Песня для Корби

---

Часть вторая

ДЕПРЕССИЯ

Наступает ночь,

и нас слишком мало.

Джим Моррисон

Глава 8

СВИДЕТЕЛИ

Корби снился странный и страшный сон. Была осень. Лил дождь. На круглом плацу лежали тела нескольких десятков людей – сожженные, застреленные или пронзенные, с вырванными глазами и перерезанным горлом. Некоторые из погибших еще цеплялись друга за друга. Они умерли в смертельной схватке, одержимые холодной ненавистью. Дождь затекал в их открытые глаза, в их мертвые оскаленные рты.

Вокруг плаца возвышались круговые каменные террасы. Там горели факелы. Их принесли странные создания. Они выглядели как люди, но имели огромные красивые крылья с лазурно-золотым оперением. Корби мог бы подумать, что они ангелы или демоны, но в их лицах было что-то дикое и суровое, свойственное скорее людям древности, чем мифическим существам. Они ходили в одних набедренных повязках. Их спины вздувались желваками мышц, не существующих у обычного человека. Под тяжестью своих крыльев они наклонялись вперед и припадали к земле. Они сидели на корточках, опустив руки перед собой. В этом положение в них появлялось что-то даже звериное. Иногда кто-то из них срывался и улетал, спиралями поднимаясь вверх, в непроглядную бездну дождливого неба, а другой опускался вниз, чтобы, шумя крыльями, сесть на свободное место.

Внизу, между телами погибших, пробирались два человека: мужчина и подросток. Мужчина был похож на старого грифа. Он курил, кутался в длинное осеннее пальто и все время всматривался в лица погибших. Казалось, он очень устал. Корби узнал в пожилом человеке своего отца, но его лицо было изменившимся и каким-то безвременным, словно он просуществовал долгие годы не живой и не мертвый. Рядом с ним шел юноша с лицом Андрея. Он казался чуть старше, чем при жизни. Взгляд его был спокойным и печальным. Он убрал руки в карманы куртки и тоже смотрел на мертвецов

– Ты помнишь, как выглядит мой сын? – спросил отец Корби у подростка.

– Конечно. Он же мой лучший друг.

– Не боишься?

– Думаете, он здесь? Я бы спросил о нем у тех, кто улетает.

«Эти его вечные сложные формулировки, – с раздражением подумал Корби, – как вчера утром он стал гнать про судьбу, так и сейчас».

Мужчина и подросток начали подниматься. Теперь они шли по одной из круговых террас, мимо полулюдей, несущих свою мрачную вахту. Мужчина держал подростка за руку.

– Не боишься? – снова спросил он. Андрей только покачал головой. Отсветы факельного пламени падали на его лицо, заставляя искриться золотистые волосы. Никто не пытался остановить их или заговорить с ними, никто даже не смотрел на них. Казалось, для странных существ они не существуют.

По мере того, как они поднимались, облик Андрея менялся. Он молодел. Скоро он снова выглядел как ровесник Корби, а потом превратился в мальчика лет десяти. Ребенок тоже вел себя сдержанно, как будто давно привык к этому жуткому месту, странным созданиям и угрюмому взрослому, который сопровождал его. Вот его взгляд остановился на одном из ближайших крылатых факелоносцев – так дети беззастенчиво разглядывают в метро незнакомых людей.

– Давайте спросим этого.

– Попробуй. А я пойду дальше. – Взрослый выпустил руку ребенка и вышел на берег ночной реки, облицованный серым гранитом. Там, в воде, лежало что-то темное и бесформенное. Мужчина некоторое время смотрел вниз, потом медленно поднял голову.

– Мальчик, эй, мальчик, – позвал он, – иди сюда. Я нашел.

Корби застонал и открыл глаза.

Он лежал одетый на своей кровати. Все его тело онемело и затекло. За окном был новый день. Над кроватью склонялся дед и теребил внука за плечо.

– Что? – пробормотал Корби. Язык еле ворочался у него во рту. Он чувствовал себя странно, будто ночью его выпотрошили и набили ватой. Он приподнялся на локте, встряхнул головой и понял, что видел самый невероятный сон за всю свою жизнь. Потом он встряхнул головой еще раз и вспомнил вчерашний вечер. Это знание оглушило его, и он рухнул обратно в кровать.

Вечерние сумерки превратились в густой темно-фиолетовый мрак, когда подъехала первая полицейская машина. Ее обгоняли равномерные всполохи сигнальных огней. Тень от угла здания упала поперек лица Андрея, поползла в сторону. Это напомнило Корби, как он однажды остался у Ары на ночь, и тот зачем-то понес через комнату лампадку своей матери. Лампадка была из синего стекла. Корби помнил, как танцевал в ней огонек, как Ара крался по темной комнате, и отсветы оранжевого и темно-синего смешивались на его лице. Зачем? Наверное, была какая-то игра.

– Мою версию будете рассказывать не только полиции, но и родителям, и друзьям, и вообще всем, кто вас спросит, – сказал напоследок старик.

– Это понятно, – гнусаво ответил Ник. Он стоял, чуть запрокинув голову, и ждал, когда остановится кровь.

Автомобиль обогнул школу и остановился внизу, на объездной дорожке под косогором. Вой сирены оборвался, из легковушки показались двое полицейских. Один из них остался стоять у двери машины, другой поднялся по ступенькам бетонной лесенки, ведущей на косогор, и подошел к ним.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – вразнобой откликнулись подростки.

– Кто звонил?

– Я, – поднял руку дед Корби.

– Виталий Рябин?

– Да.

На соседней улице и во внутреннем дворе школы вспыхнули оранжевым светом лампы уличного освещения. Центральный вход школы выходил во внутренний двор, а один из корпусов не имел первого этажа и был поднят над землей на трех рядах простых бетонных колонн; обшарпанный голый портик напоминал разросшуюся подворотню. Блики света, проникшие между колонн, неровными квадратами легли на подъездную дорогу перед школой. Их было видно от места, где лежало тело Андрея.

– Здесь что, фонари не работают?

– Их никогда и не было, – сказал Ник. – Мы зимой после уроков ходили почти вслепую.

– Плохо. – Полицейский оглянулся на своего товарища. – Нужен фонарик! А лучше два.

– Нету у нас двух, – ответил тот, но полез обратно в машину. Первый переминался с ноги на ногу, в нагрудном кармане его гимнастерки негромко шипела рация. Сквозь постоянный шум прорывались отдельные слова:

ДТП на киевском…

диспетчерская… …диспетчерская…

я Сокол, прием…

нужно еще пару человек…

код 309… …код 309…

диктую номер машины по буквам: Андрей, Егор, Сергей…

мне нужен…

диспетчерская… диспетчерская…

Корби поймал себя на том, что слушает шум эфира с большим интересом, чем происходящий у него на глазах разговор. Жизнь не остановилась, настоящее было полно событий, будущее – возможностей. Люди умирали и рождались, машины мчались по дорогам, работали сверхсложные системы, бились сердца. Продолжался непрерывный полилог множества голосов, и его эхо поднималось к сумеречным небесам, в которые безмолвно смотрел Андрей.

– Упал с крыши?

– Да, – сказал Ара.

– Его столкнули, – поправил Ник.

Полицейский нажал кнопку на рации.

– Диспетчерская, это Ялта. Подтверждаю сообщение об убийстве. – Его голос дублировался шипящим эхом из динамика.

– Принято, Ялта, – затрещал в ответ нечеткий женский голос. – К вам едет оперативно-следственная бригада. Действуйте по инструкции.

– Хорошо.

Второй нашел фонарь и взбежал с ним вверх по лесенке. Луч света заметался по траве косогора, остановился на лице погибшего подростка.

– Пацан совсем, – заметил второй, рассмотрев Андрея. Он обошел тело и попытался приладить светильник к небольшому выступу в стене школы, но первый его остановил.

– Упадет. Положи, положи его просто.

Фонарь был опущен прямо на асфальт, в тридцати сантиметрах от края кровяной лужи. Корби поймал себя на том, что в который раз смотрит на лицо Андрея, наблюдает, как по нему ползут тени, тщится уловить движение, признак жизни.

– Тело не трогали? – спросил первый.

– Нет, – заверил дед.

– Отойдите от него на два метра. И Вы, молодой человек. – Первый показал на ноги Корби. – Есть свидетели убийства?

– Все, – сказал Ара.

– Все?

Дед Корби откашлялся.

– Не совсем так. Эти трое молодых людей – свидетели убийства. А я пришел позже, но успел застать убийц.

– А у Вас с лицом что? – спросил первый у Ника.

– Разбили. Один из тех, кто столкнул с крыши Андрея.

– Так, понятно. Вы еще и пострадавший. Документы у вас есть?

– У меня есть, – ответил дед.

– Подходите к машине. Вы первый. И остальные потом тоже.

Старик по широкой дуге обогнул тело Андрея и вслед полицейским спустился вниз по лесенке.

– Вот, – протянул он тому какой-то листок.

– Что это?

– Право на ношение оружия. Будет иметь значение, потому что я ранил одного из бандитов. – Он вытащил из-за пояса «стечкин» и, держа его двумя пальцами, как бы подвесил в воздухе перед носом полицейского.

– Так… Час от часу не легче.

– Вы, молодой человек, обязаны сейчас его у меня забрать и оформить протокол.

– Не Вам судить, что я обязан, – недоверчиво глядя на оружие, сказал полицейский.

– Я, сынок, был офицером КГБ, когда ты под стол пешком ходил, – отчеканил дед. – Вот, положим, я убийца – ты бы тогда уже мертвый был. Так что бери его. Ты обязан меня обезоружить, вплоть до выяснения всех обстоятельств дела.

– Не тыкайте мне и не угрожайте, – потребовал полицейский, однако пистолет у деда забрал и теперь тоже держал его двумя пальцами. Подростки молча наблюдали за сценой. Корби подумал, что «стечкин» сейчас напоминает какое-то дохлое мерзкое существо: к нему относились с брезгливостью, а он холодно и темно поблескивал в тусклых всполохах полицейской мигалки.

– Я не угрожал ни в коем случае, – возмутился старик. – Даже напротив, хотел предостеречь от возможных неприятностей.

– Ладно, ладно. – Полицейский забрался в машину, отыскал в бардачке целлофановый пакет и сунул в него пистолет. Потом стал переписывать данные. Корби поймал на себе взгляд Ника.

– Помнишь? Утром я тебе сказал, что лучше бы ты разбил своему старику лицо.

– Да, – еле слышно ответил Корби. – И ничего этого не было бы.

Полицейский вернул бумажку деду.

– Следующий.

Подошел Ара.

– Фамилия, имя, отчество?

– Джинаганали Ара Феликсович.

Полицейский чуть поднял брови.

– Отец был студентом из Буркина Фассо.

– Тогда фамилию еще раз по буквам.

– Джон, Жюль, Инга, Наталья…

Один за другим следовали рутинные вопросы. Третьим подошел Ник, четвертым – Корби. Полицейский еще переписывал его данные, когда подъехала новая машина. Это был устаревший «уазик» с подслеповатой круглой мигалкой. Из него вышли четверо. Мужчина, который сидел рядом с водителем, сразу направился к патрульной машине. Видимо, он был главным в группе – высокий, как баскетболист, с плоским усталым лицом и большими расплющенными губами. На нем был поношенный, но еще приличный костюм.

– Я следователь, Анатолий Геннадьевич Крин, – негромко представился он. – Это свидетели?

– Свидетели. Этот парень – пострадавший. И пожилой мужчина… сам пытался задержать преступников. Он сдал пистолет.

– Как сдал? Как найденный? Или по разоружению населения?

Полицейский опешил и запутался.

– Он говорит, что из этого пистолета ранил одного из нападавших. Как вещдок, наверное… У него разрешение на ношение.

Крин замычал, как от зубной боли.

– Вещдоки берут при понятых. А теперь это хрен знает что и лишний ком бумажной волокиты.

Полицейский начал неразборчиво извиняться.

– Покажите пистолет… Тело там?

– Да, – подтвердил Ара. Крин чуть ли не вырвал оружие из рук патрульного и, злой, ни на кого не глядя, пошел к своим людям. Корби заметил, что дед улыбается. Все было устроено специально. Старый пройдоха разрушил какую-то важную формальность.

– Барыбкин, – приказал Крин, – с фонарем вокруг здания. Желтую ленту на все интересное.

Один из приехавших с ним мужчин засветил фонарик и быстрым шагом ушел в темноту

– Катунин, ленту вокруг тела. И дайте нам свет. Я хочу, чтобы повсюду был свет. Зайдите в школу и зажгите в каждом классе с этой стороны. Потом найдите мне материально ответственного за школу: директора, завхоза, все равно. Зотов, найдите понятых. И если кто-то что-то видел…

– Есть. – Второй оперативник ушел в направлении окраинных пятиэтажек.

– Михаил Григорьевич, – окликнул Крин последнего из своих спутников, – пойдемте.

– А куда ж мы денемся, – ответил тот. Он был самым старшим из всех, не торопился и ждал следователя в начале лесенки, ведущей на косогор. В руках у него был большой бело-красный ящик, с удобной ручкой для ношения. Корби догадался, что этот человек – судмедэксперт. Крин и Михаил Григорьевич поднялись на косогор. Судмедэксперт установил свой чемоданчик в ногах Андрея и начал работу. Крин вместе с ним несколько минут провел у трупа, потом вернулся к патрульной машине.

– Вы хоть правильно свидетелей оформили?

– Да. Как раз закончил.

– Дайте посмотреть. – Крин пролистал бумажки. – Хорошо. Так, а это что?

– Разрешение на…

– Вижу. Верните владельцу оружия. Сейчас нам эта бумага не нужна. А на то, что Вы сделали, я рапорт напишу. Не потому что я злой, а потому что так положено.

На школьном дворе стало больше света: зажглись четыре старых фонаря по периметру футбольного поля. Стало слышно, как натужно раскаляются мощные лампы. Вслед за ними стал вспыхивать свет в классах. Крин с бумагами, заполненными патрульным, подошел к Корби и остальным.

– Господа, прошу вас ответить на несколько общих вопросов. Пока без протокола.

– Хорошо. – Нику, наконец, удалось остановить пущенную дедом кровь.

– Кто своими глазами видел преступление?

– Мы трое, – ответил Ара.

– Знали погибшего?

– Мы его одноклассники.

– Откуда вы все видели?

– С поля. Там до сих пор наши вещи.

– И мы записали убийство на видеокамеру, – добавил Ник. – Я могу показать.

– У вас с собой камера?

– Я запускал модель вертолета с установленной на ней видеокамерой.

– Какая-то шпионская штука? – заинтересовался Крин. – Сами делали?

– Отец делал на заказ для киностудии. Но это к делу не имеет отношения. По крыше бежали люди. Андрей и трое в масках, которые его загоняли.

– Как это, загоняли?

– Брали в клещи. Он от них убегал. В общем, они прижали его к краю крыши. Он добежал до угла и там пытался защищаться. Это все есть на видеозаписи.

– Хорошо.

– У него выбили что-то вроде перочинного ножика, – добавил Корби. – А потом он упал…

Ребята переглянулись. В лице Ника появилась решимость.

– А потом он упал, – быстро закончил он за Корби, – и Корби позвонил деду.

– Корби?

– Корби это я, – объяснил Корби. – Прозвище.

– Хорошо. С остальным мы разберемся, как только будут понятые, а сейчас… – взгляд Крина остановился на Корби, – я хотел бы поговорить с Вами.

Глава 9

ПЕРВАЯ ЛОЖЬ

В «уазике» пахло потом и старой кожей. Крин привычно положил на руль большой планшет, запустил старый ленточный диктофон.

– Ваше имя и фамилия?

– Николай Рябин.

Крин быстро переписал в форму.

– Как зовут погибшего?

– Андрей Токомин. Отчество не помню.

– Вы знаете контакты его родных?

– У Ника спросите. Они общались.

– Вы пришли вместе с друзьями?

– С Ником. А Ара нас ждал.

– Когда вы пришли?

– Чуть раньше восьми.

Подъехала белая газель-труповозка, похожая на скорую, только без окон и без мигалки. Из нее вышли устало выглядящие люди в синих спецовках.

– С погибшим у вас была назначена встреча?

– Да. Он тоже должен был прийти в восемь, но опоздал. Ник ему звонил и не дозвонился.

– Что случилось потом?

– Мы стояли в центре поля. Ник запускал модель. У него на экране мы увидели, что по крыше бегут люди. Андрей и трое в масках.

– В масках?

– В черных масках. Все должно быть на записи.

Крин кивнул.

– Он от них убегал?

– Да. Они прижали его к краю крыши.

Корби вспомнил, как Андрей кричал свои последние слова.

– Что вы делали в тот момент? – перебил его мысли Крин.

– Ничего. Я ничего не мог сделать. Ник снимал их вертолетом, а мы с Арой просто смотрели. Он добежал до угла и там попытался защищаться. Его сбросили вниз.

– Пожилой мужчина с пистолетом – Ваш дед?

– Да.

– Как он здесь оказался?

– Я позвонил ему сразу после падения Андрея.

– Почему не в полицию?

– Ну, там же вроде какой-то другой код, – вывернулся Корби. – Я просил деда позвонить в полицию с городского телефона, а он мне не поверил и сам сюда пришел. И мы пошли внутрь школы.

– Вот так взяли и пошли?

– Н-нет, – медленно ответил Корби.

– Не волнуйтесь. Просто рассказывайте, что случилось. Это не допрос. Нет протокола. Вы не даете мне показания, под которыми будет нужно ставить подпись. Пока не даете.

– Да, я не рассказал… – «вспомнил» Корби, – немного перепрыгнул…

– Перепрыгнули что?

– Дед пришел через пятнадцать минут. До этого мы с друзьями сначала подошли к Андрею, а потом пошли вдоль школы до запасного выхода.

– Зачем?

– Просто… ну… была идея, что мы можем увидеть, как убийцы спускаются вниз. И они действительно спустились, но не сразу, а уже когда подходил дед.

– Кто открыл двери школы?

– Мы. То есть, я и дед. Он разбил стекло, а я просунулся внутрь и открыл щеколду.

Крин оторвался от листа и сквозь лобовое стекло уазика посмотрел на светящееся всеми окнами здание.

– Которую из дверей?

– Ту. Дальнюю с этой стороны.

– До или после убийства?

– Конечно, после. До убийства деда здесь не было.

– Хорошо. А как?

– Дед разбил стекло пистолетом, а я просунулся внутрь и сдвинул щеколду.

– Зачем?

Корби почувствовал, что у него пересыхает во рту. Он видел, как вокруг машин и по полю ходит множество людей. Его друзья стояли рядом со своими вещами. Поодаль от них курил водитель труповозки. Барыбкин рассматривал примятую траву и что-то втолковывал одному из патрульных.

– Когда дед подошел, мы с друзьями там стояли, и сквозь стеклянную дверь увидели, как убийцы спускаются по лестнице и выходят в коридор.

Крин задумался.

– Ваш дед всегда ходит с оружием?

– Не думаю. Но если Вы спросите, все ли у него дома, я за него не поручусь. – Корби заметил, как у него потеют руки. Ему вдруг пришло в голову, что он запросто может подставить старика. Достаточно сказать еще несколько слов, и тот начнет выглядеть едва ли не убийцей. Но он промолчал.

– То есть, Ваш дед взял пистолет после того, что Вы сказали ему по телефону? – уточнил Крин.

Корби лихорадочно облизнул губы. Ему совсем не нравилось, к чему могут подводить вопросы Крина. Внезапно в окно машины постучали. Вернулся Зотов. За его спиной стояла сильно крашеная тетка с маленькой собачонкой на руках и низкорослый небритый мужчина с глазами, горящими нездоровым интересом.

– Есть понятые.

Крин поморщился.

– Идите к трупу. Я буду через пару минут.

Корби понял, что это его шанс.

– Пришел дед, – быстро заговорил он, – и мы как раз увидели, как они спускаются. Мы замахали ему. Он подошел, разбил стекло пистолетом. Я просунулся внутрь и открыл дверь. Трое в масках побежали по коридору центрального корпуса. Мы за ними погнались. Дед приказал им остановиться, угрожал пистолетом. Они остановились, и в вестибюле школы мы их догнали. Ара стал вызывать полицию по городскому телефону.

Крин хмурился и кивал. Корби усилием воли заставил себя не отводить в сторону взгляд.

– Но тут они напали на нас, – скороговоркой закончил он. – Я растерялся. Нику разбили лицо, телефон сломали. Дед подстрелил одного и стрелял в другую, но чуть-чуть промазал. Это была девушка. Пуля сорвала маску с ее лица. Это она телефон сломала. Потом они убежали, а мы остались. У Ника было сильно разбито лицо.

– Ладно, – наконец, протянул следователь. Корби услышал надрывный стук своего сердца. Он чувствовал себя так, будто убежал от своры собак. Крин задумчиво всматривался в его лицо. – Ладно. Пока Вы свободны.

Корби вышел из «уазика» и остановился, жадно вдыхая запахи летней ночи. Снаружи тянулись шеренгой машины – на частных легковушках подъехали прокурор, замначальника розыска и сильно напуганная директриса. Корби знал, что ему следует предупредить Ару и Ника насчет каверзы с тем моментом у двери, но вместо того, чтобы подойти к друзьям, зашел за фургон труповозки и уперся лбом в ее пыльный холодный бок. Его оставили последние силы.

Он вдруг понял, что все это ему что-то напоминает. Машины, выстроившиеся в ряд, суетливые люди, Андрей с растекшейся под ним лужей крови. И он себе тоже кого-то напоминал. Наверное, самого себя. Так же, как и несколько лет назад, он чувствовал, что люди стали ему невыносимы. Он хотел отделаться от них, остаться один. И вот он стоит здесь, забившись в проход между машинами, прячась и от Крина, и от своих друзей, как будто здесь можно спрятаться.

Он вспомнил день смерти своих родителей. Видение прошлого было четким, осязаемым, будто сейчас все заново повторялось. Он – тринадцатилетний мальчишка – сидел за своим письменным столом и делал уроки. Было семь часов вечера пасмурного октябрьского дня; снег еще не выпал, но листья с деревьев почти облетели, на улице было холодно и мерзко, порывистый ветер рвался в закрытое окно и звякал шпингалетом форточки.

Корби торопился разделаться с неподатливой математикой. Вечером по телеку крутили его любимый сериал – «Полицию Майами», и он знал, что если не доделает домашнее задание, отец не даст ему смотреть телевизор. Он писал формулы, жульничал, перемножая на калькуляторе трехзначные числа, и периодически поднимал голову, чтобы прислушаться. Его комната стеной граничила с лестничной клеткой; напрягая слух, он мог различить звук лифта, останавливающегося на этаже. Это бы означало, что родители возвращаются домой. Они должны были вот-вот приехать. Отец Корби работал менеджером в компьютерном салоне, мать – бухгалтером в офисе автобусного парка. Отец заканчивал на полчаса раньше и на машине забирал маму с работы. Иногда они задерживались, чтобы зайти в магазин. Тогда они жили на верхнем этаже шестнадцатиэтажного дома. Из окон их квартиры было видно плоскую крышу колледжа для богатеньких детишек. За ним проходило шоссе, а за шоссе, немного в стороне, была школа самого Корби.

Корби дописал условие очередной задачи и прислушался. Лифт молчал. Зато ветер принес со стороны дороги визг тормозов. Звук был коротким и резким, как оборванный предсмертный крик. Потом раздался удар.

Корби вскочил и посмотрел в окно. Серая полоса далекой дороги тонула в сумерках. Один из придорожных столбов был поврежден, в его полуразрушенном основании застрял вдребезги разбитый автомобиль. А у обочины дороги, в нескольких метрах позади машины, лежал сбитый и отброшенный пешеход. Вокруг него стояло несколько человек. Корби понял, что это подростки. Теперь ему казалось, что они стояли там точно так же, как сегодня он и его друзья стояли над телом Андрея.

Он торчал у окна, напрягал глаза, чтобы рассмотреть маленькие фигурки. Рядом с местом аварии остановились два других автомобиля. Подростки испугались чего-то и бросились бежать в темноту. Загорелись уличные фонари. В их свете Корби заметил, что разбившаяся машина темно-синего цвета, такого же, как «ауди» отца. «Бывают же совпадения», – подумал он.

В половине восьмого он понял, что родители должны были приехать хотя бы пять минут назад. Его охватила слабость. Он почувствовал странную тянущую боль в левой стороне груди. До этого у него никогда не болело сердце, и он не мог понять, что с ним происходит. Он прижался лбом и руками к холодному стеклу – так же, как сейчас прижимался к фургону. Потом не выдержал и побежал на кухню, к городскому телефону (у него еще не было своего мобильного), на память набрал номер матери. Прошла минута, две, три. Гудки оборвались. Корби повесил трубку. «Она просто не слышит, – подумал он, – она часто не слышит». Можно было позвонить отцу, но отец не любил, чтобы ему звонили, когда он ведет машину. Минуту или две он мялся у телефона, потом все-таки набрал папин номер.

– Извините, абонент не доступен. Попробуйте…

Корби положил трубку. «Я ошибаюсь», – подумал он. Открыл справочник (телефоны всех домашних были на первой странице), снова набрал номер матери, потом номер отца. Все повторилось.

Корби бросился обратно в комнату. Он действовал лихорадочно, но думал спокойно. «У них сломалась машина, – говорил он себе, – папа выключил мобильник, потому что он за рулем, а мама минут через пять проверит свой мобильник и перезвонит». Спокойно убеждая себя в этом, он натягивал джинсы, надевал рубашку и свитер, завязывал ботинки. Что-то произошло с ним, только когда он снял с вешалки куртку. «Зачем я это делаю, – спросил он себя, – ведь все в порядке».

– Нет, – пробормотал он. Ему пришла идея, что можно позвонить родителям на работу. Он в ботинках вернулся на кухню и снова набрал номер матери. Там были только длинные гудки. Он набрал номер отца. Трубку снял папин сменщик.

– Здравствуйте, – сказал Корби. – А Рябина можно?

– Он ушел почти час назад. Погоди, а ты ведь его сынишка, да?

Корби бросил трубку. Час. Час. Час – это слишком много. За час можно дважды забрать маму с работы, дважды приехать домой. Он бросился вон из квартиры. Сердце больше не болело – теперь оно бешено колотилось. Он еле дождался лифта. В кабине он гладил пальцами резиновые амортизаторы дверей, как будто от этого они могли быстрее открыться. Как только лифт достиг первого этажа, Корби выскочил из него и бросился на улицу.

Он бежал вдоль забора колледжа, почти тем же маршрутом, которым каждый день ходил в школу. Порывистый ветер холодил лицо, трепал непокрытые волосы.

Выскочив к дороге, Корби резко остановился. «Это не машина отца», – подумал он. Он стоял и с облегчением смотрел на то, что осталось от легковушки. Передней части у автомобиля больше не было. Рваные остатки капота вдавились в пассажирский салон, а крыша почти касалась верхом покосившегося фонарного столба. Корби рассуждал логически. «Мои родители не могут умереть, – думал он, – а те, кто в этой машине, не могут быть еще живы. Значит, это не их машина». Все так просто. Он настолько успокоился, что вспомнил про самого себя: застегнул куртку и накинул на голову капюшон.

Движение на дороге было слабым, но рядом с местом аварии уже стояло несколько других автомобилей. Они выстраивались в ряд, как машины у школы в вечер смерти Андрея. Водители останавливались, заглядывали в окна разбившейся машины, на полминуты замирали над распростершимся телом сбитого человека – и либо уезжали, либо присоединялись к небольшой группе зевак. Кто-то говорил по телефону, видимо, вызывая милицию.

Корби подумал, что раз уж он сюда пришел, глупо будет просто возвращаться домой, и перешел дорогу. Сначала его взгляд обратился к сбитому подростку. Нижняя часть его тела была жутко вывернута, обломки костей торчали сквозь штаны. Корби затошнило, он пожалел о своем любопытстве, отвернулся – и только тогда по-настоящему увидел. На заднем бампере машины был знакомый номер «НЛО 177». Отец Корби любил пошутить насчет этого номера. Теперь у отца Корби не было лица. Струйки его крови блестели на сдавленном капоте погибшей «ауди» и на бетоне столба. С мамой все было хуже. Часть ее тела вылезала из разбитого окна.

– Эй, парень, хорош любоваться на чужую смерть! – раздраженно крикнул водила, который до этого вызывал милицию. – И вы все тоже! Пошли отсюда, пошли, не на что тут смотреть!

И Корби пошел прочь.

– С телом все! – крикнул кто-то из оперов.

– Понятые, осмотрите вещи свидетелей!

– Где Николай Рябин? – тут же позвал Крин. – Понятых обоих сюда.

Корби очнулся, понял, что у него лоб перепачкан грязью с борта машины, нашел в кармане бумажную салфетку и вытер ею лицо. Руки сильно дрожали. Стараясь ни на кого не смотреть, он вышел из-за фургона и пошел к друзьям. Ара уже открыл свой рюкзак и показывал бутылки Крину и первому понятому. Он был бледен, но держался.

– Странные бутылки, – подивился следователь.

– Это вино из Армении. От моей мамы.

– Дорогое, наверно.

– Нет, так только кажется. В любом случае, мама сама бы его не выпила.

Следователь хмыкнул.

– И много у нее?

– Последние. А больше в рюкзаке ничего.

– Ладно. Вино запишите.

Опер занес вино в опись.

– У Вас? – спросил Крин.

– Пустой рюкзак, – сказал Корби.

– Показывайте.

Корби открыл. Луч фонарика высветил ворох денег и одинокий черный носок.

– Не пустой. Или денег в нем быть не должно?

Корби почувствовал на себе злобный взгляд старика. Ник смотрел почти так же.

– А… это деньги деда, – почти честно сказал Корби.

– Да, мои, – подтвердил старик. – У нас утром ссора была. Разногласия между поколениями. Я потом из-за этой ссоры не сразу поверил в его телефонный звонок.

– Вот как, – прищурился Крин.

– Да. Когда он мне позвонил, я решил, что этот бандит меня разыгрывает.

– Стало быть, он Вас обокрал?

– Вовсе нет. Я сам этими деньгами в него швырнул. В ярости.

– Ладно. Пересчитайте. Мы запишем.

Корби сел на корточки рядом со своим рюкзаком и начал складывать бумажку к бумажке, чувствуя, как его губы дрожат, а глаза наполняются слезами. Он собирался посчитать эти деньги три часа назад, когда все было совсем иначе. Он еще возился с ворохом бумажек, когда Ник в присутствии понятых запустил ролик с убийством. Его смотрели в безмолвии. Корби дошел до сорока тысяч, когда почувствовал безумную боль: тихо, пока все смотрели в другую сторону, старик подкрался к нему и теперь тянул, выкручивал ухо. Корби задохнулся, перед глазами поплыли белые круги.

– Что? – прошипел ему в другое ухо дед. – Не только пистолетик взял? Хотел еще поживиться? Я запру тебя в чулане, и ты будешь там жить. А иначе я сдам тебя с потрохами, маленькая мразь.

Корби ногтями впился ему в руку. Несколько секунд они боролись; наконец, старик проиграл, Корби отодвинулся на безопасное расстояние и, все еще вздрагивая от боли, продолжал считать деньги.

– Уж на эту-то ночь точно.

Корби вынул из рюкзака последние бумажки и обнаружил, что на дне под ними все еще лежит жестяная коробка с масляной тряпкой. Быстро, почти автоматически, он достал ее и сунул под рюкзак Ары, потом встал и, складывая деньги в ровную стопку, подошел к остальным. Здесь шел бурный разговор.

– Зачем вам вертолет? – спрашивал Ник. – Возьмите саму запись.

– Молодой человек, не спорьте, – устало отвечал Крин. – Я все равно обязан конфисковать его как улику.

– Отец меня убьет. – Ник с досадой отмахнулся от следователя, его яростный взгляд уперся в Корби. Того спас Крин.

– Пересчитали?

– Шестьдесят семь тысяч.

Крин присвистнул.

– Можете проверить.

– Не нужно. Больше у вас там ничего нет? Покажите дно.

Корби вернулся за рюкзаком и показал.

– Тряпочка?

– Носок. Я собирался уйти из дома. Остальные мои вещи у Ника.

– Да, с Вами все ясно. – Крин посмотрел на часы. – Время позднее, работы еще на полночи… Свидетели свободны. Видеозапись очень ценная, и замечательно, что был ранен один из преступников. Спасибо всем за сотрудничество.

– Пожалуйста, – ответил дед Корби.

– Завтра в первой половине дня мне нужно будет снова с вами поговорить. Несовершеннолетние приходят с родителями. Кому нужен отгул с работы, мы дадим справку. Все понятно?

– Да, – хором подтвердили подростки.

– Рябины, десять утра вас устроит?

– Устроит, – кивнул старик.

– Джинаганали одиннадцать?

– А можно, если мама будет занята, мы позвоним и передоговоримся? – спросил Ара.

– Нужно. – Крин достал три визитки, протянул их Аре, Нику и деду Корби. – Николай Коплин, двенадцать. И мы с Вашим отцом сможем еще раз обсудить вопрос о вертолете.

– Хорошо, – буркнул Ник.

– Все свободны. Доброй ночи. – Крин повернулся и через поле пошел к разбитым и распахнутым дверям запасного выхода школы. Опер и понятые двинулись за ним. Когда полицейские ушли достаточно далеко, Корби поднял рюкзак Ары и достал жестяную коробку.

– Ник, это твое.

– Выброси ее.

– Пошли. Нечего теперь с ними болтать. – Дед схватил Корби за локоть и потащил за собой. Корби еще какую-то долю секунды смотрел на своих друзей. Они стояли посреди едва освещенного поля. Наступила ночь, и небо над ними мерцало искорками звезд. Ник сжимал кулаки, а глаза Ары блестели, хотя он не плакал.

Корби подумал, что больше не знает себя. Он не понимал, почему не может по-настоящему раскаиваться и грустить, как это делает Ник, не понимал, почему все развалилось вместе с этой смертью, не понимал, на чем все эти четыре года держалась его жизнь и на чем она держится сейчас. Перед его глазами снова были только мертвые. Он чувствовал, что проведет эту ночь с ними.

Глава 10

МЕРТВЫЕ

– Ты не уважал старших, и вот к чему это привело. Считал себя большим и сильным, а ни шагу не можешь ступить сам. Сосунок, приживалка, малолетка неблагодарная. Молоко на губах не обсохло, а что о себе возомнил?

Дед не переставая говорил с того момента, как они вышли со школьного двора. Они шли пустынными темными улицами. Корби узнавал места. Вот подъезд первой девушки Ары. Вот подворотня, где Ник как-то шуганул пару гопников. Двор, в котором они залезли на крышу трансформатора. Дом одноклассника, на дне рождения которого все первый раз сильно напились. Лавочка, на которой они столько раз сидели, разговаривая обо всем на свете. Знакомые окна, машины, заборы, детские площадки, тропинки, заросли кустов. Корби ходил здесь утром и вечером, днем и ночью – веселый или грустный, трезвый или пьяный, разочарованный или окрыленный маленькими победами.

– Убежал, и тут же приполз обратно. Все вы такие. Новое поколение. Слабаки. Тебе в восемнадцать лет еще с сосочкой играть надо, а мне в ножки кланяться. А ты дерзишь, мозгляк.

Корби не реагировал. Его самооценка в этот момент была такой низкой, что никакие ругательства и попреки не могли досадить. «Я мразь, – думал он, – я живу, когда другие умерли. Живу, топчу землю. По-прежнему дышу. Я опять попал в ту же ловушку. Дурак, какой же я дурак. Мне надо было, даже не отходя от стола деда, прямо там пустить себе пулю в висок, и сейчас всего этого не было бы. Даже Андрей, может, был бы еще жив».

– Денежки прибрал. Шестьдесят семь тысяч. Я всю жизнь служил родине, чтобы иметь свой кусок хлеба. А ты просто взял и положил в карман. Легко было, тварь, грабить старика, а? Кормильца своего обирать? – Дед рванул Корби за руку. – Что молчишь?

Они шли мимо дома культуры. Под козырьком подъезда со сбитыми ступенями горел одинокий желтый фонарь. Корби понял, что недавно был здесь почти счастлив. Он стоял в толпе своих одноклассников и знакомых – веселых, дружных, опьяненных своей молодостью и красотой – слушая, как дрожат стекла широких окон от звука настраивающейся группы, наслаждаясь праздником лета... Теперь он испытывал странное дежавю. Четыре года назад он бежал к разбившейся машине тем же путем, каким по утрам ходил в школу. После гибели Андрея дорога от школы домой опять стала дорогой смерти. Казалось, будто все повторяется, и ветер так же шуршит в траве, как в ту ночь, и мир так же утратил краски.

Когда незнакомый водитель прогнал его, он не стал спорить, не стал ничего объяснять или доказывать. Он просто побрел прочь от разбитой машины, от мертвых отца и матери, от неизвестного подростка с переломанными ногами. Он шел через опустевшие темные дворы, мимо чьих-то тепло светящихся окон, мимо молодых людей, курящих и целующихся за стеклами подъездов, мимо детских площадок и поставленных на сигнализацию машин. Пройдя три или четыре улицы, он вышел на пустырь. Начался мелкий дождь, ветер разбрасывал по сухой траве крупу блестящих капель. Шоссе осталось у Корби за спиной. Он шел от света в темноту. Его рассеянная тень обгоняла его, постепенно бледнея, сливаясь с мраком. Когда дорога осталась в четырехстах метрах позади, тень исчезла.

Один.

Он шел по узкой тропинке. Засохшие стебли травы цеплялись за одежду, царапали безвольно обвисшие руки. Джинсы промокли насквозь. Он замерз, но продолжал идти. Он пытался говорить с собой. Он понимал, что сходит с ума, и пытался заставить себя снова стать нормальным, живым, мыслящим существом. Он пытался понять, любил ли он их. «Я любил своего отца? – спрашивал он себя. – Я любил свою мать? Чем они на самом деле были для меня? Как я смогу без них жить?» Он не находил ответов. Он не мог вернуть прошлое. Он не мог вспомнить, как выглядели их лица, о чем они говорили, над чем вместе смеялись. Все исчезло.

Он уходил в темноту, в страшную безлюдную пропасть дождливой осенней ночи, где нет места ни ребенку, ни взрослому. Ему казалось, что там он, наконец, сможет успокоиться, остудить голову, лицо, сердце, найти точку стабильности в накренившемся мире, собрать то, что разбилось о фонарный столб. Там он не встретит ничего ненавистного, ни одной повторяющейся черты человеческого мира – одинаковых домов, которые все такие же, как их дом, одинаковых машин, которые все могут стать чьим-то гробом из скомканного металла, людей, которые думают, что контролируют что-то, принимают решения, выбирают комнату посветлее, вид покрасивее, высчитывают время пути до метро и расстояние до школы, в которую пойдут их дети. Но в конечном итоге, они выберут образ жизни, дорогу, соседей, судьбу, выберут призраков, выберут воздух, в котором им придется умирать.

Корби наткнулся на одиноко растущую молодую березу и вдруг вспомнил это место. Несколько лет назад он с родителями был здесь. Они устроили пикник. Отец гонялся за мамой, держа на вилке жареную сосиску, они смеялись какой-то глупости и, в конце концов, сосиску уронили в траву. В нем вспыхнула ненависть. Он налетел на бедное дерево, как на злейшего врага. Он убил бы его, если бы мог, но ему хватило сил только на то, чтобы сломать нижние ветви. Там он впервые заплакал. Эти слезы не облегчали душу, лишь слепили глаза. Он начал кричать и быстро охрип. Он схватил одну из сорванных с дерева веток, превратил ее в палку. В том месте росла трава с макушками в форме зонтиков. Ее высокие стебли засохли, но не упали. Корби принялся рубить их палкой. Головы растений, одетые коронами из сухих цветочков, осыпались на землю, распадаясь в бурый прах. Уже уничтожив все зонтики, Корби продолжал бить по обломкам стеблей.

Он вернулся домой только под утро. Позвонил в дверь соседке. Та вышла, вызвала ему скорую. Его завернули в одеяло и укололи успокоительным. Он уснул, а когда очнулся, рядом уже был дед.

Следующие дни Корби запомнил как время бесконечной усталости. Он не простудился, но у него болело все тело – каждая мышца, каждая клеточка. Иногда он не находил в себе сил поднять руку.

Через несколько дней были похороны. Отец лежал в закрытом гробу. Мать – в открытом, но даже на ее лице шрамы были такими, что работники морга не смогли их толком замаскировать. Церемония прошла словно в тумане. В память почему-то врезался дурацкий разговор двух случайно встретившихся старух.

– А я от каждой пенсии тысячу откладываю себе на похороны. Гроб хочу хороший, сосновый…

– На внука бы деньги потратила.

– А я прилично хочу умереть...

Корби испачкал руку, когда бросал землю на гроб отца, и знакомая матери полила ему воды на ладонь из пластиковой бутылки. Тогда, оттирая с кожи грязь, он впервые подумал о том, что может разрезать ее и перестать жить. Так просто.

Неделю спустя Корби вернулся в школу. Ему все соболезновали, а он вымученно улыбался и говорил, что все в порядке, что надо жить дальше, что он справится, что у него замечательный дед, который позаботится о нем.

Вечером того дня он лежал на спине и смотрел в пустой потолок своей комнаты. Он думал о фонтанах крови, о том, как они забьют из его рук, когда он порежет свои вены, о том, как раскроется кожа, уступая острой кромке бритвенного лезвия. Он думал о розовом срезе раны и о темной внутренности вены. Почему-то он был уверен, что его самоубийство будет безболезненным и очень мокрым. Он хотел испачкать кровью все вещи, хотел перемазаться в ней сам. Он хотел, чтобы его лицо стало таким же красным и изуродованным, как лицо его отца.

В папином ящике с инструментами был большой оранжевый нож с выдвижным лезвием фирмы « BOSCH ». Отец любил немецкие инструменты и говорил, что уважает «немецкое качество». Корби разобрал его и вытянул изнутри два запасных, новеньких, абсолютно острых лезвия. Они были серебристыми, влажными от машинного масла. Он попробовал одно из них на своем пальце и получил первую каплю крови. Она вызвала у него странное чувство – почти голод, почти жажду.

Он пожелал деду спокойной ночи. Потом ушел в свою комнату, разделся, сел на кровать и взял по лезвию в каждую руку. Он по-наполеоновски сложил руки на груди, так, что лезвие, которое он держал в левой руке, воткнулось в ямочку у локтевого сгиба правой руки, а лезвие, которое он держал в правой руке, воткнулось в ямочку у локтевого сгиба левой руки.

Он сидел так и чувствовал покой. Наконец-то он был свободен. Призраки больше не мучили его. Не нужно рубить траву, кричать, бредить, метаться, лицемерить в школе. Все прошло. Он улыбнулся и развел локти в сторону. Лезвия оставили на его руках глубокие порезы, из них тут же полилась кровь. Но не так много, как он хотел.

В этот момент дед постучал в дверь.

– А зубы-то ты не почистил.

– Я сейчас, – соврал Корби. Он попытался углубить порезы. Раз, другой. Все было не так, как он планировал. Он стиснул зубы от дикой боли, полосуя свои руки. Он весь дрожал, кровать под ним скрипела, кровь, совсем не сверкающая и не красивая, брызгала на паркет и на простыню.

Старик открыл дверь его комнаты и закричал матом. А мальчик все пытался дорезать себя. Дед отобрал у него лезвия и перетянул его руки выше локтей. Корби сопротивлялся, как звереныш, сорвал повязку и добился того, что, наконец, лишился сознания от кровопотери. Очнулся он в больнице, без мыслей, с руками, забинтованными от ладони до локтя и предусмотрительно привязанными к сторонам койки.

– Стыдно, да? Стыдно. Вся наша семья стыд и позор из-за таких, как ты. Яблоко от яблони не далеко падает. Мой сын не хотел служить родине. И вырастил вора! Вора и слабака! Опять молчишь.

Корби остановился. Он не мог оторвать взгляда от входа в ДК. Он вспомнил, как Андрей тоже стоял здесь, на этих ступеньках. Без банки пива и такой одинокий. Вспомнил его голос.

– Я не не люблю рок, – неуклюже пытался объяснить светловолосый мальчик, – просто я почти ничего о нем не знаю.

Он говорил и улыбался. Его улыбка казалась Корби заискивающей. Она как будто была заготовлена заранее. Она появлялась прежде, чем кто-нибудь отпускал шутку.

Корби вспомнил, как они обернулись на оклик Ника. Вдоль аллеи, ведущей к подъезду ДК, выстроились огромные стальные щиты для афиш, чьи покосившиеся черные рамы, казалось, еще помнили разгул девяностых. Ник отстал и, еле заметно качаясь, стоял перед одним из щитов.

– Что? – спросил Корби.

– Смотри, – ответил Ник. Афиша на щите выглядела обтрепанной и полустертой, но изображение еще читалось.

– Это же Майкл Джексон! – удивился Корби.

– Майкл Джексон умер, – отметил Ара.

– Да, – сказал Ник. – Он был в России в конце девяностых. Надо же.

Корби почувствовал, что сейчас заплачет. Слезы, которых так и не дождался Ник, увидит дед, у которого они вызовут лишь привычное презрение. Майкл Джексон умер. Андрей теперь тоже мертв. Старый плакат, удививший Ника, исчез. На его месте уже красовалась новая афиша – большая, гладкая, черно-серебристая.

К ней прилип осенний лист.

Корби протянул руку к щиту, и кожа на его открытом предплечье покрылась мурашками, как будто он опустил ее в поток холодного воздуха. Лист был мокрым, словно шел дождь, и он только что опал с дерева. Кленовый, с прожилками гнили. Откуда? Подул ветер, и желтый клочок вырвался из его рук, унесся вверх, пропал в темном небе.

Взгляд Корби потерял фокус. Фонарь над входом в ДК расплылся в пелене слез, вокруг него побежали, заискрились красивые крестовидные звездочки.

– Ну, что встал? Пошли.

Корби перестал замечать деда, как не замечал его четыре года назад. Старик был просто частью обстановки, стихией человеческого мира. Она могла помешать покончить с собой или заставить чистить зубы, могла решить, что ты живешь в той квартире или в этой, ходишь в ту школу или в другую. Но в ней ничего не было.

– Ты что, язык проглотил? – Дед закатил ему пощечину. Корби вздрогнул, повернул голову. – Постой-ка, где-то я все это уже видел… А ну, посмотри на меня. Та-ак… Те же елки, та же песня. Не хочешь ли ты опять вены порезать, а, сопляк? – Голос деда сорвался на крик. Он тряс Корби, как тонкое молодое дерево. На них нервно оглянулся одинокий поздний прохожий.

– Отстань от меня, – попытался отвернуться Корби.

– Ага, как же. Только хоронить тебя мне не хватало. – Дед с новой силой вцепился в его локоть. Корби уперся.

– Я сам. – Дед отпустил, он одернул помятую майку и быстрым автоматическим шагом пошел к дому. Старик нагнал его.

– И давно ты это задумал? Пистолет для этого брал, да!? Так ведь, хитрая бестия?

«Как нелепо, – подумал Корби, – я сам пять минут назад жалел о том, что не застрелился, и вот он уже обвиняет меня в том, что я это планировал. А может, он прав? Может, я перехитрил самого себя? Может, я устроил все это только затем, чтобы снова решиться на самоубийство?»

Дома дед втащил его на кухню, толкнул на стул. Корби двигался как тряпичная кукла; его бил озноб, свет люстры казался слишком ярким. Дед взял с холодильника телефон и телефонный справочник, с грохотом отодвинул второй стул, сел напротив.

– Ну вот что. Ты все довел до того, что мне теперь придется разбудить другого приличного пожилого человека.

Корби равнодушно прикрыл глаза.

– Ты бредишь, дед. Зачем кого-то будить? – Он ждал, что сейчас за свои слова снова получит по лицу, но этого не произошло. Старик зашуршал справочником, потом раздалось попискивание телефона.

– Але, але. Иван Петровича будьте добры… Я знаю его по работе… Форс-мажорные обстоятельства заставляют меня звонить в такой час. Нет, нет, не беспокойтесь. Пока ничего не случилось. И уж тем более ничего страшного для вас… Вовсе не просто так. И да, надо будить. Я человек чести. За доставленные неудобства мы сочтемся.

Наступило долгое молчание. Дед исподлобья поглядывал на Корби и шишковатыми пальцами теребил угол скатерти.

– Иван Петрович? Виталий Рябин. Да, да, я тоже рад Вас слышать. Уж простите, что в такой час. Внук. Ну, как раньше. Да, именно. Надо. Ну что вы, Иван Петрович, приличные люди всегда платят. Такси возьмите.

«Что он хочет сделать?» – задумался Корби. Дед стал диктовать адрес. За шеренгами пятиэтажек школа по-прежнему светилась всеми окнами. Крин рассматривал стойку охраны. Опер Барыбкин собирал образцы крови. Судмедэксперт сидел за столом в пустом школьном классе и в глубокой задумчивости смотрел на таблицы высыхания слизистых оболочек и замеры температуры тела: что-то смущало его в определении времени смерти. Заплаканная директриса плюхнулась в кресло в своем кабинете, достала из нижнего ящика стола штоф коньяка, который прятала там до дня объявления результатов ЕГЭ, дрожащей рукой налила себе полную рюмку. Залпом выпила ее, задохнулась, и, собрав все свое мужество, набрала номер. Трубку снял мужчина. Он еще не спал. Работать заполночь давно вошло у него в привычку.

– Что? – переспросил он.

– Ваш сын умер, – осипшим голосом повторила директриса. А люди в синих халатах уже перекладывали тело погибшего мальчика на носилки. Ровный белый свет люстры заливал кухню. Дед повесил трубку и цепкими холодными пальцами взял Корби за руку.

– Пойдем.

Корби не сдвинулся с места.

– Отвали.

– А ну пошли, щенок.

«Может, мне как раз сейчас мне надо разбить ему морду, как Ник предлагал вчера».

– Встал быстро!

– И не подумаю, – истерически засмеялся Корби. Рябин рывком стянул его со стула, но подросток повалился на пол.

– Не пойду, – повторил он. Старик схватил его под руки и потащил, сопя и надрываясь, через коридор.

– Все твои хитрости я насквозь вижу. Я же знаю, ты просто хочешь остаться один.

«Да, хочу». Корби не сопротивлялся. Дед пинком открыл дверь его комнаты, втащил его внутрь и бросил на пол рядом с кроватью. Корби ударился затылком о паркет так, что зубы щелкнули, но боли не почувствовал, только забился в новом припадке смеха-плача. Пока он лежал на полу, старик принялся рыться в его вещах. Содержимое ящиков стола было кучей вывалено на стол, из россыпи предметов дед выбирал все, чем можно нанести себе вред: точилки, циркуль и козью ножку, железный пенал.

«Неужели старый хрен думает, что я не смогу этого сделать, если захочу? Я разобью окно головой и наткнусь шеей на острые стекла, или разобью его и просто выпрыгну. Мне не тринадцать лет. Я сильнее, умнее и решительнее, чем был тогда».

Все выбранное дед швырял в пластиковый мешок для мусора. Поверх степлера и россыпи канцелярских кнопок он бросил зарядку от старого телефона, интернет-модем со всеми проводами и еще несколько примочек для ноутбука. «Ого, – подумал Корби, – настала очередь всего длинного и гибкого. Странно. Я о повешении не думал. А он подумал».

Покончив со столом, старик распахнул платяной шкаф и принялся выкидывать из него на пол простыни, вешалки, штаны с длинными штанинами, кожаный пояс. «Как много способов умереть, – с иронией отметил Корби, – мне бы даже не пришло в голову, что можно удавиться штанами». Когда дед вытряхивал одеяло из пододеяльника, в дверь позвонили. Он вздрогнул и посмотрел на Корби.

– Пошли, – потребовал он. Корби не шевельнулся. Старик наклонился и попытался его поднять. Корби вывернулся, упал на кровать и начал отползать к стене.

– Ну и черт с тобой, – выругался дед и торопливо вышел из комнаты. Корби, задыхаясь, остался лежать на кровати. «Я могу украсть циркуль или простыню, – подумал он, – это даже круче, чем три литра церковного кагора». От этой мысли ему снова стало смешно, и он захихикал, запрокинув бледное лицо к потолку, комкая покрывало кровати белыми от напряжения пальцами. Из прихожей долетали голоса.

– Быстро Вы.

– Где мальчик?

– Там.

– Я не буду обувь снимать?

– Не нужно. Я и на минуту боюсь его оставить.

– Конечно. И правильно. – Незнакомый голос приблизился. – Вижу, Вы собрали все опасные вещи. Хорошо, очень хорошо.

Корби снизу вверх посмотрел на вошедшего к нему Ивана Петровича. Большой угреватый нос, на который сползали очки-велосипед, жиденькие седые волосы. В левой руке маленький черный чемоданчик.

– Добрый вечер. Вы не против, если я сяду?

Корби не ответил. Иван Петрович сел на краешек кровати, положил чемоданчик себе на колени.

– Как поживаете? Вижу, что не очень.

Корби молчал.

– Вы лучше расскажите все. О чем думаете, почему плачете. А я помогу.

Корби смотрел на него. «Дед позвал ко мне мозгоправа, – понял он, – плохо».

– Не говорит, – пожаловался Иван Петрович.

– Иногда говорит, – ответил дед, – но редко и по большей части бред.

– Ясненько, ясненько. В прошлый раз это было…

– После смерти его родителей. Четыре года назад.

– Да, да, верно… Понятно, почему тогда… А сейчас в чем дело? Он что, вообще нестабильный?

– Нет, что Вы. Просто стал свидетелем несчастного случая. Погиб его одноклассник, у него на глазах.

Иван Петрович цокнул языком, покачал головой.

– Ясно. Ну что, миленький, давайте сделаем укольчик, чтобы не грустить и хорошо спать. – Он расплылся в улыбочке. Корби подобрался. Иван Петрович заметил его движение. – Не больно, это совсем не больно.

«Как будто дело в этом», – подумал Корби.

– Да Вы не бойтесь, сейчас все пройдет. Хорошо станет. – Иван Петрович открыл чемоданчик, извлек из него заранее заготовленный шприц. Снял колпачок, спрыснул капельку из иглы. – Миленький, на животик перевернитесь.

С каждым словом Корби подбирался все больше.

– Что же Вы так нервничаете? Один укольчик, и все.

«Они лишат меня воли, – подумал Корби, – и я буду лежать здесь всегда. А старик станет приходить два раза в день, кормить меня с ложки и бить по щекам. Я буду бессилен. Я смогу только тихо плакать и шептать, что наконец-то стал уважать старших».

– Расслабьтесь. Один укольчик, и Вы будете хорошо спать. – Рука психиатра как бы ненароком легла на щиколотку Корби, и тот понял, что сейчас Иван Петрович прижмет его ногу к кровати, а потом резко вколет ему шприц в бедро. И все. Он рванулся, ударил свободной ногой по руке со шприцом так, что тот отлетел на пол. Спектакль кончился.

– Витя, держи его! – потребовал Иван Петрович. Следующим ударом ноги Корби сбил с него очки-велосипед.

– А-а-а! Не хочешь по-хорошему? – завопил дед и, жертвуя поясницей, прыгнул на кровать. Иван Петрович свободной рукой ловил Корби за вторую ногу. Подросток рванулся к двери. Дед обхватил его за корпус, но руки соскользнули с гибкого молодого тела. Майка Корби порвалась. Он еще раз ударил психиатра ногой, попал в плечо. Но опытный старик не собирался легко отпускать жертву: вторая нога подростка оставалась прижатой к кровати. Корби дотянулся одной рукой до косяка двери, другую поставил на пол и пытался уползти. В этот момент дед навалился на него, а Иван Петрович согнулся, подобрал шприц и прямо сквозь штаны всадил его в незащищенную задницу Корби. Схватка закончилась. Его отпустили, и он скатился на пол к двери. Подслеповато щурясь, Иван Петрович достал большой белый носовой платок, приложил к разбитому носу.

– Вы бы поосторожнее с ногами, – совершенно невозмутимо сказал он. «Хоть милым больше не называет», – подумал Корби.

– Ох, – прокряхтел дед, – спасибо, Иван Петрович.

– Ничего. За очки только заплатите.

– Будьте покойны.

Старики помогли друг другу встать с кровати. Корби подумал, что может убежать. Надо подняться, выскочить в коридор, рвануть к двери – и свобода. Но мысль осталась лишь мыслью. Он сидел на полу и смотрел на своих мучителей. Его охватило равнодушие. Эта эмоция не была новой. Корби и раньше казалось, что все теряет смысл, распадается, он и раньше думал, что остается один, отстраненный от всего остального. Но теперь идея самоубийства и жажда борьбы казались такими же бессмысленными, как и все внешние вещи. И сам себе он тоже казался бессмысленным. Он не имел больше значения – ни его прошлое, ни движения его тела, ни его страдание. Ничего больше не существовало. Он проследил взглядом, как Иван Петрович подбирает разбитые очки и выходит из комнаты, слышал, как дед отсчитывает ему деньги. Дед предложил чаю, но Иван Петрович отказался. Последовали дружеские рукопожатия, прозвучала пара теплых слов о былом союзе советской психиатрии со службой госбезопасности. Хлопнула дверь. Корби, не шевелясь, сидел на полу. Он чувствовал, как ноет место укола, как от неудобной позы затекают его ноги, но не сдвинулся с места. Вернулся дед.

– А ну, снимай штаны!

– Что? И не подумаю.

– Тогда ремень отдай. Не хватало, чтобы ты удавился.

Корби, наконец, понял, что он имеет в виду. Удивляясь собственной покорности, он вытянул ремень из джинсов и бросил его в общую кучу конфискованной одежды. Дед свалил все вещи на простыню и рывками вытащил ее из комнаты. Дверь захлопнулась, потом в коридоре раздался грохот. Корби понял, что старик делает то же самое, что он сделал с ним сегодня утром – припирает дверь, только более основательно.

– Эй, подожди. Что ты делаешь?

– Раньше надо было думать.

Корби потянулся и толкнул дверь. Она не шелохнулась. Он распластался по полу и заглянул в щель под дверью. Там было темно.

– А как я пойду в туалет?

– А мне плевать. Можешь справлять нужду в нижний ящик стола.

Корби лежал на холодных досках паркета и слушал, как старик идет по коридору. Потом шаги стихли, в ванной полилась вода. Дед ложился спать. Корби встал и налег плечом на дверь. Она даже не шелохнулась. «Ладно, – подумал он, – все равно». В туалет на самом деле не хотелось. В комнате по-прежнему горел яркий верхний свет. Все было разгромлено. Корби вяло сел на кровать. Ему пришло в голову, что надо разбить окно и выпрыгнуть на улицу, но он остался сидеть на месте. «Этот укол сделал меня совсем тупым», – подумал он. Медленно, будто уже во сне, он протянул руку и выключил свет. Стало видно, что на улице светает. «Надо раздеться», – подумал Корби, но вместо этого раскинулся на кровати и погрузился в болезненное забытье.

Глава 11

ЧУЖОЕ ЛИЦО

«Думаете, он здесь? Я бы спросил о нем у тех, кто улетает».

Дождь. Изувеченные тела. Бесприютная земля, по которой бродят души умерших.

– Половина девятого. В десять нам надо быть в полиции. Приводи себя в порядок.

Корби не шевельнулся.

– А ну, вставай давай.

«Ты вколол мне вчера наркоту, – подумал Корби, – и еще хочешь, чтобы я что-то делал».

– Пять минут. Иначе пеняй на себя. – Дед хлопнул дверью. Корби лежал на кровати и смотрел в потолок. Потом снова закрыл глаза. «Я впервые видел во сне отца», – вдруг осознал он.

«И он что-то искал. Что-то, или кого-то».

Черная клякса, плавающая у берега ночной реки.

В воде было что-то еще. Что-то грязно-белое, плавающее поодаль от черного. Какая-то материя или ткань. Она была больше черного, но они были связаны. От одного к другому тянулись длинные тонкие нити. Это напоминало…

Корби попытался уснуть обратно, снова оказаться в том странном и страшном месте, где мертвые скитаются среди мертвецов. Но уже не получалось. Мешало тело. Он чувствовал, что хочет изменить позу, сходить в туалет, почистить зубы. Он медленно встал. У него было ощущение, что он тяжело болен и температурит: было трудно ориентироваться в пространстве, веки стали тяжелыми, руки и ноги еле двигались. Он дотащился до туалета, потом перебрался в ванную. Дед увидел его через открытую дверь кухни и смерил презрительным взглядом. «Пошел на хрен», – подумал Корби. Он остановился перед раковиной, включил воду и минуту стоял не шевелясь. Холодный поток с шипением струился по белому кафелю и, пузырясь, убегал в зарешеченную дыру слива. Взгляд Корби остановился на бритвенном наборе. «Если сломать эти сменные пластиковые штучки, – подумал он, – можно вытащить изнутри лезвия». Словно во сне, он открыл набор, достал одну из головок для бритвы и попытался согнуть ее пальцами. Она не поддавалась. Тогда он попытался сломать ее другим способом: зажал край пластины зубами, а рукой стал выкручивать ее. Раздался тихий щелчок, и бритвенная головка лопнула. Корби ощутил резкую боль в десне, негромко застонал, наклонился и сплюнул в раковину окровавленный обломок пластика. Потом поднял глаза и увидел в зеркале свое отражение.

С ним что-то было не так.

Оно было темным, с бездонными глазами. С волос будто струился мрак. Призрак из зеркала был старше, чем сам Корби. И он едва заметно улыбался. От этой улыбки его лицо не становилось веселым. Бесконечный ужас притаился в изогнутых уголках губ.

Корби увидел, как разрушается перспектива, а мир раздваивается. Одно изображение отделялось от другого. Лицо подростка, отраженное в зеркале, расслаивалось с другим лицом, которое было и похоже, и не похоже на него. Корби понял, что есть другое зеркало и другой человек, который смотрит в это зеркало. Он сидит в углу старого клуба, где стены обиты потертым красным сукном, а на них падает тусклый свет от желтых настенных ламп. К потолку поднимается дым сигар. Бокалы с вином напоминают о крови. Это место последнего разврата, похоти, которая так велика, что уже не нуждается в извращениях, пьяного угара, место, где собираются убийцы, место беспредельной скорби, вечное место, куда приходят те, кто не может умереть. Темные волосы ниспадают на лицо юноши, сидящего в углу, обитом красным сукном. Он не ест, не пьет, не курит – только наблюдает, как в воздухе кружится дым. В его душе замерший крик. Он отворачивается от зеркала, глядит в окно: там, на улице, горят факелы, лежат под серым ночным дождем мертвецы. Среди их тел пробираются два человека, которые тоже умерли. Один из них – Андрей. Он единственный след, единственная зацепка, единственная настоящая частица его самого…

Корби увидел свет. Странный свет, яркость которого была удивительно неполной. Лампочка на потолке. Он по-прежнему в ванной, льется вода, блестит капелька крови на слегка порезанной губе.

«Это все проклятый укол», – подумал Корби. У него было ощущение, что он спит и бодрствует одновременно. Сон стал видением. Он крутился в голове, разворачивался. Он продолжал сниться, хотя Корби не спал.

– Что ты, мать твою, делаешь!? – заорал на него с порога ванной дед. – Опять!?

Корби вздрогнул, обернулся.

– Ничего, – пробормотал он и положил обломки бритвенной головки на край раковины. Потом медленно сунул руки под кран, набрал полные ладони ледяной воды, начал полоскать рот.

– Ты что, разгрыз и проглотил лезвия? – упавшим голосом спросил старик.

– Нет. – Корби начал чистить зубы. Дед резко шагнул в ванную, открыл бритвенный набор и заглянул внутрь. Все лезвия были на месте, кроме одного сломанного, обломки которого остались лежать на краю раковины. Старик облегченно выдохнул.

– Побрейся. Ты должен выглядеть нормально.

Районное отделение полиции располагалось в уродливом сером здании с неровной линией окон. Корби и дед прошли через перегороженный шлагбаумом двор, открыли массивную железную дверь и оказались в помещении, больше похожем на притон, чем на вестибюль государственного учреждения. Выщербленный кафель пола, в центре – железная клетка. Прутья решетки выглядели так, будто их долго обливали помоями. За решеткой на пластиковом стуле сидел бомж и беззубым ртом ел помидор; казалось, ему там вполне хорошо. Напротив клетки находилось окно для справок – маленький желтый просвет посреди темно-серого вестибюля. Старик уверенно подошел к окошку. В этой дыре он явно чувствовал себя как рыба в воде. Наблюдая за ним, Корби подумал, что некоторые плохие вещи не меняются: наверное, опорные пункты милиции тридцать лет назад выглядели точно так же, как это место сейчас. Сам он не был в полиции с пятнадцати лет, когда его с друзьями единственный раз забрали за распитие в общественном месте. Тогда было весело. Вместе с остальными незадачливыми любителями спиртного они сидели на железных лавках, допивая свои напитки, и корчили рожи подвешенной к потолку камере видеонаблюдения.

За стеклом было пусто. Старик нагнулся к решеточке для переговоров.

– Есть кто-нибудь?

– Что? – спросили из неразличимой глубины помещения.

– Я ищу Крина.

– Второй этаж, двести пятнадцатая комната.

Лестница в два марша, такая же серая, как и все здесь, привела их на второй этаж. Корби с удивлением отметил, что здесь почти чисто. Они попали в нормально освещенный коридор с дверями из светлого дерева. Стало слышно, как где-то впереди истерично кричит женщина.

– Не мое! Подложили! И это не мое! Подложили!

Дед быстро нашел нужную комнату, постучал и приоткрыл дверь. Корби смотрел через его плечо. Отдел был большой, разгороженный парой ширм. Напротив двери сидел мужчина в клетчатой футболке-поло и ел – но не пончики и кофе, как это бывает в сериалах, а желтый початок вареной кукурузы. Еще два лежали на тарелке перед ним. Посреди засыпанного бумагами стола стояла консервная банка с солью, а рядом с ней, будто странное второе блюдо, располагалась фуражка. Старик откашлялся, и мужчина поднял голову. Корби узнал в нем оперативника Барыбкина.

– Крина можно увидеть?

– Можно. – Барыбкин впился здоровыми белыми зубами в бок початка и с хрустом снял с него два десятка влажных желтых семян.

– Я не воровка! Подложили! Все подложили!

– Вот разошлась. У нее в сумочке восемь телефонов, а пинкод она знает только от одного.

Дед хмыкнул.

– Крин освободится и подойдет, – дожевывая, пояснил Барыбкин. – Вы можете там посидеть.

Он неопределенно махнул рукой. В коридоре было несколько железных лавок. Рябины поместились на ближайшую к двести пятнадцатой комнате. Взгляд Корби скользил по унылой обстановке: стоптанный желтый линолеум, доска объявлений с вложенными под мутное стекло листками гербовой бумаги, кофейный автомат в полутемной стенной нише.

– Суки! Мусора! Суки! Мусора! Суки! – Корби на слух определил дверь, за которой бесновалась истеричка. – Гнида ментовская! Тьфу! Тьфу! – Баба явно переключилась на кого-то одного. – Твоя мать шмарой была на зоне! А бахарем ее – сифилитик! Тьфу! Тьфу!

Так прошло полчаса. Женщина все кричала, появлялись и исчезали какие-то люди, хлопали двери, раздавались и затихали голоса. Воздух был густым и спертым. Дед вспотел и утирал лицо платком.

Корби чувствовал, что погружается в транс. Отделение полиции и компания деда неожиданно принесли ему тот покой, который он так безуспешно искал, пытаясь спрятаться от людей. Именно здесь было настоящее одиночество. Он сидел, свесив безвольные руки между колен, чувствовал под собой грубую железную лавку, смотрел на затоптанный пол и понимал, что ни одна вещь вокруг не взывает к нему. Наконец-то он был один. Лишь какой-то слабый далекий голос, забытое щемящее чувство иногда прорывались сквозь пелену, окутавшую его сознание. Они шептали, что так не должно быть, что он еще жив, что он должен чувствовать. Он попытался разбудить себя, растолкать. «Ты нервничаешь, – напомнил он себе, – нервничаешь, как перед экзаменами или даже больше. Если ты не сдаешь экзамены, то отправляешься в армию. А если ты колешься на допросе, тебя сажают в тюрьму. Или не сажают? Хоть кому-то вообще есть дело до меня и этого дурацкого пистолета? А Ник и Ара? Они скажут правду, или прикроют меня? Вдруг они скажут правду?»

– Хватит трястись, – зашипел старик. – Напортачил, так хоть не будь трусом.

Корби только сейчас заметил, что однообразно подергивает рукой. Он перестал. Казалось, ожидание длится вечно. В какой-то момент дед встал и раздраженно заметил:

– Час прошел.

Он снова заглянул в отдел и выразил свое возмущение Барыбкину.

– Обстоятельства, – ответил тот.

Двадцать минут спустя в коридоре появились Ара и его мать. Женщина увидела Корби с дедом и чуть ли не побежала им навстречу. Она была пожилой и пухленькой, с кожей в три раза светлее, чем у ее сына.

– Здравствуйте, – подскочила она к деду Корби. – Пожалуйста, скажите мне правду! Какую роль мой сын играл во всей этой кошмарной истории? Он никого не убивал? Он говорит, что Вы были там.

Старик удивленно поднял брови.

– Я пришел, когда мальчик был уже мертв.

Корби понял, что дед испытывает садистское удовольствие, не отвечая прямо на вопрос женщины. Он поймал взгляд Ары, влажный и измученный.

– Мама, не надо, прошу тебя, – взмолился черный брат. – Успокойся.

Армянка повернулась к сыну.

– Как я могу успокоиться – после того, что ты сделал? Как я могу тебе верить?

– Он никого не убивал, – пробормотал Корби. – Там были другие.

– И я это говорю, – подхватил Ара.

– О Господи, хоть одну заповедь ты не нарушил.

– Дайте срок, нарушит, – усмехнулся старик.

– С чего это Вы взяли?

– Дурная кровь.

Круглые щеки армянки вспыхнули от гнева.

– Я забыла, какой Вы человек. Пойдем, сын. – Она схватила Ару за руку как маленького, хотя тот был на полголовы выше ее, повернулась к двери двести пятнадцатой комнаты.

– Его там нет, – предупредил Рябин. Арина мать не послушала его и распахнула дверь.

– Это отдел убийств, да?

– А Вам кого? – Оперативник уже расправился с кукурузой и корпел над какими-то бумагами.

– А, а… кого? – Армянка растерялась и повернулась к сыну. – Ты помнишь, кого?

– Следователь Крин, – сказал Ара.

– Он занят. Вон люди тоже сидят, ждут.

– Понятно, спасибо, – ответила женщина. Она оттащила Ару к лавочке самой дальней от Корби и его деда. Снова ожидание. Корби нервно дергал рукой, ловил взгляды черного брата и задавался вопросом: с кем он? Он догадался, что Ара рассказал своей матери про бутылки с вином, но это ведь не значило, что он сдал Корби. Или значило? «Нет, не значило, – решил Корби, – иначе бы его мама вела себя по-другому. Спасибо, черный брат. Ты все еще мой друг».

Неожиданно открылась дверь соседней, двести шестнадцатой, комнаты, и из нее вышел молодой человек в сером костюме и темных очках. За ним следовал Крин.

– Вы мешаете мне вести дело. Из-за Вас мои свидетели должны торчать в коридоре! Час!

Его спутник слегка пожал плечами. Корби не видел его глаз, но почувствовал, как холодный взгляд незнакомца скользнул по нему, по деду, потом по Аре.

– Здравствуйте. Простите, – раздраженно обратился Крин к свидетелям. – Я заставил Вас ждать. Это не моя вина.

– Здравствуйте, – ответил Корби. Он заметил, что его дед навострил уши и как-то по-особенному приглядывается к молодому человеку, на которого досадовал Крин. Между тем следователь открыл дверь своего отдела.

– Барыбкин, ты чем занят? Кукурузой?

– Утром, – спокойно ответил опер, – я обошел десять домов и нашел собачницу, которая видела, как с территории школы уезжала машина. Вот.

Он поднял бланк, на котором что-то писал, и протянул его следователю. Крин взял бумажку, пробежал глазами, засопел.

– Большой зеленый внедорожник с золоченой полосой на борту… закрытый кузов… Лучше, чем ничего. Сопоставьте это описание со следами покрышек и ищите дальше. – Он повернулся обратно к свидетелям. – Рябины пришли в десять?

– Да. Безобразие. – Дед стал возмущаться слишком поздно, и Корби чувствовал, что он делает это специально. Но Крин ничего не заметил.

– Я еще раз извиняюсь. Николай, проходите в отдел.

Корби послушно встал.

– Нет, постойте! – запротестовал старик. – Я пожилой человек. Я устал. Я не могу здесь больше сидеть. Здесь душно! А внук молодой – потерпит.

Крин поморщился.

– Ладно, тогда сначала Вы.

Старик, следователь и его молодой спутник зашли в комнату. Дверь захлопнулась. Корби опустился обратно на лавку.

Через несколько минут человек, доставивший Крину столько неприятностей, вышел из двести пятнадцатой и остановился перед кофейным автоматом. Корби снова почувствовал, как по нему скользит взгляд глаз, скрытых за темными очками. У него по спине пробежал холодок. Незнакомое неприятное ощущение проникло сквозь порожденное вчерашним уколом транквилизаторное отупение, сквозь отделяющую от мира стену депрессии. Корби поймал себя на том, что ответно смотрит на незнакомца. Его охватила неясная тревога. «И дед что-то в нем увидел, – подумалось ему, – что?»

В осанке незнакомца чувствовалась военная выправка. Корби помнил эту черту в некоторых знакомых старого полковника, но там все выглядело немного иначе – они уже были пожилыми людьми, а этот парень, казалось, только закончил институт. Корби смотрел, как быстро молодой человек нажимает неподатливые кнопки на морде кофе-машины. Он понял, что в его движениях есть что-то еще, не связанное с осанкой. Что-то хищное, пугающее. Или это только кажется?

Корпус автомата был блестящим, хромированным. В гладком металле отражалось лицо незнакомца. Слишком правильные черты делали его практически незапоминающимся. Корби почувствовал, что молодой мужчина перехватил его взгляд, вздрогнул и быстро отвел глаза.

Незнакомец подул на свой горячий кофе и пошел обратно в кабинет следователя. Потом, как бы нечаянно, заметил Ару и его мать.

– Вы ведь Джинаганалли?

– Одно «л», – ответила женщина.

– Простите. – Молодой человек чуть улыбнулся. – Я как раз хотел с Вами поговорить… без Крина.

– Что еще сделал мой сын?

– Мама, успокойся, наконец! Ничего я не сделал. – Ара тревожно уставился на незнакомца. Корби смотрел на эту сцену и чувствовал, что к нему возвращаются утренние видения. Ему пришла в голову странная мысль, что этот человек мог бы быть в том месте со стенами из красного сукна, стоять у барной стойки и спокойно потягивать из бокала мутную красную влагу. И там на нем не было бы очков.

«Меня опять плющит», – подумал Корби. Когда же это кончится? Он сгорбился и обхватил голову руками.

– Дело не в вашем сыне. Вчера они заполнили некоторые документы, которые не должны заполнять на несовершеннолетних в отсутствии их родителей.

– А, понятно, – успокоилась Арина мать. – И что теперь?

– Я из отдела внутренних расследований. Лейтенант Белкин. Мне нужно, чтобы Вы написали заявление о нарушении Ваших прав.

– А это обязательно?

– Нет, конечно. Просто очень желательно. Если Вам не трудно.

Мать Ары замолчала, пыталась принять нужное решение. «Вот она как раз нервничает, – подумал Корби, – почти мечется. Она нормальная. А я думаю о бредовых вещах». Он испытал зависть.

– Хорошо. – Мать Ары встала. Незнакомец еще раз мельком посмотрел на Корби, и они ушли в двести шестнадцатую. Корби остался наедине с Арой. Он посмотрел в сторону друга и наткнулся на его прямой, вызывающий взгляд. Его охватила досада. Ара разрушал его одиночество. Ара мог увидеть, что он не в себе, или даже пожалеть его. Сейчас Корби совершенно не знал, что с этим делать. Они сидели и смотрели друг на друга. «Кто заговорит первым?» – подумал Корби.

– Корби, – наконец позвал Ара. Губы Корби шевельнулись. Надо было что-то сказать, что-то ответить Аре, быть, как нормальные люди. Он лихорадочно искал нужные слова.

– Теперь моя мама называет меня антихристом. Зачем мы все это вчера сделали?

– Не знаю.

– Давай расскажем правду. Еще не поздно.

– Ты кричишь на весь коридор.

Ара встал и подошел к нему.

– Надо рассказать. Ведь все ужасно. Погиб человек. А своим враньем мы можем помешать поимке настоящих убийц. – Его глаза, влажные, темные, искали ответный взгляд Корби.

– Мы же рассказали про них, – заторможено возразил Корби. – Описали, как они выглядят. И на пленке они остались. Мы говорим почти правду.

– Ты не понимаешь. Я думал об этом всю ночь. Те люди на свободе. Они могут убить еще кого-нибудь. Нас. А если их поймают, то они все равно расскажут, как все было на самом деле.

Корби не нашелся, что ответить. В этот момент в конце коридора появились двое – мужчина и женщина. При виде их Ара как-то сжался, а Корби почувствовал, что у него пересыхает во рту.

Это были родители Андрея.

Глава 12

СРЫВ

Отец погибшего мальчика был в черных брюках и белой рубашке, сложенный пиджак держал в руках и машинально теребил его. Его бледное лицо было изуродовано старым широким шрамом – рубцы и спайки проходили через лоб и левую щеку, искажали уголок рта, форму брови и глаза. Корби никогда еще не встречался с этим человеком, о его увечье слышал лишь мельком из чужих рассказов, и сейчас оно его шокировало.

На женщине был строгий офисный костюм: голубая блузка и юбка темно-песочного цвета. Она носила короткую стрижку, шею прикрывал платок из черной кисеи. Ее полумертвый взгляд остановился на двух подростках, и она пошла быстрее, вся будто подалась вперед.

– Рита, – сказал мужчина, и она снова замедлила шаг. Тогда он обогнал ее и первым подошел к Корби и Аре.

– Я, кажется, вас знаю. Вы одноклассники моего сына. – Когда он говорил, покалеченная сторона его лица вздрагивала. Это производило отталкивающее впечатление.

– Да, – тихо ответил Ара.

– Да, – сказал Корби. Ему трудно было отвезти глаза от увечья.

– И были рядом, когда это случилось.

Ара издал какой-то звук.

– Рита сказала, что он шел на встречу с вами. Мне бы очень хотелось услышать, что там произошло.

Последние несколько слов он произнес раздельно и очень отчетливо. Корби встретил взгляд женщины, и ему вдруг стало нехорошо. Он как будто впервые понял, что случилось.

– Я не виноват, – вырвалось у него.

– Когда человек в семнадцать лет падает с крыши, кто-то всегда виноват.

У Ары потекли слезы.

– Как мне это понимать? Как то, что я говорю с убийцами своего сына?

Корби вспомнил все обвинения Ника, и теперь они, сконцентрированные в словах отца Андрея, вдруг превратились в приговор, в неизгладимое клеймо. «Они все считают, что это я, – подумал Корби, – и они меня ненавидят».

– Нет, – всхлипнул Ара, – мне просто жаль, мне очень жаль. – Во внезапном порыве он встал навстречу отцу погибшего мальчика и крепко его обнял. Мужчина секунду стоял с безвольно опущенными вниз руками, потом шевельнулся и медленно отстранил подростка от себя.

– Вы не ответили на мой вопрос, – тихо, чеканя каждое слово, произнес он. – Как все произошло?

– Мы просто смотрели, просто видели, – глотая слезы, попытался объяснить Ара, – как они гнались за ним, как убивали его, и мы ничего не могли сделать.

Маргарита Токомина потянула свой шейный платок, будто он ее душил, закрыла им нижнюю половину своего лица и отвернулась. Лицо мужчины хранило каменное спокойствие.

– Мы не могли ничего сделать! Правда! Мы были внизу, а они были на крыше!

– Правда?

– Корби, не молчи. Скажи, как все было!

В этот момент на второй этаж полицейского участка вошли Ник и его отец. Ник сорвался с места и почти подбежал к друзьям, но в двух метрах остановился, как вкопанный. Неожиданно молчание нарушила Маргарита.

– Он иногда рассказывал про Корби. Про то, как разговаривает с Корби. Про то, как ходит куда-то с Корби. Про то, что у вас одна судьба.

Лицо Корби дернулось. Он пытался что-то сказать, но только шевелил губами. Вдруг разрушилась его иллюзорная изоляция, его одинокий выдуманный мир.

– Я раньше даже думала, что он тебя придумал. А теперь оказывается, что ты действительно его одноклассник. И я даже не знаю, что хуже: придуманные друзья – или такие вот не-друзья, которые стоят и смотрят, как умирает их знакомый.

– Да, это так, – вдруг сказал Ник. – Я хочу, чтобы вы знали правду. Хотя бы какую-то ее часть.

Мужчина повернулся к нему.

– Что?

– В нашем классе ваш сын хотел дружить только с одним человеком. С ним. – Ник показал пальцем на Корби.

– Ник, зачем ты…? – испуганно начал Ара, но Ник не дал ему закончить.

– Но Корби не хотел дружить с Андреем. Поэтому Андрей не стал нашим другом, хотя мог бы им стать. Он мог бы быть счастлив, но Корби все время отделывался от него.

Отец Ника подошел к Корби и протянул тому большой пластиковый пакет.

– Твои вещи, – объявил он. – В целости и сохранности.

Корби стиснул ручки пакета. Все смотрели на него, а он по-прежнему сидел на лавочке у засаленной стены коридора.

– Не надо меня ненавидеть, – дрожащим голосом попросил он.

Внезапно двери двести пятнадцатой открылись, и на пороге возник Крин. На его лице отразилась досада. Человек из отдела внутренних расследований спутал все его планы: люди, разговоры с которыми он так тщательно разводил во времени, теперь стояли вместе; одни плакали, лица других были искажены ненавистью и отчаянием.

– Господа, – громко обратился он ко всем, – я следователь по делу о гибели Андрея Токомина. Я официальное лицо, которому можно задать все вопросы. Зовут меня Анатолий Геннадьевич Крин.

Все повернулись к нему. Корби казалось, что его сейчас избивали камнями и вот, наконец, прекратили. Он обессилено откинулся к стене. После заявления Крина на мгновение наступила тишина, а потом родители погибшего подростка в свою очередь представились ему. Пока мужчины пожимали руки, к группе одновременно подошли еще три человека. С одной стороны появились мать Ары и молодой сотрудник, вернувшиеся из двести шестнадцатой. Набожная армянка, перебивая всех, попыталась выразить соболезнования Токоминым, но они, кажется, даже не слышали ее. Из-за спины Крина возник дед Корби. Он приветствовал всех новых лиц общим кивком. Этот кивок заметил отец Ника и, кажется, рассвирепел, хотя и не выразил никак свое негодование. Он регулярно пикировался с отставным полковником на родительских собраниях, и между ними давно установились прочные отношения взаимной ненависти. В коридоре образовался затор. Какие-то люди, которые шли по своим делам, были вынуждены проталкиваться через толпу, собравшуюся перед дверью двести пятнадцатой, и каждый своим движением и извинениями усиливал общий беспорядок. Крин начал объяснять родителям Андрея что-то о ходе следственных мероприятий и о том, когда они смогут получить вещи своего сына. В этот момент отец Ника не к месту спросил про свой конфискованный вертолет. Следователь сбился, начал отвечать на его вопрос. Дед Корби не удержался от язвительного замечания, а мать Ары закричала, что он ужасный человек. Их совместными усилиями разговор потерял всякий смысл и стал превращаться в отвратительную свару. Правда, почти половина присутствующих молчала. Корби единственный сидел и снизу вверх смотрел на все происходящее. Молчали и Ник с Арой. Молчал молодой человек из отдела внутренних расследований. С холодным вниманием он следил за ходом разговора.

Безобразную сцену остановил отец Ника. Он начал хлопать в ладоши. Три хлопка, громких и четких, заставили всех обернуться.

– Мне кажется, мы все сейчас мешаем следователю делать его работу.

Крин моментально сориентировался и взял ситуацию в свои руки.

– Благодарю. Я прошу вас расступиться вдоль стены, а лучше – сесть, чтобы люди свободно ходили через коридор. А Вам, – сказал он родителям Андрея, – нужно ехать в морг и официально опознать тело. Когда вы вернетесь, я закончу со свидетелями, и здесь будет спокойная обстановка.

– Хорошо, – безропотно согласилась Маргарита.

– То есть, Вы вот так от нас отделываетесь? – спросил Токомин.

– Моей работе помешали обстоятельства. Меня задержали на полтора часа. Поэтому свидетелям пришлось ждать.

– И кто же задержал?

Крин повернулся и посмотрел на непроницаемого молодого человека в темных очках.

– Отдел внутренних расследований.

Токомин усмехнулся.

– То есть, Вы ведете следствие, но сами под следствием.

– Артем, не надо. Не устраивай скандал. Здесь никто ни в чем не виноват.

– Виноват.

– Если у вас есть вопросы, я на них отвечу, – сказал Крин.

– Кто убил моего сына?

– Мы это узнаем.

– Я поеду в морг одна, а ты можешь оставаться и делать все так, как всегда делал в своей жизни!

– Маргарита Леонидовна, подождите секунду. Барыбкин. – Крин поднял любителя кукурузы из-за стола и увел его в глубины отдела. Ник улучил этот момент, чтобы наклониться к Корби.

– Нравится смотреть в глаза его матери и отцу? – еле слышно процедил он ему в ухо. Корби оглянулся на него диким затравленным взглядом.

Прошло меньше минуты, и Крин вернулся с бумагами.

– Вам нужно расписаться здесь и здесь, и на этой бумаге – в морге, если вы признаете, что погибший – ваш сын.

Мать Андрея всхлипнула. Мужчина со шрамом даже не посмотрел в ее сторону. Он сверлил Крина глазами.

– Барыбкин будет сопровождать вас.

– Хорошо. – Маргарита вместе с оперативником пошла к выходу. Корби смотрел ей вслед. «Скоро ее ждет то, что я пережил у машины моих родителей, – с неожиданной ясностью подумал он. – Она увидит его тело, его мертвое лицо и расколотую голову, его безвольные руки и сломанную ногу».

Следователь повернулся к Токомину.

– Теперь я снова Вас слушаю. Мы ведем следствие. Что еще Вы хотите знать?

– Все.

Крин скрипнул зубами.

– Я сам не знаю всего.

– Вы видите этот шрам? – сказал человек с изуродованным лицом. – Четыре года назад мой сын спас мне жизнь. Поэтому сейчас я хочу знать. Кто. Его. Убил.

«Андрей спас ему жизнь, – повторил Корби в своих мыслях. – Андрей сделал для своего отца то, что я не сделал для своего. Как странно. Как глупо, что я жив. Жив, виноватый во всем. Как глупо, что я отвергал Андрея».

Следователь тяжело вздохнул.

– Вот сидят люди, с которыми мне нужно поговорить, чтобы быть на шаг ближе к ответу на этот вопрос. Но сейчас я говорю не с ними, а с Вами, потому что уважаю Ваше положение. И еще потому, что Вы обвинили меня в том, что я пытаюсь от Вас отделаться. Я не пытаюсь. Я готов ответить на любые вопросы. Все, что я знаю.

– Хотите с ними говорить? – холодно поинтересовался Токомин. – Пожалуйста. Говорите. – Он отступил в сторону.

– Николай Рябин, пройдемте ко мне в отдел, – сказал Крин. – Всего несколько вопросов, и я смогу отпустить Вас и Вашего дедушку.

Корби механически встал и пошел за следователем. Молодой сотрудник отдела внутренних расследований закрыл за ними дверь.

– Я буду присутствовать при допросе, – сказал он в спину Корби. – Пусть вас это не смущает.

В комнате было светлее, чем в освещенном лампами коридоре. Стол Крина стоял боком к окну в выгородке из двух ширм. Старый монитор с маленьким мерцающим экраном, засаленная клавиатура, кипы бумаг, бокс с дискетами. За одной из ширм кто-то разговаривал, за другой работал принтер или факс. Корби предложили стул напротив Крина. Молодой мужчина сел с угла стола. Его молчаливое присутствие действовало на подростка угнетающе. В остальном все было как вчера: диктофон, анкета, только теперь вместо блокнота Крин использовал протокол.

– Ваше имя и фамилия? – Крин чему-то улыбнулся. – Ладно, я помню. Николай Рябин.

Он заполнил первые строчки протокола.

– Вы можете подтвердить, что видели, как трое неизвестных сбросили Андрея Токомина с крыши вашей школы?

Корби молчал. Он молчал с тех пор, как умолял своих друзей и родителей Андрея не ненавидеть его. «Да, – подумал он, – могу». Но ни слова не произнес.

– Вы можете подтвердить, что видели, как трое неизвестных сбросили Андрея Токомина с крыши вашей школы? – повторил Крин.

Корби облизнул губы. Сами собой потекли слезы. «Неважно, – подумал он, – ничего уже не важно». Следователь смотрел на него в удивлении.

– У Вас все в порядке? Почему Вы плачете? Вы понимаете, что Ваши показания очень важны? Вы можете плакать, но, пожалуйста, скажите «да».

– Это давление на свидетеля, – вмешался молодой человек из отдела расследований. – Рябин, очевидно, либо не хочет, либо не может отвечать.

– Вот что Вы лезете? – взвился Крин. – С тех пор как Вы здесь, у меня все из рук валится.

Молодой человек пожал плечами.

– Я ниже Вас по званию, но статус моей организации таков, что Вы обязаны мне подчиняться. Так что терпите.

Корби смотрел в окно мимо людей, которые сейчас о нем говорили.

– Вам угрожали? – спросил Крин.

«Да, – вспомнил Корби. – Оскаленный мне угрожал. Но я не боюсь. Я боюсь, что сейчас выйду отсюда и снова увижу глаза Ары и Ника, и отца Андрея. Вот чего я боюсь».

– Вас запугивали? Вы решили отказаться от своих показаний?

Корби замотал головой. Небо и ветви деревьев за окном расплылись, дышать стало трудно.

– Тогда почему Вы молчите?

«Я ненавижу небо, – подумал Корби, – потому что мой отец, моя мать и Андрей ходили под ним, а потом умерли. Но больше всего я ненавижу себя. Это я во всем виноват. Почему смерть забрала не меня? Ведь так было бы лучше для всех».

Из-за ширмы выглянула женщина лет тридцати пяти, простая, черноволосая, но еще миловидная.

– Толя, ну что ты его пытаешь? У мальчика полная истерика.

– А что мне делать, Наташа? Сейчас по Москве бегает на трех убийц больше, чем вчера утром. И я не знаю, почему он ревет – потому что ему жалко одноклассника, или потому, что он знает, кто эти люди.

Корби снова замотал головой.

– Нет? Не знаешь, кто убийцы?

Корби опять помотал головой.

– Жаль.

– Вы обязаны прекратить допрос, – заметил молодой человек из внутренних расследований. Потом он обратился к Корби. – Думаю, на сегодня Вы свободны.

Крин швырнул ручку о стол так, что она отлетела и стукнула по клавиатуре компьютера. Выключил диктофон, скомкал протокол и швырнул его в мусорку.

– Да, статус Вашей организации таков, что я должен Вам подчиняться. Но этот молодой человек Вам подчиняться не обязан. Сколько Вам нужно времени, чтобы успокоиться? – спросил он у Корби. – Полчаса? Час? Еще как минимум полтора часа я буду здесь. Поэтому будьте так добры, постарайтесь за это время привести себя в порядок и возвращайтесь сюда, чтобы ответить на мои вопросы. Если у Вас есть любые опасения насчет собственной безопасности или безопасности других людей, Вы можете их высказать. Мы Вам поможем.

Корби судорожно покивал, но с места не поднялся.

– Пойдемте, Николай. – Крин сам вышел из-за стола и как-то умудрился поднять Корби на ноги. Они пошли к выходу из комнаты. «Не хочу, – думал Корби, – не хочу уходить отсюда. Не хочу видеть их всех». Он вывернулся из рук Крина и уткнулся лбом в стоящий у стены шкаф-сейф.

– Господи, да что такое, – пробормотал следователь. Он открыл двери в коридор. – Рябин.

– Да.

– У вашего внука истерика.

– Какая истерика?

– Молчит и плачет. Отведите его во двор. Пусть подышит воздухом, посидит на лавочке. Если за полтора часа успокоится, то пусть возвращается.

Дед вошел в комнату. Корби цеплялся руками за угол шкафа, его плечи содрогались.

– Что, совсем не можешь держать себя в руках, да? А ну, прекрати реветь! Тазик наревел. Как девка. Семью только позоришь. Вон люди смотрят, а ты все ревешь.

Корби попытался закрыть лицо руками, когда дед взял его за локоть и потащил его в коридор, но спрятаться не получилось – он увернулся от взглядов Ары и Ника только затем, чтобы встретиться глазами со стоящим в стороне отцом Андрея. В лице этого человека он прочитал свой приговор. «Ты убийца, – утверждало оно, – ты виноват во всем. Твое раскаяние – признак твоей вины».

«Оставьте меня в покое, – безмолвно закричал Корби. – Я же не такой плохой! Если бы я мог, я бы всех спас. Но я не был в машине со своими родителями. И я второй раз в жизни держал в руках пистолет, когда Андрея убивали. Что я мог? Ну что я мог? Почему никто не хочет разбираться? Почему все ненавидят меня? Я просто неудачник». Что-то надломилось у него внутри. Он уже с тоской думал об уколе Ивана Петровича. Сейчас он хотел, чтобы ему стало все равно.

Глава 13

ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР

Территория полицейского участка с двух сторон была обнесена забором, а две другие стороны образовывали здание отделения и старый кирпичный дом, который сходился с ним углами. Унылые городские деревья врастали корнями в потрескавшийся асфальт, томились на солнце служебные машины, парочка уголовного вида субъектов курила на ступенях. Вдоль перекрывающего выезд красного шлагбаума бродил постовой. Еще было слышно ритмичную музыку. Она доносилась из открытых полуподвальных окон кирпичного дома. Там, несмотря на дневное время, горел свет. Сквозь щели в прореженных жалюзи Корби видел фрагмент стены и движущиеся по нему тени. Он стал смотреть на эти окна. «Я не хотел ничьей смерти, – подумал он, – я просто хотел быть счастливым».

– Теперь переворачиваемся на спинку, – нараспев прозвучала команда, – и делаем ножницы ножками. Вот так. Вот так. – Музыка сменила ритм на еще более энергичный.

– Ты понимаешь, что все испортил? Понимаешь, что я зря старался? Сопляк. Тварь неблагодарная. Что для тебя ни сделаю, все пускаешь на ветер.

Корби не слышал деда. «Я хотел быть счастливым, но теперь ненавижу счастье. Ненавижу движение и красоту. Я хочу, чтобы все остановилось. Ведь это пустой спектакль. Люди умирают. Вот что настоящее. Вот что правда. А всего остального нет».

– Хоть бы утерся. – Дед попытался провести ладонью по его лицу. Корби отшатнулся. – Да что ты. Дикий совсем. Меня слушай, дурак. В руки себя возьми.

«Ненавижу», – подумал Корби. Он вскочил и неровным шагом пошел в угол, где смыкались здания. Здесь росло старое корявое дерево, под ним лежало пятно тени. Корби прислонился к пахнущей мочой стене и закрыл глаза.

– Делаем велосипед, – весело продолжал голос инструктора. – Крутим ножками, будто они нажимают педали. Вот так, вот так. Сгибаем ножку в колене и потом разгибаем, но не до конца. Молодцы, девочки.

Дед вместе с Корби дошел до угла, потом унюхал запах мочи, сморщился.

– Теперь все подумают, что ты ссышь.

Он махнул рукой и вернулся на лавочку. Корби приложил ладони и лоб к стене. Он искал этой позы. Он помнил ее с тех пор, как стоял у окна и смотрел на разбившуюся машину. Он повторял ее вчера вечером, когда прильнул к борту труповозки. И теперь он снова ее нашел.

«Я не смогу, – отчетливо понял он, – как бы я ни хотел, я не смогу туда вернуться и не смогу говорить с Крином. Да и зачем? У него есть видеозапись, у него есть слова Ника и Ары. И описание машины, которое нашел Барыбкин. И, наверное, еще куча всего. Он справится».

Музыка стала мелодичнее.

– Руки под поясницу и тянем ножки вверх. Делаем березку. Будем стройными, как березки.

Дыхание Корби немного выравнялось. И тут он почувствовал на себе чье-то внимание. Оно было неотрывным и невыносимым. Он терпел его минуту, потом не выдержал и обернулся. У входа в отделение стояли отец Андрея и мужчина в темных очках. Они о чем-то разговаривали, но оба, кажется, смотрели в его сторону. Корби стало нехорошо. Эти двое, да еще вместе, показались ему самыми страшными людьми, каких он видел на свете. Покалеченный Токомин, с его бледным лицом в рубцеватых шрамах, с застывшим взглядом, полным скорби, безумия и ненависти, и молодой мужчина в очках, с непроницаемым лицом, которое разочаровывает ожидания, на котором почти не отражаются эмоции. Корби отвернулся от них и, дрожа, вжался в стену. «Кого сейчас допрашивают? Ару? Точно, Ару. Значит, скоро и он выйдет на улицу. А потом выйдет Ник. И Ник, пожалуй, еще подойдет ко мне и что-нибудь скажет». Его охватила паника. Взгляды сверлили ему спину. Встреча с друзьями казалась неизбежной. «Я этого не вынесу. Лучше умереть, чем оставаться здесь. Лучше умереть десять раз».

«Бежать, – решил он, – и от них, и от деда. От всех. Потом найду, что с собой сделать. Прыгну под поезд, или порежу вены битым стеклом, или просто уйду пешком из города, лягу на землю в лесу и умру от голода».

У всех, кто выходил с участка, постовой смотрел документы и забирал пропуска. «Там я не пройду, – подумал Корби, – к тому же там близко от отца Андрея».

Сквозь открытые окна полуподвального этажа снова запульсировала ритмичная музыка.

– Переворачиваемся, садимся, ножки расставляем под углом в девяносто градусов – и тянемся. Два наклона направо. Два наклона налево. Пальчиками рук касаемся пальчиков ног. Раз-два! Три-четыре!

Корби уставился на открытое окно.

– Бодрее, девочки, – жизнерадостно взывал тренер, – и хорошая фигура вам обеспечена.

Корби снова оглядел двор. Дед не смотрел в его сторону – он исподтишка изучал молодого человека в очках. Корби не торопясь, но целенаправленно пошел вдоль стены кирпичного здания. Он видел, что Токомин и незнакомец продолжают наблюдать за ним. У него откуда-то появилась уверенность, что человек в темных очках разгадал его план, но молодой мужчина не двигался с места и равнодушно объяснял что-то отцу погибшего мальчика.

«Даже если он понял, – подумал Корби, – он уже не успеет меня догнать. До окна остались считанные метры». Их Корби прошел быстро. Сквозь щели в жалюзи он увидел ритмично движущиеся тела – женщины в купальниках, в основном от тридцати до сорока.

В последний момент маневр Корби заметил дед.

– Стой! Ты же совсем все испортишь!

Корби спрыгнул в незарешеченное углубление, а потом, ломая жалюзи, рванул в открытое окно полуподвального этажа. Раздался женский визг.

– Эй! Вам сюда нельзя! – рявкнул возмущенный, усиленный динамиками голос тренера. Корби освободился от надоедливых шуршащих планок и увидел, что находится в просторной комнате посреди десятка сидящих на полу или уже начавших вскакивать бабенок. Потные, удивленные лица.

– Маньяк! Извращенец!

Корби увидел дверь и бросился к ней. Тренер сделал несколько нерешительных шагов в его сторону, но остановился, как только понял, что подросток не угрожает его клиенткам. Корби выскочил в пустынный коридор. На стенах висели плакаты, посвященные фитнесу и здоровому образу жизни. Стеклянные двери, маленький холл. Ноги заскользили по каменному полу. Из-за стойки вскочил охранник.

– Вы кто? – спросил он. Корби метнулся мимо него, почувствовал на своем плече захват, вырвался, больно ударился коленом, но вскочил. Несколько шагов вверх, и он оказался на улице. Шум машин, запах выхлопных газов. Он врезался в прохожего, тот обругал ему матом. Не обращая внимания на гудки и скрежет тормозов, Корби бросился на другую сторону. Сердце учащенно билось.

«Когда они все в следующий раз увидят меня, я уже буду лежать в гробу. Осталось совсем недолго». Он обернулся. За ним не гнались – никто не выскочил из дверей финтес-центра, никто не бежал из-за угла, от отделения полиции. «Оторвался», – понял Корби и перешел на шаг.

Ему навстречу попадались прохожие, мелькали разные лица – иногда мрачные, иногда веселые, но в основном никакие. Он заметил, что привлекает к себе внимание, утерся и пошел еще медленнее.

«Сегодня я умру. Это решено. Осталось выбрать способ». Он не думал о предсмертных записках и последних телефонных звонках, потому что никому ничего не хотел сказать, не собирался кого-либо наказывать или шантажировать своей смертью. Он просто хотел исчезнуть. Попалась подворотня, он свернул в нее. Десять метров темного туннеля вывели его в маленький квадратный двор. Очередное одинокое дерево, белье на чьем-то балконе, толстая кошка у двери подъезда. Двор был проходным, за первой подворотней открылась вторая. Корби пошел в нее. Он хотел запутать следы. Еще ему пришло в голову, что в таких дворах часто бывают лестницы на крышу. Если удастся одолеть одну из них, смерть станет доступной. «Чем быстрее, тем лучше, – подумал он, – и хорошо, если так же, как Андрей».

Когда он дошел до середины второй подворотни, за спиной раздалось шуршание автомобильных шин. Корби оглянулся. За ним полз большой «мерседес» с тонированными стеклами. Он почему-то не сигналил, хотя подросток явно мешал ему проехать. Подворотня была достаточно широкой, и Корби отступил в сторону, уступая машине место. «Мерседес» не стал разгоняться, но и не притормозил – все так же медленно ехал вперед. «Давай уже, – подумал Корби, – что ты так ползешь? Боишься меня задавить?»

Вместо того, чтобы послушаться его совета, автомобиль совсем остановился. «Что происходит?» – успел удивиться Корби. В ту же секунду задняя дверца машины резко открылась. Удар был таким сильным, что Корби сбило с ног. Он упал на одно колено в узком проходе между машиной и стеной подворотни. Автомобиль резко проехал на два метра вперед, его открытая дверца толкала и тащила Корби за собой. Наконец, он упал на спину, чудом увернулся от заднего колеса машины. «Меня убивают», – почти спокойно подумал он.

Из машины вышли двое. Один из них рукой зажал Корби рот. Рука была в перчатке. Она пахла кожей, мужским одеколоном, сандалом и табаком. Корби начал задыхаться, рефлекторно попытался оторвать ее от лица, но нападавший был слишком силен.

– Не закричит, – сообщил он. Корби сорвал с его запястья часы.

– Олег, мои часы. – Мужчина потащил подростка к машине. Его черный галстук с неброскими фиолетовыми вставками мазнул Корби по лицу. Второй нападающий поднял часы, сунул их в карман и подхватил Корби за ноги. Он был не слишком высоким, такого же роста, как и Корби, но с более развитым телом.

Корби почти не сопротивлялся. Он был слишком удивлен нападением, не знал, кто эти люди, и зачем вообще ему стоило бы защищать свою жизнь. Его втащили в машину. Он оказался на заднем сиденье между своих похитителей. В салоне царил коричневый полумрак, было прохладно – работал кондиционер, играла приглушенная музыка – грубый прокуренный голос пел про трудные перипетии судьбы. Двери захлопнулись.

– Будешь дергаться – поедешь в багажнике. Ты меня понял? – сказал тот, с кого Корби сорвал часы. Подростка крепко держали за обе руки. Корби не ответил. – Трогай.

Машина тронулась, проехала через дворы и оказалась на следующей улице. В темные окна ударили солнечные лучи, в их пригашенном свете Корби смог, наконец, рассмотреть говорившего – шершавая кожа, на верхней губе сизый налет щетины.

– Ты меня понял? – снова спросил он.

– Да он сейчас промочит штанишки, – ответил тот, который тащил Корби за ноги.

Шершавый достал телефон, набрал чей-то номер.

– Босс, он наш. Хорошо.

– Ну что, куда едем? – спросил водила.

– На главную стройку.

«Они что, собираются закатать меня в бетон?» – мелькнуло в голове у Корби. Он сидел очень тихо – не пытался высвободить руки, даже почти не шевелился. Пока один разговаривал по телефону, другой обшарил карманы Корби, вытащил мобильник, открыл его, вытряхнул батарейку. Потом выгреб мелочь и маленькие полезные вещи. Монетки посыпались на дно машины. На это никто не обратил внимания.

«Кто они? Кому нужна моя смерть?» «Неужели это убийцы Андрея? – поразила его следующая мысль – Точно. Они мстят мне за то, что я ранил одного из них. И еще они убирают свидетеля».

Водитель сделал музыку громче. Он не нарушал правил, держался зеленой волны. Ехали быстро. «Как они меня нашли? Они знали, что происходит во дворе отделения полиции, или пробили, где находится мой телефон? В любом случае, теперь я знаю то, чего еще не знает Крин. Так как я не боюсь смерти, то, даже рискуя жизнью, должен попробовать убежать». «Может, Ник простит меня», – с надеждой подумал Корби.

– Так ты говорил, что не выспался? – спросил Шершавый у другого.

– А, да. Прикинь, прихожу вчера домой, а моя шалава не одна.

– Я бы убил, – заметил водитель.

– Я почти и убил.

– С кем она была-то? – полюбопытствовал Шершавый.

– С соседом. Он ей, типа, телевизор чинил.

– Я бы и его убил, – добавил водитель.

– Зачем? Если баба своей дырке не хозяйка, к ней все равно будут ходить.

– И че ты сделал?

– Говорю же, не спал. Всю ночь ремнем ее учил. Орала, как пожарная сирена. Теперь неделю сесть не сможет.

Водитель гоготнул. «Гопники, – подумал Корби, – большие, злые, богатые, в хороших костюмах, на дорогой машине. Но те же самые гопники».

– Либо тебе нравится ее бить, – сказал Шершавый, – либо ты не можешь найти себе нормальную бабу.

В разговоре наступила пауза. Корби старался запоминать места. Он понял, что они едут в сторону центра.

– А че, ты свою Людку ни разу не учил? – через какое-то время спросил тот, который тащил Корби за ноги.

– Она мне не девка, а жена. Учить пришлось только раз. Уже три года прошло.

– Значит, любит, – рассудил водила.

«Они не такие, как те, что убил Андрея, – неожиданно усомнился Корби. – Эти никогда не возьмут в свою банду девушку, не будут так безумствовать, как Оскаленный, не будут ловко подкрадываться. И убивать будут совсем по-другому, хотя убить тоже могут». Те, кто убил Андрея, пугали Корби намного больше, чем эти.

Темы для разговора кончились, и путь продолжался в молчании. Водила полистал радиоканалы. Один хриплый голос сменился другим.

– Подъезжаем. Дай ключ.

Машина проехала через мост и свернула на набережную. Корби увидел башни Москва-Сити: стекло, металл и пластик, сверкающие на солнце. Половина взметнувшихся в небо небоскребов была еще не достроена. «Большая стройка, – вспомнил Корби. – Неужели мы едем сюда? Ну да, самый фешенебельный район города. Где еще быть таким ублюдкам?»

Шершавый вытянул из нагрудного кармана белую карточку. Корби сразу узнал ее, и его сердце замерло. Такую же карточку бросил с крыши Андрей. Она была белая, запаянная по углам, с лейблом « West Wind » на одной стороне.

Сомнения Корби рассеялись. Даже если убийцы Андрея были другими, эти люди – из той же организации. «Возможно, они не только мстят, – подумал он, – возможно, они еще хотят вернуть карточку. Или хотя бы узнать, что ей никто не воспользовался. Логично. Это объясняет, почему я еще жив».

– Держи, – протянул Шершавый. Водитель двумя пальцами поймал карточку над своим плечом.

– Затрахала эта система, – заметил тот, который тащил Корби за ноги. – Без карточки за кофе не сходить.

– Скоро ты в сортир без проверки сетчатки не сходишь, – сказал водила. Они снова загоготали. Шершавый только слабо улыбнулся. Корби подумал: вот человек, который мог бы стать достойным потомком его деда. Он никогда не станет пить со своими подчиненными. Он точно понимает смысл субординации.

Машина свернула в сторону от набережной. Москва-река осталась позади. Башни были так близко, что Корби уже не мог увидеть в окно их вершины. Он услышал гул работающей техники: где-то рядом жужжало, рычало, бухало. Вдоль дороги потянулись сетчатые заборы. На одном из них висел плакат. «Башня Северо-Восток», – прочитал Корби на афише, – «должна стать четвертым по высоте зданием…» Дальше он не смог читать, плакат остался позади.

– Не вертись! – рявкнул Шершавый. Подросток замер. Его взгляд зацепился за следующую афишу. Она была такой же, как первая. Под заглавием «Башня Северо-Восток» шли строчки пояснений. Он снова побежал по ним глазами. Ему удалось узнать, что башня будет закончена в две тысячи четырнадцатом году. Потом его взгляд скользнул дальше, и он увидел заветную подпись маленькими буквами: «Застройщик – компания West Wind ».

Машина повернула, ее слегка качнуло при съезде с шоссе. Теперь под колесами была дорога, сложенная из бетонных плит. «Мерседес» остановился перед сетчатыми воротами. Корби увидел, что к автомобилю подходит административный охранник, и в ту же секунду Шершавый зажал ему рот рукой в перчатке. Подросток задергался, но все метания были бесполезны.

Водила приспустил окно.

– Вот карточка, – помахал он. Охранник кивнул. «Загляни в машину, – мысленно попросил его Корби, – загляни в машину, и ты раскроешь преступление. Тебя повысят, тупая ты рожа». Мужчина в форме медлил. Он, видимо, услышал в салоне звуке возни.

– Я тебе не грузовик, – раздраженно сказал водила. Охранник отступил.

– Ладно, сейчас открою.

– За кого они себя держат, – бросил через плечо водила. Задыхаясь, Корби смотрел, как охранник откатывает тяжелые створки ворот. Закончив, он махнул рукой. Машина поехала. Шершавый отпустил лицо подростка и зло ударил его кулаком под ребра.

– Сопротивляться вздумал, да?

Корби только сжал зубы, согнулся от боли. «Что я буду делать дальше?» – спросил он себя. Ответа не было. «Мерседес» проехал через стройку и нырнул под один строящихся небоскребов. Здесь все было бетонным: серый пол, серые стены, серый потолок с редкими сигнальными лампами. Автомобиль спустился на два этажа под землю, въехал в огромный, совершенно пустой подземный гараж и остановился. В полумраке Корби видел, как поблескивают железные двери лифта, похожего на гигантский сейф.

– Что дальше? – спросил тот, который тащил Корби за ноги.

– Ждем босса, – ответил Шершавый.

– Сидеть в машине?

– Тебе что-то не нравится?

Водила заглушил мотор, и наступила тишина. Корби сидел неподвижно. Его по-прежнему держали за обе руки. Ему казалось, что это будет продолжаться вечно: босс никогда не приедет, водила будет вечно жевать свою жвачку, а Шершавый будет вечно курить и стряхивать пепел в приоткрытое окно.

«Кто этот босс? Тот, кому принадлежит «Западный ветер»? Какой-нибудь опасный человек, мафиози или агент ФСБ, тайный покровитель разного рода убийц? И откуда Андрей мог достать эту карточку?»

Тускло светились огоньки подсветки на приборной панели автомобиля. Очередной мастер тюремной песни хрипло затянул «Владимирский централ».

«Я ни за что не скажу им, что карточка у Ары. Я вообще сделаю вид, что ничего про нее не знаю. Скажу, что видел, как Андрей бросил что-то, какой-то клочок бумаги, но тот унесло ветром и мы его не поймали».

Под сводами подземного гаража раздался новый звук. Подъезжала новая машина. Несколько секунд спустя Корби увидел ее отражение в зеркале заднего вида. Это был настоящий черный «хаммер», из тех, на которых ездят очень богатые люди.

Босс.

Шершавый бросил окурок, открыл дверь и за руку потащил подростка наружу. Корби не сопротивлялся. Он знал, что не справится с этими людьми и не убежит от них.

– Шевелись, – поторопил Шершавый. Наконец, Корби выпихнули из машины. Он чуть не упал, но чудом сумел устоять на ногах.

«Хаммер» подъехал. Его окна были такими же темными, как у «мерседеса». Дверь водителя открылась, вышел еще один мужчина в костюме. «Это он», – на мгновение подумал Корби, но тут же понял, что ошибается. Водитель обошел автомобиль, открыл заднюю дверцу. Корби почти не дышал. Он увидел ногу и плечо человека. Они показались ему странно знакомыми. «Не может быть», – пронеслось у него в голове. Но так могло быть. У пассажира машины было лицо со шрамом.

Это был Токомин.

Глава 14

ОЗЕРО БОЛИ

Корби вспомнил, как Ник говорил про «богатую мамку» и «еще более богатого отца» Андрея. Значит, Андрей обокрал собственного отца. Как и все они, он взял что-то, связанное с родителями.

– Не ожидал меня увидеть? – удовлетворенно сказал Токомин. – В лифт его.

Он приложил к индикатору идентификационную карту, и двери послушно открылись. Лифт был новый, чистый, с металлическими стенами, резными поручнями и безупречным зеркалом.

– Верхний этаж? – спросил кто-то из охранников.

– Да, – ответил Токомин. Корби сжался на полу. Вокруг него были ноги в черных брюках и лакированных ботинках. Он знал, что отец Андрея смотрит на него. Лежа на холодной стали, он ощущал всем телом вибрации скоростного лифта. Его начало трясти. «Почему я должен опять смотреть ему в глаза? Ведь я убежал. Я сам хотел себя убить. Мне оставалось так недолго. И вот я снова должен мучиться. Этого не может быть. Это все не настоящее. Не жизнь. Просто я не заметил, как умер. И сейчас я в аду».

Двери лифта открылись. Этаж представлял собой платформу с необработанными краями: штабеля облицовочных материалов, синие баллоны с газом, вокруг – четыреста квадратных метров голого бетона, глухие коробки двух лифтовых шахт, колонны, черные пруты металлических конструкций, небо на месте отсутствующих стен. Между полом и потолком гулял ветер.

– Сюда могут прийти сварщики.

– Наверх. На крышу. Там работы уже закончены.

Корби выволокли на такую же голую лестничную клетку – перил не было, в прорехах между ступенчатыми плитами открывалась перспектива устрашающей высоты. Путь на чердак был перекрыт стальной решеткой. Шершавый приложил карту к магнитному замку, что-то лязгнуло, красный огонек сменился зеленым и решетка открылась. Корби втащили на чердак. Здесь не было окон, солнечные лучи падали сверху, сквозь вентиляционные колодцы, отражались от окрашенных охрой лифтовых моторов и рассеивались мириадами оранжевых бликов. Пахло маслом, застоявшейся водой, птичьим пометом и чем-то еще – чем-то горьким, будто здесь недавно резали сталь. Корби протащили мимо лифтовых моторов. Новая лестница, новая магнитная дверь; один из людей Токомина открыл ее карточкой, и в лицо Корби ударил свежий ветер высокого мира. На крыше его отпустили, и он безвольно распластался на поверхности рубероида.

– Ну вот, здесь нам никто не помешает. – Токомин опустился на корточки рядом с ним. – Я задал вопрос, и ты промолчал. Но я хочу услышать ответ. Это ты убил моего сына?

Корби вдруг увидел перед собой лицо Андрея, вспомнил, как тот странно и нервно смеялся, напившись шампанского в предпоследний вечер своей жизни. Вспомнил его руки, и глаза, и улыбку, и светлые волосы. Теперь все это умерло. Светловолосый подросток больше не улыбнется, не скажет какой-нибудь новой путаной фразы. Он лежит на столе, накрытый белой простыней. Его мать сейчас смотрит на него, и внутри у нее тоже все умирает.

– Ладно, – сказал Токомин. – Ты можешь просто рассказать свою версию событий. Ты же наверняка что-то придумал. Не мог ты не знать, что тебя будут допрашивать. Так что вперед, расскажи мне хотя бы то, что собирался рассказать полиции. Давай.

Корби смотрел в его искалеченное лицо, напоминавшее карту какой-то бесчеловечной холодной планеты. Обезобразивший его шрам был неровным, сетчатым, между долинами серой кожи тянулись темные горные гряды спаек и рубцов.

«Что сделал Андрей, чтобы спасти его? И как ему это удалось? От чего этот шрам? От взрыва? От брызг кислоты? Что может так обжечь и изуродовать кожу человека? Андрей должен был быть решительным и смелым, совсем не таким, как я. У него получались настоящие вещи».

– Говори. Я приказываю тебе говорить. Как все произошло? Как мой сын упал с крыши? Как он умер? Кто с ним это сделал? – Токомин схватил подростка за грудки. – Почему ты молчишь? Тебе нечего мне сказать?

Корби молчал.

– Ты притворяешься. Я тебе не верю. – Токомин отпустил Корби, вскочил, прошел несколько шагов вдоль края крыши, поднес руки к лицу и застонал. Потом вернулся. – Рассказывай! Рассказывай! Рассказывай! Рассказывай! Рассказывай!

Корби молчал. Он нашел центр узора, нашел на лице своего мучителя круглую каверну посреди поля перепаханной кожи. Ему казалось, что он идет там, по серой долине, по земле, погребенной под пеплом, и выходит к темно-фиолетовому озеру с розоватыми берегами. К озеру боли.

– За что? За что ты его убил?

Корби повторил про себя слова Ника. «Он меня пидорски облапал, – подумал он, – и увел мою девчонку. Он мне кнопки клал на стул. Он мне сделал все плохое, и за это я его ненавижу». Эта простая ложь взорвалась у него в голове спазмом страдания.

– Кем ты был для моего сына? Другом? Приятелем? Просто знакомым? Ты предал его?

«Он говорил про тебя», – вспомнил Корби слова матери Андрея. Слова самого Андрея из сна: «Он мой лучший друг». Слова Андрея из реальности: «Что такого в твоих друзьях, чего нет во мне? Я не дурак и не урод». Слова Ника: «Ты мог быть его другом, но не хотел». Но, смотря в покалеченное лицо отца Андрея, он не мог вымолвить ни слова от себя. «Да, – думал Корби, – я мог, но не стал. Я предал всех. Я мог сделать его счастливым. Я мог сделать Иру счастливой. Я мог даже моего деда сделать счастливым. И еще кучу людей. Мне это ничего не стоило. Но я не хотел».

Токомин ударил его по лицу – не как дед, а так, что зазвенело в ушах и боль прокатилась через виски к затылку.

– Говори! Что ты с ним сделал! И за что! За что можно убить мальчика в семнадцать лет? Говори!

Оглушенный и скорчившийся, Корби вспоминал, как все время обижал Андрея, как раздражался на то, что прилипала безропотно сносит все мелкие тычки и издевательства, пренебрежение, разговоры за спиной. Раздражаясь, Корби хотел обидеть его еще сильнее, но тот все равно все сносил и не отставал от него. Стыд рвал Корби спазмами боли, как лезвие ножа, ворочающееся в кишках. «Убей меня, – мысленно обратился он к Токомину. – Убей меня. Убей меня. Я хотел всего только для себя. Я недостоин жить. Недостоин своих друзей. Недостоин своего отца. Недостоин солнца. Убей. Так будет лучше». Он закрыл глаза.

– Не можешь вспомнить? Но вспомнить придется. Говори, как вы это сделали? На спор предложили ему встать на край крыши, а потом толкнули? Или сначала избили, а потом, чтобы скрыть следы, решили отправить полетать, а?

Корби не отвечал.

– Смотри на меня! На меня смотри!

Корби открыл глаза.

– Я хочу знать, что случилось. Не разговаривая со мной, ты делаешь себе только хуже. Ты не понимаешь, да? Я объясню. Если ты его убил, ты все равно умрешь. Умрешь так же, как он. Но если ты не начнешь говорить, ты умрешь намного хуже. Это будет дольше и больнее.

«Мне все равно, – подумал Корби. – Если ему станет легче, пусть поступает, как хочет. Это последнее, что я могу сделать для Андрея».

– Не хочешь говорить? Даже сейчас молчишь? Может, ты мне не веришь? Думаешь, я на это не пойду? Ошибаешься. Думаешь, эти парни меня остановят? Опять промашка. Они всегда и все делают, как я говорю.

Корби молчал.

– Покажите ему, – приказал Токомин. Тот, который носил золотые наручные часы, подошел и ударил Корби ногой в бок. Подросток охнул.

– Еще, босс? – спросил Шершавый.

– Нет. Подвесьте его. Пусть почувствует то, что чувствовал мой сын.

Двое послушно схватили Корби за ноги и подтащили к краю крыши. Его майка задралась, он чувствовал, как жесткое покрытие крыши царапает его голую спину. Руки безвольно волочились по рубероиду. Токомин шел за своими людьми и неотрывным безумным взглядом смотрел в лицо Корби.

– Попроси меня, и я не буду этого делать. Умоляй меня. Расскажи мне правду.

Корби не ответил. Его подняли вверх. Он нечаянно ударился головой о стальную раму ограждения, а потом кто-то схватил его за руки и с силой выпихнул в пропасть. Корби повис над бездной. Перед собой он видел серый щербатый бетон стены. На семьдесят метров ниже начинались остекленные стены, а совсем далеко была стройплощадка и крошечные люди-муравьи в красных, желтых и оранжевых касках.

– Как ощущения? Нет страха высоты?

– Босс, может, потрясти его? – предложил один из охранников. – Есть детская игра, для совсем маленьких. Их сажают на колени и поют: «Едем, едем, едем. Едем на лошадке. Ой, ямка».

Корби почувствовал, как одну его ногу на мгновение почти отпустили. Его качнуло над пропастью. Сердце екнуло.

– Мне не до шуток, идиот. – Отец Андрея перегнулся через ограждение крыши и попытался заглянуть подростку в лицо. – Это здание повыше, чем ваша школа. У тебя будет шанс, которого не было у моего сына. Шанс умереть еще в воздухе от разрыва сердца.

Корби чувствовал, как кровь приливает к голове. В ушах шумело. Он перестал различать звук ударов собственного сердца и гул копошащегося внизу города.

Высота в сотни метров. Падать и падать. Он представил, как мимо него будут проноситься этажи недостроенного здания – сначала пустые бетонные провалы, потом новенькие стекла окон, обклеенные белой пластиковой лентой. Они сольются в сплошную зеркальную поверхность, а где-нибудь на высоте пятнадцатого этажа его тело наткнется на торчащий из стены прут и дальше полетит разрубленное на части. Будет очень много крови – больше, чем было на асфальте вокруг головы Андрея, даже больше, чем на капоте машины его родителей. А потом на землю упадут ошметки плоти.

Корби казалось, что он проходит через строй барабанщиков, и все они отбивают ритм его сердца. Грохот сотен там-тамов. Вой отдаленной сирены. Гудок теплохода, плывущего по Москве реке. Бредовые угрозы Токомина. Пиликающий сигнал работающего над соседним зданием крана. Тупая ватная боль в голове. Холод и жар. Его стошнило. Едкие капли желудочного сока проникли ему в нос. Глаза слезились. Он начал кричать.

– Хватит, – приказал Токомин. Охранники вытащили Корби наверх и отпустили. Кашляя и задыхаясь, он упал на новенькое зеленое покрытие крыши. Его била мелкая дрожь. Стук сердца начал медленно стихать, но головная боль не проходила, резала виски. Отец Андрея сел на корточки рядом. Корби поднял на него глаза.

– Ну что? Начинаешь что-нибудь вспоминать?

– Да, – прохрипел Корби.

– Это хорошо. Я слушаю.

Корби свернулся в комочек. Нестерпимая головная боль. Мир плыл и кружился вокруг. Мужчины в темных костюмах на фоне почти безоблачного неба. Окаменевшее от горя лицо Токомина. Корби чувствовал себя хуже, чем когда-либо – и впервые чувствовал себя живым. Он смотрел на своих мучителей без ненависти. Их тени казались ему красивыми. Он вспомнил, как совсем маленький играл в ванне, а мама принесла трех желтых резиновых утят и пустила их плавать. Он вспомнил, что у них был светлый, песочного цвета, лабрадор. Он умер от старости, когда Корби было шесть лет, но папа сказал, что их пес лечится от рака в элитной клинике в Германии. Еще два года Корби в это верил, а когда понял правду, уже не очень грустил.

– Говори, – снова потребовал Токомин.

– Я помню, что на девятый день рождения мне подарили огромную коробку «Лего», – прошептал Корби. – Помню, как мы строили вместе с отцом игрушечный аэропорт.

– Что?

– Я помню, что мама пела, когда готовила. Помню ее любимую одежду. Летом она носила голубое платье, а зимой пушистый белый свитер. Он потом состарился, и она одевала его дома.

Отец Андрея схватил его за плечо, встряхнул.

– Что ты несешь?

Корби улыбнулся.

– Я помню, что мама называла нас «мужчинами». Меня и папу. Помню, как она учила меня чистить зубы. Помню, как папа показывал мне, как заряжать аккумулятор машины.

Лицо Токомина исказилось.

– Я помню, как он склеил мне линейку, когда ее сломали одноклассники. Помню, как мы разбирали компьютерную мышь. Помню, как мама делала песочное тесто.

– Замолчи.

– До того, как они умерли, у меня были друзья. Теперь я их вспомнил. Комар, Аня и Паша. Это они придумали, что меня будут звать Корби.

Токомин схватил его, притянул к себе.

– Ты специально, – прошипел он, – специально все это говоришь. Ты знаешь, что у меня с сыном тоже все это было. И ты специально это говоришь. Ты питаешься моей болью, да? Тебе плевать, что я тебя убью?

Он отпустил его, встал.

– Побудешь здесь. А когда я приведу сюда твоих друзей и подвешу вас рядом, правда начнет проясняться.

«Друзей? – удивленно подумал Корби. – Он что же, думает, что они тоже виноваты?» Он неловко перевернулся и увидел спины уходящих.

– Подождите, – попробовал позвать он, но никто даже не обернулся. Хлопнула дверь, громко лязгнул автоматический замок. Корби удалось встать на колени. Он был один, посреди неба, под солнцем, на холодном ветру.

 
 

Часть 3. Возвращение     ➥