей, в чужом городе, на неизведанной территории. Ивара лежал в больнице. А незнакомый мир грозил какими-то новыми, неясными опасностями.

– Не хочу, – простонал Хинта. Но он был здесь. Его жизнь изменилась. Раньше, каждое утро, он просыпался, чтобы заботиться о брате. И вот этому пришел конец. Не было не только брата – родителей тоже не было, и не было их дома, и улицы, и гаража, и ослика Иджи. Глядя полными слез глазами на тонущие в полумраке полки с незнакомыми дорогими игрушками, Хинта вдруг осознал, что свободен. Не так давно, когда случилось землетрясение, он освободился от обязанности ходить в школу и присматривать за семейными теплицами. Отсутствие школы его радовало, по теплицам он грустил – но все это можно было принять, понять и пережить. Теперь же он ощутил растерянность – настолько беспредельную, что она вытеснила боль. У него больше не было ни одной из его прежних обязанностей, ни одной из прежних привязок. Все исчезло. Стена Экватора всей своей мощью из металла и камня встала между ним и прошлым. Это был занавес, заслон, граница – и прошлое было ею отсечено.

– Кто я теперь? – тихо спросил Хинта. Ощущение нереальности захлестнуло его с такой силой, что он начал ощупывать свое тело. Медленно, с тупым интересом он провел руками по своим стопам, голенями и бедрам, по животу, потом обнял руками голову. Все было на месте, всюду болели ушибы. Он существовал, он был реальным – это отрезвило его, и впервые за время своего пребывания в Литтаплампе он всерьез задумался о своем социальном статусе.

Он сидел на постели, прижав колени к груди и медленно покачиваясь. Слез уже не было. Его лицо сделалось сосредоточенным и серьезным. Он пытался понять, каким образом может теперь определить себя относительно других. У него были друзья – и никого, кроме друзей. С Тави они были примерно равны по своему положению. А вот от старших они очень сильно зависели. И Хинте остро захотелось, чтобы Ивара быстрее выздоровел. Без Ивары они с Тави были в опасности – просто потому, что тот оставался единственным взрослым в этом мире, который отдал бы за их жизни свою собственную. Он был им сейчас вместо отца, он был их опекуном. Лива и Инка тоже могли их защищать, но Хинта чувствовал, что между семьей Огафта и Иварой лежит странная, трудноопределимая пропасть. Ивара был им уже родным – он знал их историю, за те месяцы, пока он был с ними, они успели из детей стать подростками. А Лива и Инка могли никогда не узнать их, не сделаться родными, даже если бы приютили их у себя на месяцы и годы. Это был бы фальшивый союз – они с Тави жили бы здесь как сироты, и рано или поздно им бы пришлось измениться, заменить собою погибшего мальчика Итаку. При мысли о такой возможности Хинта испытал отчуждение, к его прочим страхам прибавился еще один новый страх, а эта комната, такая уютная и приятная, вдруг показалась ему склепом. Теперь он лучше понимал Тави – понимал, почему тот бежал из дома Джифоя, почему сейчас решил спать в официально обставленной гостевой комнате.

Погруженный в свои мысли, Хинта целый час провел, не двигаясь с места. Ему уже хотелось встать, размяться, сходить в туалет – но оцепенение было сильнее, он словно застрял в инерции кошмарного сна, горя, с которым силилась справиться его психика. Пока он сидел на месте, небо за окном светлело. Постепенно оно начало зеленеть и розоветь, окрашиваясь в цвета рассвета. Значит, наступало утро. До Хинты дошло, что он проспал не шесть и даже не двенадцать, а почти двадцать часов – огромное время. Ивару уже давно прооперировали, а Квандра наверняка узнал, что они здесь. Пока он отдыхал, мир не стоял на месте – работали сложные механизмы, вращалась тысяча шестеренок, люди говорили между собой, принимались решения, которые могли определить их с Тави будущее и судьбу самой ойкумены. Хинта снова испугался, но на этот раз иначе – он ощутил заполошный страх отставшего человека. Ивара рассказывал о том, как трудно ему будет продвигать свои идеи в Литтаплампе, и Лива тоже что-то об этом говорил. От них Хинта знал, что битвы еще не закончились, что все только начиналось. Мир куда-то бежал, и надо было догонять.

Он нашел в себе силы подняться с постели, сходил в ванную комнату, привел себя в порядок и вернулся назад. Голый в этих чужих помещениях, он ощущал непристойную неловкость, которой раньше никогда не испытывал: даже в гостях у Фирхайфа он спокойно переодевался сам и переодевал Ашайту, но здесь он словно бы нарушал своей наготой какие-то приличия. Еще вчера Инка и ее служанки заботливо извлекли из шкафов кое-какую одежду Итаки – нижнее белье, штаны и кофты, все разных размеров, были разложены на пустом столе и на креслах. Хинте пришлось перебрать и померить значительную часть этих вещей, прежде чем он сумел успешно прикрыться. Ему повезло: сын Ливы и Инки оказался крупным парнем.

Наконец, Хинта удобно оделся, но потом к нему вернулось чувство растерянности. Он не знал, что делать дальше, не мог решить, стоит ли будить Тави, или взрослых, если те сейчас спят. Он предполагал, что еще слишком рано. В огромном доме царила обманчивая тишина, но он уже понял, что здесь почти всегда тихо. Эти стены были построены так, чтобы сквозь них не проникал лишний шум. Огромный сад тоже скрадывал звуки, вбирал их в свою шуршащую листьями глубину.

Пытаясь успокоиться и придумать какой-то простой план, Хинта начал ходить по комнате. Он нарезал маленькие медленные круги, скользил вдоль полок, нежно и опасливо прикасался к чужим вещам, маленьким и осиротевшим. Комнату прибрали наспех, за рядами игрушек тонким слоем лежала годовая пыль – особая, приятно пахучая, сырая пыль, которая могла появиться только в этом зеленом доме.

Постепенно в душе Хинты пробудился интерес к внешнему миру – думать о себе и своих делах было слишком утомительно, и он начал думать о прежнем владельце комнаты. Тот был чуточку младше, чем они с Тави. Как он жил, ради чего взрослел? Эти игрушки казались такими дорогими; в Шарту не было детей, настолько заласканных жизнью, настолько богатых, окруженных таким изобилием. Здесь были фигурки героев – их руки и ноги гнулись, но при этом они казались цельными, живыми, словно уменьшенные копии реальных людей; маленькие терминалы для разных игр, а впридачу к ним – очки виртуальной реальности и хитрые сенсорные манипуляторы для рук, подобные тем, с помощью которых Ивара управлял робофандром; игрушечный монорельсовый поезд, причем ножки монорельса регулировались, а сам монорельс тянулся, и его можно было превращать в петлю любой степени сложности; конструктор, позволявший создавать самые разные машины; стол для виртуальной лепки – и еще десятки других потрясающих вещей. Некоторые из этих предметов Хинта даже не решился бы назвать игрушками – они были такими красивыми и сложными, что скорее подходили для взрослого хобби.

Еще не так давно Хинта мог бы разозлиться на эту роскошь, начать испытывать зависть. Но вчера в нем что-то сломалось. Он не завидовал этому мальчику, лишь понимал, что был бы очень рад три года назад, без жертв, получить вот такую комнату в свое распоряжение. Однако мир не делал бесплатных подарков; чтобы попасть сюда, пришлось потерять слишком много. И еще Хинта понимал, что прежний владелец этой комнаты, возможно, не всегда чувствовал себя здесь счастливым. Тот, кто получил все это от рождения, мог не видеть прелести в этих вещах. Итака просто жил здесь, а его разум был направлен на мир взрослых. Он смотрел на отца и на мать, сопереживал, когда чувствовал, что те запутались в своих делах, страдал, когда видел, как их тяготит власть. Он стремился к большему, хотел понимать, знать – и упросил старших отвести его на секретную демонстрацию, и там погиб – погиб так же легко, как если бы был бедняком и каждый день ходил в плохом скафандре под отравленным небом.

Постепенно Хинта начал различать следы в узоре пыли – следы прощаний и чужой боли, следы руки, которая бродила здесь до него, прикасалась к этим игрушкам. Продвигаясь вдоль этих крошечных отметин, он вдруг обнаружил предмет, который принесли сюда совсем недавно. Это была странная штука, похожая на черную таблетку – крошечный карманный проектор. Никакой системы управления у него не было, лишь одна-единственная кнопка. Машинально, бездумно Хинта включил вещицу. Он сделал это даже не из любопытства, а просто потому, что его руки привыкли к работе с устройствами, его пальцы всегда хотели все включать. Он ничего не ждал, и вздрогнул, когда из проектора полыхнул яркий луч голографического лазера. Ослепленный, Хинта зажмурился, а когда открыл глаза, то обнаружил, что половина комнаты залита дрожащим светом. Повсюду плыли изображения. Некоторые из них были очень маленькими, другие – очень большими, они накладывались на стены, на потолок – скользящие обрывки неба, какие-то люди, здания. Это был целый мир, и весь он выливался из этой крошечной черной таблетки. Раньше Хинта даже не подозревал, что устройство таких размеров может создавать изображения такого качества. Это был целый ламрайм, умещавшийся на одной ладони.

Щурясь, чтобы не повредить лазером глаза, Хинта поставил проектор на пол в центре комнаты, отошел назад и сел на край неубранной постели. Теперь он увидел больше. Запись шла без звука. На ней был огромный бассейн и впечатляющий белокаменный дом – не усадьба Ливы, а чье-то еще большее аристократическое владение. Вечернее солнце золотисто сияло сквозь немного затемненный купол. Сначала Хинта решил, что это другой купол Литтаплампа, но потом изображение повернулось, и он увидел голые красные скалы прямо за стеклянной стеной. Это было где-то в незнакомом ему месте, возможно, на другом краю ойкумены.

И там были люди. Хинта сразу узнал их всех, хотя они ужасно изменились. Инка – молодая, с ясным, горящим от веселья лицом, кружилась в объятиях Ливы, пока тот не столкнул ее в бассейн. Лива был без бороды. Он хохотал, она в ответ брызгала на него водой из бассейна, вспыхивавшей на солнце искрами света. Еще двое, которые были в бассейне, присоединились к ее игре. Ивара и Амика поливали Ливу, который бегал по берегу и что-то изображал. Все они кричали – без звука. Потом Амика, Ивара и Инка выбрались из бассейна и начали гоняться за Ливой, чтобы тоже окунуть того в воду.

Наблюдая за их забавами, Хинта на несколько минут забыл обо всем. Фигуры, очерченные лазером, носились перед ним по комнате – удивительно объемные, удивительно настоящие, хотя один из них давно лежал мертвый на морском дне. На них были одни лишь купальные костюмы. Длинные мокрые волосы Инки взметнулись от движения. А все трое парней вокруг нее были красивы, и все – разной красотой. Они были в отличной форме – развитые мышцы придавали мокрым телам потрясающую рельефность. Амика в этой четверке казался самым крупным. Он смотрел на свою сестру и на других ребят с каверзной улыбкой доброго задиры. В нем было что-то героическое, что-то дикое. Его кожа была очень загорелой, почти медной, глаза – яркими. Лива наоборот, был бледным, кровь легко приливала к его лицу, он быстро раскраснелся от бега. Он пылал здоровьем, страстью и совсем не походил на того усталого, ссутулившегося, удлинившегося человека, каким Хинта узнал его вчера. Но больше других Хинту удивил Ивара – потому что в Иваре было что-то царственное. Он смеялся и играл с божественной грацией и гордостью. Легкий, стремительный, весь как натянутая пружина, он обходил других. И хотя Амика, пожалуй, изредка специально ему поддавался, но Инка и Лива точно отставали от Ивары. Он был их солнцем, их движущим механизмом; это его жаром дышали их лица, это он вселял дикий задор в глаза и улыбку Амики.

Эти счастливые полуголые люди были такими естественными в своем танце, что, глядя на них, Хинта долгое время не испытывал никакого смущения. Он забылся, наслаждался, комната для него исчезла, и остался лишь этот виртуальный мир давно минувшей радости. А потом произошло то, чего он не предвидел. Ливу изловили и сбросили в бассейн. Инка прыгнула на него сверху. Амика и Ивара остановились, торжествуя победу. Вдоль воды на круглых белых пьедесталах стояли статуи героев. Амика встал между ними, обнял мокрыми руками гладкий камень. Его лицо было между лицами героев, и сам он выглядел как ожившее творение художника. Ивара подошел к нему, и они начали целоваться. Вода текла по их плечам. Инка несколько мгновений смотрела на них из бассейна – такая же завороженная, как и Хинта, но потом Лива развернул ее к себе и тоже поцеловал – другим, легким поцелуем.

В этот момент, к великому смущению Хинты, дверь детской отворилась, и появился Тави. Он замер на пороге. Хинта смотрел на друга, а Тави смотрел на трехмерные фигуры, на льнущих друг к другу молодых мужчин. По полу и стенам бежала рябь лазерной воды. Потолок сиял, как настоящее небо. Тави был не один – над его плечом в полутьме коридора проступило лицо Инки. Свет проектора падал и на них тоже, и они теперь светились, как и все вокруг, как и сам Хинта, должно быть, светился для них.

Хинта запаниковал и сорвался с места, желая выключить проклятую запись. Но Инка не позволила ему это сделать.

– Стой, – почти умоляюще сказала она. – Не надо, оставь, это прекрасно.

– Я случайно ее включил, – оправдываясь, сказал Хинта. Инка, не ответив, шагнула в комнату, медленно двинулась вокруг проектора. Пальцы ее протянутой руки на мгновение проникли сквозь лазерный камень статуи, почти дотянулись до волос Ивары – на потолок легла широкая тень ладони.

– Теперь я вспомнила. Я смотрела это, когда погиб сын. А потом не могла найти проектор.

– Он лежал на полке. Я и не думал, что здесь будет такое.

– Я сама разрешила тебе трогать здесь все вещи. И в этой записи нет ничего особенного. Просто наше прошлое – две влюбленные пары, хотя и очень разные. Я всегда завидовала им. У них была настоящая страсть.

Она оглянулась на Тави и вздрогнула, встретив его взгляд. Мгновение спустя проектор погас, и комнату заполнил тихий, ровный, слабый свет нового дня.

– Вот и все, – смущенно сказала Инка. – Маленький летающий дрон, который нас снимал, упал в воду. Это брат был виноват. Он задел его плечом. Очень жаль. Тогда это казалось неважным, а теперь… теперь я пытаюсь воскресить каждую минуту.

Тави глубоко вздохнул. Еще несколько мгновений он выглядел так, словно его лихорадит. Но ему хватило сил заговорить о другом.

– Мы шли тебя будить. Есть новости. Ивара очнулся в больнице. С ним все в порядке. Его рану через восемь часов заживят настолько, что он сможет ходить. А еще Инка восстановила запись с наших терминалов. Так что они с Ливой увидели все, что должны были увидеть.

– Хорошие новости, – воспрял Хинта. – То есть, мы скоро снова встретимся с Иварой?

– В середине дня мы поедем его забирать, – сказала Инка, – а до этого я предлагаю вам позавтракать и почитать новостные ленты, чтобы войти в курс дел. Потом можно будет устроить экскурсию по городу и закончить ее в больнице, где нас будет ждать Ивара. Ливы сейчас нет, ему пришлось вернуться в лабораторию, чтобы законсервировать тот эксперимент, который он вел до вчерашних событий. Потом он будет свободен. А я сейчас должна буду уехать, чтобы лично поговорить с родителями про тело брата – они ради этого ночью прибыли в Литтапламп. Так что вы двое ненадолго останетесь одни. Надеюсь, это не принесет вреда. В доме есть охрана и слуги.

– Мы будем даже рады побыть вдвоем, – честно сказал Тави. – У нас с Хинтой не было свободного времени для разговора. А случилось слишком много вещей.

– Ваши родители тоже приедут сюда? – спросил Хинта.

– Нет, они не любят дом моего мужа. У них есть свой дом под куполом Мурана – это самый большой и старый из всех куполов Литтаплампа. – Она подняла с пола крошечный проектор с воспоминаниями своей молодости. – Для них это имеет значение. Они гордятся этим местом и будут говорить со мной там.

Инка произнесла это с некоторым раздражением, но Хинта понял, что эти чувства относятся не к нему и его вопросу, а к ее семье. Они попрощались и разошлись в разные стороны: она по парадной лестнице спустилась к кортежу, а ребята направились в уже знакомую столовую. Наконец-то они были вдвоем – отдохнувшие, в спокойной обстановке.

– Я действительно не хотел все это видеть, – тихо сказал Хинта. – Я просто нажал на кнопку, меня ослепило лазером и…

– Нет, это хорошо, что ты это включил. Если бы не твоя оплошность, я бы никогда этого не увидел. А мне нужно было это видеть.

– Да? – неуверенно спросил Хинта.

– Знаешь, я не понимаю, как Ивара уцелел, как сохранил себя. Как он смог жить после того, как потерял Амику? Я не могу себе этого представить. Меня уничтожает одна лишь мысль об этом. А с ним это действительно случилось. И он все сохранил, все, кроме улыбки – разум, доброту, память, силу воли. И он возвращает себе все больше. Он отвоевывает у горя свою душу. А то, что он потерял – это должно быть больнее, чем терять родителей или детей.

Хинту пробрал легкий озноб. Живая картина с целующимися людьми все еще стояла у него перед глазами. То, что они делали, не было табу, но не было и нормой. В своем мире, по ту сторону Стены, в бедной крестьянской семье, Хинта рос в большой невинности. Он отстал, и сам это понимал. Даже там, в Шарту, среди его сверстников, были те, кто видел, знал и пробовал много больше, чем довелось знать и пробовать ему. А самого себя он не мог представить ни с одним человеком – ни с мужчиной, ни с женщиной, хотя, наверное, предпочел бы женщину – девочку своих лет или немного старше себя. Но он не знал даже того, откуда в нем берется это предпочтение. И жар на щеках Тави, и тьма в глазах Тави, когда тот говорил про все эти вещи – все это смущало Хинту.

– В начале, в той части, которую ты пропустил, – с трудом подбирая слова, сказал он, – они плескались в воде. Все четверо. Там ничего такого не было. И мне это очень понравилось. Они были такими счастливыми. И да, наблюдая за ними в этот момент, я думал почти о том же, о чем ты сейчас сказал – о том, как много они потеряли, о том, как их изменила боль. А потом, когда они стали целоваться, я словно увидел что-то запретное. Это не для меня. Я не знаю, что с этим делать. Понимаешь? Я не хочу знать этого про Ивару. Мне неприятно. – Он тяжело вздохнул. – И при этом я не хочу, чтобы ты или он что-то от меня скрывали. Я не знаю, где здесь нужная дистанция.

– Я понимаю.

– Я, наверное, еще ребенок, – почти с ненавистью сказал Хинта.

– Нет, – горячо возразил Тави. – Просто вспомни, что сейчас сказала Инка. Она сказала мудрую вещь. Не все люди переживают страсть. Ведь все люди разные. У каждого свои достоинства, свои особенности. Хинта, это не происходит сейчас с тобой, но происходит со мной. А потом, однажды, это произойдет с тобой. Просто ты еще не встретил кого-то, кто вызвал бы в тебе эти чувства.

– Встретить кого-то яркого, как Ивара… У меня на это мало шансов.

– Может быть, ты сам будешь таким. И кто-то встретит тебя. А, может быть, все, что сейчас происходит, для нас всех закончится бедой. Иногда эти чувства только причиняют боль.

– Но ты хочешь этого, – почти обвиняюще сказал Хинта.

– Да.

– Ты целовал его? – Они уже вошли в светлую столовую, и Хинта хорошо увидел, как Тави вздрогнул от его вопроса.

– Ты же не хотел ничего знать.

– Но я и так слишком много знаю, слишком много вижу. И это будет продолжаться, пока мы живы и пока мы вместе. Потому что вы оба этого хотите. Потому что он такой. И ты стал таким, когда его увидел.

– Он… – Тави передернул плечами, – он этого не хочет.

Хинта не ответил. В нем кипело чувство, похожее на ярость или отчаяние, но не ярость и не отчаяние. Он испытывал странное нетерпение. Он уже хотел, чтобы Тави и Ивара пошли дальше – просто для того, чтобы был пробит какой-то барьер. Он испытывал стыд, натыкался на преграду внутри самого себя и хотел, чтобы его друзья своей любовью извне разрушили в нем эту преграду. Он не хотел больше быть скованным этими цепями, не хотел прятать глаз, когда увидит, как другие целуются. И еще он испытывал маленькое мстительное желание снова быть жестоким – как тогда, в школе, когда они ругались с Тави.

– Я его не целовал, – сказал Тави, – хотя что-то такое почти случилось. Но он этого не позволил. И тогда мне показалось, что, если я это сделаю, если полезу к нему, то все будет кончено и он меня возненавидит. Теперь ты доволен?

Хинта устыдился своих чувств. Да, включенная запись не была его виной, но этот разговор и то, как он сейчас давил на Тави – было. Они почти не разговаривали на протяжении нескольких минут, пока прислуга вносила еду.

– Извини, – шепнул Хинта, когда они сели за стол.

По губам Тави скользнула быстрая улыбка.

– К счастью, ты меняешься. Мы все меняемся. Меняемся и начинаем лучше понимать друг друга. И в нас рождается храбрость, которой не было раньше.

У Хинты осталось чувство, что он не совсем понял мысль друга, но в то же время он уловил ее теплый оттенок, общее направление. Он не стал переспрашивать, и после этого между ними наступил мир.

– Ты давно проснулся?

– Я дважды просыпался. Вечером я начал кричать во сне – видимо, настолько громко, что слуги дома меня услышали и разбудили. Я встал, поужинал. Инка пригласила меня в свой кабинет, и я видел, как она работала над нашими терминалами. У нее кабинет-лаборатория, примерно как у Ливы, но вся в электронном оборудовании. Тебе стоит там побывать. Впрочем, я был там совсем недолго – мне стало плохо, и я снова решил прилечь. А утром я проснулся за час до нашей встречи.

– Значит, я проснулся раньше тебя.

– И не вышел из комнаты?

– Я думал. Думал о том, кто я, вспоминал прошлый день и прежнюю жизнь. Все казалось ужасно нереальным.

– Ашайта?

– Он как потерянная часть меня, – с внезапной слабостью подтвердил Хинта. – Я бы кормил его сейчас. Я не знаю, как есть без него, как спать без него. Я присматривал за ним слишком долго.

Он закусил нижнюю губу, чтобы не заплакать. Они были только вдвоем, прислуга ушла. Косой луч утреннего солнца играл на стеклах купола, касался выпуклых окон этой большой светлой комнаты. Журчала вода в фонтане.

– Я свободен. Вот о чем я думал. Нет забот. Только друзья. Это ужасно, но теперь мне кажется, что не люди вокруг сделали с ним это. Нет. Он сам ушел. Он отпустил меня, освободил меня, чтобы я мог бежать из этого ада. Он был моим якорем. А теперь я легкий. И ветер несет меня, словно я крошечная желтая спора, сорвавшаяся с шляпки треупса.

Он усмехнулся и, смаргивая слезы, начал есть.

– Ты тоже извини меня за мои слова, – попросил Тави. – Я неправду сказал, когда восхищался тем, как Ивара пережил утрату Амики. Нельзя так говорить. Я не знаю, кого больнее терять – родных или любимого человека. И это невозможно сравнивать.

– Нет, ты был прав, – мрачно ответил Хинта. – Видишь, я здесь, живой, жую. Вся моя семья может быть мертва – и ничего. В этом есть что-то ужасное. Я любил их. Но ведь это не убивает. Это почти свело меня с ума, или мне так казалось. Но меня можно было спасти. Вы с Иварой меня спасли. И вот мы все здесь. Я живой. Мы живые. Мне очень больно, но это уже проходит. Это так странно, даже несправедливо. Когда я думаю об этом, мне кажется, что людям было бы лучше умирать одновременно: всему человечеству, и без страданий, без скорби, без погребальных церемоний. Но это так не работает. В войне нет справедливости. В ней ничего нет. Я уже вчера это говорил. И поэтому надо отбросить ее, пережить смерть павших. И изменить мир.

Тави кивнул.

– Ты вчера хотел поговорить, – напомнил Хинта.

– Да. Но сейчас я хочу сказать другое – не то, о чем хотел сказать вчера. Я ведь тоже стал думать о себе, когда проснулся. Помнишь, что мне рассказала мама?

Мысли Хинты были слишком далеко от воспоминаний об Эрнике и ее делах, и он помотал головой.

– Она думала, что я умер, а потом вернулся или меня вернули. Этот город мне не чужой. Я здесь жил. Если со мной что-то произошло, я хочу об этом знать. Проверить, найти следы. Здесь должен быть свой колумбарий, может, и не один – город очень велик… Я ничего об этом не знаю, но в каком-то месте здесь хоронят мертвых. Там должна быть погребальная камера моего отца. И если мама не лгала мне и не была сумасшедшей, то там будет и моя погребальная камера. Я хочу ее найти. Я хочу увидеть это место и эти вещи своими глазами. Хочу посмотреть в лицо своего барельефа, открыть посвященную мне дарохранительницу, если только та существует.

Хинте стало не по себе.

– Это сумасшедшая идея.

– Все, что сказала тогда мама, было похоже на безумный бред. И я мог быть лишь в ужасе от ее слов. Но теперь все по-другому. Я в этом городе. Я не могу просто так бросить эту тему. Я должен понять. Я должен подтвердить или опровергнуть ее слова. Ты говорил, что тебе все казалось нереальным. А теперь представь, как себя чувствую я. Кто я, если женщина, меня родившая, заявляет мне, что меня нет, что я подделка, кукла, которую ей подсунули вместо ее ребенка?

– И ты хочешь?..

– Да. Инка показала мне, как пользоваться терминалом в моей комнате. Это не похоже на тот доступ, который ты с отцом получал через принадлежавший Ашайте терминал обучения больных детей. Здесь сеть совсем другая – она как целый мир. Ей можно задавать вопросы, и она дает множество ответов. Мы можем узнать любую общую информацию про Литтапламп: в том числе, сколько здесь колумбариев и как найти ячейку конкретного мертвеца.

– Мы найдем его адрес через терминал, а потом попросим Инку отвести нас туда, когда она будет устраивать нам экскурсию по городу?

– Да.

Некоторое время они просто ели. Хинта ощущал в себе двадцатичасовой голод. На этот раз он был в состоянии воспринимать оттенки вкуса. Еда была под стать здешнему воздуху, здешней роскоши – такая же обильная и богатая. Блюда ломились живыми фруктами, запах незнакомого жареного мяса щекотал ноздри и дурманил. В глубоких тарелках, разделенных на хитрые секции, плескался жирный бульон трех сортов. Хинта ел и ощущал, как покой и сытость обволакивают его изнутри.

– Не налегай так сильно, – предостерег его Тави, – а то начнешь засыпать или тебе станет плохо, как мне вчера вечером. Эти вещи хороши для тех, кто к ним привык. А мы с тобой жили в совершенно другой среде.

– Я привык, что стол остается пустым, когда я заканчиваю есть.

– Ты посмотри на этот стол. Если два человека все это съедят, они умрут. Мы – точно умрем. Нет. Здесь никто никогда не доедает. Я видел, как ест Инка. Она берет по две ягоды, съедает их и уходит. Они с Ливой, выросшие в роскоши, почти не едят все это, лишь притрагиваются и снова занимаются чем-то своим. И они не готовят: думаю, они даже не умеют.

Потом они заговорили о прислуге.

– Это так странно, – сказал Хинта. – Я лег в постеленную кровать, надел чистую одежду. В ванной комнате тоже все было чистым и на своих местах. Уже второй раз нам – а тебе третий – накрывают на стол. Машины здесь ездят сами. Когда подходишь к окнам, в саду всегда видно охрану – стоят, как истуканы, ничего не делают. Я словно стал каким-то вельможей. Но ведь на самом деле все эти слуги, наверное, более обеспеченные люди, чем я и моя семья. Моих родителей не взяли бы прислуживать слугам семьи Огафта. Но сейчас я сам вдруг стал наравне с семьей Огафта.

– Потому что мы их гости.

– Но для меня дико, что я могу приказывать этим людям! Я могу сказать какой-нибудь из служанок: принеси мне, – и она пойдет и принесет. А в Шарту эта служанка по богатству и статусу была бы почти как Джифой. Ну, то есть, я не знаю, кем бы она была. Я не знаю даже, как это сравнивать.

– Думаю, в доме семьи Огафта слуги ведут себя довольно свободно, потому что их хозяева милые и мягкие люди. В других домах элиты правила могут быть намного строже.

Хинта удрученно качнул головой.

– Но даже здесь, у этих людей нет лиц. Они словно призраки. Они прибегают и убегают. Они не называют своих имен. Они не знакомятся с тобой, как это сделали бы нормальные люди. Они лишь подобострастно исполняют что-то, а потом уходят. Идешь по дому и не встречаешь их – делается непонятно, куда все делись. Но как только тебе что-то нужно, они рядом.

– А ты спроси. Спрашивай их имена. Если ты проявишь инициативу, они с тобой познакомятся.

Хинта удивленно на него посмотрел.

– А ты так делал?

– Вчера после ужина мне было не просто плохо. Когда я лег, меня стошнило на постель. Мне было стыдно, и я выразил свою благодарность женщине, которая пришла все это убирать. Оказалось, ее зовут Рута. Она мне все про себя объяснила. У нее узкие обязанности. Она занимается только тканями: бельем, одеждой, коврами, портьерами. Ее почти всегда можно найти в комнате, где стоят стиральные автоматы. Вот так. – Тави улыбнулся. – Если не хочешь, чтобы они были тенями, слепо выполняющими твои приказы – поговори с ними.

Хинта улыбнулся в ответ.

– В тебе столько аристократизма…

– Но почему? Это ты повелеваешь слугам, а я начал относиться к ним как к людям.

– Нет, это ты с ними можешь говорить, потому что в тебе есть такой стержень. Ты можешь найти людей в тех, кто действует как автомат, и убегает, выполнив работу. Именно поэтому ты аристократичен. Ты можешь быть правителем, можешь вести за собой тех, кто тебе не равен, можешь налаживать с ними контакт. Ты можешь быть с ними добрым или злым. А я так не могу. Я не могу с ними говорить, я не соприкасаюсь с ними. Я пугаюсь их, а они чураются меня. В этом мире я слепну и остаюсь в одиночестве.

Они заспорили, и спорили до конца завтрака. И Хинта радовался этому разговору, потому что в глубине души он боялся, что Тави заговорит о содержательной стороне событий двух последних дней – а это было бы трудно. Хинта очень нуждался в отдыхе. Он не хотел вспоминать о памяти омара, об Аджелика Рахна в электрической сфере, о странной тьме, которую выпустил Кири. Ему нужна была эта простая беседа обо всем вокруг, ему нужно было говорить о новом мире, чтобы впитать в себя этот мир и немножечко почувствовать себя своим в этих неожиданных для него обстоятельствах.

Терминал в гостевой комнате впечатлил Хинту размерами и утонченностью. Он видел его вчера, но мельком; теперь же у него появилась возможность сесть в огромное роскошное кресло, опустить руки на огромный многофункциональный пульт и растворить взгляд в огромном выгибающемся экране. Система реагировала без задержек, каждое событие в ней сопровождалось красивой анимацией. Текстовые файлы выглядели, словно исписанные осколки стекла, парящие в ровном сером тумане – когда они делались ненужными, их можно было расколоть, и они осыпались в небытие. Точно так же вели себя изображения – они всплывали, жили и исчезали. Все это было так аккуратно, так много информации можно было поместить рядом, чтобы одновременно просматривать ее, и при этом от ее обилия не уставали глаза и мысли. Этот терминал напоминал все остальное в этом доме; как здешний воздух и здешняя кухня, он был не просто вещью, но букетом роскоши, рогом изобилия, пиршественной залой.

– Да-а, – только и сказал Хинта, когда Тави начал разворачивать перед ним бесконечные ряды репортажей, картинок, статей, информационных ссылок, сообщающихся друг с другом через тонкие хрустальные каналы, по которым можно было идти, словно по древу собственных воспоминаний.

– Смотри, – приближая одно из изображений, показал Тави. Из тумана выплыли кадры незнакомой видеозаписи. Дрон-оператор летел высоко над городом; купола остались где-то слева и уплыли вдаль, открывая пространство пригородов – муравейник многоэтажных домов, дорог и прозрачных переходов, блестящие равнины теплиц, трубы заводских агломераций. Через все это тянулся длинный черный шрам, курящийся сотнями маленьких пожаров.

– Похоже на разлом во время землетрясения, – сказал Хинта.

– Это не землетрясение. Это катастрофа, которая произошла шесть лет назад. Поезд сошел с рельсов.

– Там погиб твой отец?

– Да. И я сам там погиб. В директории Мелорра. Это было первое, что я проверил. Мама не лгала. Это не выдуманная история. Действительно была такая катастрофа.

От того, как это было сказано, у Хинты по спине побежали неприятные мурашки. Тави стоял над ним, дышал ему в ухо. Тави вовсе не был мертвецом: его тело излучало тепло, и он оставался собой, несмотря на все те вещи, через которые им довелось пройти. А дрон все плыл и плыл, вперед и вниз, приближаясь и приближая тянущийся по городу шрам. Хинта начал различать детали – разбитую линию монорельса, уходившую вправо от черной полосы, скомканные стальные фантики огромных двухэтажных вагонов, руины домов и теплиц.

– Там никто не выжил?

– Вот и спроси. Не у меня, а у этой чудо-штуковины.

Хинта неуверенно попробовал клавиатуру. Она была нестандартной, не такой, как он привык, но скоро изогнутые линии клавиш показались ему очень удобными, и его пальцы забегали почти так же быстро, как если бы он работал на своем домашнем терминале. На экран вышли списки имен, новые и новые файлы.

– Слишком много информации.

– Можно искать внутри найденного. Спроси имя моего отца: Двада Руварта.

Хинта так и сделал, и они увидели подтверждение: Руварта Двада и Руварта Тави стояли подряд в длинном списке погибших.

– Я, – прошептал Тави.

Хинта непослушной рукой провел по хрустальному мостику от Двады, и на экране всплыло несколько изображений. Здесь было все, что важно – даже посмертная фотография страшно обожженного, одноглазого лица.

– Убери это, – попросил Тави. Хинта расколол изображение, и оно блестящей пылью осыпалось в фоновый туман экрана. Посмертной фотографии Тави они не смогли ее найти – возможно, потому, что погибших детей не отсняли для хроники.

– Тебя могли подменить, – сказал Хинта.

– Я сам об этом думал. Но зачем? Ведь в этом нет никакого смысла! Кому нужно выдавать ребенка за мертвого, чтобы потом тайком вернуть его в руки матери?

– Допустим, тебе спасли жизнь…

– Допустим. Но зачем сначала выдавать меня за мертвеца?

– Это бы имело смысл, если бы на тебя охотились и хотели убить. Тогда тебя могли бы выдать за мертвеца, чтобы спасти. Это имело бы смысл, если бы тебя искали.

– Охотились на шестилетнего мальчика? На мальчика из семьи ничем не выдающихся агрономов? В этом городе найдется тысяча людей, которые интереснее, чем я. Даже сейчас есть больший смысл похищать меня, чем тогда. Сейчас я что-то знаю, что-то значу, общаюсь с людьми, от которых что-то зависит. Но тогда я был просто ребенком. Я ничего не успел в своей жизни сделать, не был дорог ни одному влиятельному человеку.

– Или ты об этом забыл. Но да, вся эта история звучит как сюжет плохого лама.

Потом они попробовали найти оставшихся родственников Тави. Это оказалось слишком сложно: в Литтаплампе жило, работало и училось более трех сотен очень разных Руварта. Глядя на огромные списки имен, Хинта вдруг с новой силой ощутил, что они в куполе, что под ними город. Там, внизу и вокруг, был человеческий океан: тысячи людей с разными, похожими и не очень именами, тысячи связанных цепочек судеб, огромная колышущаяся живая сеть. Хинта попробовал набрать свою фамилию, и обнаружил лишь два очень старых упоминания.

– Это потому, что ты из другого региона, – сказал Тави. – Твои корни никогда не уходили в Литтапламп. С твоей родней было бы проще. Но, к сожалению, сейчас загадка не в тебе, а во мне.

Потом они переключились на то, что в этом гигантском городе происходит с мертвыми, и узнали, что у мегаполиса единый колумбарий. На экране всплыли изображения подземелий: прозрачные лифты скользили вниз по многочисленным шахтам, пещеры расширялись в глубинах земли просторными гротами. Колумбарий работал и как действующая усыпальница, и как музей. Вход в некоторые его ответвления был закрыт по соображениям безопасности, но были в нем и секции, куда каждый день заходили десятки туристов, чтобы почтить погребения наиболее знаменитых мертвецов, нашедших здесь покой за последние три сотни лет. Экран усыпали самые разные статьи. Говорилось о давке среди паломников, устремившихся проститься с каким-то народным деятелем; о протестах урбо-экологов, которые утверждали, что из глубин пещерной системы поднимается газ, вредный для системы воздухоснабжения города; о каких-то бесчисленных комиссиях, которые требовали закрыть доступ к нестабильной шахте; о строительстве подземных магистралей, ради возведения которых требовалось перемещение секций колумбария; о нестандартных вариантах погребальных церемоний; о пещерных микроорганизмах, которые ели камень; и еще о тысяче других вещей.

– Город под городом, – ошеломленно сказал Хинта.

– Да, город мертвых под городом живых. Посмотри на это. – Палец Тави уткнулся в мелкий текст, всплывший из нижнего слоя. Хинта увеличил указанный раздел. Оказалось, речь идет об археологах, которые вели раскопки в самой глубокой и древней части колумбария. – «Университет Кафтала». Это же про Ивару.

– «Ивара Румпа – ученый, скандально известный благодаря своим неудачным тяжбам против Литтаплампа, заявил об обнаружении под городом серии странных артефактов, которые предположительно не относятся ни к литской, ни к лимпской культуре. Он выдвинул очередную свою фантастическую теорию. На этот раз он утверждает, будто в глубинах пещер могут быть тайные хранилища артефактов, вывезенных из Джидана…»

Голос Хинты постепенно стих. В том, что он читал, была какая-то поверхностная насмешливость, которая страшно резала слух. Он не видел Ивару таким – он слишком привык к этому человеку вблизи, привык наблюдать за его тихой, терпеливой, последовательной работой, привык восхищаться блеском его ума.

– Неудачные тяжбы против города? – переспросил Тави.

– «Опровергнут коллегами из университета Кафтала». И дальше имена, которые нам с тобой ничего не скажут.

– Статье четыре года. То есть, она была написана через два года после исчезновения Амики, Эдры и Кири, и всего за несколько месяцев до того, как сам Ивара потерялся и ушел в глубокую тень.

Хинта потянул за имя учителя, и внезапно из него распустились десятки тонких хрустальных трубочек. Экран взорвался хаосом информации. Слова и картинки поднимались из тумана, громоздились, перекрывая друг друга, разбегались в стороны, пытаясь освоить каждый клочок свободного места.

– Про него здесь столько же, сколько про колумбарий, а ведь он не место и не явление, он всего лишь человек!

Некоторое время Хинта возился, пытаясь вместить хоть в какие-то берега бесконечное море похожих сообщений, но потом, выбившись из сил, начал искать другие пути решения проблемы. Он сумел разделить экран на отдельные рабочие поля, а затем рассортировать все сообщения по датам. И вдруг эта огромная каша из текстов и картин обрела четкую иерархию, превратилась в разорванную линию жизни. Одни годы светлели множеством картинок и текстов, другие были пусты и безмолвны.

Детство Ивары прошло вне поля зрения журналистов; первые сведения о нем появлялись достаточно поздно, и там он был упомянут не один, но в кругу друзей.

«Необычное событие в мире элит. В один год четыре влиятельных рода потеряли своих основных наследников. Молодые люди, окончившие Дадра, отказались вступать в свои имущественные права, проигнорировали инициацию на Шамугра и заявили, что их долг – полностью посвятить себя науке. Что это – начало новой субкультуры, или хитроумный план, состоящий в том, чтобы усилить влияние аристократии на Вавейра?»

– Пара непонятных слов, и ни слова про Джада Ра и смерть Вевы Курари, ни слова про Квандру Веваду, который именно тогда начал захватывать имущество и правовые области, от которых отрекся его брат.

– Думаю, все это замяли.

– Видимо, да. – Хинта вспомнил, как стал свидетелем ссоры между Иварой и Лартридой Гарай. Она тоже не знала ничего важного о происхождении Ивары – лишь то, что тот болен и что его карьера в Литтаплампе не задалась. Вероятно, она даже не могла из Шарту получить доступ ко всей той информации, на которую Хинта смотрел сейчас. Для нее Ивара был совсем никем. – Странно, что про человека можно говорить не все, чем тот является. Можно разрезать его жизнь, одни ее события выделить и поднять наверх, а другие скрыть.

– Это не странно. Так устроена сама история, сам мир человеческих знаний. Просто подумай, чему Ивара учил нас все это время. Он показывал нам эти самые скрытые области, исчезнувшие, забытые факты. Почему для его жизни должны быть другие правила, чем для истории Аджелика Рахна? О его жизни тоже можно лгать или говорить полуправду. Он и сам делал это многие годы. И только перед нами он раскрыл все секреты.

Потом ребята стали разбираться в незнакомых словах из последней статьи и обнаружили, что Шамугра и Вавейра – это гумпраймы Литтаплампа. Как и говорил Лива, всего гумпраймов было шесть. Каждый из них набирался из людей своего класса и отвечал за определенные, важные для ойкумены решения.

Шамугра был гумпраймом элиты – сердцем литтаплампской аристократии. Чтобы получить там свой голос, нужно было обладать правом рождения. Именно им не захотели в свое время воспользоваться Ивара и его друзья. Вавейра был гумпраймом ученых – сердцем литтаплампской меритократии. Для получения голоса на этом гумпрайме надо было достигнуть вершины образовательной системы. Теперь Хинта понял, о чем говорилось в статье: посвящая себя науке, Ивара и его друзья меняли одни возможности социальной жизни и власти на другие. Арджина – тот гумпрайм, о котором Лива говорил и на котором он проголосовал за военное вмешательство в Шарту – был гумпраймом корпораций. На нем собирались представители всех компаний ойкумены. От статуса корпорации, разумеется, зависело количество доступных ей голосов. Но были еще три других гумпрайма, устроенные совершенно иначе, чем три первых. Тамилита был гражданским гумпраймом Литтаплампа. Здесь собирались представители директорий и дистриктов, в том числе представители куполов. Любой житель города мог проявить себя на районном гумпрайме, а затем стать представителем своего района на Тамилита.

– Вот, – сказал Хинта, – вот это я понимаю. Это демократия.

– Ты же не думаешь, что в Шарту была демократия? В поселке все решения принимались десятком людей. А остальные просто приходили выслушать, что им скажут.

– Думаешь, здесь не лучше?

– А ты думаешь, решения толпы лучше, чем решения тех десяти наверху?

– Я не знаю. Если верить Иваре и Ливе, то здесь зла не меньше, чем в Шарту.

Пятый гумпрайм – Ирпала – тоже был демократическим. На него выдвигались люди с гумпраймов всех городов и поселков ойкумены.

– Почему жители Литтаплампа – одного города – имеют свой гумпрайм, который равен по значению гумпрайму гумпраймов всей ойкумены?

– Наверное, потому что Литтапламп – гегемон, столица. Ее статус хотели подчеркнуть.

Шестой гумпрайм понравился Хинте больше всех предыдущих. Он назывался Натапума, и попасть на него мог любой, даже ребенок. Единственным условием для прохождения на Натапума была популярность. Это был гумпрайм журналистов, но кроме них, туда регулярно проходили все, кому удавалось создавать интересные новости. Любой человек, поднявший тревогу на своем конце ойкумены, мог привлечь к себе достаточное количество внимания, чтобы оказаться на Натапуме.

– Вот это демократия, – одобрил Хинта. – Здесь состав гумпрайма меняется каждые несколько дней. И на нем постоянно выступают те, кто из-за чего-нибудь пострадал.

– Даже мы можем, – кивнул Тави. – Слушай, теперь ты понимаешь, что мог и чего еще может достичь Ивара? Понимаешь, фигурой каких масштабов он является? Он мог и может войти на любой из шести гумпраймов. По рождению – на Шамугра. По своим знаниям – на Вавейра. По праву владения – на Арджина. По первому месту жительства – на Тамилита. В любой момент – на Натапума. И если бы он уехал из Литтаплампа не в Шарту, а в любой более легитимный регион – то он бы смог попасть и на Ирпала. Он человек, перед которым мир распахнул все двери. Если он заговорит, его услышат. Раньше ему нечего было сказать. А теперь есть. У него новость, которая прогремит.

Впрочем, скоро они нашли информацию о том, что один человек не может выступать на двух гумпраймах одновременно. Чтобы сменить гумпрайм, требовалось на пять лет уйти из политики, а затем вернуться и начать все заново.

– Это неважно, – сказал Тави. – Ивара не может говорить сразу на всех гумпраймах, но он может выбрать тот, на котором его голос зазвучит громче.

– Натапума?

– Нет, не думаю. На Натапуме все кричат. Там слишком часто появляются пустые люди, скандалисты, проходимцы, пытающиеся привлечь чрезмерное внимание к малозначительным вещам. Такая сложная новость, как та, которую мы несем, может на этом гумпрайме просто потонуть. А если нас перестанут воспринимать всерьез – это будет полным поражением… Кстати, давай узнаем про тяжбы Ивары против города. Он ведь нам об этом почти не говорил.

Пальцы Хинты побежали по клавиатуре. Он на лету изучил еще одну возможность и начал искать в найденном. В тумане цифрового небытия утонули все лишние сообщения – рецензии на книги Ивары, упоминания о его публичных выступлениях и археологических экспедициях. Теперь жизнь Ивары стала похожа на цепочку судебных процессов. Однако ничего интересного в этой области мальчики не нашли. Почти все процессы, на которых ученый выступал против города и ойкумены, были связаны с его желанием проводить экспедиции и исследования в тех регионах, которые носили нелегитимный статус. Среди прочего часто упоминалась зона за Экватором. Про Шарту здесь не было ни слова; все эти земли носили общее наименование «поселений южной черты».

– Ну да, – сказал Тави. – Процессы против города – на Тамилита. Против ойкумены – на Ирпала. Против ограничений на научную деятельность – на Вавейра. Четкое разделение сфер влияния. Похоже, когда человек не голосует, но выступает в роли истца, он может оказаться сразу на многих гумпраймах.

Жизнь Ивары постепенно просеивалась через экран терминала, и вот они добрались до самых последних времен. Ученый в очередной раз безуспешно судился против всех, чтобы ему дали официальное разрешение на поисковую экспедицию ради возвращения тел его друзей.

– «Истец Ивара Румпа упал в обморок во время своего выступления. Медики, прибывшие, чтобы оказать ему помощь, констатировали, что он находится в состоянии крайнего истощения. До этого он отказался назвать место, где пропали его товарищи. Защитник Нивера Кухама, выступавший от лица литской ойкумены и ее законов, заявил, что в таких условиях невозможно вести тяжбу, и потребовал, чтобы истца подвергли психиатрической экспертизе. В беседе с тильской новостной лентой Кухама поставил под сомнение, что Ивара Румпа осведомлен о месте пропажи Кири Саланы, Амики Нойфа и Эдры Брады. Он сказал: «Мы не можем давать разрешения на поисковую экспедицию, которая будет обыскивать половину ойкумены»». Так, в конце концов, все и узнали про болезнь Ивары. Как же ему было тяжело… Но, по крайней мере, пропажа его друзей была публичным событием. А как же его тяжбы против брата? Почему о них здесь ничего не сказано?

– Они проходили на Шамугра и на Арджина, – догадался Тави, – и не стали достоянием общественности. Это были закрытые процессы. Элита не любит демонстрировать свои внутренние разборки народу ойкумены. Выключи фильтры поиска. Давай посмотрим события самого последнего дня.

– Проще перезагрузить терминал. Все-таки я еще очень неуклюже с ним управляюсь. – Хинта полюбовался на великолепие инициирующей заставки, а потом они, уже без всяких новых запросов, открыли ленту текущих новостей. Лицо Ивары было прямо там – на первой полосе.

– Он здесь молодой, – сказал Тави. – Должно быть, они не нашли его изображений последних лет, а мы с тобой уже знаем его другим.

– Думаешь, он постарел?

– Не так, как Лива, – уклончиво ответил Тави. Хинта дернул за изображение Ивары, и на экран высыпались актуальные новости, связанные с ним. Статей и заметок было несколько. «Что же случилось на юге», – начиналась одна, – «гуманитарная катастрофа или боевые действия? Боевые действия или спасательная операция, посвященная эвакуации одного-единственного человека?»

– «Новый враг на юге», – зачитал Тави. – «Правда ли, что одичавшие вольные колонисты держали в плену гражданина ойкумены?» Что за бред… «Правда ли, что «Джиликон Сомос» понесли серьезные потери в этом бою, и если да, то как жители окраин смогли вооружиться робофандрами?» Видишь, одни сплошные вопросы. Причем никто еще даже не знает про омаров. Но если узнают, то испугаются. А они узнают; главное – задавать правильные вопросы. Для большинства это важнее, чем возвращение Ивары. Людей, которые лично знали его и его друзей, очень мало. А вот тех, кому не хочется очередной войны на границах ойкумены, очень и очень много.

– «…на частотах… человек, назвавший себя Ивара Румпа, выступил с сообщением о том, что у него есть информация о местонахождении тел трех ученых, с которыми он когда-то работал».

– «…мы напомним вам новости прошлых лет, о судебном процессе Ивары Румпы против Литтаплампа, а также о громких обвинениях, которые родные погибших выдвигали против Ивары Румпы».

– «…этот человек приобрел известность своими несанкционированными экспедициями, которые иногда оканчивались успехом, но, в конце концов, привели к трагедии. Очевидно, что и сейчас Ивара Румпа участвовал в подобной несанкционированной экспедиции. На этот раз все его поиски были направлены на то, чтобы найти тела его погибших соратников».

После этого шел рассказ о том, как давно Ивару не видели в обществе, как давно о нем не было новостей, и следовали выкладки о годах, которые он, вероятно, провел в своей таинственной экспедиции. Но и эта статья тоже заканчивалась чередой вопросов, посвященных последним событиям в Шарту.

– «Натапума бурлит. Новости, как и всегда, не приходят по одной, и на этот раз мы уже достоверно можем сообщить, что Ивара Румпа был успешно эвакуирован с южной стороны Экватора. Он ранен. Есть информация, что он сам вел бой в робофандре «Джиликон Сомос». Как же случилось, что опальный ученый попал в такую ситуацию? В ближайшие дни репортер нашего издания попытается взять интервью у Ивары Румпы. Мы, как и всегда, стремимся быть первыми, чтобы донести до вас самые горячие новости».

Еще час мальчики вчитывались в другие статьи и заметки. За это время выражение «Натапума бурлит» стало для них кодовым.

– Натапума бурлит, – говорил Тави, когда они в очередной раз натыкались на особенно бредовую, амбициозную или экзальтированную статью. Когда тема стала казаться исчерпанной, Хинта откинулся на спинку кресла и предположил поискать в сети что-нибудь еще.

– Например?

– Аджелика Рахна.

– Нет. Инка предупреждала об этом. Она сказала, что все поисковые запросы отслеживаются. Она разрешила искать через этот терминал любую обычную информацию, реальных людей, сведения об устройстве города или новости, но просила не вводить ключевые слова, которые ассоциируются с нашим делом.

– Ладно, я понял.

Они все еще пытались придумать новую цель для поисков в сети, когда на пороге комнаты появился Лива. Они обменялись приветствиями. Мужчина подошел ближе, с интересом глянул на экран терминала.

– Освоились?

– Ивара в новостях, – сказал Хинта. – Натапума бурлит.

– И это только начало. Он хорошо появился, сделал все правильно. Теперь его голос не просто будет заглушить. Надеюсь, он даст свое первое интервью сегодня, прямо в больнице. – Лива устало сел на угол постели, ссутулился, опустил длинные руки между колен.

– А Вы как? – спросил Тави.

Лива слабо улыбнулся.

– Много разговоров. После работы я встретился с женой, и мы вместе поехали к ее родителям. Это было тяжело для меня. Когда начался скандал, а он был неизбежен, я ушел.

Его взгляд несколько мгновений блуждал по комнате, потом заново сосредоточился на лицах мальчиков. Хинта заглянул в эти глаза, и его пробрало. Взгляд Ливы был таким же бездонным и темным, как и у Тави в некоторые моменты. Но в то же время это был совсем другой взгляд. Лива о чем-то думал, и эти мысли были как огромная река, полная знаний, сожалений и прощаний.

– Мы обещали быть откровенными друг с другом, – сказал он, – и я должен признаться, что растерян. Та запись, сделанная глазами странного существа… Я снова увидел их всех… Но дело не в этом, не в моих чувствах к старым друзьям. Я растерян, потому что мне невыносимо смотреть, как расходятся пути лучших людей. Теперь я ясно вижу, какой труд Ивара вложил во все, что им было сделано. А его соратники вложили в это даже не труд, но сами свои жизни. Даже Кири. Однако и я вложил труд в то, что сделал. И каждый из тех, кто остался с Квандрой – мы все работали, не покладая рук. Вчера утром я еще держался. Но потом на меня стало обрушиваться осознание того, как трудно будет все это совместить. Мне очень жаль, что нам всем опять придется делать выбор. И кому-то, возможно, предстоит отложить результаты своих трудов, чтобы начать помогать другим.

– Кому? – с неясным беспокойством спросил Хинта.

– Я не знаю. Это слишком сложное решение. Это могу быть я, или Квандра, или Ивара.

– Но разве это не хорошо? – сказал Тави. – Вы ведь разошлись в разные стороны, чтобы что-то найти. Разве не здорово, что хоть кто-то из вас нашел то, что искал, то, во что верил?

– А если каждый из нас что-то нашел? Когда Джада Ра распался, мы все были в отчаянии. Нам казалось, что мы не найдем ничего. Но вот минуло полтора десятка лет. Мы – зрелые люди на руинах своих жизней. Наша работа – это все, что нам осталось. И мы все в ней преуспели. Мы все близки к победе. Каждый открыл что-то свое, у каждого есть своя идея, свое предложение миру. – Он протянул ладони вперед и вверх. Его узловатые пальцы слегка дрожали. – Прибытие Ивары может все ускорить. Я чувствую, что остались считанные дни, а может, даже часы, до момента, когда нам придется спорить и выбирать путь. И это будет не так, как прежде. Это не дискуссия о выборе направления и метода исследований. Это поворотная точка в судьбе человечества. Мы будем спорить о реальных процессах. Мы будем решать, как нам изменить планету. Это страшный момент.

– И все же это хорошо, – снова сказал Тави. – Ведь дела должны заканчиваться.

– Да, ты прав, это не только страшный момент. Еще это прекрасный момент. – Но в голосе Ливы не прозвучало радости. – Инка еще долго будет говорить со своим старшим поколением, так что я могу ее заменить. Она просила об этом. Сказала, что обещала вам экскурсию по городу. Я готов это устроить.

– А что, если у нас есть особое пожелание? – спросил Тави. – Мы хотим посетить колумбарий Литтаплампа и найти там определенное захоронение. Если это возможно.

– Это возможно. Чье?

– Моего отца.

Лива несколько мгновений молчал, потом кивнул.

– Как его звали? Тоже Руварта?

– Да. Двада Руварта.

– Тогда пойдемте. Инка хотела, чтобы я вас развлек. Но это было бы неправильно, ведь так? В подобные дни сердце жаждет других вещей. Я тоже хочу вниз. Вот уже два месяца как я не был у гробницы сына, а скоро минет ровно год с его гибели.

Они вышли из комнаты, спустились на первый этаж и через широкую каменную террасу зашагали к ожидающим машинам кортежа. Второй раз в жизни Хинта шел по этой искусственной улице, но теперь у него на ногах была обувь, а его легкие не изменяли ему. Он смотрел на качающиеся ветви растений, подставлял лицо поддельному ветерку и осторожно вдыхал запахи цветов.

Снова оказавшись в салоне роскошной машины, они наблюдали, как мимо проплывают зеленые улицы вершины купола. Потом они въехали на платформу огромного лифта, скользнули вниз, и мимо них понеслись десятки этажей – витрины и прилавки магазинов, пестреющие непонятными товарами, окна домов, площади, полные людей, их лица и детали одежды, будто яркие вспышки. На этот раз Хинта был в лучшей форме, и его взгляд усваивал намного больше; для него это было словно смотреть лам в обратной перемотке. В промежутках между уровнями горели сотни необычных ламп. Рабочий в каске и респираторе прижался к стальным панелям, пропуская их. На этот раз они не остановились там, откуда попали в купол, а продолжили опускаться. Вся многоцветность города осталась далеко наверху – платформа прошла сквозь мерцающую пелену силового поля, и потянулись полутемные пустоты технических этажей, в глубине которых стояли большие устройства неизвестного назначения. Потом раздался гул, настолько мощный, что его было слышно сквозь корпус автомобиля, движение замедлилось, и они остановились. Мимо них тихо проехала пара чужих машин, они тронулись следом. Теперь они были на дороге. Свет дня сюда не проникал; это была сверхпрочная подошва, которая держала над собой мегатонную махину купола, и они ехали теперь сквозь лес из грубых опор, балок и конструктивных ребер.

– Я знаю людей, которые ухаживают за этими сооружениями, – сказал Лива. – Это невероятные конструкции. Они перенесли сотни землетрясений, включая последнее. Здесь оно было не таким сильным, как у вас, но да, город выстоял. Когда надвигается сейсмический удар, эти этажи эвакуируют, и все, кто здесь работает, поднимаются наверх.

Тоннель, изгибаясь, уходил в глубину. Внезапно впереди мелькнул свет, открылся простор, и они оказались внутри огромной пещеры. Теперь дорога шла по краю подземного каньона; над ней поднимались стальные опоры в двадцать обхватов толщиной, но здесь эти конструкции держали не стальную мощь купола, а естественный каменный свод. Где-то далеко наверху было видно мост, повисший в ужасающей земной прорехе. Сталактиты и сталагнаты, словно зубы сросшейся каменной челюсти, сливались с дальней стеной грота, по складкам которой стекали маленькие водопадики. Вода уходила в глубину каньона и поднималась обратно облаками пара; воздух был густым, туманным, полупрозрачным; тьма кралась по морщинам стен. Во многих направлениях пещера уходила так далеко и глубоко, что глаз уже не различал подробностей ее формы.

– Вот это да, – выдохнул Хинта.

– Это уже колумбарий? – спросил Тави.

– Нет, это лишь одно из его преддверий. А сам он так велик и сложен, что его нельзя увидеть одним взглядом. Это целая система.

Их кортеж снова поглотил тоннель, и ненадолго стало темно, но потом они вынырнули во вторую пещеру, вертикально ориентированную, полную яркого света от прожекторов, установленных вдоль стен, чей камень был красным, как кровь, блестящим и пузырчато-гладким, словно застывшая лава. Это великолепие ослепляло. Середину пещеры пронзал стержень из созданных человеком конструкций – десятки маленьких лифтов скользили вверх и вниз по наклонным серебристым лучам опор, вокруг лифтовых шахт вился серпантин еще одной дороги, с парящими платформами парковок по обе стороны. В этой пещере Хинта, наконец, увидел первые признаки начала колумбария: здесь и там в красной скале виднелись маленькие арочные порталы из белого, желтого, голубого камня – входы в старинные склепы. Эти вкрапления человеческой деятельности казались ужасно крохотными на фоне утесов, образовавших стены гигантского подземелья.

– Это музей, – сказал Лива. – Самые почтенные литские захоронения, священное место для патриотов города. Здесь так много всего, что можно рассматривать целую неделю. Мы сейчас не будем этого делать. Нам нужно в центр, в архив, где есть записи обо всех погребениях. Там мы найдем место Двады Руварты.

– Здесь работал Ивара? – спросил Тави.

– Он и об этом рассказывал?

– Нет, мы наткнулись на это, когда лазали по сети через терминал.

– Я мало об этом знаю, и для самого Ивары это, кажется, никогда не было особо важным делом, но да, он немного работал где-то в самом низу. Не здесь. Здесь место для официальной и завершенной исторической науки, здесь изучен каждый камень. А он искал забытое, неизведанное, спускался в опасные глубокие места.

Их кортеж остановился на самой нижней парковке, двери машин раскрылись, и они вышли на металлический пол технической платформы. Хинта принюхался к воздуху пещер, и его пробрал легкий озноб. Здесь пахло кремнием и серой, песком и сталью – кровью земли. Воздух был затхлым, теплым, густым, казалось, атмосферу можно притянуть магнитом – столько минералов в ней растворилось. Лива пошел что-то сказать своей охране, а мальчики подошли к ограждению и глянули вниз, за край. Серпантин дороги там уже не продолжался, но лифты и стальные опоры уходили дальше в глубину. Стержень человеческих конструкций был разделен на ярусы, и с каждым ярусом он сужался. В самом низу стальной блеск мерк, тонул, растворялся в пелене тумана. Камни там тоже менялись – алая гладь скал багровела и грубела, словно кровь из свежей превращалась в запекшуюся.

– К самому центру земли, – глядя в пропасть, произнес Тави. Ему пришлось повысить голос, потому что здесь, в пещерах, вечно стоял какой-то гул – ропот толпы долетал от лифтов и с верхних ярусов, шум механизмов города доносился через бесконечный лабиринт тоннелей, грохот невидимых водопадов жил отголосками троекратного эха. А может быть, сами камни рокотали, скрежетали своими старыми трещинами, ждали новых землетрясений, чтобы, наконец, сломаться и рассыпаться, хороня эти пещеры под хаосом щебня и осколков.

– Страшное место, – сказал Хинта.

– Ты в порядке?

– Не волнуйся, я больше не упаду, как тогда в саду. Это странный воздух, металлический вкус на языке, но раз все этим дышат, значит, оно не убивает. Интересно, как они сумели отделить эти пещеры от мира снаружи? Как они нагнетают сюда столько чистого воздуха?

Тави пожал плечами.

– Большие вещи. Кто теперь объяснит, как они работают? Этот город был построен не в нашем веке. Все старое в мире – такое большое, а все новое – такое маленькое. Экватор – громада, и он разрушается. Купола – громады, а Ивара говорил, что два купола заброшены. И эти пещеры – такая же огромная вещь. Старая. Древняя. Они держатся усилиями прошлых поколений. Но когда они начнут разрушаться, никто уже этого не остановит.

– Нам к лифтам, – нагнал их Лива. – Дальше только пешком. Я сказал охране, чтобы они поменьше мозолили глаза.

– Они пойдут за нами? – спросил Тави.

– Да, они всегда за мной идут. – Лива виновато улыбнулся. – Это их работа. И, к сожалению, они мне действительно нужны.

– Зачем? – поинтересовался Хинта. – На Вас нападают?

– Не нападают, но довольно часто от меня чего-то хотят. Вдруг появляется журналист, обиженный или безумец, от которого я сам не сумел бы отделаться.

Они пересекли простор парковки, миновали ряды чужих автомобилей и вошли в стеклянную скорлупку пассажирского лифта, который понес их вниз и в сторону. Хинта увидел, что прямо под парковкой, на которой они недавно были, находится целое здание – вырубленные в толще камня офисы и музейные залы с окнами, выходящими в пустоту пещеры. Лифт соскользнул на некое подобие монорельса, горизонтально проехал два десятка метров и пристал к порталу подземного комплекса, холл которого сверкал хромированным металлом и светился десятками экранов. Терминалы здесь были повсюду, поднимаясь прямо из гладкого пола, экраны мигали, предлагая какую-то бесчисленную информацию. Люди останавливались у них, все были чем-то заняты, звучали голоса, горел яркий свет. Хинта подумал, что все это напоминает ему холл ламрайма, где они с Тави покупали себе билеты-печати для прохода на сеансы. Они подошли к свободному терминалу, и Лива ввел в систему имя отца Тави. На экране вспыхнула карта – весь лабиринт колумбария развернулся, вывернулся в тошнотворно-органическом стремлении показать себя. Посреди непонятных для Хинты линий вспыхнула красная точка.

– Вот так просто. Мы его нашли.

Терминал зашипел, из малозаметной щели под экраном выскользнул листок с картой и какими-то другими данными – все в обрамлении наезжающих друг на друга рекламных баннеров. Лива повел мальчиков через весь комплекс, затем они встали на бегущую дорожку, которая понесла их сквозь толщу скал.

– Это рукав новых захоронений. Нам повезло, потому что это недалеко от усыпальницы моей семьи. Я отведу вас к нужному месту, а потом, если вы не против, оставлю вас одних и пойду проведать сына.

– Нет, конечно, нет, – сказал Тави. – Это будет очень хорошо. Скажите, а я смогу открыть дарохранительницу отца?

– В захоронениях последних лет дарохранительницы с генным идентификатором личности. Ты родственник. Тебе придется отдать каплю своей крови, компьютер сопоставит ее с кровью твоего отца и, если она похожа, откроет дарохранительницу. Если это не сработает…

– То?

– То, возможно, тебе ее откроет работник колумбария. Но это будет не сегодня, а после того, как ты получишь литские документы. Процесс заказа этих документов мы начали, но ждать их еще неделю или две. И в колумбарии тебе тоже придется пройти через сложный бюрократический процесс.

– Да, я понял, – кивнул Тави. У них над головой проносились ровные, гладко отесанные своды тоннеля. Оттуда их путь привел в новое большое подземелье, и мальчики в который уже раз потрясенно выдохнули: сверху и снизу, слева и справа от них были тысячи погребений. В этой новой пещере невозможно было увидеть голую скалу – всюду тянулись стальные мостки, всюду были выдолблены тоннели и дорожки, конструкции уходили на много ярусов вверх и вниз, а в каждой пяди каждой стены стояли уменьшенные саркофаги. Тысячи металлических лиц смотрели отовсюду, тысячи иссушенных мертвецов лежали там, за этими красивыми масками.

– Осторожно, – предупредил Лива, – здесь наша остановка.

Они соскочили с бегущей магистрали и пошли по звонким плитам балкона, прилепившегося к стенам подземной пропасти. У Тави и Хинты на ногах была обувь, к которой они не привыкли – ботинки мальчика, умершего примерно год назад. Сквозь гибкую подошву Хинта ощущал под стопой каменный щебень и грубую поверхность пола. В одежде мертвого они шли в мир мертвых. Где-то в туманной дали он различил целые колоссы захоронений – столбы, опоясанные проходами, возвышались там от верха до низа пещеры. Казалось невозможным найти путь в этом лабиринте из мемориалов, но Лива уверенно двигался вперед, ведя их за собой. Они нашли в глубине одной из стен лифт, взлетели на нем вверх, проехали по трем новым бегущим дорожкам – и через четверть часа попали в еще одну пещеру, точнее, в рукотворную штольню, вдоль стен которой стояли очередные ряды саркофагов. Здесь Хинта ощутил себя немного спокойнее, потому что это место хоть отчасти напоминало простой и камерный колумбарий Шарту.

– Вот, – показал Лива. – Вам нужно пройти еще сто шагов вперед, отсчитать шесть боковых ниш и свернуть в седьмую. Там будет захоронение Двады Руварты.

– Спасибо, – поблагодарил Тави.

Лива передал ему листок с картой.

– За вами пойдет один из моих людей. Если вдруг вы потеряетесь или захотите уйти, просто позовите его. Он будет держаться поодаль.

Мальчики оглянулись и увидели группу из нескольких охранников, которые шли за ними. Потом Лива ушел к своему сыну, а они, отсчитывая ниши, направились в глубину штольни.

Камень здесь был серым и грубым, светлел свежими сколами, под ногами хрустел песок, а саркофаги усопших блестели – время не успело покрыть их металл патиной или ржавчиной. Редкие лампы сияли ровно и ярко.

– Мы будем молчать? – спросил Хинта. – Соблюдать традиции?

– Нет, здесь все иначе. Если бы это имело значение, Лива бы нас предупредил.

– Странное место. Камень и металл. Нет живого огня.

– Льда тоже нет. И все же это дом мертвых. И он очень хорошо устроен. Я это чувствую. Я чувствую здесь покой.

Охранник остался далеко позади. Они шагали вдвоем. Никого не было рядом, никто из родственников усопших сегодня не навещал этот предел. Толща камня давила сверху. Вдруг Хинта заметил, что Тави ищет его руку. Он ответил, они сцепились пальцами – и Хинта ощутил пульс, будто Аджелика Рахна был здесь, будто энергия Экватора уже не спала в их руках, а билась, бурлила, дышала.

– Кто я? – тихо спросил Тави. – Скажи мне, кто я. Покажи мне, кто я. Пожалуйста, не таи это от меня. Я хочу знать, хочу вспомнить, вспомнить все до конца. Я хочу понять, понять все до конца. Пожалуйста, ответь мне: кто я?

У Хинты в горле встал комок. Он молча шел рядом с другом, а Тави все говорил свои негромкие слова, призывал, молился. Еще никогда Хинта не слышал, чтобы у него был такой голос. Он не знал, к кому тот обращается: к Аджелика Рахна или к силам мира, к звездному ветру или к своей судьбе, к сияющему центру вселенной или своему отцу, к Джилайси или к Иваре. Хинта слушал и боялся произнести звук, боялся нарушить эту молитву, боялся спросить.

Они повернули в седьмую нишу и там, в белом слепящем свете единственной лампы, увидели около двадцати саркофагов. Те стояли полукругом, в два яруса: черно-золотистый металл, красивые лица полулюдей-полугероев. Хинта ощутил, что Тави отпустил его руку. И вдруг его с новой силой захлестнуло чувство нереальности – словно Тави был для него якорем, а теперь этот якорь оборвался, и все вокруг сдвинулось, стало зыбким. Это место могло быть ненастоящим: этот камень, эта пыль, этот металл, эта нестерпимая яркость. Задыхаясь, Хинта втянул в себя спертый, застоявшийся подземный воздух, ощутил запах крови, кремния и кислоты. Здесь что-то вибрировало, что-то было не так, что-то пряталось. Словно мир в этом месте дал слабину, треснул, открыв свое сердце запредельной бесконечности. Какие-то возможности начинались в этом месте, в этой точке, среди этой материи; тропы судеб расходились отсюда – и троп было слишком много, возможностей было слишком много. Кинетическая энергия скопилась здесь в таком количестве, что скалы стонали и пели. Монолитные глыбы были готовы взорваться, сорваться с места и упасть прямо к звездам. Крик звучал здесь, но при этом уши улавливали лишь слабые отзвуки далекого ропота толпы, далекого гула машин и еще более далекого грохота водопадов. Тысячи скоростей и вероятностей уносились отсюда во всех направлениях, но при этом не было даже ветерка, чтобы сдвинуть пылинку.

Хинта увидел лицо – лицо маленького Тави – изваянное в золотисто-черном металле маленького детского саркофага. Когда ритуальных дел мастер сделал этот портрет, Тави было всего шесть лет, но странным образом он остался узнаваем – словно нынешний Тави был не тем настоящим мальчиком, который умер во время аварии поезда, а тем, кого художник изобразил на барельефе. Нынешний Тави был повзрослевшим барельефом. Внезапно Хинта понял лицо своего друга – лицо, которое он так хорошо знал, на которое смотрел каждый день. Это лицо, подобно всем лицам на погребальных саркофагах, было создано из двух – из лица реального ребенка и из лица Таливи Митина, не слишком популярного героя Лимпы.

Бок о бок с саркофагом Тави стоял саркофаг его отца Двады, лицо которого было объединено с лицом Адваки Митина – отца Таливи Митина. «И ведь действительно, – потрясенно подумал Хинта, – даже имена у них похожие: Тави-Таливи, Двада-Адвака». Адвака Митин был генералом Лимпы, который проигрывал одно сражение за другим. Его запомнили как трагическую фигуру – самого неудачливого полководца своего времени. Его поражения привели его в опалу. Чтобы вернуть к себе доверие и очистить имя своей семьи, он назначил собственного сына полевым офицером в один из передовых отрядов. Теперь его очередная ошибка должна была бы означать гибель сына. Но этот ход не вернул ему доверие сограждан и не принес удачи: Адваке пришлось вести свою армию в ту самую битву, где Джилайси Аргнира выступил один против всех. Таливи, сын Адваки, пал в той битве – он был одним из тех, кто сражался с Джилайси, а затем умирал на руках Джилайси, одним из тех, кого Джилайси оплакал. Эту сцену изображали по-разному, и Хинта вдруг вспомнил, что однажды, несколько лет назад, Тави читал ему вслух какой-то рассказ, где описывалось, как Таливи меняется, умирая, как он сам плачет о себе и других, и принимает веру Джилайси, и обещает Джилайси, что будет с ним до конца. Хинте тогда этот рассказ не понравился – он нашел в нем что-то надрывное, чрезмерное, почти религиозное, и ему стало неприятно от всех этих вещей. Тави это почувствовал, и больше они не возвращались к фигуре Таливи. Но теперь Хинта обнаружил, что Таливи всегда был рядом – в Тави, в лице Тави, в движениях Тави – этот хрупкий юноша, который в последнюю минуту своей жизни отрекся от своего отца и от своей страны, принял другую веру, захотел чего-то невероятного, нового. А может быть, сердце Таливи вообще никогда не принадлежало его семье и его народу; может быть, вся его жизнь была поиском, поиском Джилайси Аргниры. Но в силу трагических причин они смогли встретиться только в битве, и только в битве смогли узнать друг друга, и только в битве смогли поговорить – два героя, оба не желавшие этой войны.

Словно во сне, Хинта наблюдал, как Тави медленно шагнул вперед, поднимая руку, протягивая ее к своему саркофагу. Сблизились два юных лица – мальчик из металла и мальчик из плоти и крови. Глаза изваяния были закрыты – тот, металлический Тави, спал вечным счастливым сном. А другой, живой Тави, смотрел на свое подобие снизу вверх широко раскрытыми глазами. Он встал на цыпочки, коснулся своего металлического лица – и вздрогнул, словно его ударило током. Но руки он не отнял, лишь осторожно, робко провел кончиками пальцев по глазам, щекам, губам. В этом жесте было слишком много ласки, и Хинта ощутил себя очень странно – будто он снова смотрел, как Ивара целуется с Амикой.

– Я не могу, – непослушным голосом произнес Хинта.

– А я могу? – чуть слышно спросил в ответ Тави. И они оба остались стоять на своих местах. Тави опустил руку и замер. Его плечи были на уровне пояса его саркофага. Он уже не смотрел на свое лицо. Он повернул голову в пол-оборота, закрыл глаза. Казалось, он к чему-то прислушивается, чего-то ждет.

– Этого не может быть. Ты не умер. – Но Хинта сам себе не верил. Его глаза видели то, что видели: живого мальчика, лицо которого было прекрасным подобием погребальной маски.

– Нет, я умер, – тихо ответил Тави. – Этот саркофаг – не пустой. В нем мой прах, мои иссохшие останки, мои обугленные кости. Не спрашивай меня, откуда я знаю. Я просто знаю. Я чувствую здесь свою душу, ее след. Я чувствую здесь свою смерть – как она пришла и ушла, взяв свое. Я призрак. Я всегда им был. Я беглец из легенд. Я всегда им был. Я персонаж. Я всегда им был. Я душа.

Хинту пробил ледяной озноб – ощущение было настолько сильным, словно он вмиг лишился кожи, и к его нервам приложили холодную сталь. Пот ручейками тек у него между лопаток. И при этом он ощутил что-то больше страха, больше неверия. Он знал, что ему отсюда уже не сбежать. Теперь это место было в нем, и слова друга были в нем, и два этих лица были в его памяти – запечатленные там навсегда так же ярко, как лицо его мертвого брата или как золотой лик Аджелика Рахна.

– Ты… – сказал Хинта. Тави медленно повернулся к нему, и теперь Хинта еще более ясно увидел их обоих – лицо живого Тави внизу и его копию над ним.

– Да, я, – глядя на Хинту, ответил Тави. – Ты что-то понял, да? Ты тоже это понял.

– Ты – фавана таграса, – пересохшим ртом произнес Хинта. – Вернувшийся из мертвых.

– Молодец. Да, я – фавана таграса.

Неожиданная улыбка осветила лицо Тави – словно что-то окончательно открылось в нем, прояснилось, расцвело. Признавая, объявляя себя мертвым, он лишь становился еще более живым, и румянец играл на его щеках.

– Я думал об этом с того момента, как мы посмотрели запись из памяти омара. Всю страшную ночь войны, все утро – я думал об этом. Я хотел заговорить с тобой об этом, когда мы были в доме Ливы. Но потом я понял, что рано. Нужно было прийти сюда, увидеть своими глазами, подтвердить. Теперь ты тоже это знаешь. Память омара дала нам все ключи, все ответы. Все было показано.

– Нет, – качнул головой Хинта. – Я ничего не понял, ничего не знаю. Я просто догадался, догадался, кто ты. Какая-то ясность пришла ко мне, и я догадался. Но я не понял, причем здесь память омара. Я ни о чем из этого не думал. Я слишком устал. Фавана таграса – те, кто возвращается, хотя должен был умереть. Ивара нам про них много рассказывал. Люди, которые вели себя как герои, но не давали ответа на вопрос, как остались в живых. Гости ковчега, гости Аджелика Рахна, спасенные, вернувшиеся. Но мы никогда не обсуждали то, что они могли умирать, а потом воскресать. До этого я всегда представлял себе это иначе, я думал, они просто находили место, где можно переждать холод и смерть, находили помощь против врагов. Но тут, глядя на тебя, я увидел другую возможность – возвращение через настоящую смерть. Хотя объяснить это невозможно.

– Это можно объяснить. Омар нам это объяснил.

Хинта, все еще не понимая, смотрел на него.

– Вспомни. Вспомни все, что омар говорил и показывал. Верни себе это. Ночь войны измотала тебя, и ты не можешь думать так же последовательно, как умел это прежде.

Хинта нахмурился, пытаясь сосредоточиться, но мысли не шли ему в голову – он был слишком потрясен, все еще не мог оторвать взгляда от двух лиц, которые были перед ним.

– Откуда берутся омары? – прямо спросил Тави.

– Они… – начал Хинта. И тут память начала к нему возвращаться. Он вспомнил, каким было первое воспоминание этого кежембер – он появился где-то в Акиджайсе, был выброшен в золотой скорлупке на конвейер смерти. И сотня других таких же выродков была выброшена на конвейер вместе с ним. Конвейер нес их к машине уничтожения. А они все кричали о том, что они убийцы.

– Вспомни легенду, ту первую сказку, которую рассказал нам Ивара. Аджелика Рахна помогли людям закончить Экватор, а потом ушли восвояси, но обещали, что будут искать способ победить смерть, дать всем нам второй шанс.

– Да.

– И вот этот шанс дан. Я стою перед тобой. Потому что у всех нас, или, по крайней мере, у некоторых – есть копии, запасные тела, готовые перенять наши души. Они живут где-то там, под землей, рождаются, растут. Я не знаю, для всех ли это душ, и что происходит с остальными. Но фавана таграса – это те, кто обрел свои вторые тела, те, чья душа переселилась. Это люди, которые умерли, а потом были возвращены откуда-то, где есть наши копии. И омары – это тоже люди, у которых были копии. Но омарами становятся те, кому Аджелика Рахна отказали в праве на вторую жизнь. Омары – убийцы, преступники, носители зла.

– Да, – сказал Хинта, – теперь я вспомнил. Омар говорил об этом, он все время говорил о том, кто он такой. Для него это было очень важно. Он говорил про вторую жизнь, говорил, что должен был убить, чтобы родиться… чтобы… – Его вдруг с новой силой бросило в жар и в холод. Его лицо исказилось ужасом.

– Я… Я хотел убить Круну.

Тави молчал.

– Ты меня спас, – со слезами на глазах сказал Хинта. – Спас меня от этого. В ту же минуту, когда бы я сделал это, я мог вылететь туда, на тот же конвейер, в золотой скорлупе.

– Не исключено, – тихо подтвердил Тави.

– Прости меня.

– Нет, не нужно, – сказал Тави. Но Хинта уже шагнул к нему, и они крепко обнялись. Тело друга показалось Хинте ужасно горячим, словно на месте сердца у того был огненный реактор.

– Ты горишь.

– Да?

– У тебя как будто жар.

– Но мне хорошо. И голова свежая, как никогда.

Хинта не стал больше об этом говорить.

– Ты знал? Ты уже тогда знал? Ты уже тогда понял, что будет, если я убью Круну?

Они расцепились, отстраняясь друг от друга. Хинте было тяжело дышать. Как никогда раньше, ему вдруг захотелось на волю, дышать полной грудью и под открытым небом, но не так, как омары, а оставаясь человеком – радуясь солнцу, обладая способностью творить, любить, жить.

– Я бы тебя остановил, даже если бы ничего не знал, – сказал Тави. – Людей нельзя убивать не потому, что ты из-за этого можешь превратиться в омара. Все ровно наоборот. Людей просто нельзя убивать. И именно поэтому те, кто создал ту моральную машину, решили, что одни получат вторую жизнь, а другие – нет. Но людей просто нельзя убивать. И так было всегда, до всех войн и катастроф. Я уверен, кто-то убивал даже в Золотой Век. Но если бы я был тогда и там, где это происходило, я бы попытался их всех остановить. Я бы попытался остановить и отговорить всех убийц, несмотря на то, что никаких омаров тогда не было.

– А ты помнишь? – спросил Хинта. – Помнишь, как ты вернулся, или… как умер? Хоть что-нибудь?

От его вопроса в Тави что-то изменилось, словно из него ушла часть той бурной энергии, того запала, с которым он до этого говорил.

– Я не знаю. Я был слишком маленьким. Все кажется очень неясным. У меня есть чувство, странное чувство, будто я начинаю вспоминать, как оно там внутри – в том месте, откуда выходят фавана таграса. Но мне нужно время. И что-то еще. Возможно, что-то конкретное, но я не знаю, что. Поэтому я хотел открыть дарохранительницы. Но я боюсь.

– Ты, наверное, боялся и сюда прийти. Но ты пришел.

Тави слабо улыбнулся.

– Послушай, – произнес Хинта, – это очень странно, но я должен тебе это сказать. Ты – Тави. Ты умер. Ты фавана таграса. Но ты все еще Тави. У меня нет чувства, что моего друга украли, что его подменили. Возможно, твоя мать это чувствовала. Но я этого не чувствую. Я не знал никакого другого Тави. Я не знал того, кто умер. Я не знал твое первое тело. Мой лучший друг именно ты, откуда бы ты ни взялся, как бы ты ни произошел на свет.

Голос Хинты сломался.

– Я знаю тебя, – сказал он. – Ты Тави. А теперь, попробуй это открыть. Оно ведь еще может не открыться. Тогда все отложится.

– Да, оно может не открыться, – согласился Тави. – Но в любом случае, спасибо тебе. За слова и за все.

Он снова повернулся к саркофагам. Хинта ободряюще положил ему руку на плечо.

Дарохранительницы под саркофагами верхнего яруса были сделаны из зеленой яшмы. Полированный камень матово блестел в мертвенно-ярком свете. Биометрические замки были утоплены в малозаметные углубления. Тави не решился начать со своей дарохранительницы и первой открыл дарохранительницу своего отца – вложил палец в углубление, вздрогнул, когда невидимая игла царапнула его кожу. Несколько мгновений ничего не происходило, а потом в стене под саркофагами сработала невидимая автоматика, и каменный ящик беззвучно поплыл вперед, открывая свое внутреннее пространство.

Дарохранительница была почти пуста. На дне ее стояли маленькие статуэтки – в том числе композиция, на которой была изображена вся прежняя семья Тави: маленький Тави сидел на плечах у отца, а Эрника стояла рядом и держала мужа за руку – крошечные счастливые пластиковые лица. Еще здесь были какие-то украшения, талисманы, непонятная механическая деталь. Среди прочих мелочей Хинта заметил сушеный комочек фрата – возможно, его оставила Эрника, как знак своей профессии, или поддержки мужа, или своего будущего, или чего-то еще. Глядя на россыпь утративших свой смысл предметов, Тави тихо и жалобно вздохнул, потом пошарил по карманам и достал небольшой обломок пластика.

– Что это? – спросил Хинта.

– Обломок моего терминала. Я взял его вчера вечером, когда Инка разбирала наши терминалы и восстанавливала их память. Я взял его, потому что это последняя моя вещь. Понимаешь? Все вокруг, все, что на мне, все, что на тебе, все, что мы можем взять здесь в руки – оно не наше. А этот обломок, он мой, я спас его из Шарту. И я взял его потому, что уже тогда, наверное, знал, что пойду сюда.

Бережно, словно реликвию, Тави опустил свой скромный дар среди других мелочей.

– Все, что я могу дать, отец. Но если ты можешь это чувствовать, то знай, что я пришел сюда, пришел к тебе. Ты, должно быть, любил меня. А я тебя почти не помню. Это несправедливо.

Еще мгновение ребята смотрели на расстановку маленьких предметов, а потом Тави мягко нажал на дарохранительницу, и она уплыла обратно в свою ячейку, закрылась. Тави перевел дыхание, сделал шаг в сторону и положил палец в биометрический идентификатор своей собственной дарохранительницы. «Не откроется, – ясно подумал Хинта, – где это видано, чтобы сам умерший открывал свою дарохранительницу? Система увидит ошибку. Возможно даже, что кого-то вызовут, кто-то придет сюда, какая-то охрана, чтобы узнать, кто мы». Но ни одна из этих мгновенных мыслей Хинты не сбылась. Как и в первый раз, все сработало тихо и четко – дарохранительница подалась вперед и вышла из стены, открывая взору мальчиков свое содержимое.

Хинта ожидал, что здесь вещей будет больше. Обычно умершим детям клали много всего – их любимые игрушки, те же семейные статуэтки, фигурки их любимых героев, детскую одежду, портативные терминалы с воспоминаниями, билеты от ламов, наборы для рисования и лепки, и еще сотню разных мелочей. Хинта видел все это в колумбарии Шарту, когда они зашли туда после землетрясения: все эти маленькие ценности тогда высыпались из разбитых дарохранительниц. Но, к удивлению Хинты, здесь было почти пусто. В этой пустоте одиноко и торжественно лежал один-единственный предмет – маленькая металлическая коробочка. Хинта узнал эту коробочку, хотя видел ее лишь раз в жизни, и, узнав, вздрогнул и отступил назад в порыве суеверного страха. Это был футляр Вечного Компаса. Именно там, под этой стальной поверхностью, был центр абсолютной тяжести, сдавливавший собой скалы, разрывавший ткань реальности, делавший все вокруг таким странным, ненастоящим. Это отсюда шел тот пугающий поток энергии, который Хинта ощутил, когда они только пришли сюда. Это отсюда излучалась страшная ясность, это здесь заключалась бескрайняя мощь.

– Ты слышишь? – едва слышно спросил Тави. – Голоса. Я различил их, когда трогал свой саркофаг. Но я думал, мне кажется. А теперь они звучат громче.

– Нет, – ответил Хинта. Но он сразу понял, что говорит полуправду. Он не слышал, но чувствовал. Они с Тави были здесь не одни. Сквозь скалы и саркофаги, сквозь воздух и плоть, со всех сторон к ним кто-то шел. Хинта обернулся, пытаясь поймать это движение, и увидел позади себя силуэт. Он шарахнулся в сторону, а потом узнал эту фигуру. Это был Двана – белый, словно сотканный из света одинокой лампы.

– Тави, – жалобно позвал Хинта.

– Я тоже его вижу, – сказал Тави.

«С благодарностью возвращаю вам ваш дар, – подумал Хинта, – спасибо. Я встретил папу и маму. Компас мне больше не нужен». А потом Хинта понял, что это не его мысль. Призрачная фигура словно бы ударила его, ударила изнутри. Хинта зажмурился, закрыл голову руками, скорчился и упал. Но еще несколько мгновений он продолжал ощущать, как духи собираются вокруг в огромный сонм. За Дваной, сквозь Двану, сквозь стены, искажая свет и тени, проступали они. Мертвые шли к Тави, шли к компасу, пели и шептали. А Тави, склонив голову, стоял у своей открытой дарохранительницы, около своего собственного саркофага, стоял и слушал, как с ним говорят. В этот момент он словно забыл о Хинте, ушел куда-то еще. Мертвые увели его. Его тело осталось здесь, а душа пропала, устремилась светлой нитью в другие пределы, к золоту за камнями, к звездам за пустотой космоса.

– Хинта, Хинта, очнись, – звал кто-то.

Хинта открыл глаза и увидел, что это Тави трясет его. Они находились там же, но дарохранительница была закрыта, а компас был у Тави в руках.

– Прости, я не знал, что делать. Не видел, как ты упал. Я словно…

Хинта сел на полу, отряхнул руки от пыли. Он чувствовал себя очень странно – и самым странным было то, что с ним как будто ничего и не произошло.

– Я в порядке, – сказал он.

– Хорошо, – улыбнулся Тави.

– Но меня злит, что я стал так часто падать, когда ты остаешься на ногах.

В глазах Тави вдруг блеснули слезы. И Хинта сразу тоже заплакал. Он сидел на полу, а Тави, стоя на коленях рядом с ним, обнимал его. Хинта чувствовал, как коробочка с компасом вдавливается ему под лопатку.

– Они говорили, – сквозь слезы произнес Тави. – Они показывали. И всего было слишком много. Я не знал, что так будет, не знал, что на молитвы можно получить ответ. Я думал, мы идем сюда лишь для проформы, просто чтобы увидеть мое погребение, или что его нет. Представь, что здесь был бы лишь саркофаг моего отца. Представь, что здесь не было бы меня.

– Все в порядке. Ты расскажешь, что они тебе говорили?

– Я постараюсь, – обещал Тави. А потом они услышали шаги, поспешно встали на ноги и стали отряхиваться от каменной пыли, которая была здесь повсюду. Тави спрятал компас.

– Долго вы, – сказал Лива. Мальчики вышли ему навстречу.

– Так получилось, – ответил Тави.

– Нет, это хорошо. Ведь ты впервые в жизни пришел к отцу.

– Да, – сказал Тави. И Хинта вдруг окончательно понял, что они никогда не будут говорить с Ливой и Инкой о некоторых вещах. Погребение Тави и то, что Тави фавана таграса – все это было только для них, это была их тайна, тайна их закрытого клуба, в который Лива не входил.

Глава 15

СВЕРГНУТЫЕ ГИГАНТЫ

Час спустя кортеж Ливы пересек границу квартала Лапула. Хинта, не отрываясь, смотрел в окно. Раньше он делал это потому, что город очаровывал его своей новизной и огромностью. Теперь это очарование прошло. Многое уже казалось знакомым; почти все дома, купола, аграрные зоны, промышленные районы повторяли друг друга. Здесь можно было заскучать от стекла и камня так же сильно, как в Шарту от красных скал и жухло-зеленой дали фратовых полей. Но в Шарту Хинта вырос – там он знал имена всем вещам, знал людей, видел детали, понимал, как устроен тот мирок. А здесь был чужой для него простор, и от этого он испытывал лишь еще большую скуку и тоску. Он смотрел в окно, чтобы молчать. Тави тоже смотрел в окно. Так они могли скрыться, уйти от внимания Ливы, от разговора о тех вещах, которые сейчас волновали их больше всего.

– Как же я хочу снова увидеть Ивару, – подумал вслух Хинта.

– Да, больше всего, – согласился Тави.

– Мы почти приехали, – объявил в ответ Лива. Впереди, за крышами домов, блеснула водяная гладь.

– Море? – заинтересовался Тави.

– Залив Илинвайта.

– А цунами? – спросил Хинта. – Разве их здесь не бывает?

– Бывают. Но там под водой, в километрах от берега, стоят специальные волноломы. Цунами разбивается о них, как о ряд ножей. Городу грозит лишь подъем уровня воды в заливе. Дамбы и набережная всегда выдерживают этот подъем. После землетрясений здесь часто собираются зеваки – смотрят, как вдали идет и падает огромная волна. Это бывает очень красиво. Я наблюдал такое один раз, еще в молодости.

Эстакада, по которой ехал их кортеж, сделала петлю, пробежала сквозь развязку и устремилась вдоль берега залива. Хинта увидел порт и ряды грузовых кораблей. Потом кортеж свернул на боковую магистраль и начал спускаться вниз, в проем между махинами многоярусных теплиц. Сверху надвинулась арка портала, закружились снежинки – машины проехали через температурный шлюз и начали петлять по этажам огромной парковки в поисках наилучшего места.

– А вот и наши поклонники, – заметил кого-то Лива. – Сейчас будет жарко.

Хинта не сразу его понял, но потом увидел, как между рядов припаркованных машин бежит какой-то человек. Лица его не было видно, потому что тот был в шлеме, напоминающем шлемы виртуальной реальности. Над его головой, сверкая объективами, крутилась установка камеры.

– Нас снимают?

– Да. И это только начало. Готовьтесь, будет тяжело: толпа, крики, толкотня… Но моя охрана нас вытащит. Они это умеют.

Человек со шлемом отстал. Кортеж свернул на объездную линию и с нее начал подниматься на следующий этаж. Наперерез ему, рискуя попасть под колеса, ринулись новые люди. Половина из них была как тот, первый – с крутящимися штуковинами на головах, другие несли в руках какое-то оборудование. Воздух запестрел движением; Хинта увидел крошечные дроны, которые кружили над толпой и над кортежем, чудом уворачиваясь от ламп и колонн.

– Натапума бурлит, – наблюдая за всем этим хаосом, произнес Тави.

Какая-то женщина не успела проскочить, и автомобиль задел ее по бедру. Она упала, камера полетела на камень парковки. Остальные это снимали. А кортеж все ехал, лавируя между кучками журналистов, другими машинами, колоннами и техническими приспособлениями огромной стоянки.

– Кажется, они отстали, – сказал Лива. – Лишние круги всегда помогают.

– И что дальше? – спросил Хинта.

– Придется очень быстро идти или даже бежать, чтобы толпа не навалилась. Главное, не волнуйтесь, сохраняйте спокойствие, даже если вокруг начнется настоящая драка. Не отвечайте на вопросы, не смотрите на журналистов – им только это и нужно: поймать ваш взгляд в камеру. Отворачивайтесь от всех и целеустремленно идите вслед за мной. Я должен быть немного впереди вас. Один охранник – ведущий – побежит впереди меня. Остальная группа охраны пойдет полукольцом за вами. Если удержим такое построение, все будет гладко и хорошо.

Мальчики поднялись и вместе с Ливой встали у выхода из салона автомобиля. Обернувшись, Хинта увидел вдалеке за окнами дронов – три крошечные тени, летящие под потолком. Потом двери открылись, и они ринулись вперед. Машины кортежа тормозили вокруг, выстраиваясь в подобие крепости, охрана выскакивала наружу и бежала со всех сторон. Это был целый план, операция. Хинта услышал жужжание дронов, гул голосов, чей-то вопросительный окрик, и на мгновение в нем вспыхнуло страшное давящее чувство, что они снова в Шарту, что их снова расстреливают. Но не было ни вспышек, ни грохота выстрелов – только люди и дроны с камерами, за каждой из которых – тысяча взглядов, ужатых в один электронный зрачок.

В первые секунды все было хорошо. Они быстро шли между серых колонн парковки. Толпу было слышно, но она осталась где-то сзади и сбоку, наткнулась на хитро расставленные машины кортежа, распалась на части. Самых резвых операторов охрана перехватила и заставила долгим путем бежать вокруг. Хинта видел впереди спину Ливы и, чуть дальше, ведущего охранника, который все время менял направление, оборачивался и делал какие-то знаки. Это был крупный мужчина, но он бежал быстрее всех, каким-то танцующим шагом. Они достигли лифтов, где им пришлось остановиться – кабины не было на этаже. Ведущий охранник вызвал лифт. Они прижались к самым дверям, остальные охранники обступили их полукольцом. В этот момент толпа их и догнала.

– Не оборачивайтесь, – сказал Лива. – Смотрите на дверь лифта. Идите внутрь, как только она откроется.

Хинта вжал голову в плечи. Прямо у себя за спиной он услышал крики, вопросы – все перебивали друг друга, накладывались.

– «Джиликон Сомос» использовала собственные подразделения?

– Кто эти мальчики? Они родственники? Беженцы? Почему они идут на встречу с Иварой Румпой?

– Каково состояние Ивары?

– Его ранили повстанцы или корпоративные солдаты?

– Он умирает?

– Он даст интервью?

– Это ваши приемные дети? Вы взяли их после смерти сына?

– «Джиликон Сомос» намерена выращивать фрат за чертой Экватора?

– Правда ли, что бой шел с применением тяжелой техники?

– Где Ивара Румпа был эти четыре года, что он делал?

– Когда будет погребение Амики Нойфа? Тела уже в городе?

– Вы ответите хоть на один вопрос?

– Бой еще идет?

– Сколько солдат погибло во время этой операции?

– Ивара Румпа был в заложниках?

Весь этот гам перекрывался оглушительными окриками охранников.

– Без комментариев! Отойти! Отойти назад! Комментариев не будет! Ждите пресс-конференции! Отойти назад!

Хинте что-то больно ткнулось в плечо – какой-то прибор на длинной палке; возможно, один из операторов попытался сунуть свою камеру прямо в лица мальчиков. Сразу вслед за этим раздался глухой удар и вопль. Палка исчезла, началась драка. Охранник бил самого дерзкого из журналистов. Толпа со вздохом возмущения откатилась назад. Какой-то из дронов потерял управление и врезался в стену. Детали хитрой игрушки легкими блестящими осколками брызнули в разные стороны. Потом двери лифта открылись, мальчики, Лива и часть охранников зашла внутрь. Сразу стало тихо. Вся сцена, начиная с маневров кортежа и заканчивая дракой, продолжалась не более трех минут. Все тяжело дышали. Лифт стремительно и ровно поднимался вверх.

– Все молодцы, – устало сказал Лива.

– Спасибо, босс, обычное дело, – ответил один из охранников.

– Потеснитесь, парни. Отсюда, должно быть, отличный вид. Хочу, чтобы дети посмотрели.

Его амбалы послушно расступились в стороны, и Хинта увидел, что стены лифта сделаны из стекла, а едет он не внутри, а снаружи здания. Подземная парковка осталась далеко внизу. Вокруг было небо. Залив расстилался до горизонта, а все побережье было застроено сверкающими ажурными теплицами. Сквозь прозрачные крыши виднелись зеленые кущи плодовых плантаций.

– Сейчас узнаем, что нас ждет в холле больницы, – сказал Лива. – Там должно быть меньше людей, и журналисты наверху более вменяемые. Туда пускают только тех, у кого есть аккредитация.

Они снова пошли вперед, сохраняя построение. Холл был маленьким, но журналистов в нем оказалось достаточно. Они рванули за охранниками. Кто-то опять задавал вопросы, но того иступленного напора, с которым шла битва внизу, здесь уже не было, и после обещания пресс-конференции почти все преследователи отстали и разошлись в стороны.

– Ивара Румпа будет на конференции? – задал кто-то свой последний вопрос.

– Надеюсь, что да, – сказал Лива. Это был единственный раз, когда он счел необходимым ответить. Хинта заметил, что здесь журналистов останавливала еще и больничная охрана – люди в аккуратных светлых костюмах с нашивками.

Через турникеты они прошли к ресепшену. Возникла небольшая заминка, затем кого-то вызвали. Дальше они шли уже в сопровождении проводника. Две трети охранников Лива отпустил, и те остались ждать позади. Начались коридоры самой больницы, просторные и светлые, с окнами, выходящими к заливу или на улицы города. А потом, к огромной радости мальчиков, они вошли в палату, где был Ивара. Уже одетый – на нем был простой серый костюм – он стоял у окна и смотрел на далекие корабли. Выглядел он здоровым, только бледным и каким-то изменившимся.

– Тави, Хинта, – оборачиваясь, приветствовал он, а затем перевел взгляд на Ливу, – друг.

Тави бросился к нему, но Ивара остановил его жестом.

– Осторожнее. На мне заживающий шрам. – Это почему-то прозвучало так, словно он говорил не о ране на теле. – Там, под одеждой, клейкая повязка и стягивающий бандаж. Свободно двигаться я пока не могу. Вечером понадобится еще одна перевязка. Но я не хочу ждать здесь. Прошли сутки с тех пор, как мы в Литтаплампе – это уже слишком долго. Мне нужно все взять под контроль. Нужен план. А как вы? Лива хорошо о вас позаботился?

– Да, – сказал Хинта, – очень.

– Спасибо, – поблагодарил Ливу Ивара.

– Я все видел, – ответил тот. – Инка восстановила ваши терминалы. Ты сможешь дать интервью?

– Нет.

– «Нет» в смысле «позже»? Потому что ты еще не окреп?

– Да, я еще не окреп. Но дело не в этом. – До этого Ивара говорил с деловым напором, даже с радостью, но тут его голос дрогнул, в нем зазвучала какая-то новая, тревожная нота. – Я не могу дать интервью, потому что не знаю ответов на половину тех вопросов, которые мне могут задать. Спасибо за те вещи, что ты мне прислал. Я смотрел новости, думал и проверял, связался с несколькими людьми… Моя жизнь больше не сходится в единую картину. Из нее пропало несколько лет. Я чего-то не помню; со мной что-то случилось. Теперь это ясно.

– Но как? Что пропало?

– Два или три года. В Шарту я был самим собой. Я помню все те месяцы, которые я там жил и работал. Еще я помню, как поехал в Шарту. Помню последнюю квартиру, которую снял до Шарту, где жил под чужим именем, помню планы, сборы, помню, как готовился к поездке. То есть, я помню последние полгода, в лучшем случае, девять месяцев. Но до этого… пустота.

– Твоя болезнь?

– Моя болезнь заставляет меня забывать о еде, я теряю маленькие нужные вещи, и прочее, и прочее. Это не она. Это что-то другое.

– И ты заметил этот провал только сейчас? – спросил Хинта.

– Странно, но да. Я искал погибших друзей, искал ковчег. Вокруг двух этих линий выстроилось все внимание, которое я проявлял к жизни, и мне казалось, что все сходится, сходится в единую надежную картину. Я был самим собой, был в должной мере уверен, кто я и чем я занят. А теперь время моей жизни распалось.

– Но что изменилось? – спросил Тави. – Как ты это заметил?

– Я никогда не занимался исследованиями в колумбарии Литтаплампа. А в новостях прочел, что это было.

Хинта вдруг ощутил легкий озноб и холод нереальности – эти неприятные ощущения становились навязчивыми, словно все вокруг с каждым часом распадалось. Светило солнце, комната сверкала чистотой, приборы тихо отсчитывали свои показания. Но здесь, как и внизу, в пещерах, все было сдвинуто и нарушено, и призраки прятались за лучами солнца.

– Даже я помню, как ты это делал, – сказал Лива.

– Подожди. Вот что я помню. Мы с тобой в последний раз встретились в твоем загородном доме в Турша, когда отмечали два года с исчезновения Амики и остальных. Грустный день. Кроме нас, там были в основном скорбящие женщины – Инка, Палари и…

– Нет, – возразил Лива, – мы встречались с тобой на конференции в Кафтале, через несколько месяцев после того дня, о котором ты сейчас говоришь. Ты выглядел просветленным. Я начал верить, что ты найдешь в себе новые силы жить, оставишь свои поиски. В те дни твоя жизнь казалась мне слишком ужасной, и я хотел спасти человека, если нельзя было спасти ученого.

Ивара улыбнулся.

– Глупо было на такое надеяться, – мягко сказал он. – Я бы никогда не оставил эти поиски.

– Потом ты пропал, перестал выходить на связь. Мы с Инкой ездили к тебе на квартиру. Там была эта женщина, как ее…

– Сула?

– Да, кажется, она. Та, которая бесплатно за тобой ухаживала, пока ты готовил ее сына к экзаменам.

– Ее я хорошо помню. Но мое общение с ней началось задолго до провала.

– Она сказала, что ты уехал, и посоветовала нам тебя не искать. Это был очень странный разговор. Она вела себя немного безумно и была будто убита горем. Еще она сказала, что ты отдал ей свою квартиру. Мы не поверили, но она показала дарственную и другие документы.

– Вот. Где-то здесь точка обрыва. Я помню, что хотел так сделать, если буду уезжать навсегда. Но я не помню, как сделал это, не помню, как прощался с ней или составлял документы. И конференцию я тоже не помню.

– И ты не видел, как вышла твоя последняя книга? Та, в предисловии к которой ты был упомянут как пропавший без вести, как мертвец?

– Не помню. А ведь это невозможно. Где бы я ни прятался, я бы узнал о выходе собственной книги. Я могу представить ситуацию, в которой я бы продолжал после этого скрываться и не отправил никому ни весточки. Но даже если все так и было, то почему я не помню это время? Почему не помню этих решений? Почему не помню свою книгу?

– Я не знаю.

– Я не дам интервью, – твердо повторил Ивара. – Я не могу отвечать на вопросы, если упустил так много. Квандра не должен знать, что в моей биографии для меня самого потеряны годы. Там могло быть что угодно, и там точно было что-то очень важное, потому что в моей жизни еще не было неважных времен. Я тогда что-то нашел, что-то узнал, с кем-то говорил.

– Какая-то травма могла привести к такой потере памяти.

– Да, но у меня не было ни одной серьезной травмы головы. Я уже проверил эту версию. Мне сделали кучу снимков, составили трехмерный макет мозга. Я здоров, даже слишком здоров для человека моих лет. Хару – мой единственный хронический недуг.

В дверь постучали.

– Да, – разрешил Лива. Появилась голова охранника.

– Наше прибытие появилось в сети. Через четверть часа толпа журналистов станет в два раза больше. Мы не могли бы…

– Подожди, – оборвал его Лива. Охранник исчез.

– Нет, – сказал Ивара, – он прав. Нет смысла продолжать этот разговор здесь. Давай поедем к тебе.

– Да, верно, – очнулся Лива. – Просто твои слова сбили меня с толку. Я хотел другого, хотел, чтобы ты вышел к людям – великолепный, как когда-то, победивший, исполнивший свои обещания, вернувшийся в славе. Ивара, ты не представляешь, какая сейчас ситуация. Квандра безумствовал в последние годы. Он всех запугал, его никто не любит. Ты мог бы… – Но Лива сам себя оборвал. – Ладно, идем.

– Интервью может подождать, – сказал Ивара, уже когда они были в больничном коридоре. Хинта чувствовал, что Тави опять куда-то ушел, о чем-то задумался.

– Если бы я знал, что ты не станешь его давать, то не стал бы приезжать сюда таким образом. Все можно было сделать тише. А теперь нам будет непросто. Толпа хочет, чтобы ей бросили подачку.

– Твой кортеж стоит на том же месте, где ты его оставил?

– Да, а что?

– Помнишь, как вы с Инкой сбежали со свадебной церемонии?

Лива усмехнулся.

– Да, это точно ты. Я тебя узнаю.

– Не пойдем к кортежу. Пусть тот будет приманкой. Все будут ждать нас там. А мы возьмем такси и уедем с черного хода.

– Нам так сделать? – спросил охранник. Лива подтвердил, а потом наклонился к Иваре и тихо произнес: – Исчезать становится твоей дурной привычкой. Будь осторожен, однажды ты можешь исчезнуть совсем.

– Но я ведь возвращаюсь, – тоже негромко откликнулся Ивара.

Они не пошли через холл и втиснулись в грузовой лифт рядом с двумя пустыми робокаталками, которые начали недовольно пищать на людей. В кабине не было окон, царила неприятная полутьма. Звуки, издаваемые каталками, напоминали ту музыку, которую Ашайта играл с помощью Иджи, и у Хинты защемило сердце. Раньше он уже ощущал себя потерявшимся, но сейчас вдруг почувствовал нечто более мрачное: ему показалось, что все они потерялись, сбились с пути; и Ивара, давно забывший что-то важное, давно утративший свою власть, давно продавший свою квартиру, тоже был в этом городе чужим и беззащитным. Все было неправильно, все было сломано. Даже Вечный Компас, который когда-то восхищал и радовал, теперь стал страшным, превратился в открытый портал, сквозь который постоянно веяло дыханием мертвых.

Взрослые молчали. В полутьме Хинта заметил, что Тави смотрит прямо на него. И вдруг что-то изменилось. Кто-то пришел. По щекам Хинты побежали слезы. Ашайта был здесь. Каталки вовсе не ругались на тесноту – нет, они пели, пели настоящую песню, потому что мальчик-призрак играл с ними в свою игру.

– Брат, – чуть слышно вздохнул Хинта. Ему вдруг вспомнилось, как он ощущал Ашайту через Аджелика Рахна. И вот теперь тот пришел через компас, через Тави. И сразу все преобразилось: ветер из мира мертвых стал приятным и ласковым, а мир живых показался прекрасным даже в затхлой тесноте технического лифта, среди спин и костюмов.

– Что происходит? – спросил Ивара.

– О чем ты? – не понял Лива. Тави посмотрел на учителя и медленно качнул головой – знак, который сейчас означал, что нужно молчать.

– В этих лифтах порой трясет, – пробормотал медик, служивший им проводником. – Пациентов здесь не возят. Только робо и персонал в крайних случаях.

Хинта закрыл глаза и ощутил теплое прикосновение на своем лице – брат вытирал ему слезы, почти так же, как он сам когда-то вытирал слезы брату. А потом это закончилось. Двери лифта открылись. За ними был простор подземного гаража, но не того, где остался кортеж, а того, в котором обслуживались машины литтаплампской службы спасения. Это было сложное техническое помещение с ярусами и накатами, по которым во всех направлениях катились разные робо – каталки и уборщики, самодвижущиеся реанимационные комплексы и автоматы для дозаправки автомобилей. Пол был зеленым и гладким, разлинованным желто-красными направляющими маркерами. Царила суета – две группы медиков работали с вновь прибывшими пациентами в разных концах помещения. Лива, Ивара, Хинта и Тави, окруженные кольцом охранников, начали спускаться вниз по лабиринту из пандусов. Но тут случилось то, чего никто не ожидал.

– Стой, – закричал кто-то вдалеке, – сюда нельзя, это служебная зона. Держи его!

Откуда идет голос, не было видно. Мгновение спустя из-за машин выскочил какой-то оборванец. Он был в грязном полускафандре и напоминал тех нищих, которых Хинта видел в трущобном городе на дальних окраинах Литтаплампа. Кто-то из медиков-мужчин попытался его поймать, но незнакомец оказался вертким и невероятно ловким: он вырвался, лягнул того ногой, прыгнул, зацепился за ограждение пандуса и в зазор между прутьями вытянул свое гибкое тело наверх. Потом он вскочил и снова побежал. Он направлялся прямо к Ливе и Иваре. Лива шарахнулся назад, а его охрана кинулась наперерез источнику угрозы.

– Ты видел золотой свет! – вопил оборванец. – Ты прошел дальше всех, и ты вернулся!

Его хриплый голос, усиленный динамиками скафандра, эхом разнесся по всему помещению. Потом все случилось за считанные секунды. Человек перепрыгнул через заграждение очередного пандуса, сшибся с первым из охранников, повалил того на пол, вскочил, попытался двинуться дальше, но был схвачен еще двумя. Его потащили назад – подальше от Ливы, Ивары и мальчиков.

– Я вестник! – повисая на руках охранников, крикнул незнакомец. – Я тоже ищу! Пусть сияет золотой свет! Ты наш пророк! Приди! Вернись! Мы любим тебя! За золотой свет!

Из-за машин выскочила больничная охрана. Один из этих новых охранников выстрелил бьющемуся незнакомцу в спину, и тот сразу обмяк. Охранники Ливы сбросили его на руки охранников больницы.

– Его убили? – испуганно спросил Тави.

– Усыпили, – ответил Лива. Когда вырубившегося парня потащили назад, Хинта увидел, что у того из поясницы, пониже кислородных баллонов, торчат две маленькие серебристые стрелки – дротики с транквилизатором.

Откуда-то появился проводник.

– Я извиняюсь, – залепетал он, – это обычный наркоман, они порой забираются сюда. Больница просит прощения у таких важных клиентов за этот инцидент.

– Ничего страшного не случилось, – ответил Лива. – Вам не за что извиняться, это мы нарушаем ваш распорядок.

Ивара молчал и странным взглядом смотрел вслед поверженному незнакомцу.

– Я даже не увидел его лица, – сказал Хинта.

– У него на лбу было что-то нарисовано красным, – тихо ответил Тави. – Пятно или знак.

Он оглянулся на Ивару. Но теперь Ивара вернул ему жест из лифта – чуть заметно качнул головой, отказываясь говорить. Через пять минут, когда они уже расселись в салоне роскошного такси, он напряженно посмотрел на Ливу.

– Вот почему я не могу давать интервью. Вот из-за таких вещей.

– Ты думаешь, этот парень кричал тебе? – озадаченно спросил Лива. – Но кто он?

– Я не знаю. Я ни в чем не уверен. Мне или не мне – откуда мне знать, если я не помню два года своей жизни? Что я делал? С кем был знаком? У кого прятался?

– Я могу сделать так, чтобы его серьезно допросили.

– Нет. Ни в коем случае. Пожалуйста, не интересуйся им. Пусть расплачивается только за незаконное проникновение в больницу, пусть его задержат на несколько часов или дней, промурыжат, оштрафуют и отпустят. Я не чувствовал в нем угрозы, но и не уверен, что он мой друг. Мне придется вести себя так, будто я знаю, кто он, но не стремлюсь с ним говорить. И так же я буду вести себя с любым другим, кто сейчас напомнит мне о чем-то, чего я не помню.

– Ладно, – почти сердито сказал Лива. – Но как же это…

– Что? Ломает твои планы?

– Да. И не только мои. Подумай о своих планах. Ты мог бы вернуть себе влияние. Разве не за этим ты здесь? И момент…

– Я не ищу власти. И уж точно я здесь не ради реванша над братом или новой битвы с ним, не ради новых судов и споров, не ради шумихи в прессе, не ради интриг.

– А ради чего? – съехидничал Лива. – Уж расскажи мне.

– Ради Аджелика Рахна. Потому что он – цель, а не средство. Ради наших с тобой мертвых друзей, потому что те заслуживают памяти и погребения. И ради моих живых друзей, Тави и Хинты, потому что те заслуживают жизни, а в Шарту нас всех ждала только смерть.

Тави как-то особенно улыбнулся. А Хинта подумал, что Ивара может быть нестерпимо строгим. Никогда он не говорил с ними двоими так, как он сейчас говорил с Ливой. И Лива – этот взрослый человек с измученным сердцем, благими намерениями, великолепным умом, большой властью и огромными деньгами – умолк, не в силах продолжать разговор. Но на его лице остался отпечаток обиды и протеста. Видимо, он все еще думал, что Ивара должен вести себя по-другому, делать другие вещи, заботиться о своем социальном статусе, должен шуметь и бурлить вместе с Натапумой, хвататься за текущий момент и конвертировать то мимолетное внимание, которое сейчас к нему приковано, в некую иную, более надежную и стабильную валюту – в известность, в положение. Разве не об этом сам Ивара говорил позавчера, когда они еще были в Шарту? Но Хинта знал по опыту прежних месяцев, что его друзья обладают способностью за один час переворачивать в своем уме всю картину мироздания. Что-то изменилось; Ивара что-то придумал, чего-то ждал, у него уже были другие планы.

– И как ты намерен вернуть себе память? – спросил Лива.

– Я вижу только один способ. Мои исследования. Если я восстановлю то, над чем работал в эти годы, то восстановлю сами эти годы. У меня предчувствие, что ради этого не придется никуда сворачивать. Нам с ребятами нужно совсем немного времени, чтобы додумать то, над чем мы уже думали в Шарту. Когда мы восстановим всю картину истории и мироустройства, я тут же найду свои потерянные годы.

– Я внимательно слушал мальчиков и видел запись. Это бескрайнее поле. Тебе понадобится сначала вернуть свой социальный статус, потом набрать персонал. И только во главе целой лаборатории ты это закончишь.

– Нет. Аджелика Рахна – это лучшая лаборатория во вселенной и живой исторический архив. Если нам что-то и нужно, то это воскресить его.

– Я не уверен, что Инка сможет с этим справиться.

– А я не уверен, что ее помощь здесь нужна. Мне кажется, его тело не восстановить руками человеческих мастеров. Но если дать ему возможность, он сделает это сам.

– Тебе кажется?

– Ты же слышал его голос?

– Да. Сводящий с ума поток знаний. Он потряс меня. Но все оборвалось. Послушай, Ивара, Аджелика Рахна показывал вселенную. Потом он стал показывать Землю. Но он не закончил, не успел. Окончательный смысл не был обретен.

– Но разве у Вас не осталось чувства, что Вы что-то поняли, узнали две трети будущего пути? – спросил Хинта.

– Да, но это история без последней главы.

– Ивара восстанавливал по крохам куда более путаные вещи, – сказал Тави.

– Мы восстанавливали, – поправил его Ивара. – Мы делали это вместе. И да, нам осталось совсем немного.

Лива закрыл лицо руками и тяжело вздохнул. Хинте показалось, что это конец – конец спора и, возможно, дружбы между Иварой и Ливой. Но внезапно Лива заговорил в совершенно другом тоне.

– Когда Аджелика Рахна рядом, Инка слышит нашего сына. Я тоже слышал его несколько раз. Но я не понимаю, не понимаю, как это работает! И главное: зачем это? Ведь никто не возвращается из мертвых!

Тави и Хинта переглянулись. Ивара заметил их реакцию, потом перевел встревоженный взгляд на своего старого товарища. А Лива, ослепший, разбитый, продолжал говорить.

– Зачем оно проникает в наши мысли, зачем обретает его голос, зачем дает такие обещания? В этом нет смысла. И все же это не ложь, потому что золотые вещи не умеют лгать. Но в этом нет смысла. Это только ранит.

– Лива, – тихо окликнул Ивара, – ты говоришь про Итаку? Говоришь, что Аджелика Рахна обрел его голос?

– Да, и нет. Он не говорит сам, он вообще ничего не произносит. Но это такое ощущение… Словно сын рядом.

– Итака умер? – упавшим голосом спросил Ивара.

– Ты не знал? – поразился Лива. – А, ну конечно.

– Прости меня, – почти с ужасом попросил Ивара. – Я слишком увлекся, слишком ушел в свои дела. И ни разу не спросил тебя, как твои дела. Даже не посмотрел новости, связанные с твоей семьей.

Потом они заговорили о катастрофе на полигоне «Джиликон Сомос», а когда эта тема была исчерпана, машина такси уже поднималась вверх на элитные этажи купола.

– Я упустил что-то еще? – спросил Ивара.

– Нет. Ничего более важного с моей семьей не случалось. По правде говоря, с нами не случалось вообще ничего хорошего. Мы просто доживаем жизнь. Я не верю, что у нас будут новые дети. И нового брата у Инки не будет никогда. Все, кого мы любили слишком сильно, мертвы. Кроме тебя.

– Прости меня, – еще раз попросил Ивара.

– И Амику мы тоже слышали, но не так ясно. Что это такое?

– Мертвые говорили со мной, или мне так казалось, но никогда через Аджелика Рахна. Это новость. Этого не было раньше.

– Да, не было, – сказал Тави. – Он изменился. Он оживает. Сияет.

– Я слышал брата, – добавил Хинта.

На лице Ивары появилась странная, робкая улыбка.

– Как он говорит? – спросил он у Ливы.

– В разуме, не словами. Да это даже и не речь. Он просто транслирует их присутствие, открывает дверь. Это ужасно и прекрасно. Но в этом нет смысла. Чем больше я думаю об этом, тем в большем я смятении. Ваш приход все изменил. Жизнь стала рушиться. Инка снова в слезах, а до этого она уже несколько месяцев могла держать себя в руках. Если бы в этом был смысл!

– В этом есть смысл, – ответил Тави. – Это легенда, первая легенда, которую нам рассказал Ивара. Сказка о больном мальчике и об Аджелика Рахна, которые обещали, что будут искать средство к победе над смертью.

Лива всем телом подался вперед, но потом обмяк.

– Нет. Если они подарят нам лишь мир призраков, это будет худшее из всего, что случалось с человечеством.

– Я так не думаю, – сказал Ивара. – Я верю, что они сделали нечто много-много большее.

На этом их разговор прервался, потому что они уже въезжали на территорию усадьбы Ливы, а на террасе, где их вчера встречала одна Инка, теперь стояла целая делегация из пяти или шести человек.

– Вот и расплата за потерянное время, – с досадой и яростью произнес Ивара. Хинта увидел, что он машинально сжимает и разжимает кулаки.

– Кто это? – спросил Тави.

– Квандра, – ответил Лива.

«Как давно, – растерянно подумал Хинта, – как давно мы произносим это имя в наших разговорах. Как часто мы думаем об этом человеке. Он брат Ивары. И при этом об их родственной связи не пишут в прессе. Он один из самых могущественных людей на Земле. Он наш враг? Но я думал, что Лива наш враг, а тот оказался скорее другом. Так кем же окажется Квандра, каким он будет? Я не знаю. Я ничего о нем не знаю, даже не знаю, как отличить его среди других. Как жаль, что мы не поискали информацию о нем через терминал. А ведь мы могли. Но нас все время занимало что-то другое».

Такси медленно поехало по объездному кругу. Хинта увидел, что незнакомцы едят фрукты. Слуга с подносом неподвижно стоял рядом с ними. Мужчины держали в руках веточки с какими-то ягодами. Инка ждала немного в стороне. Хинту поразило ее лицо – она словно окаменела, вся жизнь ушла из нее, все эмоции; ее взгляд был направлен мимо подъезжающей машины, мимо гостей.

– Как ужасно мы все изменились, – тихо сказал Ивара.

– Бедная моя жена, – в тон ему произнес Лива. – Видимо, она приняла экстракт Пирала.

– Из-за меня или потому, что здесь Квандра?

– Нет. Она спорила со своими родителями об эвакуации тела Амики. Это они ее довели. Ты знаешь, какие они. Раньше она умела с ними сражаться, но смерть Итаки сделала ее совсем хрупкой. Ей часто приходится употреблять наркотики. Не жди от нее ничего. Сейчас она тебя едва узнает. А через пару часов снова станет собой.

Пора было выходить из машины. У Хинты были готовы сорваться с языка вопросы, но он уже не мог их задать. Он успел лишь переглянуться с Тави, и вздрогнул от напряжения во взгляде друга. Мальчики оказались позади взрослых. Хинта смотрел на незнакомцев в зазор между плечами Ливы и Ивары. Он ожидал, что не увидит здесь ни одного знакомого лица, но, к своему неприятному удивлению, заметил, что один из мужчин ему знаком. Этот человек приезжал в Шарту с делегацией «Джиликон Сомос»; он выступал тогда на гумпрайме, и это его высмеяли фермеры. Сейчас он был все таким же – наголо бритая голова, скучное бледное лицо. Через несколько мгновений Хинта даже сумел припомнить имя – Димора Сайда. В отличие от остальных, Димора не ел фруктов и не вел светской беседы. И вдруг Хинта понял, что этот профессиональный управленец, который был таким властным на трибуне Шарту, здесь является просто слугой. Его статус сейчас был лишь немногим выше, чем у официанта с подносом. И сразу после этого Хинта узнал Квандру. Еще секунды назад ему казалось, что он не сможет отличить его. Однако Димора оказал ему помощь, потому что все свое подобострастие транслировал лишь в одном направлении. Он не смотрел на Квандру, но даже не глядя на своего хозяина, отдавал тому всю свою волю, слушал и слушался только его, весь был сосредоточен только на нем.

Как и его брат, Квандра был светлоглазым. Волосы у него тоже были русые, но более темного оттенка. Однако различий обнаруживалось больше, чем сходств. Рожденные от одной матери, они несли в себе гены разных отцов. Квандра был немного ниже ростом, а его лицо отличалось какой-то особенной некрасивостью: глаза посажены слишком близко, скулы чрезмерно жесткие, подбородок и линия челюсти – каменно-тяжелые, резкие, прямые. И вообще весь он был словно высечен иным скульптором, из иного материала.

Ивара тоже был очень сильной личностью, и рядом с ним можно было испытывать разные, порой неприятные чувства. Хинта еще помнил время, когда тот ему не нравился. Но даже тогда, оказываясь рядом с учителем, он был предоставлен самому себе, имел свободу выбора, мог думать что-то свое. Рядом с Квандрой выбора не оставалось: он приковывал к себе чужое внимание, его лицо навсегда врезалось в память. Он был как магнит, центр тяжести, ось планеты, как один из тех волноломов, которыми Литтапламп защищал свое побережье от цунами. В предшествующие часы Хинта все время ощущал, как открываются двери, как распадается реальность, слышал шепот волшебства и голоса мертвых. В присутствии Квандры все это исчезало. Оставался только материальный мир – единая простая вещь, подчиненная строгой иерархии. И у этой иерархии, по крайней мере, в ее социальном аспекте, была своя вершина. Этой вершиной был Квандра Вевада. И он сам это знал, создавал и давал понять; все вокруг него были вынуждены это чувствовать.

На несколько мгновений Квандра остановил свой взгляд на Хинте. Под этим взглядом мальчик ненадолго забыл обо всем важном, что любил, чем жил. Он забыл Вечный Компас, Аджелика Рахна, своего мертвого брата, друзей рядом. Он просто стоял и смотрел в глаза власти. В эту минуту внутри у Хинты не осталось революции, не осталось храбрости. Нет, он не струсил, не поддался – все было даже хуже: он словно бы погрузился в страшное равнодушие к самому себе. Легко было бросать обвинения в лицо Ливы, возможно было даже противостоять такому, как Димора Сайда. Но с Квандрой все оказывалось по-другому. Споры и конфликты здесь не поддерживались; возражения и жалобы не принимались; говорить дозволялось только тогда, когда тебя спрашивают.

Ивара, Лива и мальчики замедлили шаги на нижних ступеньках террасы. Остальные смотрели на них сверху. Возникла странная пауза – никто не произносил приветствий, и на мгновение Хинтой овладело ужасное чувство, что у Ливы отняли его дом. Теперь это был дом Квандры, теперь все вращалось вокруг Квандры, теперь тот встречал здесь своих гостей, и сам Лива был всего лишь гостем. Инка по-прежнему стояла в стороне, только перевела взгляд на лицо Ивары, и что-то в ней изменилось, какое-то тепло прихлынуло к лицу, хоть она и была под действием антидепрессанта.

Губы Квандры едва заметно блестели от ягодного сока. Он отложил веточку, которую крутил в пальцах, поднял с подноса белую салфетку и аккуратно вытер рот и пальцы – все в молчании. По саду плыл запах цветов. Растения качали разлапистыми листьями на искусственном ветерке.

– Утихает шум прошлых битв, но начинаются новые битвы, – наконец, произнес Квандра. – Старые раны превращаются в шрамы, но открываются новые раны. Между тем тайны сами берегут себя, а значимые дела совершаются в надлежащей им тишине и аккуратности. И вот, годы спустя, величайшие умы эпохи снова стоят лицом к лицу. Дом все тот же, но сад вокруг стал богаче.

Он говорил громко и отчетливо – так, чтобы слышали все, даже охранники, занявшие посты на боковых дорожках сада. Его голос не имел интонации – каждое слово казалось значимым, но не было подчеркнуто. Невозможно было понять, насмехается Квандра, злится, радуется, сопереживает, приветствует давнего знакомого или просто повествует об окружающей очевидности. И еще невозможно было понять, кого он имеет в виду: включает ли он в список величайших умов Ливу и своих спутников, или говорит только о себе и Иваре.

– Спорные слова, – ответил Ивара, – потому что величайшие умы эпохи, возможно, погибли и лежат сейчас на дне океана, по ту сторону Экватора. И кто в этом виноват, если не мы с тобой?

– Вина абсурдна. Она не знает пределов, не подчиняется разуму. Винить можно кого угодно и в чем угодно, потому что все события имеют причинно-следственную связь. Вина – взгляд, обращенный назад, она не дает ответов и советов, не помогает в делах. Обвини нас с тобой хоть в смерти тысяч; зачем выбирать троих из столь огромного множества?

С невольным содроганием Хинта узнал в словах Квандры свою собственную мысль. Разве не это он думал и говорил вчера вечером, когда хотел прекратить спор с Ливой и перестать нападать на своих друзей, когда он искал способ примириться со смертью брата? Означало ли это, что он согласен с этим человеком, согласен с ним с самых первых его слов? Он испугался.

– Вина вела меня, как сигнальный маяк, – сказал Ивара. – Она осветила мне путь – с давних лет, с момента гибели Вевы. Все, что я нашел, узнал, открыл – все это лежало на пути искупления.

– И где же конец твоего искупления?

– Надеюсь, там, где спасение планеты.

Квандра спустился на ступеньку ниже, слегка развел руки в стороны, изображая незавершенное подобие объятия.

– Брат, мы были соратниками. Ты был нашим лидером, хоть и давно. Потом мы спорили и ни к чему не пришли. Почему бы нам не забыть старый раздор? Сегодня, когда ты чудом вернулся после стольких лет, я не хочу быть с тобой по разные стороны. Давай я признаю, что твой путь искупления тебе подходил. И у меня тоже было своего рода искупление, хотя я никогда не мог сделать вину за чью-то смерть мотивом моих действий. Однако и я боролся с собственной неправотой, и я немало сделал, чтобы лучше тебя понять. Мне даже кажется, что я продвинулся в том, к чему призывал именно ты. Давай отринем неприязнь и попытаемся найти общее поле. Прошу тебя.

– Да, мы поговорим. И я прослежу ход твоих мыслей, как делал это много лет назад, в дни нашей юности. Но я не верю, что твои мысли будут и вправду подобны моим. Нет, Квандра, мы слишком разные. Когда ты до конца раскроешь свое видение вещей, там будешь только ты, там не будет и призрака меня. Мы можем начинать с похожих исходных точек – мы так делали уже тысячу раз. Но придем мы к очень разным выводам.

– И вот снова сошлись две стихии. Но какая из них огонь, а какая – лед? Кто различит?

Ивара не стал отвечать на это иносказание, и на несколько мгновений в группе людей, остановившихся на ступенях террасы, вновь повисло молчание. Его неожиданно нарушила Инка.

– Ивара, – тихо произнесла она. Ивара перевел на нее свой взгляд.

– Я очень рад тебя видеть, – улыбнулся он. Она едва заметно склонила голову. Лива подошел к жене, будто пытаясь ее защитить. Квандра отступил в сторону, словно хотел представить Иваре своих спутников, однако не произнес ни слова – очевидно, потому, что представлять этих людей друг другу не было нужды. Первым заговорил человек, который до этого стоял между Квандрой и Диморой – высокий брюнет с прилизанными волосами и красивым, тонким, моложавым лицом, на котором выделялись темные глаза, острый нос и маленький рот.

– Здравствуй, Ивара, – сказал он резким, слегка надломленным голосом. – Тяжело видеть тебя. Слишком много обид пролегло между нами.

– Здравствуй, Киддика. Да, обид было столько, что они почти стерли все прежнее, хорошее.

– Здравствуй, Ивара, – приветствовал его другой из спутников Квандры. – Можно ли было вообразить, что все выжившие из числа основателей нашего клуба еще раз в жизни встретятся вместе?

– Здравствуй, Прата, – кивнул ему Ивара. Прата был ниже Киддики и примерно такого же роста, как Квандра. Его рыжеватые волосы слегка вились и лежали мягкой волной, глаза были редкого светло-карего, почти желтого оттенка. Единственный из всех присутствующих здесь мужчин, он выглядел спортивно: развитое тело, мощные плечи – но в его осанке чувствовалась грузность, а в движениях некоторая неповоротливость: должно быть, сказывался возраст или какая-то травма.

– Пойдемте в дом, – пригласил Лива, и они всей группой двинулись через террасу. Лива обнимал Инку за плечи и что-то шептал ей на ухо. Та несколько раз тихо кивнула, а потом закрыла глаза, словно засыпая на ходу. Уже у самого входа Хинта заметил, что Квандра исподтишка смотрит на Тави. Это был очень странный, глубокий, задумчивый взгляд. Хинте сделалось не по себе. Он тоже осторожно посмотрел на друга. Но тот, казалось, не замечал в это мгновение, что находится в поле чужого внимания, потому что сам был сосредоточен на другом – наблюдал за Иварой.

– Я четверть часа назад попросила слуг открыть зал для совещаний, – сказала Инка.

– Да, да, ты молодец, – похвалил ее Лива. Потом он обратился ко всем. – Где нам лучше говорить? За круглым столом или в гостиной?

– В гостиной, – ответил Квандра. – Ведь это не деловая встреча.

– Нет, в зале, – сказал Ивара. – Ведь это не светский раут, и мы уже не друзья.

– Я теряю надежду, что смогу сегодня произнести хоть одно слово, которое не встретит возражений.

– Мой зал для совещаний похож на беседку, – попытался примирить их Лива, – и туда принесут еду. Это будет наилучший промежуточный формат.

– Пусть все будет так, как пожелает мой брат, – решил Квандра. – К чему все эти мелкие придирки? Тот ли ты Ивара, которого я знал? Или другой, кто одел его лицо и кожу?

– Ни одной мелкой придирки еще не было к тебе с моей стороны. Я не хочу говорить с тобой, сидя на подушках. Я хочу, чтобы ты был по другую сторону ярко освещенного стола. Я хочу видеть всех, видеть ваши лица. Так мы быстрее поймем друг друга.

– Надеюсь, эти миловидные юноши останутся с нами? Как я слышал, они теперь вплоть до неприличия сопровождают тебя почти повсюду.

Хинта даже не сразу понял, что Квандра говорит про них с Тави.

– У меня нет от них тайн. Они будут там, где пожелают.

Они прошли нижний этаж дома, свернули направо от парадной лестницы и оказались в помещениях, где Хинта еще не был. Зал для совещаний, сам круглый и с круглым столом в центре, был устроен внутри малого стеклянного купола посреди сложно организованных теплиц, терявшихся в гуще сада. К нему вел прозрачный коридор. Сверху, далекий, пригашенный ярусами стекол, падал свет солнца; его тусклые лучи были компенсированы маленькими матовыми лампами дневного света.

Когда все расселись по своим местам, Хинта обвел присутствующих взглядом. Здесь были его друзья: Тави, Ивара и Лива. Инка незаметно ушла – видимо, ей нужно было прилечь. Напротив сидели Квандра, Киддика и Прата. Димора, в порядке субординации, занял свое место последним. Однако сам этот круглый стол словно отрицал субординацию: все восемь присутствующих оказались здесь в равном положении, в одинаковых креслах. Центр стола был полым, оттуда поднимались проекторы маленького трехмерного театра, сейчас отключенного. Так получилось, что Квандра был ровно напротив Ивары. Димора занял место напротив Хинты. Тави сел между Хинтой и Иварой, по правую руку от Ивары – напротив него оказался Прата, который сел по правую руку от Квандры. Лива сел по левую руку от Ивары, и напротив него оказался Киддика, который сел по левую руку от Квандры. В этом была какая-то безумная зеркальность узора: рядом с Хинтой было пустое кресло, а по ту сторону от пустого кресла сидел Киддика, и еще одно пустое кресло с противоположной стороны замыкало круг.

Квандра уже не смотрел на мальчиков – ему хватило времени, чтобы увидеть все, что можно. Теперь его взгляд был направлен прямо на брата.

– Смерть побеждается лишь тогда, когда жизнь обретает смысл. Я бы хотел сделать это лозунгом, манифестом нашей сегодняшней встречи. Трудно найти слова более мудрые и проницательные. Ты помнишь, кто сказал нам это, помнишь, откуда они взялись, брат?

– Наша мать, – ответил Ивара. Квандра моргнул – что-то изменилось в нем, словно он утратил частицу своей мощи.

– Да. А ты помнишь, когда и как она это сказала?

– Помню. Помню очень ясно, хотя это было давно. Тебе исполнилось одиннадцать, а мне девять, и наша мать, холодная великосветская шлюха, к тому времени как раз закончила уничтожать жизни наших с тобой отцов и избрала себе третью цель. Это был мужчина из аристократического рода Нилтава, старый вдовец, владелец несметного состояния и очередной обладатель прав на «Джиликон Сомос» – тех, что, в конце концов, достались тебе.

Квандра убрал руки со стола и откинулся назад.

– Ты настоящий, – без выражения произнес он. – Ты – действительно ты, теперь я узнаю тебя.

– Она приезжала в его дом вместе с нами, потому что мы были нужны ей как прикрытие. Мы должны были играть с его детьми, пока она проводила с ним время в покоях на втором этаже. Его дети были старше, и они ненавидели нас. Но у них, как и у нас с тобой, не было выбора, и мы вчетвером играли вместе. В доме был музей. Там играть нам не разрешалось, но, вопреки запрету, мы иногда приходили туда, пока никто за нами не следил. Я, если нам удавалось пробраться в музей, садился за терминал и читал старые сказки, которые можно было найти только там. А ты, поскольку был старше, защищал меня от детей Нилтава и брал на себя все пари, которые они выставляли против нас двоих. Помещение музея было двухэтажным. Ты полез по перилам второго этажа, упал вниз, пробил витрину и напоролся на стенд со старинными ледорубами.

– Да, все так и было, – сказал Квандра. – Мне было очень больно, но я никак не мог потерять сознание. Я лежал там, насаженный на древние острия, чувствовал их у себя в груди и в животе. Мне казалось, что моя голова расколота. Все вокруг было в моей крови. Я стонал, кричал. Слуги вызвали медиков, но тех все не было. И нашей матери все не было, хотя она не могла не слышать этих криков, разносившихся на весь дом. И тогда ты стал читать мне сказку – сказку про строительство Экватора и про Аджелика Рахна, которые помогли это строительство закончить, и про безумного ученого Джаджифу Гугайру, у которого был больной сын.

Хинта бросил испуганный взгляд на Ивару, но тот был совершенно спокоен – ни одна черточка не дрогнула в его лице.

– Да, я читал тебе эту сказку. И сам тогда впервые ее читал. И ты начал бредить; сквозь стоны ты звал золотого человечка, чтобы тот спас тебя, как он спасал того больного мальчика из сказки. Но потом я дочитал до места, где мальчик умер. И я начал плакать, а ты попросил, чтобы я все равно дочитал конец. И я прочитал место, где люди механического народца прощаются с Джаджифой и говорят, что будут искать средство победить смерть. Тогда появилась наша мать – не знаю, сколько минут она стояла наверху и слушала все это, пока всполошившиеся слуги пытались остановить твою кровь, а я читал тебе сказку. И она сказала, что смерть побеждается лишь тогда, когда жизнь обретает смысл.

– И добавила, что такое ничтожество, как я, – закончил Квандра, – может умереть в любой момент именно потому, что моя жизнь никогда не обретет смысла. В одном ей нельзя было отказать – она умела подобрать меткое словцо.

Над столом повисло молчание. Казалось, абсолютно все здесь чувствуют смущение, кроме двух братьев, занятых страшными воспоминаниями детства.

– Это был один из худших поступков за всю ее ужасную и полную преступлений жизнь – оскорблять и ломать тебя словами в минуту, когда ты действительно мог умереть. Должно быть, она ненавидела тебя, потому что твой отец не принес ей ни новых денег, ни нового статуса. Он сам оказался авантюристом – таким же, как она, только менее удачливым.

– Или своими воплями я просто сорвал ее адюльтер, да к тому же облил кровью драгоценные экспонаты ее ухажера. А сама она была под действием наркотиков и видела в своих планах больше смысла, чем в моей жизни. – Впервые за этот разговор на губах Квандры появилось некое подобие улыбки. – Все наше детство мы с тобой не были равны: дети одной матери, но слишком разных отцов. Она избавилась от них, и мы слишком рано получили на себя все их долги и почести. Слуги слушались только тебя. Пути были открыты только перед тобой. И даже когда она умерла, это тянулось за нами. В Дадра, будучи старше тебя по возрасту, я был ниже по положению. Ты мог создать наш клуб, а мне до поры было дано лишь следовать за тобой, оставаясь в твоей тени. В отличие от матери, ты всегда был ко мне справедлив, поддерживал меня, давал мне возможности, которых я заслуживал. Ты не забывал, что я старше, ты видел между нами разницу. Плохо, когда младший брат защищает старшего, а не наоборот. Только мать в те годы могла бы это изменить, только она могла сделать нас равными. Но она никогда этого не хотела, никогда не дарила мне ничего, кроме унижений и обид. И все же, она оставила мне наследство, хотя это и не входило в ее планы. И я сейчас имею в виду не «Джиликон Сомос» – я имею в виду это зерно мудрости, эту ее фразу, которой она сама, должно быть, не придала тогда особого значения. Смерть побеждается лишь тогда, когда жизнь обретает смысл. Я навсегда это запомнил и навсегда соединил с той чудесной сказкой. Что толку побеждать смерть, если жизнь остается просто биологическим процессом? Нет, жизнь – она, словно драгоценный камень, нуждается в огранке. Необходимо удалить все слабое, сточить все трещинки, вкрапления, дефекты. И тогда останется сияющий острыми гранями кристалл. Свет, играющий в этом кристалле, и будет смыслом, ради которого все затевалось. Но свет не преломляется в лишенных огранки камнях.

Ивара медленно кивнул.

– Неужели ты согласен?

– Не совсем. Но спорить еще рано. Ты говоришь много слов, брат. Я забыл, каково вести с тобой беседу, поэтому пытался спорить со словами. Но теперь я хочу дослушать тебя. И тогда, возможно, оспорю само содержание твоих мыслей. Это будет быстрее и легче, чем сражаться с легионом твоих неточных и скользких метафор. Веди нас дальше, плети свою сеть.

В помещение вошли слуги, бесшумно и быстро водрузили на стол блюда с мясом и фруктами, расставили сосуды с напитками.

– Моей первой целью было убедить тебя вести разговор. А сейчас я считаю, что достиг второй цели – заинтересовал тебя.

– Возможно.

Квандра притронулся к металлическому ободу одной из чаш, провел пальцами по тонкой огранке.

– Когда заканчивалось наше обучение в Дадра, мы ощущали это так, словно заканчивается время самих наших жизней. Нам необходимо было что-то показать другим, что-то привнести в мир. А у нас все еще не было ничего готового. Наши юношеские проекты выгорали один за другим. Мы убеждали себя, что со дня на день увидим яркий свет – но всюду был тупик. И вот наступила депрессия, этот страшный плод чрезмерных амбиций. Мы приняли на себя ответственность за вещи, которые не были нам тогда подвластны, и вместе с ней – вину за гипотетическую гибель человечества, за умирание планеты. А вина, как я уже сказал, лишь некоторым дает силу, для других она – яд.

– Здесь я согласен с каждым твоим словом. Все это правда, все так и было.

– Хорошо. Ты тоже, возможно, прав, когда говоришь, что самые великие из нас уже погибли и лежат на океаническом дне, прямо по ту сторону Экватора. Нам тогда казалось, что мы потерпели неудачу во всех наших самых важных начинаниях. А то важное, что было у нас на руках, казалось нам тогда неважным. Но, вероятно, самым важным из всего, что у нас было, являлись расчеты Кири, которые показывали смещение центра масс Земли. Когда он поделился ими с нами, мы не заинтересовались в должной мере. Тогда он попросил, чтобы мы помогли ему достать Вечный Компас. Он думал, что этот прибор поможет проверить его теорию. И он был прав. Но поначалу мы все ему отказали, а точнее, отложили исполнение его просьбы на неопределенный срок…

Хинта бросил осторожный взгляд на Тави. Но тот ничем не выдавал себя, хотя компас прямо сейчас лежал у него в кармане.

– …и достали ему компас только тогда, когда нам показалось, что это важно по другим причинам. Я помню: помню, как ты первым из нас предположил, что Вева намерен совершить самоубийство. И тогда мы придумали игру. Мы решили, что можно придать компасу новое символическое значение, захотели верить, что он будет способен указать для Вевы путь к истине. Мы знали, что компас в том проклятом музее. Наша мать уже была мертва, но дело свое сделать успела – ее стараниями от рода Нилтава тоже ничего не осталось. Дом и музей пустовали. Мы пошли туда вчетвером: я, ты, Вева и Кири. Мы с тобой воспользовались нашим правом наследников, чтобы преодолеть охрану, и забрали компас. Кири проверил на нем свои расчеты. А Вева, вопреки нашим глупым попыткам поднять его настроение, покончил с собой.

– Мы все многое помним, – вдруг вмешался Киддика. Его резкий голос напугал Хинту – до такой степени мальчик был сосредоточен на словах Квандры и Ивары, втянут в их гипнотический обмен мыслями и воспоминаниями. – Как мы сидели в клубе ночью, за считанные часы до самоубийства Вевы. Мы сидели там и обсуждали открытие Кири, подтвержденное данными компаса. И в этот момент Вева смотрел на компас в руках Кири. А потом он заплакал и начал говорить страшные вещи – что смысл жизни в смерти, что за компасом нет ответа о смысле жизни, только ответ о природе смерти. Да, вы двое виноваты больше, чем кто-либо из нас. Вы своими играми, своими спорами и ссорами, своей необузданной манией величия убили его. А он только пытался быть вам нужным.

– И все же ты не сбежал, как некоторые, – ответил Квандра. – Ты остался, потому что понимаешь, к чему здесь причастен.

– Прошу тебя, Киддика, не встревай, – попросил Прата. – Пусть они разберутся между собой. Это должно закончиться. И тогда все остальные, кто собрался здесь, получат шанс перестать быть секундантами этой затянувшейся дуэли.

Кушанья стояли нетронутыми. Квандра потянулся, взял ягоду, перекатил ее по ладони, но не стал есть. На своих соратников он ни разу не посмотрел, его взгляд по-прежнему был прикован к лицу брата. Хинта с содроганием подумал, что Ивара, наверное, единственный человек в мире, который способен выдерживать его на протяжении стольких минут.

– Я нахожу во всем этом некую значимость… – сказал Квандра. – Как все удивительно сплелось… В зале, где ты, брат, впервые читал сказку, в которой упоминается ковчег – в этом же зале много лет лежал оригинал Вечного Компаса Тайрика Ладиджи. Вещь, о которой в мифах говорилось, что она спасает жизни. Эта вещь не помогла спасти Веву, но помогла погубить его.

Он поднес ягоду ко рту, надкусил ее и громко высосал сок. Хинту бросило в озноб – уже в третий или в четвертый раз за этот день, день, который едва дошел до своей середины, но уже казался более длинным, чем ночь разрушения Шарту. Значит, компас был настоящим, единственным в мире.

– Для меня очевидно, почему компас не спас Веву. Мы дали ему подмену, обманку вместо того, чтобы дать смысл. В следующие дни ты выдвинул гипотезу, что смещение центра масс Земли может быть связано с ковчегом – с его огромными размерами и весом, с тем, что он накапливает в себе безмерную энергию. Ты вцепился в эту сказку, потому что с того дня, когда ты читал ее мне, пока я был при смерти – с этого самого дня ты привык верить, что эта сказка помогает в самые тяжелые минуты. Но в этой сказке не было главного. Она сама по себе не давала ответа на вопрос о смысле жизни, не наполняла жизнь смыслом; она лишь давала некое смутное обещание, что жизнь может быть спасена. И вектор поисков, который мы с тобой могли предложить Веве – все это было очень далеко от обнаружения искомого смысла.

– И ты считаешь, что нашел смысл? – спросил Ивара. – Что огранил алмаз? Что увидел, как в нем преломляется свет?

– Да. Нашел. И все, что происходило в те дни, оказалось ключами. Даже слова нашей матери. И твои слова тех дней тоже были верны. Только все те вещи, о которых тогда думалось и говорилось, нужно было подтянуть друг к другу, собрать в ином порядке. А смысл нужно было выцеживать по капле.

– Я слушаю, – подстегнул Ивара, и Хинте его голос показался бесприютным, словно долгий ветер, разгоняющий ядовитые туманы над мертвыми южными пустошами.

– Смысл жизни в управлении красотой природы, – сказал Квандра. – Это и предназначение жизни, и ее постоянная интенция. А к природе можно отнести всю вселенную, включая всю мертвую и живую материю, и пустоту между атомами. Жизнь – начиная с одноклеточных ее форм, Лива это подтвердит – представляет собой иерархии взаимозависимости и управления. Одни молекулы повелевают другим, другие – третьим, целое складывается в сложнейший механизм, который выстраивает и копирует сам себя, соблюдая строжайший порядок.

Впервые за долгое время он оторвал взгляд от лица брата и внимательно посмотрел на надкушенную ягоду, которую все еще держал в руке.

– Ну а мы, люди, распространяем наше желание управлять и конструировать на каждую из доступных нам сфер. Мы приводим в порядок мир, общество, историю; даже сферы абстракций и вымыслов мы стремимся привести в порядок. Мы – классификаторы, коллекционеры, творцы. Мы – маленькие боги. Наше предназначение в том, чтобы увеличивать свое могущество, нести еще больший порядок дальше в природу, создавая ее новые облики, распространяя стройность и красоту наших построений на все вещи.

Он снова посмотрел на брата.

– Очевидно, эта картина не настолько проста. Разумная жизнь в своем стремлении к управлению красотой бытия встречает сопротивление мира. Чтобы обойти это сопротивление, нам приходится порождать конкурирующие представления о том, каким должен быть порядок, как должно осуществляться управление красотой. Мы создаем разную красоту, находим множество возможных путей достижения гармонии. Когда конкуренция обостряется, начинаются войны. Они могут показаться актами разрушения всякого порядка, но они служат нашему самосовершенствованию, помогают найти сильнейшее из решений и сохранить именно его.

– Или уничтожают нас, – сказал Тави.

Квандра обратил свой взгляд на мальчика. Хинта внутренне сжался. Повисло молчание. Выступление Тави было слишком неожиданным и теперь все смотрели на него – все, кроме Ивары, который смотрел на брата.

– Или уничтожают нас, – повторил он.

– Но мы здесь, живые вопреки всему. После ядерных дуэлей последних сверхдержав, правивших миром, в котором замерзли океаны, а воздух стал ядом… После всего этого мы сидим здесь, за красивым круглым столом, и едим фрукты. Война нас не убила. Природа нас не убила.

– Но мы ослабли, – сказал Тави.

– Разве? А я думаю, что мы сильны как никогда ранее. Человечество уменьшилось количественно, однако закалилось с помощью генетических модификаций келп-тла и других, менее известных. Слабые выбыли. Технологии продолжали развиваться. Наш мир не столь красочен, как когда-то, но у нас сейчас лучшие технологии для выживания, чем были за всю историю. Мы больше не строим деревянных хижин; хибары бедняков нашего времени по уровню технологий, примененных в их обшивке и шлюзах, напоминают космические корабли времен Золотого Века. Задумывался ли ты об этом, мальчик?

– Мир был прекрасен тогда. А сейчас он – поле смерти.

– Ты меня невнимательно слушал. То была красота, не созданная нами. В ней не было ценности. Она была неуправляемой, дикой, чуждой разуму. И сами люди были в той красоте подобны животным. А теперь, когда мы создаем мир заново, своими руками, в этой ойкумене – это наша красота. Наша интенция в том, чтобы жить именно так, как мы живем сейчас. Поля фрата для меня прекраснее, чем неведомые зеленые кущи древнего мира, наши поселки – чем города Золотого Века, наши тела – чем тела древних людей. Наша история теперь длиннее и богаче, чем их история, а наши души и разумы – на полпути к божественному могуществу, к тому моменту, когда мы сможем построить для себя новый мир здесь и где угодно еще во вселенной. И этот мир будет полностью под нашим контролем, он будет таким, каким мы его запрограммируем.

– А теперь послушай меня, – произнес Ивара. И сразу же все внимание присутствующих сосредоточилось на нем. На Тави люди со стороны Квандры смотрели как на диковину, но слов Ивары они ждали с уважением, с нетерпением. – Жизнь не мимолетна. Она пронизывает всю вселенную. И ее смысл всегда был при ней. Я бы не стал сравнивать жизнь с холодным камнем-кристаллом. Но, если угодно, я могу ответить тебе в духе твоей метафоры. Жизнь не нуждается в том, чтобы ее огранкой занимались ты, или я, или все население этой планеты. Нет – жизнь уже обработана, усовершенствована до предела. Жизни даны дух, Образ и сияющий свет центра вселенной. Жизнь – это квинтэссенция всего ценного, что есть в мирах. Уже множество эонов жизнь является чем-то большим, нежели просто биологической формой существования материи. Теперь, после всех своих превращений, жизнь сама стала смыслом; в ней ценность тех миров, в которые она приходит. Ты прав в том, что она не только является смыслом, но и сама порождает новый смысл. Да, мы, люди, можем – или даже должны – давать, дарить смысл всем вещам вокруг нас. Потому что только мы, разумные, живые, заинтересованные и радостные, можем это делать. Мы – смысл вещей и миров, потому что Образ, живой и живущий во всех нас, делает это и существует только для этого. Итак, мы – смысл, но это не значит, что мы должны разорять прежний, исконный, самообразовавшийся порядок природы, нарушать его, взрывать, и строить на его месте свою технократическую империю. А если этот порядок был разорен не нами, а извне, чужеродной силой, нам следует защищать его, потому что мы его часть и он наш дом, и только у нас есть инструментарий, которым сама биосфера без нас не обладает.

– Стоило мне признать, что в одной твоей любимой джиданской сказке было зерно смысла, как ты призвал на помощь еще пять джиданских сказок, чтобы меня опровергнуть. Мои аргументы лежат в области философии, антропологии и эстетики, твои же – в области религии. Мне бы не хотелось думать, что за годы отсутствия ты стал сектантом-фанатиком. Или поиски ковчега свели тебя с ума, как они до этого сводили с ума тысячи твоих невезучих предшественников?

– Ну и не думай, что я стал сектантом-фанатиком, раз уж тебе не хочется так думать. Тебя ведь никто не заставляет.

– Ты знаешь, что ковчег – не то, что ты о нем когда-то мнил? Я знаю все о твоих исследованиях. И я тебя обогнал. Неужели ты считал, что с кучкой гениальных энтузиастов сможешь противостоять тому ресурсу, который предлагают научные лаборатории и экспедиционные группы такой огромной корпорации, как «Джиликон Сомос»? Нет, ты так не считал, потому что ты умный человек.

– Ну, расскажи мне, – сказал Ивара, – о моих исследованиях.

Хинта тихо дышал. В эту минуту он верил почти каждому слову Квандры; ему казалось, что они уже проиграли. И все же он поразился выдержке Ивары, который оставался совершенно спокойным.

– Ты вместе с Кири, который на самом деле был главным ученым твоей группы, продолжал исследования по поиску аномалий, связанных со смещением центра масс планеты. Ради этого была та вылазка к Экватору, во время которой Кири и другие погибли. Но их эксперимент удался. Они устроили огромный выброс энергии, и с помощью этого выброса смогли сделать невидимое видимым. Они открыли, что лишняя масса планеты принадлежит не ковчегу, но темной материи, принесенной сюда из глубокого космоса и скопившейся здесь со времен Великой Катастрофы. Именно эта материя – инертная, почти не подчиняющаяся законам гравитации, но при этом обладающая массой… именно эта материя сделала нашу планету такой, какой та сейчас является.

– Это твои люди разграбили лагерь моих друзей? – без выражения спросил Ивара.

– А если и так?

– Ты принес много зла, брат.

– А ты десять лет искал темную пустоту, думая при этом, что ищешь большую ракету. И ты до сих пор не знаешь, что тебе с этой пустотой делать. Поэтому ты вернулся. У тебя не было, нет и не будет иного пути, кроме как прийти обратно в Джада Ра. Только теперь не ты будешь возглавлять его. Тебе придется работать в «Джиликон Сомос», работать на меня. И ты прекрасно это знаешь, но все еще ломаешься, не желая признать поражение.

И вдруг Хинта понял одновременно три вещи. Во-первых, он понял, что Квандра ничего не знает про Аджелика Рахна, Вечный Компас, фавана таграса, про истинную суть исследований Ивары. Во-вторых, он понял, что Квандра прямо сейчас работает не на себя, а на Ивару – выдает свои исследования, рассказывает о том, чего они с Тави и Иварой не знали, объясняет им природу Бемеран Каас. А в-третьих, он понял, что оба брата, хотя они продолжали говорить спокойными голосами, уже давно находятся за гранью абсолютной ярости; воздух над столом горел от того, как эти люди ненавидели друг друга.

– Я никогда не буду работать под твоим началом, – сказал Ивара. – Ты ошибся. Мне это не нужно.

– Но я нашел не только темную материю. Я нашел и ту вещь, которую с огромной долей условности можно было бы счесть ковчегом. Я нашел подземные космодромы древних. И да – там есть ракеты; большие, хотя и не настолько, чтобы им удалось принципиально изменить своей массой характеристики планеты. Но, что важнее, эти ракеты все еще в хорошем состоянии. Мои люди научились ими управлять. Мы летаем к Луне. Прата был на Луне. Вот чего мы достигли, пока ты упрямствовал.

Хинта новым взглядом посмотрел на этого спортивного, но будто бы поврежденного изнутри человека. Ему вдруг вспомнилось, как они с Тави вечером, в день своей первой встречи с Иварой, лежали на земле и смотрели на небо. Неужели Прата мог быть там в тот самый момент, ходить по неведомому белому песку среди руин удивительного древнего города? Осторожно, испуганно, Хинта перевел взгляд на Ивару и увидел, что тот смотрит на брата с каким-то новым выражением. Он уже не выглядел спокойным. Но он не был сломлен, даже наоборот – в нем словно бы вспыхнул какой-то новый огонь, в глазах поселился смех. У него было лицо победителя. Так же он смотрел, когда выигрывал куда более легкие словесные дуэли со своими учениками в школе Шарту, много дней назад, по ту сторону Экватора, где-то в прошлой жизни.

– Я тебя позабавил? – спросил Квандра. Ярость, наконец, прорвалась из него наружу. Но Ивара его проигнорировал.

– И как тебе там было, Прата?

– Иначе, чем на Земле.

– Нет, этого мало. Лучше скажи, что ты там обрел. Это изменило тебя? Там есть знания, красота, человечность?

Прата внезапно отвел взгляд.

– Это грозный мир, – сказал он. – Мы смогли пробыть снаружи корабля лишь несколько минут. Не хватило времени, чтобы добраться до руин древних зданий. Но я уверен, что там мы могли бы обрести новые знания. А красота там есть – но это пугающая красота. Оттуда видно, что другие миры повсюду. Звезды везде вокруг, куда ни глянет глаз – тысячи и тысячи; вся темнота космоса мерцает ими.

– Ты чувствовал себя там дома?

– Нет.

– Почему?

– Пространство ощущается там иначе. И есть особые сложности. На теневой стороне Луны царит беспощадный холод, и еще более беспощадный жар – на освещенной стороне. Лучи солнца обжигали наши скафандры, нарушали работу оборудования.

– Вы не смогли понять часть технологий древних? Не знаете, как те преодолевали эти проблемы? Как они смогли в таких условиях возвести целый город?

– Хватит, – вмешался Квандра. – Это закрытая информация. К чему такой допрос?

– Чтобы показать обратную сторону твоей лжи, – ответил Ивара. Внезапно его голос обрел пугающую силу. – Ты говоришь, мы на технологической вершине? Что наши бедняки будто бы строят себе дома столь же совершенные, как космические корабли древних? Но твои люди заживо горели там. И я догадываюсь, о какой части жертв и ошибок вы все сейчас молчите. Сколько ученых вы туда загнали, чтобы те приняли смерть в лишенной воздуха пустоте, среди мертвых камней, впитавших в себя радиацию космоса?

На скулах Праты шевельнулись желваки, но он ничего не ответил.

– Нет, мы не на вершине. Мы, возможно, карабкаемся обратно на вершину. Но мы не на ней. И наши технологии сейчас уступают технологиям Золотого Века. Вы летели туда на ракете, которой почти тысяча лет, и она не подвела вас. Но сами вы такую ракету построить не в силах. К чему тщеславие, когда вы по-прежнему побираетесь на местах древних свалок?

– А разве ты сам не делал этого? – спросил Киддика.

– Я археолог. Я только это и делал. Но я не смел оскорблять своим самомнением ни одну из прежних эпох. Я никогда не заявлял о своем превосходстве над древними или над героями Великой Зимы. Я считаю, что мы на закате, на грани катастрофы, на пороге конца нашей культуры.

– Мы строим наши собственные ракеты, – сказал Квандра. – Они почти готовы, и они будут лучше, чем ракеты древних. И мы копим несметные топливные ресурсы для дальних полетов в космос. Каждая трудность – это просто этап нашего становления. Мы преодолеем все трудности. И жар космических светил, и холод космических теней – все станет нам подвластно. Прата ведь здесь сейчас – вернулся, выжил. Мы не проигрываем, мы побеждаем.

– И ваши ракеты взрываются вместо того, чтобы лететь? Так погиб юный Итака?

– Прошу тебя… – начал Лива.

– Я говорю это не для того, чтобы причинить тебе боль. Я говорю это потому, что гибель твоего сына – очередное подтверждение кровавых ошибок, которые совершил мой брат. А все его ошибки свидетельствуют об общей неполноте, неверности и несправедливости его философии.

– Опять вина? – ядовито спросил Квандра. – А мне казалось, мы уже исчерпали эту тему.

– Нет, дело не в ней. Дело в том, что люди гибнут тогда, когда пытаются слишком быстро сделать нечто, чего не умеют. Не существует техники безопасности, когда будишь неизведанную стихию. Гибель моих друзей не была исключением. Но они не хвастались тем, что управляют миром вокруг себя, не собирали трибун. Они рисковали только собой.

– Обвиняешь меня в том, что я зазнался?

– Да. Именно это я и говорю. Ты не ученый. Ты либо авантюрист, блефующий в попытке доказать свое божественное могущество, либо маньяк, одержимый властью и манией величия; либо и то, и другое в одном лице. Но твоя настоящая власть в тысячу раз меньше, чем ты хочешь думать и чем ты пытаешься показать. Ты – тиран, глава корпорации, один из последних могущественных политиков умирающего человечества. Ты можешь подмять под себя свое поколение. Ты можешь ускорить или замедлить гибель ойкумены. Но в любом случае ты обречен. Если никто вопреки тебе не изменит ситуацию, то через век или два не останется тех, кто вспомнит твою философию, потому что не останется живых людей.

Хинта ощутил, что выходит из оцепенения, освобождается от оков. Ощущение присутствия друзей вернулось к нему, он снова услышал свои мысли, снова воскресил в себе все, ради чего они работали и рисковали собой, снова почувствовал близость золотых вещей. Ивара сделал нечто невероятное: своей речью, своими возражениями, своим непоколебимым противостоянием он создал поток энергии, который теперь двигался наперекор тяжелому, мертвенному давлению Квандры.

– Да, я политик, – ответил тот. – И тиран. И я все еще не бог. Моя философия, как и любая философия, обладает огрехами, потому что является идеализацией, стремящейся включить в себя слишком большую картину мироздания.

– Нет, это не огрехи. Не надо пытаться выдать недостатки твоей философии за мелочь. Она вся ущербна от начала и до конца.

– Говори что хочешь, а мы уже идем по этому пути и достигнем всех своих целей. Мы долетели до Луны, долетим и до дальних звезд. И Землю мы не оставим, и не погибнем на ней. А к самым тяжелым условиям мы найдем новые способы адаптироваться.

– Но дальние звезды – это очень далеко, – вдруг тихо, надломлено вмешался Лива. – Даже древние не бывали там. Их ракеты не полетят за пределы сияния Солнца. Ивара прав, на Земле не было, нет, и, возможно, уже никогда не будет тех технологий, о которых ты мечтаешь.

– Но эти технологии есть, или будут в самом ближайшем будущем. И первая из этих технологий уже применена. Темная материя оказала нам услугу. Благодаря келп-тла мы адаптировались к ее воздействию. Впервые за историю мы можем выйти за границы своей звездной системы, выжить там, где нет жизни. Мы можем преодолеть барьер ничто, который был непроницаем для наших далеких предков. А все то, чего нам еще не достает, мы найдем на Луне. Потому что там есть корабль, который прилетел из другой галактики, корабль, который сами древние изучали, чтобы его технологиями усовершенствовать свои ракеты.

Хинта бросил быстрый взгляд на своих друзей – Квандра опять говорил о том, чего им не хватало, подтверждал, что ковчег золотого семени существует.

– Вор, – сказал Ивара. – Ты строишь философию своей великой автономности, но вынужден на каждом шагу брать чужое, или, хуже того, чуждое – то, что никогда не будет дружественно человеку.

– Тебя не удивило то, о чем я сказал? Ты не спросишь про ковчег?

– Нет, не спрошу. Потому что это не тот ковчег, в который я верил в последние дни Джада Ра. Это относительно маленький корабль, с обшивкой из благородных металлов, покрытой узорами. Не так ли?

– Значит, ты узнал и об этом.

– Об этом можно было узнать, не выходя из кабинета. Стоило лишь проявить больше уважения к прошлым векам.

Внезапно на стол брызнул сок – Квандра раздавил ту надкушенную ягоду, которая все еще была у него в руке. Это произошло нечаянно – его нервное напряжение передалось в пальцы. Теперь он взял салфетку, чтобы вытереть испачканную ладонь.

– Но это не опровергает мою философию, – не глядя на брата, произнес он. – Неважно, откуда мы что-то берем. Люди всегда брали из мира вокруг; сама материя давала им тысячу уроков; но кроме того, одни цивилизации заимствовали технологии у других. И в этом мы, наше время, тоже превосходим древних. Изучая технологии прошлых веков, мы так развили наши методы обратной разработки, что этот корабль на Луне, если только мы на него попадем, отдаст нам те секреты, которые он не отдал самим древним – я в этом уверен.

– И все ради того, чтобы распространить свою власть на другие миры? – пугаясь собственного голоса, спросил Хинта. От страха и возбуждения у него пересохло во рту, но ему хватило сил, чтобы четко произнести каждое свое слово.

Квандра посмотрел на мальчика. Его взгляд больше не сокрушал.

– Не только власть. Наше присутствие, наше представление о гармонии, наш узор мироздания. Мы можем облагородить все то, чего никогда не касались инструменты разума.

– Но это бессмысленно, – смелея, сказал Хинта. – Мы обсуждали это с Иварой, обсуждали много раз: среди тысяч звезд спрятаны единицы пригодных для нас миров. В остальных местах ничего нет. Некуда лететь во вселенной, если только корабль с Луны сам не подскажет, откуда он прибыл. Но и это может быть бесполезно, потому что его отправили в путь за тысячи лет до прибытия в нашу систему. И лететь туда он снова будет тысячи лет. Да плюс та тысяча лет, которую он простоял на Луне. Он может привезти своих пассажиров к мертвой звезде или к миру, давно разрушенному какой-нибудь неведомой нам войной. Так вы не найдете во вселенной новый надежный дом для человечества.

– К тому же, вселенная движется, – добавил Тави, – звезды сближаются и расходятся, галактики кружатся вокруг сияющего центра. Старый путь теперь может вести просто в ничто.

– И еще один дар, который нам принесла темная материя, – ответил Квандра, – это возможность навигации в дальнем космосе. Как удар, несшийся через всю вселенную, попал именно в Землю? Секрет в природе темной материи. Она притягивается к жизни. Она притягивается к мирам нашего типа. Она явилась сюда и причинила нам вред. Но мы оседлаем ее, она станет нашим проводником и выведет нас сквозь самое себя на другую сторону пустоты. Только сейчас перед нами открылись тысячи миров. И мы действительно обладаем тем, чего не было у древних. Этот спор не имеет смысла.

С внезапной ясностью Хинта вдруг понял, почему присутствие Квандры было таким нестерпимо тяжелым. Он уже знал все эти ощущения. Он переживал это в первый раз, когда они с Тави случайно увидели фиолетовую субстанцию, проступившую сквозь разлом. И потом это чувство возвращалось – кристалл в теле омара скопил в себе ту же самую вещь. И вот теперь это было в Квандре. Самый влиятельный человек ойкумены был тяжко болен и почти безумен. Бемеран Каас каким-то образом заразила его. И вся его философия, все его планы сейчас принадлежали ей. Это она хотела, чтобы ее несли к новым звездам. Хинта увидел зло, увидел будущее, в котором корабли последних землян сами станут ударом, несущимся в пустоте, начнут вторгаться в другие миры как армия, и всюду будут устанавливать свой диктат, навязывать свой порядок, сеять семена тьмы. И какие-то иные народы Образа погибнут или на долгие века станут рабами людей. А в это самое время собственный человеческий мир будет продолжать угасать, но при этом оставаться их базой, и тяжелые звездолеты будут возвращаться сюда, чтобы заправить в свои трюмы очередные тысячи тонн золотисто-зеленого фратового топлива. Жизнь в виде мириад микроскопических организмов – бактерий и водорослей – будет сгорать в реактивных дюзах, чтобы смерть летела к пределам вселенной.

Сразу после этого озарения Хинта осознал еще одну вещь. Он вспомнил давнюю череду разговоров, которые они с Иварой и Тави вели в больнице. Тогда они говорили о двух силах, которые борются в мире, о том, что есть один или многие избранные люди, в которых эти силы проявляются особенно сильно. Ивара тогда думал, что силы должны столкнуться в душе одного человека. Но Тави возразил, что этих людей может оказаться двое. И теперь Хинта увидел, что Тави был прав. Квандра Вевада был вторым человеком – Бемеран Каас избрала его для своих целей. А Аджелика Рахна избрал Ивару. И теперь два брата, два человека с почти одинаковыми исходными позициями, сражались между собой. Оба сейчас были на пике своей энергии, оба почти достигли своих целей, оба могли помешать друг другу, потому что их противостояние было примерно равным. Хинта снова испугался – но не так, как прежде. Теперь его страх стал очень рациональным, он боялся вполне определенных вещей, он знал, что будут означать победа или поражение в этом споре или позже, когда конфликт пойдет уже не на словах. Этот новый страх не сломил его, но наполнил его жгучим желанием бороться, помочь Иваре, победить вместе с Иварой. Он посмотрел на Тави и прочитал у того во взгляде те же мысли, те же чувства. А тем временем Ивара нанес новый удар по аргументам Квандры.

– Ты прав, – сказал он, – этот спор не имеет смысла, потому что он проигран тобой с самого начала. Твоя философия хрома, у нее не хватает ноги; ты видишь одно там, где на самом деле должно быть два. Ты пытаешься показать, что история человечества – единый и неделимый процесс развития, и все беды, ошибки, провалы и катастрофы называешь этапами этого развития. Но правда в том, что есть трудности, которые никого не закаляют в своем горниле; болезни, к которым никогда не вырабатывается иммунитет; шаги, которые ведут только назад, к отступлению и поражению. Есть войны, и таких войн большинство, в которых проигрывают обе стороны. Есть траты и утраты, которые не восполняются. Бывает опыт настолько негативный, что его не получается превратить в знание, которое бы обогатило нас. Твоя философия все сводит в одно, и ты сам в ее центре. Моя философия полярна, и я не претендую на то, чтобы занимать внутри нее четкую позицию. Я смотрю на вещи со стороны. Я верю в объективность, хоть ты и пытался объявить меня сектантом-фанатиком. Я верю, что есть добро и зло…

Квандра усмехнулся.

– …красота и уродство, благо и вред, созидание и разрушение. В истории было много событий, которые никому не принесли пользы: гибель тысяч людей, сгоревшие города, забвение наук и искусств. Ты скажешь, что мы все еще живы, и что дела идут неплохо. Я отвечу, что были и хорошие события в истории. Но они происходили не благодаря плохим, а вопреки им. Человечество не накапливает знания и силы в войнах и во времена катаклизмов. Все ровно наоборот: человечество накапливает во времена мира и строительства. И мы с тобой сейчас сидим за этим столом и едим вкусные фрукты именно потому, что до нас были несколько веков мира и строительства. Но время последней человеческой силы подходит к концу. Мы не успели восстановить численность своих народов, и до величественной красоты прежних технологий нам очень далеко. Мы выживаем, тратим последние крохи сохранившихся у нас накоплений, паразитируем на старой инфраструктуре и едва находим силы, чтобы ее чинить. Пройдет год, десять лет или век, наступит новая череда больших катаклизмов, и это станет нашим концом.

– Конец, конец, конец, – повторил, почти крича, Квандра. – Ты каждым словом пророчишь погибель. А где твое собственное конструктивное предложение? Я сейчас говорю о том, как мы можем строить, завоевывать, двигаться вперед. А ты только ноешь о грядущих разочарованиях. Где твой проект? Чем ты занимался в свои пропавшие годы? Что ты такого узнал, чего не ведаю я?

Хинта замер: он не мог придумать, что Ивара сможет на это ответить. Станет ли тот раскрывать Аджелика Рахна?

– Тот корабль, который ты нашел на Луне, прилетел сюда не пустым, – сказал Ивара. – На нем была технология, которая позволяет воскресить Землю в ее прежнем облике. Но эту технологию давно оттуда забрали. Все самое важное, что когда-то было на этом корабле, уже давно находится на Земле.

Прата слегка подался вперед. Киддика недоверчиво склонил голову.

– Откуда ты знаешь? – спросил Квандра.

– А откуда я узнал, что корабль там? Откуда узнал, как он выглядит?

– Ты блефуешь.

– В таком случае я делаю это лучше тебя. Твоя философия опровергнута. Твои планы вселенского могущества разбиваются вместе с твоими ракетами.

– Расскажи, как? Как такая маленькая вещь может восстановить экосистему целой планеты?

– Нет, я ничего тебе не дам. Ты уже обокрал меня один раз. Но если ты все еще хочешь, чтобы у человечества было будущее, то ты должен уйти – уйти с моей дороги. Хоть раз за всю нашу жизнь перестань мне мешать. И тогда ты увидишь, как мир меняется на твоих глазах.

– Ты блефуешь, – повторил за Квандрой Киддика.

– Он не блефует, – вмешался Лива. – Это все правда.

– Ты выбрал не ту сторону, – сказал Квандра.

– Ты убил моего сына, – дрожащим голосом произнес Лива, – а Ивара может его вернуть.

– Как? – закричал Квандра. – Что он тебе наплел? Смерть это смерть! Никто… – И вдруг он замолчал, уставившись на Ивару. Выкрикивая свои слова, он почти поднялся со своего места, начал наклоняться над широким столом – а теперь рухнул обратно в кресло. – Ты воскрес из мертвых. Ты не прежний Ивара Румпа. Ты изменился, что-то утратил и что-то обрел. Я больше не знаю, кто ты такой.

– А разве я умирал? – каким-то похолодевшим голосом поинтересовался Ивара.

– Лива, – обратился Киддика, – подумай еще раз, разумен ли твой выбор. На нашей стороне все еще слишком много ресурсов и сил. Неважно, что было сказано в этой комнате.

– Нет, – сказал Лива, – очень важно, что было сказано в этой комнате. Я больше не с вами. Это мой дом. И здесь закон меня защищает. А законы в Литтаплампе все еще есть. Каким бы могуществом вы ни обладали, у вас уйдет немало времени, чтобы полностью от меня избавиться. А до тех пор я буду помогать Иваре.

– Глупец, – сказал Квандра. – Он обманул тебя, хотя ты сам еще этого не понял. У него ничего нет.

– Ты не знаешь, что я видел и слышал. И не поймешь меня. Я никогда не был с тобой до конца. Я никогда не верил в твои космические амбиции. Я люблю жизнь. Я сделал все, чтобы эта планета была зеленой. И только это было для меня важно, это – и мой сын. Но мой сын мертв, а моя работа – жалкие крохи в сравнении с тем, что здесь действительно нужно. Ивара прав. Его путь может оказаться нашим единственным шансом.

– Так расскажи мне, что такого он тебе показал?

– Нет, – запретил Ивара.

– Нет, – повторил Лива.

Квандра ударил кулаком по столу – так, что дрогнула посуда. Наступила тишина. Еще никогда Хинта не видел, чтобы взрослые люди смотрели друг на друга такими взглядами. У Праты забегали глаза – он явно пытался что-то понять. Возможно, он был в шаге от предательства Квандры; ему тоже хотелось чудес. Ведь, в конце концов, именно он, а не Квандра, был на далекой Луне, именно он видел тот золотой корабль. Прата навсегда запомнил, как красиво в узорчатой обшивке отражались солнечные лучи – те же самые лучи, которые жгли и плавили его скафандр. Он чудом выжил, и что-то в нем изменилось, потому что ему показалось, что золотой корабль пел – пел, спасая его от ужаса космоса, пел, помогая ему вернуться назад.

– На Земле есть только одна ветвь внеземных технологий, которая может обеспечить нам вообще все, – в полной тишине произнес Квандра. – Это темная материя. Она изменила и продолжает менять нас. Она готовит нас к космосу и к любым трудностям. Корабль на Луне – лишь маленький бонус в сравнении с ней.

– Но темная материя – это воплощенное зло, – сказал Тави. – Вы сами сказали, что она чувствует такие миры, как наш. Она приходит, чтобы разрушать. Возможно, она – оружие, созданное где-то в другом конце вселенной. Она как боевая ракета с системой наведения на цель. Только у нее нет корпуса, формы, электронной начинки. Ее нельзя взорвать в полете или сбить с курса. Она пожирает энергию, одурманивает и убивает все живое. Учиться у нее? Срастаться с ней? Адаптироваться к ней? Это самоуничтожение. А тот корабль – в нем было добро, добро, посланное сюда специально, чтобы остановить зло темной материи. Ивара говорит вам правду – добро и зло даже более объективны, чем вы можете себе представить. Вот два дара – оба из космоса. Один, чтобы убивать других и умереть самому. Второй – чтобы жить. Какой дар Вы возьмете, пта?

– Это чушь, – с какой-то новой интонацией сказал Квандра. – Предметы, энергии и стихии не знают морали. Хотя и людям я бы рекомендовал отказаться от морали, заменив ее чистой этикой – простыми правилами взаимного бытия.

– Вы слепец, – ответил Тави.

Хинте показалось, что эти слова вызвали внутри Квандры последнюю лавину бешенства. Он испугался за Тави, испугался, что Квандра просто бросится через стол – настолько быстро, что другие мужчины не успеют его удержать. Но ничего такого не произошло. Квандра поступил иначе – ударил Тави словами.

– Нет, я не слеп. Я многое вижу. А вот ты и слеп, и глуп, несчастное дитя. Тебя сжигает страсть – твоя первая робкая страсть. Мой брат всегда имел несколько развратных слабостей. Мужчины, мальчики. Похоже, недолго он оплакивал своего прежнего любовника. И ведь так удобно соблазнять юнцов, когда работаешь учителем в провинциальной школе.

– Хватит говорить грязные слова, – потребовал Тави. При этом он беспомощно покраснел, а на глаза ему навернулись слезы. Квандра перевел взгляд на брата.

– Многих ты там потискал по темным углам?

– Ни одного, – ровным голосом ответил Ивара. – Это твое последнее оружие?

– А как по мне, я вижу, что, по меньшей мере, двоих. И похоже, ты очень привязался к ним – иначе зачем было везти их сюда за собой? Спишь с ними одновременно или по очереди?

Хинта почувствовал, как на него резко, волной нахлынула ярость. Прежде он ненавидел подобным образом только одного человека – Круну. Он ничего не сказал лишь потому, что слова в нем закончились, а дыхание прервалось. Из-за наплыва чувств он не сразу сумел понять следующие слова Квандры.

– Но все не так плохо. Мальчикам вовсе не обязательно жить с тобой и терпеть твои домогательства. Я могу их спасти. Димора.

– Твои родители живы, Хинта, – послушно вступил Димора Сайда, – и находятся под нашей опекой. Семья Фойта имела несчастье потерять в один день обоих своих сыновей. Их скорбь не знает границ. И боюсь, они страдают не только от скорби. Хинта, твой отец, Атипа, снова пьет. Твоя мать, Лика, сильно болеет, потому что не может раздобыть лекарства в разрушенном поселке. Их дом сгорел, и они на улице. Но это можно поправить. Только представь, как они обрадуются, если к ним вернется сын, да еще и корпорация даст им жетоны на первую очередь в получении временной жилплощади! И потом, есть много других благ – можно обеспечить достойное погребение маленькому Ашайте, построить большой дом, восстановить теплицы. Жизнь снова наладится. Тебе нужно лишь пойти с нами.

Слова Диморы доходили до Хинты словно сквозь белую пелену. Он внезапно ужасно отупел; ярость ушла, осталось ощущение шока.

– А ты, Тави, – сказал Димора, – ты тоже не потерял свою мать. Но боюсь, она сейчас в очень, очень затруднительном положении, потому что часть выживших повстанцев ушла из поселка и осаждает усадьбу Листы Джифоя. «Джиликон Сомос» пока не вмешивается в эту ситуацию. Но ты можешь решить, как нам поступить. Протянуть ли нам руку помощи этим людям, этим представителям переменчивой администрации, которые несколько раз нарушали данное нам слово? Хочешь ли ты этого? Хочешь, чтобы мы спасли твою мать и твоего нового отца?

– Нет, – сказал Тави, – я с Вами не пойду. Это не моя война. И не на мне будет вина за чью бы то ни было гибель.

– Причинять боль – вот единственный урок, которому ты действительно выучился у нашей матери, – глядя на брата, сказал Ивара. – Ну что, доволен?

– Хинта, – позвал Квандра. – Хинта еще не высказал своего мнения.

Хинта поднял на него взгляд и вместо живого лица увидел какой-то смутный серый силуэт. Он догадался, что это из-за слез, которыми сейчас наполнены его глаза. Но было в этом и что-то символическое: Квандры больше не было – тот распался, совсем перестал быть человеком, превратился в призрачную полость, пронизанную Бемеран Каас.

– Мы видели монстров, – извлекая что-то из самой глубины своего сердца, произнес он. – На юге их называют омарами. Эти чудовища уничтожили наш поселок. Они приспособились к миру, как он есть сейчас. Но они утратили все человеческое. Этого Вы хотите для людей?

– Да и нет. Эти монстры, должно быть, какой-то крайний вариант воздействия келп-тла. Они весьма интересны. Мы изучим их тела. Но они слишком уподобились животным. Я мечтаю дать человеку ту же степень выносливости, но оставить ему полный объем разума.

– Я никуда с Вами не пойду, – сказал Хинта, – даже если Вы взяли мою семью в заложники и будете их мучить. Я могу помочь спасти все человечество. А Вам я не верю. Вы, возможно, садист. И если я пойду с Вами, Вы все равно погубите мою семью, и меня погубите – просто чтобы досадить Иваре. А еще Вы хотите уничтожить все, чем мы являемся. Это нельзя принять.

Хинта ощутил на своем плече руку Тави, и ему стало чуточку легче. И еще он знал: где-то рядом, невидимый, танцует Ашайта. И Ашайта согласен с ним в каждом его слове.

– Ну что ж, – поднимаясь из-за стола, подытожил Квандра, – похоже, разговор окончен. Начинается война. А ты, Ивара, неплохо выдрессировал своих юнцов. Такие преданные…

– Прощай, – тоже вставая, сказал Ивара. – Эта война, как всегда, только твоя. Я хочу лишь сделать свое дело. Мне не нужно унижать тебя или ранить, мне не важно, чем ты там живешь. Просто уйди.

– Да, я ухожу, – усмехнулся Квандра. – Но не прощаюсь. Еще увидимся, брат.

– Надеюсь, что нет.

Квандра ушел. Но Хинта этого не видел, потому что в эти минуты сидел, дрожа, вцепившись руками в край круглого стола. Тави продолжал обнимать его. А потом кто-то еще тронул Хинту за плечо. Мальчик подумал, что это Ивара, но оказалось, что это Лива.

– Я тоже его ненавижу, – сказал он. В глазах у него блестели слезы.

– Ивара, – позвал Хинта из своей темноты.

– Да, я здесь, – ответил Ивара. Хинта повернулся в кресле и, наконец, нашел взглядом учителя. Тот выглядел спокойным и очень печальным.

– Ну вот, – сказал он, – теперь вы двое видели моего брата. Он никогда не хотел, чтобы я его спас.

– Он правда добрался до моих родителей?

Ивара отрицательно качнул головой.

– Правда, в том, что ты, возможно, никогда об этом не узнаешь. И не узнал бы, даже если бы пошел с ним. Ты сделал правильный выбор. Мы уже не можем спасти нескольких людей. Но мы можем спасти все человечество. Сама смерть перестанет иметь значение, если мы это сделаем.

Хинта тихо кивнул. Говорить у него не было сил.

Постепенно на круглую залу опустился покой – словно сами вещи восстанавливались, оживали после ухода Квандры. Блики солнечного света преломлялись в стекле кубков, освещая россыпи фруктов и овощей. Мясные яства блестели жиром. На боках старинных металлических чаш извивался вычурный узор – только сейчас Хинта разглядел, что там, среди плавных линий, прячутся небольшие, истертые временем изображения сестер-жриц Лимпы. Когда приходила беда, его мать всегда поминала этих девушек-героинь.

Традиционно считалось, что первых сестер-жриц было ровно тридцать шесть. Все они были сиротами, потерявшими родителей в самом начале Великой Войны, все познакомились друг с другом в одном лагере для эвакуированных детей. Там эти девочки и девушки дали клятву, что позаботятся друг о друге и обо всех, кто оказался обездолен на войне. Они создали орден милосердия, став примером для всех небезразличных женщин Лимпы, и начали проповедовать идеал общего очага, общего уюта, гражданского единства – в противоположность домашнему очагу, камерному уюту, семейному единству. Со временем учение сестер-жриц настолько глубоко вошло в философию Лимпы, что их орден стал не нужен и постепенно исчез. Однако сами тридцать шесть основательниц превратились в культурных героинь. Лика верила, что теперь эти девушки хранят всеобщий покой, присматривают за уютом всех очагов, всех жилищ в нашем мире и в загробных чертогах.

Хинта привык считать убеждения матери суеверием. Он никогда не замечал, чтобы ее обращение к сестрам-жрицам помогало от реальных бед. Но сейчас, после пугающих и жестоких слов Квандры, он вдруг обрадовался, что видит лица этих хранительниц на старинной чаше. Вместе со своими друзьями он теперь принадлежал к другой вере. Он верил в Аджелика Рахна и в Вечный Компас, верил в их собственную версию истории и в сияющий центр вселенной. Жертвенность Джилайси стала для Хинты ближе, чем когда-либо была жертвенность сестер-жриц. Идея активного противостояния, способного менять мир и останавливать войны, казалась ему более достойной, чем религия тихого патриотизма, малых деяний и индивидуального выживания. Однако именно сейчас, когда у него появились собственные убеждения, Хинта вдруг смог понять и принять точку зрения своей матери. Через эти лица он попытался передать ей какой-то мысленный привет. Пусть она найдет свое утешение. Пусть какая-то ее часть останется неуязвимой, несокрушенной, когда она поймет, что ей не вернуть ее детей, когда столкнется с жестокостью новых порядков, наступивших в Шарту. Пусть это будет с ней, если ей самой придется умирать.

Хинта смотрел на лица в узорах чаши и окончательно прощался со своей семьей, побеждал Квандру, отпускал родных, чтобы быть свободным для предстоящей неведомой битвы. Рука Тави по-прежнему лежала у него на плече. Лива медленно шел вокруг круглого стола и с машинальным автоматизмом возвращал на место сдвинутые кресла. Его руки слегка дрожали. Он выглядел ужасно перевозбужденным и немного напуганным, но ему удавалось владеть собой. А Ивара стоял, задумавшись, и смотрел вверх – на пронизанные солнцем слои стекла, на листья растений и на высокое яркое небо. Он глубоко и свободно дышал – его тело пыталось вспомнить те ощущения, которые дарила жизнь внутри купола. Потом он перевел взгляд на своих друзей.

– Мой брат все у меня взял.

– Нет, – ответил Лива. – Ты почти сокрушил его. Я никогда такого не видел. Ему нечего стало сказать. И Прата… я ощущал, как он склоняется на твою сторону. Квандра забрал у тебя только «Джиликон Сомос». Все остальное осталось при тебе. И если Джада Ра все еще существует, то наш лидер – именно ты. Если только ты захочешь, ты сможешь собрать заново всех, кто остался, и они тебя послушают.

– Я не это имел в виду. Я ожидал чего угодно, но только не того, что сейчас случилось. Я знал, что брат не будет растрачивать впустую все эти годы. Я знал, что он найдет себе путь и будет двигаться вперед. Я не сомневался, что он во многом преуспеет. Но я не мог вообразить, что его путь будет так похож на упрощенную версию моего собственного пути. – Ивара провел рукой по лбу, откинул назад прядь волос, рассмеялся. В эту минуту он выглядел не победоносным, но очень живым и неподдельно смущенным. Хинта вдруг ясно увидел, что это тот же самый человек, который на старой записи играл, бегал, целовался, плескался в воде. – Лива, ты помнишь, как Квандра надо мной издевался, когда мы в последний раз встретились все вместе? Однако после этого он сделал ровно то, о чем я говорил: он стал искать ковчег, он вознамерился открыть космос для человечества. Он все у меня взял. Он высмеял все эти сырые, недоразвитые, сомнительные идеи – и сам стал воплощать их в жизнь. А я пошел иным путем. Я все время в себе сомневался. Я ставил под вопрос каждый пункт своей исследовательской программы. До гибели Амики, Эдры и Кири я хотел лишь спасти человечество – мне был интересен любой способ. После их гибели я уже совсем не искал ковчег – я искал их тела, восстанавливал пропавшие моменты тех исследований, которые они провели без меня. Я никогда не знал, что у меня получится на следующем этапе. А Квандра словно бы раз и навсегда написал самому себе сценарий. Он идет по прямой, и неважно, что случается вокруг. Он, должно быть, не замечает ни открытий, ни неудач, не различает крупиц истины, когда пыль истории липнет к его ботинкам. Он отвергает чувство вины. Только теперь, только сегодня, глядя на него, я вдруг понял, насколько мне повезло. Ведь в наши школьные годы и во мне горел тот же энтузиазм, и меня вела, вдохновляла подобная несгибаемая воля. Но только во мне эта воля сломалась. Я перестал бежать, перестал, как механический великан, крушить все препятствия на своем пути. Я упал, упал лицом в ту самую пыль истории. И тогда эта пыль засверкала золотом.

Он продолжал улыбаться, но в глазах его блестели слезы.

– И чем дальше я ломался, тем больше я видел. А потом истина стала приходить ко мне даже тогда, когда я ее не звал. И вот сегодня эта лавина накатывает в последний раз. Я чувствую ее приближение. Квандра думает, что он мой враг. Но сегодня он был мне вестником, словно все эти годы работал на меня. Когда мы встретились, он словно отчитался передо мной, сообщил результаты выполнения своего задания. Но он опоздал: оно было дано слишком рано и слишком давно, а меня не было слишком долго. Разница между его исследованиями и тем, что мы знаем теперь – это пропасть, равная безумию, равная векам и жизням целых поколений исследователей. Только этих поколений не существовало. Мы перепрыгнули через сотню логических этапов; рок и наитие забросили нас в самое сердце прежде неведомой истины.

– У нас совсем мало времени, да? – спросил Тави.

– Да. Нам остался последний рывок, я сам еще не знаю, куда. Но я благодарен. Благодарен за то, что, сломленный и сломанный почти до конца, я встретил тебя и Хинту. Вы двое стали частью моего рока, ваше наитие сплелось с моим. Мы вместе сделали невозможное. А еще вы были одними из лучших, одними из самых добрых людей, которые когда-либо в моей жизни были рядом со мной.

– Спасибо, – прошептал Хинта. Это были первые слова, которые он произнес за последние пять минут. А Тави ничего не сказал – он просто поднялся со своего места и обнял учителя, очень осторожно, чтобы не причинить тому боль. Ивара, который в больнице отверг эти объятия, теперь не смог возразить. Они замерли вместе; голова мальчика лежала на груди мужчины. Ивара подался вперед и поцеловал Тави в лоб. Тот глубоко вздохнул. Глядя на них, Хинта ощутил, как в нем самом поднимается какая-то болезненная волна, противоречивое желание смеяться и плакать, кричать, привлекая к себе чужое внимание, и провалиться в стыдливое небытие, остаться в полном одиночестве. Он перехватил взгляд Ливы и увидел, что тот смотрит на этих двоих с каким-то трепетом, словно это не Тави прижимается к груди Ивары, но призрак Амики, сотканный из света и тени, тихий, исчезающий.

– Да, – сказал он, – ты мог бы позвать всех, собрать остатки Джада Ра. Ты мог бы послать этих людей, послать нас, чтобы мы выступили на каждом из великих гумпраймов. И тогда, возможно, мы бы собрали такую политическую волю, с которой Квандра уже не смог бы тягаться. Но ты ведь этого не сделаешь…

– Я не знаю, что я сделаю. Проблема в том, что мне нужно время. Еще чуть-чуть.

– Он объявил нам войну. Ты же знаешь его. Он не будет ждать. Он не даст нам ни дня, ни часа, ни минуты. Я уверен, что уже сейчас, прямо в своей машине, он говорит с кем-то, отдает распоряжения, заручается помощью, оказывает услуги – и все ради того, чтобы очернить и ослабить нас. Он способен за неделю лишить меня всей той власти, которую сам же мне когда-то и дал. А еще за неделю он перепишет историю моей жизни, сделает меня нищим и безродным.

– Тогда защищайся, – сказал Ивара. Он не отпускал Тави, мягко сложив свои руки на плечах мальчика. – Прости меня, Лива, но я не дам тебе план – не сейчас. Я не Квандра. У меня нет сценария для победы. У меня есть только пыль с крупицами золота. Выиграй мне время, выиграй время всем нам. Я, Тави и Хинта – мы трое сейчас, возможно, самые бесценные умы ойкумены. Мы уже сработались, мы знаем все, что можно знать важного. Нам нужно поговорить между собой, поговорить наедине. У нас слишком долго не было такой возможности. И только потом я хоть что-то смогу тебе ответить.

– Да, я понимаю. – По лицу Ливы Хинта видел, насколько тот уязвлен тем, что его выдвигают за пределы круга посвященных. Но Лива мог это выдержать: он любил Ивару, уважал мальчиков, верил их верой, а его разум говорил ему, что Ивара прав. Сейчас каждый из них должен был заняться тем, что у него лучше получается. В обсуждении Аджелика Рахна Лива был почти бесполезен. Но только он мог вести в этом городе политическую войну. – Тогда я вас оставлю. Говорите втроем. А мне нужно сделать несколько звонков и проверить, как себя чувствует Инка. Надеюсь, она уже приходит в себя.

– Спасибо, – прочувствованно сказал Ивара. Лива кивнул и пошел к выходу из круглой залы. Но Ивара его остановил.

– Подожди. Слушай, а мальчики уже видели главное чудо твоего сада?

– Нет.

– Но оно все еще существует?

– Да. Мы с Инкой почти не ходим туда после смерти сына. Слишком много…

– Я могу их туда отвести?

Лива кивнул и ушел. Хинта смотрел, как его высокая сутулая фигура удаляется по прозрачному тенистому коридору, ведущему от залы к основным помещениям дома.

– Пойдем, – позвал Ивара. – Вы должны это увидеть.

– А как же еда? – Хинта сам смутился того, как прозаично прозвучали его слова. – Квандра ничего не съел, только портил ягоды. А у нас не было обеда. И ты сам…

– Да, – согласился Тави. – Ивара, ты вообще ел в Литтаплампе?

– В больнице кое-что.

– Ну так поешь. У Ливы очень вкусно кормят, лучше, чем где-либо в Шарту.

– Нет. Пожалуйста, давайте уйдем отсюда. Я хочу окончательно стряхнуть с себя ощущение присутствия брата. А эти кушанья – нам все равно их не осилить.

– Давайте возьмем с собой три блюда, – предложил Хинта, – и поедим там, в этом самом чудесном месте сада. Если только это не будет… святотатством.

– Нет, это не священное место. Просто красивое. Там когда-то играли в мяч и устраивали пикники. Лива не может туда ходить, потому что Итака проводил там больше времени, чем в собственной комнате.

Они взяли с собой столько еды, сколько могли унести, прошли сквозь душное, жарко-влажное помещение оранжереи, где в бассейне с мутно-зеленой водой плавали огромные круглые листья каких-то неведомых растений, откинули занавес из полупрозрачной синтетической ткани – а за ним открылось потаенное пространство глубинной части сада. Это место за домом напоминало древний лес; древесные стволы поднимались на высоту в пять-шесть метров, их стискивали тугие тяжи лиан, сбрасывающих вниз стрелы с причудливыми желто-красными соцветиями. Ветви сплошным сводом смыкались над дорожкой из белого камня. Запах земли и жизни был мощным, дурманящим; у дорожки свободно гнили палые листья.

– Да, это лучше, чем круглый зал, – признал Хинта.

– Самое красивое еще впереди.

Дорожка провела их сквозь чащу, и они вышли в поле – последнее дикое травяное поле на планете Земля. В первое мгновение Хинта и Тави были вынуждены остановиться. Они потрясенно смотрели, как взрослый уходит вперед, свободно раздвигая стебли руками, приминая шагами высокую желтую траву. У Хинты перехватило дыхание – ему показалось, что поле простирается до горизонта. Секунду спустя он понял, что это иллюзия: поле было маленьким – оно уходило вперед всего на несколько десятков метров, а потом обрывалось, упираясь в прозрачную стену купола. Из земли по сторонам от поля, обозначая границы огромного окна, поднимались конструкции стальных опор.

Тави первым решился ступить в траву. Он коснулся стеблей рукой, отвел их в сторону, засмеялся от неожиданной щекотки и несмело двинулся вперед. Хинта пошел следом. Трава пахла, как сухая ткань, как хлеб, как солнечный день, закончившийся тысячу лет назад. Хинта высоко поднимал ноги, стараясь идти след в след – он привык, что растениям нельзя вредить. Тугие завязи, пучки и кочки оказывали сопротивление его ногам, и он очень быстро устал, словно пробирался через снег или через россыпь камней.

Ивара дошел почти до самого края поля – до закрытого стеклом обрыва, под которым лежал город. Там он остановился, оглянулся назад, на неуверенных мальчиков, которые, путаясь в стеблях, шли за ним и несли блюда с едой.

– Смелее. Не бойтесь сломать несколько стеблей. Это поле – шедевр Ливы: жизнеспособный биоценоз. Пока в куполе есть чистый воздух, эта трава будет жить. Здесь уже бегали, играли, лежали. В траву можно падать. Лучше падать спиной вперед. Это очень приятно.

– Это не больно? – спросил Хинта.

– Нет. Трава мягкая и густая, стебли тебя поддержат. Это как падать на поле фрата – подушка между тобой и поверхностью земли. Но здесь это можно делать без скафандра.

Однако никто из них не решился упасть: они лишь тихо опустились в траву, примяли ее руками и коленями, поставили подносы между собой.

– Да, – откидываясь на спину, зачаровано прошептал Тави. Хинта повернул голову и увидел маленький, невзрачный белый цветок какого-то ползучего растения, сумевшего проплести свои веточки между стеблями злаков. Теперь этот цветок был над ухом Тави. А наверху было небо – совсем близко: убери стекло, и вся эта трава, все эти джунгли сгорят, будут убиты ядом.

– Ну, вот и закончилось наше время, – серьезно сказал Ивара. – Я рад, что мы здесь. Рад, что конец нашего времени наступает именно здесь. Теперь мы должны решить, что делаем дальше. Наше решение обозначит конец эпохи. Если мы потерпим поражение, это станет лишь концом времени наших собственных жизней. Но если мы победим, это будет концом всей эпохи после Великой Войны, всей эпохи после оттепели, начиная с первого Дня Жизни.

Он сидел, вытянув ноги, упираясь спиной и плечом в стекло купола. Солнечный свет падал на половину его лица, но Ивара почти не щурился, словно он сжился с солнцем, сам стал частью его лучей. В его чертах проступило что-то величественное, какой-то запредельный покой абсолютной решимости. Хинта подумал, что вот теперь он выглядит как победитель, как человек, который четверть часа назад выиграл битву.

А потом Тави тихо запустил руку в карман, достал компас, раскрыл футляр и протянул сверкающую вещь Иваре. Тот молча взял предмет, перевернул, посмотрел на чеканную тыльную сторону золотого корпуса.

– Вы ведь отдали его?

Хинта почувствовал призраков. Они подходили ближе – спускались от солнца, ложились тенями, обдували ветром.

– Это тот самый компас? – спросил Тави.

– Да, но… – На лице Ивары отразилось удивление. Он снова посмотрел на компас, взвесил его на ладони, робко провел пальцами по золотой огранке, потом зачарованно оглянулся вокруг. – Да, это тот самый компас. Но он изменился. Я что-то чувствую; это невозможно описать. Словно эта вещь проснулась. Она никогда не была такой. Мы брали ее в руки, но она молчала. А теперь она говорит.

У Хинты пересохло во рту.

– Твой компас был настоящим компасом Тайрика Ладиджи? Первой репликой?

– Да.

– Мы отдали его, – сказал Тави, – мальчику, которого звали Двана. Он положил компас в одну из дарохранительниц своих погибших родителей. Потом, когда после землетрясения мы были в колумбарии Шарту, мы видели там сотни разрушенных погребений. Но погребения родителей Дваны были целы. Мы предположили, что это компас уберег их. Думаю, тогда он все еще лежал там.

– Да, я помню, – кивнул Ивара, – помню, как вы двое туда зашли.

Призраки подходили все ближе, незримые, неосязаемые, вставая между травинкой и травинкой, превращаясь в сонм; их лица были в переливах стекол и в облаках на небе, их беззвучное пение наполняло мир, согревая его, превращая в обитаемый дом. Хинта чувствовал, как начинает работать какой-то механизм, как энергия летит над красными просторами мертвой Земли, как маленький золотой ковчег на Луне раскрывается подобно цветочному бутону, как Аджелика Рахна в сейфе Ливы поет в ответ компасу, как меняются солнечные лучи.

– Мы не забирали компас, – сказал Тави. – Мы не видели его с тех самых пор, как отдали Дване. А в ночь, когда омары напали на Шарту, Двана умер. Это была странная смерть. Его не убило пулей. Он просто упал и не встал – без раны, без боли.

– А потом компас вернулся? – спросил Ивара. Компас лежал на его ладони; стрелки показывали стороны света. Наступила тишина, только искусственный ветер гулял в последней траве. И призраки шли.

– Да.

– Как?

Хинта посмотрел на Тави.

– Я думаю, что я – фавана таграса, – произнес тот. – У меня есть погребение в колумбарии Литтаплампа. Мы с Хинтой спускались в колумбарий сегодня утром. Компас лежал там – он был единственной вещью в моей дарохранительнице.

Ивара подался вперед, замер. Потом он прикрыл глаза, и несколько мгновений казалось, что он просто греется на солнце, просто слушает музыку, которая идет к нему отовсюду.

– Ну конечно. Слова твоей матери и твое свидетельство о смерти. Фавана таграса – не выжившие, верно? Это люди второй жизни, те, кто прошел через смерть, но каким-то образом был возвращен, да?

Тави кивнул.

– Я умер и был похоронен. Стоять там, у своего погребения – это было очень странно. Я чувствовал свой прах и кости по ту сторону металла. Я знаю, что это правда. Мы с отцом погибли вместе. Но я воскрес. Мы видели эту же вещь в памяти омара – вторую жизнь. Но ту вторую жизнь получали только очень плохие люди.

– А ты вернулся иначе. Не уродцем, недоношенным в золотой скорлупке, а человеком.

Призраки обступили их – как голограммы, преломленные в стекле, как пар слабого дыхания: прозрачно-светлая армия.

– Ивара, – сказал Хинта, – посмотри на Тави, посмотри внимательно на его лицо. Его барельеф был сделан по образу Таливи Митина. Ты видишь?

Ивара посмотрел на Тави, и Хинта заметил, как выражение глаз учителя меняется: тот узнавал загадку лица Тави, как и сам Хинта недавно узнал ее.

– Ты – образ и подобие своего барельефа?

– Да. Я до сих пор даже не знал, что Хинта тоже это заметил.

– Прости, – сказал Хинта. – Я видел это, это произвело на меня сильнейшее впечатление, но всего было слишком много, и я говорил о другом. А после уже не было времени.

Ивара протянул руку, кончиками пальцев коснулся щеки Тави. Мальчик не вздрогнул, но, наоборот, потянулся навстречу его ладони.

– Это чудо, – с каким-то особенным выражением произнес Ивара.

– Я знаю, – улыбаясь, ответил Тави.

– Мы не стали говорить при Ливе о фавана таграса и о компасе, – добавил Хинта. – Лива отвез нас в колумбарий, но он думал, что мы идем к могиле отца Тави. Он так и не узнал, что произошло.

– Погребение моего отца было рядом с моим, – пояснил Тави. – Теперь мне кажется, что я… что мы с Хинтой неправильно сделали, когда оставили Ливу в неведении. Если бы мы рассказали ему обо всем, он бы, возможно, обрел более прочную надежду на возвращение своего сына. Мне показалось…

– Нет, – покачал головой Ивара. – Вы все сделали наилучшим образом. Вы не должны были ему говорить. Лива слишком сильно страдал. Я не знаю, как бы он поступил, если бы начал верить, что может вернуть одного своего сына, и не менять больше ничего вокруг. А сейчас он многого не знает – и в этом незнании его сила. Надежда, которую он получил, не исходила от людей, от меня и от вас – она была дана ему самим Аджелика Рахна. С этой надеждой, пусть неясной, Лива стал нашим верным союзником. А союз с ним нам необходим. Он последний из моих старых друзей, кто остался мне другом. Но я не знал, могу ли доверять ему по-настоящему. Теперь я знаю, что могу. Любовь к сыну будет держать его с нами. Это трудно – скрывать информацию от тех, кто на твоей стороне, но бывает, что нет другого выбора. Вы двое – молодцы. Признаюсь, я не мог ожидать, что вы так хорошо справитесь без меня. Но у вас все получилось, вы не наделали глупостей, не попали в беду и при этом много успели.

От этой похвалы у Хинты внутри стало тепло. Он ждал таких слов, нуждался в одобрении. А между тем компас по-прежнему был у Ивары в руках, и призраки продолжали приходить, подходить. Они больше не атаковали, не заставляли Хинту терять сознание – они просто останавливались рядом: зрители, свидетели, вестники, просители. Как мальчики ждали суждения Ивары, так и эти фигуры из тени и света – тоже чего-то ждали.

– Спасибо, – сказал Хинта. – Я рад, что мы все сделали как надо. Хотя порой мне казалось, что от меня нет пользы, что я могу только страдать, спать, есть и падать в обмороки – здесь и там.

– Нет, Хинта, – возразил Тави, – ты отлично держался. Ты был великолепен в своей умеренной искренности – например, когда ты напал на «Джиликон Сомос» в самом начале нашей с Ливой первой поездки. Я не знаю, как бы я стал знакомиться с Ливой без тебя.

– Ладно, в таком случае я горд собой. Но ведь я могу задать тот же вопрос, который задавал Лива. Почему мертвые? Что нам обещают эти призраки и их песни? Почему золотые вещи заговорили не своим голосом, не языком машин и программ, но языком смерти? Откуда вокруг все эти сонмы страждущих душ? В чем смысл?

Тави открыл рот, чтобы ответить, но сам Хинта продолжал говорить – что-то прорвалось из него.

– Я их вижу. Я их слышу. Раньше это происходило только рядом с Аджелика Рахна и с компасом – теперь это происходит просто так. Раньше это происходило в темных, закрытых пространствах – теперь это происходит под небом, посреди просторов мира. Духи заполняют вселенную. Я видел лицо Дваны почти так же ясно, как ваши лица. Другие не являлись мне с такой ясностью. Но я различаю среди них Ашайту, я чувствую, как он танцует в самих вещах.

– И я его почувствовал, – сказал Ивара. – В больничном лифте. Когда пели робо-каталки.

– Раз наше время кончилось, значит, у нас должен состояться последний разговор – тот, в котором будут подведены все итоги. Так?

– Последний или почти последний. Я проделал в своей жизни огромную исследовательскую работу. На ее финальном этапе ко мне присоединились вы двое, и вместе мы совершили прорыв, равного которому наука до нас не знала. Потом мы с вами добыли запись из памяти омара. Мы слышали слова кежембер и стали свидетелями пробуждения Аджелика Рахна. Та запись содержала в себе абсолютно все, чего добились мои погибшие друзья. И если были еще вещи, которых нам не хватало, то эти вещи открылись сегодня – во время вашего спуска в колумбарий и позже, в речи моего брата. У нас есть самая полная картина. Осталось только свести ее воедино.

– Тогда, позволь, я начну, – попросил Хинта. – Начну с призраков, потому что они рядом здесь и сейчас. И я хочу их понять.

– Конечно.

– Смерть не окончательна. Посмертие материально. Где-то в Акиджайсе работает огромная машина. В ней развиваются эмбрионы тысяч человеческих тел. Души умерших могут переселяться в эти тела. Я не знаю, со сколькими из людей это происходит; складывается впечатление, что стать омаром куда проще, чем стать фавана таграса… Но дело сейчас не в этом. Призраки, души, духи – все, кого я ощущаю вокруг – это то самое, что должно переселяться из старого тела в новое. И этот процесс каким-то образом связан с золотыми вещами. Поэтому, когда золотые вещи пробуждаются, мы начинаем ощущать присутствие мертвых. Так?

– Вот ты сам и ответил на свой вопрос, – сказал Тави. – Даже дополнил те слова, которыми я все это описал в колумбарии. Я представлял себе очень простую и строгую систему. Я думал, что есть человек, и что у этого человека есть одно запасное тело, предназначенное только ему, и что от морального выбора человека зависит судьба его запасного тела. Но в твоих словах я услышал другое. Эмбрионы не индивидуальны. Это звучит более реалистично, потому что даже самая огромная машина не могла бы содержать в себе в виде копий все человечество. Эмбрион обретает индивидуальность, когда освобождается душа. Так получаются и омары, и фавана таграса.

– А твое лицо?

– Соединено с лицом Таливи.

– Вот именно. Все сложнее. Тави, в тебе не одна сущность, а больше.

Тави моргнул.

– В тебе и душа Тави, и душа Таливи. Ты не обычный мальчик, ты был пересотворен словно бы специально для того, чтобы однажды пройти весь путь последних месяцев! Ты думал о нужном, изучал легенды, восхищался героями, хотел бороться, искал справедливости, горел ярче других. А потом ты увидел Ивару – лишь мельком, но с той минуты ты словно бы знал, что нужно делать. С той минуты твоя прежняя жизнь, жизнь изначального Тави, стала разрушаться, исчезать. И вот сейчас ты здесь. Твоей семьи – отца и матери – рядом с тобой нет. Прости, что я это говорю. Но рядом с тобой мы с Иварой, и Аджелика Рахна, и компас, и могущественные люди. Твои слова о том, что ты попадешь в Литтапламп, оказались пророчеством. Твои слова о том, что звездный ветер работает не только между мирами, но и внутри мира, тоже оказались пророчеством, потому что твоя душа проделала этот путь здесь… Машина перерождений дает жизнь, но не занимается просто копированием людей – она иначе побеждает смерть: создает других людей, не случайных, измененных, таких, которые пытаются найти правду, рассказывать правильные истории, совершать благие поступки. Как в барельефах на саркофагах, в одном возрожденном – два образа: душа недавно умершего и душа древнего героя.

– Поэтому о фавана таграса и осталось немало свидетельств, – сказал Ивара. – Почти всегда это были выдающиеся люди – те, кого потом помнили и любили, кем восхищались. И традиция посмертных барельефов, думаю, возникла не сама по себе; изображения на саркофагах отражают природу фавана таграса. В каждом из этих лиц спрятана надежда на воскрешение, на вторую жизнь. И одновременно это надежда на великую праведность умершего, амбиция, что умерший обладал несравненными человеческими достоинствами.

Пока они говорили, Хинта смотрел – на них и на компас, на небо и на траву. Он видел, как призраки играют вокруг, переплетением теней и света ложатся на их лица.

– Я понял, – вдруг произнес он. – Это надежда не на одну вторую жизнь. Это надежда на целый цикл новых жизней. Ведь получается, что если Тави станет героем, то через века он повторится снова и будет соединен с еще одним хорошим человеком или с еще одним невинным ребенком. И так будет происходить раз за разом.

– То есть, возможно, во мне уже больше, – осознал Тави, – больше, чем два?

– Души – это свет вселенной, – напомнил Ивара. – Души связаны с историей, которая началась не в этом мире. Если каждый раз оставлять самое хорошее от каждой души и передавать это дальше, то, в конце концов, возникнут существа, очень похожие на сам Образ. Тави, я думаю, это уже есть в тебе, уже сияет в тебе. Вместе с изначальным Тави и с изначальным Таливи в твоем лице сам Образ: потаенные черты великой прекрасной общности, к которой принадлежат все люди, и Аджелика Рахна вместе с нами.

– А мое лицо похоже на твое, – сказал Тави. – Тогда ты тоже можешь быть фавана таграса.

Хинта несколько опешил от такого поворота. Но он и сам видел это: видел их общность и связь, видел, что призраки не делают различий в своем танце и равно касаются обоих – и мужчины, и мальчика, и не только их лиц, но и рук, и тел, и всего вокруг них.

– Я уже подумал об этом, – сказал Ивара. – Это бы объяснило пропавшие годы моей жизни, объяснило, почему такое количество людей чувствовало, что я умер, почему мой брат так странно присматривался ко мне, и почему в конце, когда он стал терять контроль, он обмолвился о том, что я вернулся из мертвых…

– Да. Поэтому мы с тобой так похожи. Дело не в цвете волос и даже не в чертах лица. Многие люди бывают похожи мелочами. Но мы с тобой похожи этим особым всеобщим светом, который примешался к собственному свету наших душ.

– Это лестно звучит, – скептически ответил Ивара, – но где мое погребение, мое свидетельство о смерти? В какого из героев я преображен? – Он развел руками. – Давайте не будем говорить обо мне как о фавана таграса, потому что этому нет – по крайней мере, пока – доказательств. И вся моя схожесть с Тави, которую замечали столь многие люди, может объясняться иначе. Давайте обсудим другие вещи: по возможности, достроим картину мира.

– Хорошо, – согласился Тави.

– Чего-то я все-таки не понимаю, – сказал Хинта. – Мы говорим, что есть машина, которая обеспечивает переселение душ…

– Нет, – поправил его Ивара. – Переселение душ – закон вселенной, поддерживаемый звездным ветром. Машина лишь поставляет тела, оболочки, дает шанс быстро возродиться людям определенного склада.

– Ладно. Мы сейчас по большей части разобрались с фавана таграса, и я сам ответил на вопрос о том, почему призраки приходят к золотым вещам. Я даже могу понять, почему они приходят к нам с вами – потому что мы теперь причастны. Но каков механизм этого процесса? Почему я вижу их в свете дня – прямо на стеклах, на траве, в ваших лицах? Вы их видите так же?

– Не совсем, – сказал Тави. – Скорее я их слышу – они, как речь Аджелика Рахна, проникают в мой разум.

– А я их чувствую, – сказал Ивара, – но не слишком ясно. Забавно, но для меня это ощущение похоже на работу в аудитории – словно нас здесь не трое, а класс или курс. Я их чувствую, как чувствовал толпу учеников, к которым поворачивался спиной. Я их не слышу и не вижу. Но я не видел Аджелика Рахна с тех пор, как мы пересекли линию Экватора. Если он пробудился, стал другим, то, возможно, контакт с ним изменит мое восприятие.

– Тогда почему я вижу лица? – спросил Хинта.

– Возможно, это очень субъективное явление, – пожал плечами Ивара, – и каждый воспринимает их по-своему.

– Они красивые? – спросил Тави.

– Да, – с некоторым трепетом ответил Хинта, – думаю, так можно сказать. Это идеальные лица. На них нет шрамов природы и жизни. Я не замечал в них явного уродства. У них вообще очень мало индивидуальных черт. Я не знаю, сколько им лет. Я даже не могу различить мужчин и женщин.

– Должно быть, это здорово – видеть их своими глазами. Их много?

– Их много, – эхом подтвердил Хинта, – и нет, я не уверен, что видеть их – это здорово.

– Думаю, они не издают звуков и не выглядят, – сказал Ивара, – но сам наш разум находит удобный для себя способ, чтобы их воспринимать. Ты и раньше был таким, Хинта. Ты порой удивляешь других, даже меня. Ты видишь то, что скрыто, замечаешь даже те эмоции у людей, которые сам не можешь понять. У тебя дар. Ты – мастер эмпатии.

И снова похвала обрадовала Хинту. Но теперь вместе с удовольствием он ощутил удивление, даже смущение. Он никогда не думал о себе тех вещей, которые сейчас сказал о нем Ивара. Хинта знал о своих технических талантах. Еще он стремился к зрелости. Он бы принял как должное, если бы его похвалили за благоразумие, за выносливость. Но Ивара хвалил его за те вещи, которые сам Хинта обычно приписывал Тави. И сейчас Хинта посмотрел на Тави. Но тот улыбался, будто был согласен с Иварой, будто Ивара, с его точки зрения, говорит очевидные вещи.

– Ты вместе с братом получил видение тех золотых врат. А теперь Ашайта мертв, и если между вами была связь, то отныне она уходит за грань смерти. Поэтому ты видишь призраков так, как мы их не видим.

Хинта неуверенно кивнул. Он тоже чувствовал, что все это правда. Неужели он настолько не понимал себя? Ведь, действительно, он всегда мог что-то сказать о людях – даже о тех, о которых ничего не мог знать. Вот, к примеру, Прата – Хинта теперь осознал, что почти видел, как тот шел по поверхности Луны. Неужели видения всегда были с ним, а он даже не осознавал их? И сколько всего мог бессознательно видеть и постигать его ущербный брат?

– Но откуда это во мне? – спросил он.

– Келп-тла? Я не знаю. Мир полон необычных людей. А ты родился и жил в необычном месте, на границе между всем и всем, в точке соприкосновения очень многих сил.

– А те золотые врата, – вернулся Тави, – они ведь тоже часть картины, которую мы теперь можем свести воедино?

– Безусловно. И думаю, я наконец-то знаю, где они и что они такое.

От этой новости мальчики встрепенулись.

– Расскажи, – нетерпеливо попросил Хинта.

– Современная онтогеотика считает, что планета заключена в одно кольцо – в кольцо Экватора. Но этих колец два. Экватор – это центральная широта планеты. Второе кольцо – это Меридиан. Меридиан идет перпендикулярно Экватору. Омар называл его Ас Кешал Гаум, говорил о нем как о «темном». Я думаю, такое название не случайно; возможно, суть его в том, что почти вся темная материя, попавшая на нашу планету, сосредоточена вдоль этой линии. Меридиан – конструкция не менее величественная, чем Экватор. Но Меридиан идет очень глубоко под поверхностью земли, а темная материя экранирует его, поэтому ученые веками не замечали его существования.

– И мы знаем, где проходит Меридиан?

– Да. Судя по всему, он под нами. Он идет под Литтаплампом, с одной стороны от Экватора, и под Акиджайсом, с другой. А посередине между этими точками, у самой стены Экватора, стоит злосчастный поселок Шарту. Поэтому я и говорю, что ты, Хинта, вырос в месте, где сошлось такое множество сил. И поэтому я послал туда своих друзей, хотя годы назад мы не знали почти ничего. Но уже тогда мы вычислили аномалию в районе Шарту. Аномалия возникала из-за того, что это место встречи двух самых энергоемких инфраструктур на планете.

– Да, – ошеломленно сказал Тави. – Я тоже об этом думал, но не додумал это в такой географической ясности. Омар говорил, что путями Темного Меридиана он поведет твоих друзей на юг к… к Исал Мунах Адар Дабаута – постоянным вратам великого возвращения, и дальше, до Минур Канах Кежембра – сердца кежембер. И эти же вещи Аджелика Рахна показывал на энергетическом шаре, в самом конце своей речи!

– Получается, именно эти врата – Исал Мунах Адар Дабаута – я видел в своем видении? – спросил Хинта. – В том видении, которое случилось, когда отключалось электричество и когда Ашайта впал в кому?

– Возможно.

– Это врата, через которые выходят фавана таграса? – спросил Тави. – Я прошел через них?

– Думаю, что так. Они должны быть где-то под пустошами. И в них должен быть какой-то невероятный механизм – машина телепортации, чтобы все фавана таграса могли вернуться домой, даже если между этим местом и их домом лежат тысячи миль мертвой земли. А дальше на юг, ближе к Акиджайсу, находится место, где Меридиан выныривает на поверхность – там он открыт, там должны были уничтожаться те, кому воскрешение запрещено. Но из-за какого-то сбоя в системе, или из-за внешнего вмешательства, этот механизм был нарушен, и некоторые из этих существ обрели бытие – стали кежембер.

– Но почему в моем видении около врат лежали мертвецы? – спросил Хинта.

– Возможно, потому, что врата закрыты для тех, кто пытается в них войти. Они открыты только для фавана таграса, которые должны из них выйти. Это не вход, а только выход.

– Или дело в другом, – сказал Тави, – в том, что уже очень давно какое-то зло захватило окрестности этого самого важного на планете места и контролирует все это пространство. Темная материя, которую омар называл Бемеран Каас, собирается над Меридианом, экранирует его от человеческих приборов, мешает его работе. А омары рождаются в Акиджайсе. Теперь это их город. Хотя так не должно быть.

– И кто построил Меридиан? – спросил Хинта. – Аджелика Рахна?

Ивара кивнул.

– Только они могли это сделать.

– Так вот о чем та самая первая легенда, которую ты рассказал нам на руинах школы! – осознал Тави. – Аджелика Рахна не исправляли Экватор. Они построили другую огромную машину – второе кольцо, без которого сам Экватор не мог работать. И вместе две эти структуры начали преображать планету: лед растаял. И в этой огромной штуке заключены тела для фавана таграса?

– Да. Фавана таграса появляются и развиваются внутри этой структуры. Затем они выходят на поверхность – через врата жизни или через врата уничтожения. Но внутри Меридиана должны быть не только эмбрионы. Там вся наша надежда. Аджелика Рахна заключили туда нечто великое, чтобы дать нам шанс на полное возрождение Земли. У них были столетия на то, чтобы возвести и усовершенствовать эту структуру. И теперь Меридиан должен обладать огромной мощью. Он развит, завершен как никогда прежде. Он и есть главный росток, взошедший от золотого семени. Я годами задавался вопросом о том, почему в наше время мы не встречаем и толики тех золотых вещей, которые были известны в эпоху Великой Зимы. Теперь я думаю, что знаю ответ: вся сила этих вещей ушла в Меридиан. Именно поэтому даже сам Аджелика Рахна теперь спит. И разбудить его можно лишь в одном месте – в точке, где Экватор и Меридиан встречаются.

– Ну да, – сообразил Хинта. – Чтобы проснуться, он берет частицу всей этой энергии обратно.

– Именно так.

– Как жаль, что он не закончил свою речь, – вздохнул Тави.

– Да. Но он сказал главное: что…

– …мы должны его отнести.

– Куда-то. Но мы так и не узнали, куда.

– Да, мы не услышали его последних слов. Но он показал карту. А омар, сам не ведая, что делает, объяснил эту карту нам. Место, куда мы должны отнести Аджелика Рахна, обозначено на этой карте. Это место где-то вдоль Меридиана; при этом я думаю, что оно с той стороны стены Экватора, ближе к Акиджайсу, там, где находится вся ключевая структура Меридиана и все главные выходы из него. Вот и ответ на вопрос о том, что нам следует делать дальше – нам нужно будет попасть туда.

– Но как? – спросил Хинта. – Это ведь пустоши.

– Нет, – понял Тави. – Это не пустоши. Это под пустошами. Это те пути Меридиана, о которых говорил омар.

– Но они разрушены, – сказал Хинта. – Друзья Ивары нашли подводный вход в эту инфраструктуру. Но потом там все заполнила Бемеран Каас, обращенная в плазму. Этих тоннелей больше не существует. Или придется пробуриться туда через сам ад. Но мне кажется, даже идти через пустоши, постреливая по омарам, будет проще, чем бороться с Бемеран Каас. И для того, и для другого нам нужны несметные ресурсы, целая армия.

– Я об этом думал, – ответил Ивара. – И даже обдумывал страшный и безумный вариант, что мне придется принять помощь Квандры, что мне понадобятся его люди, чтобы повести экспедицию в Акиджайс. Но ты, Тави, спас меня от этой печальной необходимости. И теперь я вдвойне рад, что поговорил с вами, прежде чем принимать любое решение.

– Но как? – спросил Тави. – Что такого я открыл? Разве у меня есть армия?

– Твое лицо открыло нам секрет всех посмертных барельефов. А это живая традиция. А когда есть живая традиция, это означает, что у нее есть живые хранители. До этого мы имели дело с историей, с артефактами и свидетельствами давно минувших дней. Но теперь мы нашли привязку в настоящем. Мортейры и мастера саркофагов работают прямо сейчас.

– Но ведь они могут ничего не знать про фавана таграса, – сказал Хинта, – а просто повторять все, как это делали века до них.

– Я бы тоже так рассуждал, если бы не одно событие, свидетелями которого вы тоже были. Я имею в виду человека, который бросился к нам на технической парковке больницы.

– У него был знак на лице, – вспомнил Тави, – и ты его узнал. Но ты тоже не захотел об этом говорить при Ливе. Этот человек – мортейра?

– Нет. Он принадлежит к Санджати Кунгера.

Хинта только качнул головой; он абсолютно не знал, кто это такие.

– Это весьма особые люди. Отчасти секта, отчасти каста. Они живут в колумбарии, работают на строительстве новых штолен, следят за чистотой, ухаживают за надгробиями. Их не очень много – несколько тысяч.

– Учитывая размеры колумбария, их действительно немного, – согласился Тави. – Но все равно странно, что мы ни одного там не встретили.

– Днем они спят, но даже ночью редко выходят на те маршруты, которыми пользуется большинство посетителей колумбария. Впрочем, встретить их можно. Есть несколько мест, где они появляются регулярно – просят там милостыню, общаются с людьми, принимают заказы.

– Они нищие? – спросил Хинта.

– Многие из них отказываются от обладания имуществом, но среди них есть свои образованные люди: инженеры, историки. Санджати Кунгера можно родиться, но можно и прийти к ним в любом возрасте. Уйти от них тоже несложно. Некоторые из числа урожденных Санджати Кунгера становятся мортейрами или мастерами саркофагов, а такой человек может зарабатывать очень большие деньги и вести в Литтаплампе богатую жизнь. Так что, при наличии желания и определенных талантов, бедняки могут разбогатеть, выбраться из подземелий и начать жить в одном из лучших районов города. Однако, насколько я понимаю, большинство этих людей никуда не стремится и живет так же, как жили их предки полвека или век назад.

– А о чем их просят? – заинтересовался Тави.

– Помнить. Навещать погребения. Чаще всего к ним обращаются люди, которые хотят, чтобы их умершие родные не чувствовали себя покинутыми, но сами уже не могут выполнять этот долг.

– А что за знак был на лице у того человека, который кинулся к нам в больнице? – спросил Хинта.

– Древо.

– Древо, – повторил Тави. – Да, похоже. Как на Аджелика Рахна?

– Да. Теперь я думаю, что здесь есть связь.

– И эти люди могут быть живыми хранителями всей той истории, которую мы с таким трудом открывали?

– Не думаю, что всей, но что-то они знают. Иначе бы один из них не появился у больницы, чтобы передать нам сообщение. Я раньше думал, что он кричал все эти слова мне. Но теперь я не уверен; возможно, он кричал их тебе, Тави, потому что ты фавана таграса.

– Ты тоже можешь быть фавана таграса, – вернул Тави.

– Это не доказано. Ну а если и так, то он мог обращаться к любому из нас, к нам обоим, или ко всем нам вообще.

– И все же я не понимаю, – сказал Хинта. – Даже если Санджати Кунгера многое знают, как они помогут нам проложить путь до самого Акиджайса? Или они должны стать той самой армией, которой нам не хватало, чтобы перейти пустоши?

– И здесь мы подходим к третьему основанию, на которое я опирался. До того, как я исчез, я занимался какими-то исследованиями в самых глубинах колумбария. Я сам об этом ничего не могу вспомнить, а в сети на эту тему опубликован лишь бред. Но если мы правы сейчас, если Меридиан проходит под Литтаплампом, то настоящее сокровище, которое может быть найдено там, на самой глубине – это доступ к нему. А Санджати Кунгера могут хранить этот секретный путь, потому что никто не знает подземелья лучше, чем они.

– И если там есть проход, – загорелся Тави, – то нам не нужны те проходы, которые твои друзья нашли вблизи Экватора! Мы можем спуститься к Меридиану прямо здесь, под Литтаплампом, и вдоль него пройти… до самого Акиджайса?

– Это лишь гипотеза, но да, если такой путь есть, нам не нужны ни армия, ни техника, ни деньги, ни политическая сила, которую мне прочит Лива. Мы можем просто взять Аджелика Рахна, Вечный Компас, еду, скафандры, нашу храбрость – и отправиться вниз.

Хинта услышал, как гулко и яростно бьется его сердце. Призраки по-прежнему были вокруг, но сейчас ему показалось, что в их лицах что-то меняется, словно они могли слышать этот разговор и питать надежду.

– Мне кажется, Инка и Лива тоже должны были понять географию Меридиана, – сказал Тави. – Они ведь видели запись с воскрешением Аджелика Рахна и слышали слова омара.

– Ну, вот я тоже это видел, – возразил Хинта, – но в отличие от вас двоих, не сделал столь всеобъемлющих выводов.

– Нет, – сказал Ивара, – они не могли сделать тех выводов, которые мы сделали сейчас. Я тысячу раз за свою жизнь наблюдал, как образованные, неглупые и в целом благонамеренные люди смотрят на вещи, на тексты, в которых я нашел что-то важное, не видя там ничего. У нас с тобой, Тави, тоже своего рода дар – почти как у Хинты. Мы все трое можем видеть то, чего не видят остальные, при этом мы с Тави можем видеть то, чего не видит Хинта, а ты, Хинта, можешь видеть то, чего не видим мы. И кроме дара, у нас есть специальная подготовка. Мы уже знали про фавана таграса, мы обсуждали их. А сколько мы говорили об Аджелика Рахна, о золотых вещах, об устройстве вселенной, об омарах, о прежних сектах Образа? Это не случайно пришло к нам. Мы воздвигли здание нашего знания, навели мосты между разрозненными смыслами. Мы понимаем, кто такой Аджелика Рахна; мы знаем, как он пришел сюда; мы знаем, чем он занимался здесь; мы знаем, на что он способен. Поэтому мы можем поверить в Меридиан, вообразить себе эту вещь во всем ее масштабе, понять ее историю и предназначение.

– И мы его найдем, – тихо закончил Хинта, – когда возьмем нашу храбрость и спустимся в самую глубину пещер колумбария.

Ивара улыбнулся.

– Когда пойдем? – несколько нервно спросил Тави.

– Поздно вечером. Чтобы встретиться с Санджати Кунгера, когда те бодрствуют и занимаются своими делами.

Тави обреченно кивнул.

– Не сегодня вечером, – успокоил его Ивара. – Завтра. Моей ране нужны еще хотя бы сутки покоя.

– Хорошо! – с облегчением ответил Тави. Они, наконец, приступили к еде. Великолепные кушанья успели остыть, но остались такими же вкусными. Хинта жевал ломти холодного мяса, закусывал их острыми овощами и с мстительным наслаждением вспоминал, как ягода лопнула в руке у Квандры, когда тот утратил контроль над разговором. А вокруг колыхалось море желтой травы, светило солнце, танцевали призраки, сверкали стекла огромного купола, разверзалось бездонное небо, курился дымами далеко внизу муравейник города.

– Пусть это будет не последний пикник на травяном поле, – попросил Тави. – Пусть эта планета живет.

Наевшись, они разлеглись в траве. Хинту сморило, он задремал, но сквозь сон ему казалось, что он слышит, как друзья тихо переговариваются между собой. Ивара что-то шептал, Тави едва слышно смеялся, и в этом смехе было счастье. Судьба жестоко урезала их время, а чувство долга не позволяло им отклониться от их пути, но они получили свой клочок времени между великими битвами, чтобы испытать то, чего у некоторых людей не случается ни разу за всю их жизнь.

Когда вечернее солнце окрасило колосья в теплые предзакатные цвета, на поле появились Лива и Инка; они вышли из густых теней сада и, раздвигая траву, пошли к месту маленького пикника. Хинта к тому времени уже проснулся. Он сидел спиной к стеклу купола, на том месте, где раньше был Ивара, и смотрел на приближающиеся силуэты. Ивара поднялся им навстречу.

– Ты жив, – сказала Инка.

– Да. Признаюсь, еще никогда не осознавал этого с таким восторгом и с такой глубиной.

Они обнялись; она долго – даже слишком долго – не отпускала его из своих объятий.

– Я мечтал умереть, – уткнувшись в ее плечо, произнес Ивара. – Вслед за Амикой. А сегодня, впервые за годы, я не хочу умирать.

– Не надо, не говори так. Не надо об этом.

Хинта смущенно отвернулся, посмотрел на город – а они все стояли, обнявшись. Тави тоже поднялся из травы, обмолвился с Ливой какими-то словами. Потом Инка, наконец, отпустила Ивару. Впятером они смотрели на закат сквозь стекло купола.

– Отсюда ведь можно уйти тайком? – спросил Ивара. – Так, чтобы никто не знал, куда?

– Исчезнуть? – уточнил Лива. – Значит, ты так решил?

– Да. Квандра следит за домом, и рано или поздно он сюда придет. Ты прекрасно знаешь, что мне, мальчикам и Аджелика Рахна нельзя здесь оставаться. Да и вам так будет безопаснее. А пока пусть брат думает, что мы здесь и готовимся сражаться с ним на его поле.

– Да, ты прав. Я помогу тайно уйти. Есть способы.

– Хорошо.

– Когда? – спросила Инка. Лива, пытаясь утешить, приобнял жену за плечи. Она ответила слабой улыбкой.

– Завтра вечером, – ответил Ивара. – Есть три сценария. Либо через несколько дней после нашего ухода с миром начнут происходить невероятные перемены – такие, что их заметит каждый. Либо ничего не произойдет, но мы вернемся. Либо ничего не произойдет, но и мы не вернемся.

Лива закусил губу.

– Ты не перечислил вариант, в котором с миром начнут происходить изменения, и вы вернетесь триумфаторами.

– Боюсь, что этого варианта нет, – ответил Тави, – потому что мы будем в центре катаклизма. Как друзья Ивары в прошлый раз. И если мы выживем, то станем частью чуда и пойдем дальше, а не назад.

В других обстоятельствах эти слова могли бы показаться жестокими. Но здесь и сейчас говорилась только правда, и Тави ничего не нарушил, когда озвучил эту правду. Слушая его, Хинта вдруг понял, что они окончательно перешли какую-то черту. Они прошли через две битвы – одну в Шарту, и вторую здесь, сегодня, когда был разбит Квандра. Они стали героями. Никто теперь не смел останавливать их, когда они говорили, что пойдут на новый риск, что собираются сделать нечто великое, что пожертвуют за это великое собственными жизнями. Люди смотрели на них иначе. То, что раньше могло показаться заносчивостью, глупостью или безумием, теперь превратилось в должное.

– У меня будут для тебя инструкции, – обращаясь к Ливе, сказал Ивара, – на оба случая, если мы не вернемся.

– Да, конечно. – Лицо Ливы посуровело.

– Во-первых, ты должен понимать, что выбранный мною вариант – самый лучший. Это единственное, против чего у Квандры нет оружия.

Лива кивнул – с тяжелым, но искренним согласием.

– Я уже это понял. За прошедшие часы я разговаривал с разными людьми… Половина из тех, на кого я надеялся, струсила, едва услышав первые слова моей просьбы.

– Если мир начнет меняться, ты снова обратишься ко всем этим людям. Ты объяснишь человечеству, что происходит, и проследишь, чтобы люди все делали как нужно. Ты будешь нашим голосом, пророком нашего чуда. А если за следующую неделю ничего такого не произойдет, то ты не дашь правде пропасть.

– Я все сделаю.

Ивара посмотрел на Инку.

– Я хочу, чтобы ты составила техническое описание Аджелика Рахна – настолько полный протокол артефакта, насколько можно сделать за сутки.

– Я не смогу сделать это одна. Нужны еще два специалиста.

– Я найду двух университетских, которым можно доверять.

Потом они просто стояли и смотрели, как солнце уходит за марево дымов, за ряды плоских крыш, в ущелья улиц, и дальше до полного исчезновения – за горизонт. А после ужина Лива устроил для них сеанс в домашнем ламрайме.

В начале ночи Хинта легко и быстро уснул. Но проспать ему удалось всего несколько часов. Он проснулся задолго до рассвета. Кошмары его не мучили, сердце билось ровно, на душе было спокойно. Он не ощущал ничего, кроме твердой уверенности в каждом из принятых решений. Но спать он не мог. Он встал, оделся и пошел по тихому полутемному дому. Словно призрак, он вышел в сад. Купол светился бледно-лунным сиянием, а за стеклами был провал в черноту ночи. Вибрация города едва ощущалась. Растения качали ветвями. Запахи стали другими – в это время суток цвели другие цветы. Хинта прошел по одной из дорожек сада и вздрогнул, когда ему навстречу вышла другая тень. Они удивленно остановились друг напротив друга.

– Пта…

– У нас нет четкого протокола, – сказал человек, – но тебе лучше вернуться в дом.

Хинта понял, что перед ним охранник; пришлось повернуть назад. Возвращаясь, он заметил в одном из окон первого этажа свет, и стал внутри дома искать эту комнату. Оказалось, что горели окна кабинета Инки. Он попросил разрешения войти, и женщина впустила его. На ее верстаке с аккуратно раскрытой грудной пластиной лежал Аджелика Рахна; стены, потолок, экраны приборов – все было в отблесках его сияния.

– Я просто посижу, посмотрю, – сказал Хинта. – Я никогда еще не видел его таким открытым, хотя сам неделями с ним возился. Я не буду мешать.

– Хорошо. – Инка была очень бледной, глаза налились темнотой; глядя на нее, Хинта догадался, что она не столько делала дело, сколько слушала голос своего сына. С час он просто сидел, наблюдая, как двигаются ее ловкие руки. А потом она устала от его молчаливого внимания и стала давать ему простые задания. Одинаково потерявшиеся в этой ночи, одинаково ощущающие своих мертвых, они неожиданно легко сработались. Хинта боялся, что Инка задаст ему какие-то вопросы об Иваре, но она не спросила ни о чем, словно он был ее подмастерьем, и ему следовало быть здесь и делать то, что он делал. Вместе они пропустили зарю и работали до тех пор, пока в лабораторию не заглянули Тави с Иварой. Посмотрев на друзей, Хинта подумал, что те тоже не спали этой ночью – не спали, лишь бы продлить часы, проведенные наедине. Но он вдруг почувствовал, что должен поступить по примеру Инки. Еще недавно он пытал Тави, требовал от друга ответов. Теперь же он ни о чем не спрашивал – только улыбался, когда за завтраком наблюдал, как Тави краснеет, встречая его взгляд.

Утром Иваре сделали последнюю перевязку. Потом он на четыре часа ушел в кабинет Ливы, чтобы обсудить со своим старым другом все, что оставалось. В это время Тави и Хинта сидели в комнате Итаки и пытались играть в чужие осиротевшие игрушки. Но игры больше не давались, в каждом из них появилась какая-то новая неловкость.

– Мы выросли, – сказал Хинта. – Мы переросли все это. Возможно, мы, как и Ивара, еще много лет могли бы ходить в ламрайм. Но играть, как играют дети, мы уже не будем. Это закончилось. Я не думал, что будет так больно, что я почувствую такую утрату.

– Да, – согласился Тави. – Как будто часть нас умерла, осталась по ту сторону Экватора.

После обеда Ивара рекомендовал мальчикам поспать.

– А ты? – спросил Тави.

– И я тоже. Вне зависимости от исхода наших действий, мы не сможем поспать следующей ночью и, возможно, не сможем выспаться еще много дней.

На этот раз Хинта спал, пока его не разбудили. Был закат. Кончилось время их пребывания в доме Ливы. Ивара принес ему три аккуратно упакованных новеньких полускафандра.

– Это на будущее? – садясь на постели, спросил Хинта.

– Нет. Мы сразу пойдем на улицу. Мы долго обсуждали с Ливой, как нам лучше исчезнуть, и, в конце концов, разработали почти безупречный план – безупречный, потому что безумный. Ты уже знаешь, что из этого дома можно уехать на машине. Кроме того, здесь имеется лифт для слуг. Но я уверен, шпионы Квандры проследят нас и там, и там. Однако Лива вспомнил, что отсюда есть третий выход – из глубины сада, через шлюз, на техническую галерею с внешней стороны купола.

– Ух ты, – только и сказал Хинта.

– Вы не городские дети, к скафандрам вы привыкли. Выбирай самый удобный. Хотя бы один из трех должен тебе подойти. У нас осталось полтора часа на сборы и ужин. Потом уходим.

– Я буду готов, – обещал Хинта.

Один из полускафандров оказался ему мал. Над двумя другими он раздумывал не слишком долго – выбрал более скромный, черно-серый с бежевыми вставками. В любом случае, это был самый лучший костюм из всех, которые он носил в своей жизни. Маркировка на подкладке говорила, что швы соответствуют стандартам для промышленных робофандров. Хинта надел на себя новенькую, лишенную запаха дыхательную маску, потом шлем. У его прежнего шлема был силовой экран, а здесь использовалось выпуклое стекло, причем такое, что Круна, пожалуй, не смог бы его пробить. И этот шлем легко снимался – как шлем на прежнем скафандре Тави.

Затем Хинта в последний раз оделся в вещи с плеча Итаки. Ужин проходил в необычной, напряженно-праздничной атмосфере. За столом собрались все. Лива принес бутылку горячительного напитка – не кувака, но чего-то крепкого, редкостного. Название этого напитка Хинта не смог запомнить, но взрослые дали им с Тави пригубить, и даже капли хватило, чтобы мальчикам обожгло рот.

– За Землю, – поднял единственный тост Лива. Пожеланий удачи не было. После еды друзья снова разошлись по своим комнатам, переоделись в скафандры, собрали последние нужные вещи. Аджелика Рахна был упакован в специально подготовленную для него сумку с удобным ремнем – ее можно было носить через плечо, сбоку или за спиной. Компас остался при Тави.

В сумерках они прошли через круглую залу, где был побежден Квандра, через прозрачные помещения оранжереи, в сад за домом. Скрытые темнотой, они углубились в чащу деревьев. Их не видел никто – даже охрана стояла сейчас в другой части сада. Они прошли по краю травяного поля. Хинта пробовал задевать рукой верхушки злаков, но с огорчением обнаружил, что больше ничего не чувствует – на руке была перчатка скафандра. Он потерял возможность осязать, он возвращался в мир яда и смерти.

От поля, через новые заросли, они пошли по тропинке, прижавшейся к самому стеклу, и та вывела их к серому монолиту шлюза. Лива и Инка ждали их там. Были сказаны последние слова и пожелания удачи. Потом Лива передал Иваре универсальный ключ-карту, который позволял управлять элементами технической инфраструктуры купола.

– В шлюзе без паники. Он необычный, потому что здесь огромный перепад давления между куполом и миром снаружи.

– Мы выдержим, – сказал Ивара. Они надели шлемы, опробовали коммуникаторы, передали друг другу свои новые контактные данные и установили связь. Ивара открыл шлюз, и они вошли внутрь. Сквозь крошечное запотевшее окошко было видно, что Инка машет им рукой.

Света в шлюзе не было. Рев декомпрессии оказался поистине оглушительным. Хинту сначала сдавило, а потом словно бы бросило в пустоту. Двери открылись с противоположной стороны. Там была узкая заснеженная галерея с тросом вместо перил; вдоль нее сквозил страшный ветер высокого мира.

– За мной, – скомандовал Ивара. – Рядом с лифтом должны висеть карабины. Застегиваем страховки вокруг поясов. Идем осторожно. Через три сотни шагов будет гондола.

Петли страховок бились на ветру, но каждому удалось поймать одну. Они пошли вдоль огромного влажного стекла: Ивара впереди, за ним Тави, Хинта замыкал цепочку. Он смотрел, как зажигается огнями город. Стена купола была как огромный ровный скат – падай и скользи, пока потоки воды не подхватят тебя, и ты не умрешь далеко внизу.

«Начинается наш последний путь, – подумал он. – Каким же он будет, если его начало уже такое трудное?»

Их ноги скользили по жалким прутьям опоры. Ветер прижимал их к стеклу. Наконец, Хинта начал видеть далеко впереди темный силуэт гондолы – лифта без стен, который должен был отнести их вниз, до самой земли, и дальше – к техническим тоннелям, которые сливались с инфраструктурой колумбария.

Часть шестая. Ясность     ➥